Американские дела и отношение к ним Англии. -- Поражение союзных войск при Манассасе, его причины и последствия. -- Назначение главнокомандующим Союзной армии Мак-Клелланда. -- Финансовые меры, принятые конгрессом. -- Объявление свободными негров, которых владельцы приняли участие в войне против Союза. -- Сражение при Спрингфильде. -- Венгерские дела: последний адрес венгров и распущение Пештского сейма. -- Италия: реакция в Неаполе под видом разбойничьих шаек.
В течение последнего месяца американские дела возбуждали самые противоречивые толки и предсказания в европейских газетах. Запутанность и противоречия самих известий, получавшихся из Америки, оправдывали до некоторой степени колебания журналистики в суждениях о событиях и о вероятном их результате. Но нельзя не видеть в большей части этих суждений и другого мотива, вытекающего более из положения наших европейских дел, нежели из беспристрастного наблюдения американских событий. Всего более заинтересована в деле Англия: ей нужен хлопок, которого получить из Америки она не может в достаточном количестве, если война продолжится; уверяют даже, что еще год войны -- и в Англии неизбежен промышленный кризис. Кроме того, англичане боятся покушений правительства Северных Штатов на Канаду, вследствие чего решили даже послать туда подкрепление в 2500 человек. Все это заставляет их желать, во-первых, окончания североамериканской войны как можно скорее и во что бы то ни стало и, во-вторых, сохранения за Югом права образовать особую, рабовладельческую республику, которая бы всегда могла поддерживать антагонизм с Севером и таким образом избавлять Англию от опасного соперничества... Поэтому "Times", несколько месяцев тому назад, когда вопросы еще не были поставлены так решительно, бывший расположенным к Линкольну, теперь постоянно вооружается против безумия Севера и доказывает, что ему несдобровать. Влияние "Times'a" отражается, разумеется, и на континентальных газетах, и потому газетные известия обыкновенно передаются в таком виде, что способны внушить публике самое извращенное понятие о деле. Два поражения, нанесенные федеральным войскам, чуть не приняты были за полное торжество Юга;* недостатки, обнаружившиеся при этом в войсках Севера, -- чуть не за полную его неспособность вести войну. Теперь, по сличению многих разнообразных известий, можно несколько выяснить истину, и мы попробуем сделать это. Но прежде приведем одну из руководящих статей "Times'a", найденную нами в одном из последнеполученных нумеров его. Статья эта, выбивающаяся из сил, чтобы доказать Северу невозможность успеха, довольно полно резюмирует известного рода умствования об этом предмете, вероятно не раз попадавшиеся в газетах нашим читателям.
Если бы Англия теперь объявила намерение в наискорейшем времени завоевать Францию или если бы Франция сделала такое же объявление относительно Англии -- мир посмеялся бы только неслыханному безумию, внушившему этот умысел и это хвастовство. Мир согласился бы, что -- допуская в том или другом из этих двух народов достаточную степень сумасбродства и упрямства -- каждый из них мог бы нанести противнику огромный, невознаградимый вред, но не иначе, как с таким же вредом для самого себя. Раз война была бы решена, -- счастие могло бы благоприятствовать той или другой стороне; оно могло бы дать каждой блестящие победы и периоды значительного перевеса, могло бы, наконец, доставить одной решительное торжество, -- но все это не иначе, как ценою усилий, совершенно не соответствующих печальному результату. А между тем теперь, по ту сторону Атлантического океана, происходит именно такого рода дело. Два союза сражаются между собою. Одна половина отжившего свое время федерального тела хочет принудить другую к исполнению федеративных обязанностей. Мы говорим, что там происходит дело подобного рода; по, прежде чем мы пойдем дальше, нужно заметить, что положение североамериканцев во многих важных отношениях труднее, чем было бы наше. Они не так дружны, как всегда были мы в наших войнах. Их пограничные штаты колеблются менаду обеими сторонами. Им приходится защищать пограничную линию длиною более чем в тысячу миль, и в том числе пространство, где неприятель теснит настойчиво и где кругом -- враги или ненадежные союзники. Говоря тем же языком, как и противники их, они не имеют возможности удалить шпионов от своих линий или даже исключить изменников из своих рядов. Им приходится создавать вновь и армию и флот. Им приходится еще только начинать знакомство с основными началами военного дела и даже дисциплины. Они не имеют ни солдат, ни офицеров, которые бы могли подготовить их и командовать ими. Их доходов перед войной в лучшее время едва достало бы на уплату процентов по долгу, который придется сделать в два года такой войны. И самый доход этот будет уменьшен потерей отделившихся штатов и остановкой торговли. Едва ли новые налоги успеют сделать больше, чем пополнить этот недочет. Кредит американцев слабее английского; да и трудно думать, чтобы распадающийся федеративный союз мог иметь такой кредит, как дружная нация. Наконец, мы знаем, что характер войны меняется сообразно с обстоятельствами. В каждой местности успех ее обусловливается соблюдением особенных правил. В американских войнах перевес всегда был на стороне обороняющегося. Наши наступательные предприятия всегда осекались об укрепленные позиции, об насыпи, накиданные в ночь, об леса, скрывавшие невидимого врага, о пагубное действие жары, голода и жажды, о всегда грозящее фланговое нападение, о печальное убеждение в том, что каждый шаг уменьшает число, силу и запасы наших войск и увеличивает средства неприятеля. Настоящая война могла бы составить главу в истории наших собственных гибельных войн в этом крае. Войска Севера двинулись против укрепленной позиции, отстоящей всего на один переход от Вашингтона. Они пришли туда уже значительно ослабленные, с числом людей, далеко не соответствующим спискам, истомленные жаром, голодом, жаждой и длинным переходом. Их встретило внезапное появление поездов с войсками на их обоих флангах. И между тем как это происходило в Виргинии, почти в виду Вашингтона, 8000 федералистов, наткнувшись в четырех или пятистах верстах к западу оттуда, у Спрингфильда, на тройные силы неприятеля, испытали ту же участь, и, без сомнения, по тем же самым причинам. Судьба как бы хотела показать северным штатам, что эта неудача не была делом случая или каких-нибудь особенных обстоятельств или личных ошибок, -- а результатом неизбежного закона.
Одно только предприятие может быть сравнено с этим: это исполинский, но сумасбродный поход первого Наполеона в Россию. Основанием ему служил огромный политический союз, заключавший самую населенную и богатую часть европейского материка и располагавший лучшими его солдатами. Наполеонова армия вступала в территорию, которой рассеянное и бедное население едва превосходило численностью массу наступавших ополчений. Зима была, может быть, непосредственной причиной, но она служит и оправданием ужасающего истребления, которым кончился поход. Если кто-нибудь попробует сравнить средства федералистов со средствами Наполеона, то он увидит, что они во всех отношениях далеко не выдерживают этого сравнения. А с другой стороны, нет сомнения, что южные штаты гораздо более, чем русские 1812 года, в состоянии защищать каждый пункт, каждую позицию, каждую черту своей территории. Вместо степей у них горные хребты. Население их приучено к оружию и отличается даже излишним стремлением к употреблению его. Они имеют железные дороги и изобильное количество запасов всякого рода. Они, очевидно, имеют лучших генералов и лучшую военную организацию. Как результат всего этого, мы видим, что до сих пор они умели защитить каждый дюйм своей земли и поддерживать нападающих в постоянном страхе быть обойденными с фланга или отброшенными на собственную столицу. Против всего этого можно только сказать, что северные штаты имеют перевес в белом населении, в деньгах и кредите. Обстоятельство это имело бы, точно, большое значение, если бы южные штаты нападали на них и серьезно готовились перетопить в реке св. Лаврентия всех вооруженных граждан Севера. Оно было бы важно и в случае обыкновенной войны между двумя державами. Но тут не то. Они хотят подчинить себе южные штаты. Они действуют наступательно против неприятеля, который на собственной земле довольствуется обороной, имея только в виду, если представится случай, протянуть свою оборонительную линию до столицы. Опыт показывает, что в обыкновенных обстоятельствах население, сравнительно слабое, бедное деньгами и военными запасами, может, однако, защищаться весьма энергически.
Мы имеем право предлагать советы. Мы можем предлагать их северным штатам Америки, так же как и законным государям и деспотическим дворам Европы. Пусть государственные люди в Вашингтоне сделают только то, что Англия уже делала сто раз, что делала и будет делать вся Европа. Это совет не из отжившего мира. Он не проникнут закваской, которой уничтожение было призванием Франклина и Вашингтона.2 Это последнее, новейшее слово человеческого опыта; оно новее пара, электрического телеграфа и нарезных пушек. Точно ли северные штаты принадлежат к новому миру или это не более как обломок старого, подобно ему проникнутый тщеславием, ханжеством и тиранством, и только расстилающийся но ту сторону океана. Совет, который мы даем им, есть следствие урока, данного нам некогда ими же самими. Мы обращаемся к ним, как многие дети к отцам своим, со словами: "Делайте то, чему учите нас". Пусть северные штаты "признают совершившийся факт", как сделали это мы восемьдесят лет тому назад на их собственной земле,3 как сделала это Австрия в Виллафранке и Цюрихе. Пусть они сосчитают, чего их план будет им стоить, и уже затем пустятся теснить к Мексиканскому заливу полмиллиона вооруженных людей, защищающих свою тысячеверстную территорию. Пусть они подумают, по силам ли придется им то, что было ни под силу Наполеону в апогее его могущества, когда в его руках было население, запасы и кредит, далеко превосходящие средства американцев, -- Наполеону с его военным искусством, опытностью, целой школой генералов и массами ветеранов. Ведь они хотят не равных или несколько больших успехов, чем те, какие достанутся на долю Юга; нет, они добиваются подавляющего превосходства. Имеют ли они его? Не преувеличено ли это мнение о себе? Могут ли они погнать южных, как стадо овец, выкурить их из гнезд, как ос, преследовать, как кроликов, и унести в ягдташе, как застреленную дичь? Пусть они немного заглянут в будущее; пусть посмотрят, что будет через год, и еще через год, и через двадцать лет. Даже мы, которым в 1814 и 1815 годы удалось петь такие песни славы, чувствовали, что и нам и всей Европе было бы лучше, если бы мы поосмотрелись в 1793 году.4 Если ясное предвидение показывает, или должно показать, необходимость существования двух союзов, невозможность мира на других условиях, -- то, конечно, лучше, чтобы он был заключен после года, чем после десяти или двадцати лет войны. Кроме того, утверждение одного или двух союзов не составляет еще единственного возможного решения вопроса. Если война продолжится, никто не может предсказать, какие новые державы, новые соединения могут возникнуть, и, в особенности, как долго западные штаты согласятся нести налоги и финансовые неудобства, вызванные войной. Совет, который мы даем американцам, был дан ими целому свету. Это горсть их собственного хлопка, трубка их же табаку. Пусть они взвесят то, что могут сделать, -- и то, чего не могут сделать ни они, ни весь мир. Теперь они только доставляют торжество врагам своим: нет кружка старых абсолютистских министров и дипломатов, где бы рассказ об их затруднениях но был встречей с ядовитой улыбкой. Эти кружки услышат по крайней мере с уважением, может быть с досадой, что Север и Юг решились расстаться друзьями.
В этой статье есть все, что до сих пор говорилось в каких-нибудь газетах против предприятия Юга: и колебания пограничных штатов, и длина линии, по которой надо разослать войска, и невозможность удалить шпионов и изменников, и необходимость создавать вновь армию и флот и водворять в них дисциплину, и финансовые затруднения, и трудность наступательного движения, словом -- все мелкое и крупное, что только может затруднить Север. О его преимуществах пред Югом упомянуто в трех словах, и хотя слова эти имеют значение очень существенное, но они так обставлены противоположными убеждениями, что читатель, не останавливаясь на них, быстро приходит к заключению статьи, что Северу надо как можно скорее помириться с Югом... Память о двух последних поражениях, понесенных Севером, по-видимому подтверждает такое заключение. Но при всем том Север, как оказывается из последних известий, вовсе не расположен слушать добрые советы, даваемые ему из Европы. Он понимает, как видно, что эта "горсть его собственного хлопка", подаваемая ему, предлагается, собственно, из-за того, чтобы он не мешал получению тех масс хлопка, которые привыкла Англия получать из Америки. Из объяснений одного торгового дома, не так давно печатавшихся в газетах, видно, как необходим Англии хлопок, хотя у них и есть еще достаточный запас его в Ливерпуле. Они рассчитали, что им станет хлопка до половины декабря, но затем предвидятся большие затруднения. Вот из-за чего и хлопочут англичане, как весьма откровенно объяснился Брайт в своей речи на приготовительном собрании ланкастерских избирателей в Рочдэле.6 По его словам, многие считают даже нужным, чтоб Англия нарушила блокаду южных портов, что, по утверждению Брайта, равнялось бы войне с Соединенными Штатами. Не одобряя такого образа действий, Брайт весьма справедливо вооружается против заключений, требующих уступок от северного правительства. Он, во-первых, делает сравнение совсем другое, нежели какое нашли мы в начале приведенной выше статьи "Times'а"; он говорит: "Те газеты, которые теперь побуждают к уступчивости вашингтонское правительство, будут ли возбуждать к ней лондонское, ежели, например, графства ланкастерское и йоркское захотят отделиться от Соединенного Королевства? Да допустили ль мы даже отделение Ирландии, когда она этого хотела?" В самом деле, параллель южных и северных штатов с Францией и Англией, сделанный "Times'ом", решительно произволен и ни на чем не основан. Отделившиеся штаты -- вовсе не отдельное государство, и сама же статейка "Times'a" тотчас говорит о единстве языка и племени ее жителей, и эти жители, надо прибавить, несмотря на все развитие самоуправления в штатах, все же были связаны между собою до известной степени федеральным управлением и признавали себя гражданами великой американской республики.
Против толков о разорении страны и нажитии ею неоплатного долга в этой войне Брайт также замечает: "Вам кричат, что они разоряются, а между тем сумма, которую они тратят на эту страшную войну, -- не больше той, какую мы тратим в мирное время". На этом-то и основана, впрочем, вся сила нападений на Север с этой точки: Америка ничего почти не тратила на войско, и вообще ее государственные траты были ничтожны, сообразно с тем и взималось с граждан очень мало. Теперь понадобилось гораздо больше, несравненно больше; в Европе это бы ничего, потому что там и в мирное время требуют много лишнего на военные издержки, а в Америке будет дико. Конгресс, не побоявшийся вотировать заем, колебался, когда дело шло о налоге на доходы. Итак, Америка должна делать займы; но кредит ее теперь нехорош, и ей придется платить обременительные проценты. "Times" высчитал даже, что при продолжении войны американский долг может менее чем в пять лет сравняться с английским, то есть Америка принуждена будет платить 28 миллионов фунтов процентов.
Таким образом, вся сила аргументации основана здесь на том, захотят ли достаточные классы общества поддержать правительство. В богатстве и огромности ресурсов Америки никто не сомневается; не сомневались до последнего времени и в готовности граждан на всевозможные жертвы, во всеобщем энтузиазме к войне. Два поражения и последовавшие затем корреспонденции вдруг перевернули все головы, и вместо прежних известий, что приверженцы единства на Юге терроризированы плантаторами, теперь уже уверяют, что общественное мнение в северных штатах терроризировано крайней партией аболиционистов. Чтобы поверить это, покамест нет другого средства, как проследить ход военных действий, в связи с впечатлением, ими произведенным, и решениями, принятыми затем правительством.
В последнем обозрении нашем было упомянуто только телеграфическое известие и сделано предположение, что дело, вероятно, не так важно, как кажется с первого раза. С неделю после того казалось, по газетным известиям, что предположение это было совершенно ошибочно, но потом оно стало все более и более оправдываться. Подробности битвы при Манассасе в свое время были сообщены в газетах; поэтому не приводим подробного рассказа, а выпишем некоторые места из позднейшего письма корреспондента "Times'a", где указывается только общий ход битвы. Письмо это все еще писано под свежим впечатлением понесенной федералистами неудачи, и, как видно, в день отправки письма (24 июля), после трех дней, не было еще положительных и верных сведений о действительных размерах потерь федеральной армии, равно как и о причинах внезапного панического страха, объявшего одну часть ее. Письмо писано из Вашингтона и начинается жалобой на то, что из американских газет никогда не узнаешь настоящей правды. Затем корреспондент говорит о действиях армии 21 июля:
...Во весь этот день федералистская пехота ни разу не ходила в штыки; ни разу кавалерия сепаратистов не пускалась на них в атаку, пока они еще держались в поле. Не было ни одной рукопашной схватки. Федералисты не взяли и не штурмовали ни одной батареи. Маскированных батарей не было устроено вовсе. Не произошло никакого уничтожения, мятежнической кавалерии стрелковыми или другими зуавами. Залп, сделанный одним каким-то батальоном, ссадил трех человек из кавалерийского отряда, подошедшего на некоторое расстояние. Но затем батальон этот отступил. Отчаянные усилия были сделаны только лицами, которым крепко хотелось убежать. Все дело, если говорить начистоту, приводится вот к чему. Федералисты подвигались медленно, но безостановочно, поддерживаемые огнем своей артиллерии. Неприятель, редко показывавшийся из-за своих прикрытий, отступал перед ними. Его левое крыло и центр были, таким образом, оттеснены мили на полторы к Манассасу. Отступая, неприятель также ввел в дело свою артиллерию, и обе стороны производили довольно живой огонь из легких полевых орудий и отчасти из нарезных пушек более крупного калибра. Расстояние между сражающимися редко было меньше 500 ярдов. Полки правого крыла встретили один раз ружейный огонь неприятеля и поворотили было назад. Но затем их снова привели в порядок и повели в дело. Сепаратисты опять подались назад. Потом линии их еще раз построили фронт и открыли огонь. Тут так называемые зуавы и 11-й нью-йоркский полк, стоявшие на фланге, пришли в решительное расстройство и, если выразиться очень мягко, в беспорядке оставили поле сражения, бросив неприятелю орудия, находившиеся под их прикрытием.6 Пример их заразительным образом подействовал на остальных. Ничто не могло остановить, или по крайней мере ничто не остановило их. Напрасно им напоминали их клятвы -- отомстить за смерть Элленсворта. Их знамя, распущенное по ветру, лишилось своей притягательной силы. Они разбежались во все стороны с величайшею поспешностью.
Я рассказываю дело, как оно рассказано мне человеком, имевшим случай лучше видеть их поведение, чем я. Я поспел на поле сражении уже поздно и видел немногое из того, что происходило раньше, чем было дано приказание отступать. Хотя я оставил Вашингтон с намерением вернуться не поздно вечером и лошадь имел хорошую,-- но все же толпы беглецов предшествовали мне на всем протяжении дороги. Проезжая по длинному мосту в 11 часов, я уже услышал, что город битком набит людьми, вернувшимися с поля битвы. Но как ни печальны были результаты безобразного панического страха и поражения федералистов, они должны еще быть необыкновенно довольны этими результатами. Если бы сепаратисты знали о своем успехе и воспользовались им рано поутру в понедельник, -- ничто не помешало бы им или вступить в Вашингтон, или принудить федералистскую армию, которая все отступала по одной только дороге, сдаться военнопленной со всем, что при пей было... Если только сепаратисты имели кавалерию, о которой так много прокричали, то нельзя не сказать, что их генералы распорядились довольно забавным образом. Движение по боковой дороге из Центрвилля в Гермаптоун я полчаса поставило бы кавалерию в тыл отступавшей толпы, и без преувеличения можно сказать, что она сама отдалась бы в руки победителя... Немецкий полк Блюкера и, может быть, некоторые другие части войск отступали в порядке, но в конце концов немногие устояли против общего смятения. Может быть, попытка сформировать линии на высотах Центрпилля, хотя она была и не вполне удачна, спасла Мак-Доуэля7 от преследования, которое он всеми силами старался отвратить. Дождь, который полил в понедельник с самого раннего утра, может быть, имел большое влияние на безмятежность отступления федералистов, уменьшив деятельность и предприимчивость неприятеля, между тем как относительно отступавшей армии можно, напротив, припомнить всегдашнее замечание, что войска под дождем плотно держатся в рядах и идут хорошо. Но какие ни допускайте извинения, недеятельность сепаратистов все-таки остается загадочной.
Загадка и разъясняется тем, что сепаратисты сами не ожидали такого успеха и не только были удивлены им, но даже просто ему не поверили. Здесь, между прочим, открывается одна любопытная черта, показывающая опять относительную силу Севера. В начале войны федералисты под предводительством Мак-Клелланда имели несколько значительных успехов в Виргинии: никто этому не удивлялся, никто не шумел об этом -- так должно было произойти, все ожидали таких результатов. Но случилась неудача с Севером -- все пришли в волнение, все поражены: явно, на чьей стороне общее доверие. Но еще это было бы не так важно; важно то, что точно в таком положении стоят к своему делу и сами партии: сепаратисты чувствовали сами трудность своего дела и вели его осторожно и недоверчиво, даже слишком осторожно, так что лишились всех возможных плодов своей удачи; федералисты, напротив, шли на войну как на парад, с полнейшею беззаботностью и с чрезвычайным азартом вместо истинного мужества и хорошей военной подготовки. Оттого, очень натурально, и постигла их эта неожиданная катастрофа.
Что именно от небрежности и беспечности федеральных войск, бывших в битве при Манассасе, да еще от слишком поспешного и легкомысленного энтузиазма произошло поражение, в этом убеждают нас известия об организации федеральных полков и о некоторых фактах, предшествовавших битве.
В одном из прежних обозрений приведены были письма из "Times'a", изображавшие энтузиазм, с которым отправлялись вновь сформированные полки в Вашингтон. Это были милиционеры, призванные для военной службы на трехмесячный срок. Регулярной армии, как известно, во всех Соединенных Штатах было всего от 12 до 15 тысяч, да и той большая часть, благодаря неблаговидным действиям Буханана, перешла, вместе с оружием и запасами, во власть инсургентов. Многие офицеры были родом с Юга и преданы плантаторским началам, почему с большою охотою и остались там на службе; вот отчего в сепаратистской армии действительно оказались офицеры лучше, нежели в северных полках, но крайней мере в тех, которые были под командою Мак-Доуэля. Северному правительству ничего не оставалось более, как прибегнуть к милиции: милиция -- это национальная гвардия каждого штата; в ней обязаны служить все, но это исполняется очень не строго -- многие уклоняются от службы; настоящее назначение милиционера -- "вставать на защиту своего дома", потому никто не вправе принудить его оставить свой штат и идти сражаться вдали от него. Таким образом, быстрая мобилизация милиции северных штатов, тотчас после призвания ее Линкольном, могла служить действительным доказательством общего энтузиазма, охватившего тогда все население Севера. Но энтузиазм не давал еще ручательства за хорошее устройство армии. Милиционеры сами выбирали своих офицеров, и хотя по-настоящему они должны были подвергаться некоторому испытанию, но до экзаменов ли было в то время североамериканцам!.. Поэтому офицеры, хотя, может быть, и отличные малые (потому что почтены были выбором сограждан), не представляли никаких гарантий относительно своих воинских способностей и технических знаний. И действительно, битва при Манассасе раскрыла многое. Прежде всего -- самое движение к Манассасу было преждевременно; против него был сам генерал Скотт,8 главнокомандующий северной армии. Г-н Ричардсон из Иллинойса рассказывал в палате депутатов такого рода разговор, происходивший при нем между Скоттом и Линкольном. "Ах, я величайшая дрянь, какая только может быть в мире!" -- воскликнул вдруг Скотт... Ричардсон хотел возразить, но Скотт не дал ему начать и продолжал: "Постойте, я вам сейчас это докажу. Я позволил дать эту битву совершенно противно моему убеждению, и президент должен был сейчас же отрешить меня за то, что я поступил таким образом. Я сделал все, что было в моей власти, для того, чтобы сначала организовать вполне армию; и я заслуживаю быть отрешенным за то, что у меня недостало твердости настоять на своем, когда я мог бы сделать это". Линкольн прервал его: "Вы этим хотите сказать, что это я заставил вас дать сражение?" Генерал ответил: "Из всех президентов, при которых я служил, ни один не оказывал мне более расположения, чем вы". Это значило отстранить вопрос, но не ответить на него, по справедливому замечанию Ричардсона, и истина состоит в том, что действительно -- и сам Линкольн, как и Скотт, не мог выдержать против настойчивых и громких требований нетерпеливых энтузиастов. Газета "Tribune"9 каждый день во главе своего нумера печатала, как новое "Carthago delenda", исполинскими буквами: "Вперед на Ричмонд", и сообразно с этим составлялась вся газета. Первые успехи федеральных войск под начальством Мак-Клелланда еще более воспламенили сердца северян. Им вообразилось, что южане уже вовсе не в состоянии противиться, что им придется только гнать перед собою южные отряды и торжественно водружать союзный флаг на городах рабовладельческих штатов. Поэтому полки, составлявшие армию, жили спустя рукава, и на все, в них происходившее, начальство смотрело сквозь пальцы. Учений не было, отлучался из полка кто и куда хотел, офицеры предавались кутежу с такою бесцеремонностью, что даже во время битвы оказалось несколько офицеров пьяных, которые не могли вести своих отрядов. Нечего и говорить о соблюдении военных форм: свобода в этом отношении простиралась до того, что, по уверению газетных корреспондентов, случалось встречать солдат, стоявших на карауле без брюк... К этой безурядице присоединилось еще комиссариатское и провиантское воровство, которое под шумок патриотических возгласов, как и везде, делало свое дело. Все это нимало не смущало общей самонадеянности: она, между прочим, выказалась и в том, что в самый день битвы при Манассасе, за несколько часов до нее и даже при самом начале сражения, некоторые полки покидали армию, потому что в этот именно день вышел им срок их трехмесячной службы. Нью-йоркский корреспондент "Times'а" рассказывает, что, встретив уходивший таким образом 4-й пенсильванский полк, заметил одному офицеру: "А кажется, за вами дерутся -- слышны пушки..." -- "Да, кажется", -- хладнокровно отвечал офицер и продолжал путь, не обратив более никакого внимания на замечание. Такое равнодушие ставится многими в большое преступление ушедшим полкам, даже признается трусостью и почти изменою. Но очевидно, что все подобные обвинения преувеличены: очень натурально, что в течение трех месяцев, в которые не произошло ничего особенно блестящего, а беспокойство все-таки было, энтузиазм многих поостыл, и они не хотели оставаться в армии долее срока. Что же касается до минуты, выбранной ими для ухода, то очевидно, что они не придавали ей решительно никакого значения. За два дня до манассасской битвы произошла у авангарда федеральных войск стычка с сепаратистами при речке Вулль-Руне (18 июля): дивизия генерала Тендера, тесня отступавшего неприятеля по направлению от Центрвилля к Манассасу, была встречена при Булль-Руне огнем маскированных батарей, и после трех часов сопротивления Тейлер принужден был. отступить. Генерал Мак-Доуэль, которого авангард составляла дивизия Тейлера, так был уверен в полной безопасности следования войск, что не позаботился даже прислать никакого подкрепления Тейлеру. Неудача при Булль-Руне могла бы вразумить наступающие войска, и точно -- они после этого стали подвигаться вперед несколько осторожнее, все посматривая, нет ли где "маскированных батарей", тем более что около Ричмонда, как столицы Виргинии и важного стратегического пункта, они ожидали встретить сильные оборонительные работы. Но генерал Борегар, начальник сепаратистского корпуса, все отступал и отступал, оборонительных укреплений не оказывалось, скрытых батарей не открыли, и через день прежняя самонадеянность водворилась в корпусе Мак-Доуэля. Когда утром 21 июля завязалась перестрелка, неприятель все отступал, и серьезного сопротивления решительно не предвиделось. Даже когда началось самое дело, и тут никто не сомневался в благоприятных результатах для федеральной армии. Тот же самый корреспондент "Times'a", который жестоко упрекает полки за удаление в критическую минуту, рассказывает, что эта критическая минута была предметом любопытства, интересным спектаклем для множества граждан. Неподалеку от места битвы, на холме, он нашел толпы зрителей, "как будто приехавших на скачку". В числе их было несколько государственных людей и законодателей, несколько граждан верхами, была даже одна дама с театральным биноклем в руках. А на склоне возвышения стоял целый полк, склавши ружья, и делал критические замечания о движениях сражавшихся... Перед вечером успех до того казался обеспеченным, что Мак-Доуэль счел себя вправе послать депешу в Вашингтон о победе... Но вдруг отступление неприятеля прекратилось, и федералисты увидели пред собою свежие силы неприятеля -- в корпусе генерала Джонстона, подоспевшего на помощь к Борегару. Тут-то и началось замешательство, которое превратилось в совершенную сумятицу, когда какая-то бомба попала в одну из фур и фурлейты побежали с криками о маскированных батареях, о кавалерийской атаке и пр. За ними побежали и другие, наконец побежало почти всё, бросая оружие и запасы. Любители военных спектаклей, находившиеся на дороге, тоже, разумеется, способствовали увеличению общего беспорядка, а потом распространению всевозможных ужасов об истекшем дне.
На другой день ожидали уже нападения сепаратистов на Вашингтон. Но вместо того они не только не перешли Потомака, а даже не решились и преследовать разбитые войска. В приведенном выше письме говорится, что Борегару, если бы умел воспользоваться случаем, легко было бы взять Вашингтон или уничтожить федеральную армию. Но в то время, когда было писано это письмо, корреспонденту, кажется, неизвестно было распределение отдельных корпусов северной армии. Дело в том, что в битве при Манассасе принимали участие только полки, бывшие под командою Мак-Доуэля, и только к ним могло относиться соображение корреспондента. Но затем остаются сильные корпуса Ботлера, Патерсона и Мак-Клелланда, которые могли и остановить движение сепаратистов.
Таковы были причины и условия, при которых произошло поражение корпуса Мак-Доуэля. Теперь, каково его значение и каковы последствия, произведенные им?
По первым известиям представлялось, что потери были громадны с одной только стороны. Первая депеша возвестила, что вся федеральная армия с оружием и запасами находится в руках победителей, что все дороги усеяны убитыми и пр. По рассказам сепаратистских газет, в федеральной армии убито ы взято в плен до 15 000. В первые дни говорили о 4000 убитых... Настоящих цифр, конечно, добиться трудно и теперь, но по донесению Мак-Доуэля, которое не должно быть очень далеко от истины, потери федералистов в этом деле состояли в следующем: 19 офицеров и 460 солдат убитых и 1000 раненых, 1200 пропавших без вести, 2500 ружей и 8000 ранцев, брошенных в бегстве, и 13 провиантских фур и 3000 мер овса, захваченных неприятелем. Далее оказалось, что корпус Мак-Доуэля дрался вовсе не так плохо, как предполагали: он стоял некоторое время против превосходных сил (у Мак-Доуэля было 50 000, у сепаратистов от 60 до 75) и нанес неприятелю большой урон. По собственному сознанию, он потерял до 2000 убитыми и ранеными, и еще можно думать, что цифра эта уменьшена.
Панический ужас, будто бы распространившийся повсюду в Северных Штатах после поражения, тоже был лишь на поверхности, в праздных толках и опасениях людей, которым и без того нечего делать. Но правительство вовсе не потерялось и не потеряло ни одного дня даром. На другой же день поело сражения Линкольн написал к Мак-Клелланду, прося его принять главное начальство над армией. В ответе Мак-Клелланда выразилось, что он хочет делать дело серьезно и что на силы свои надеется. Он -- сначала решительно отказался. Тогда Линкольн пригласил его в Вашингтон для объяснений. Мак-Клелланд приехал в Вашингтон 25 июля и прямо объявил, что не принимает главного начальства над армией потому, что она находится в жалком положении, и ежели не переформировать ее, то с нею ничего хорошего не сделаешь. Президент не стал спорить против этого и предложил Мак-Клелланду заняться реформами. Генерал предложил тогда свои условия: чтобы над ним никакого другого начальника не было, чтобы военное министерство решительно не вмешивалось в его распоряжения, чтобы ему дано было право самому назначать отдельных генералов и, никого не спрашиваясь, производить в армии все реформы, какие он сочтет нужными. Это было нечто вроде военной диктатуры; но Линкольн согласился на все, и старый генерал Скотт безропотно стал на второй план, понимая, что теперь в военном начальнике необходимее всего энергия, которой у него недоставало и которою, как видим, в такой сильной степени отличается Мак-Клелланд.
Мак-Клелланд еще не стар и, конечно, если только не будет скоро убит, станет играть весьма видную роль в Соединенных Штатах. Он начал свою службу в регулярной армии и много лет провел в войнах в Мексике. В 1855 году Мак-Клелланд был в Крыму, в числе трех офицеров, посланных президентом для наблюдения за ходом военных действий. Там изучил он английские и французские способы вооружения, военную администрацию, дисциплину и пр. История Крымской войны, написанная им по возвращении в Америку, признается весьма замечательною в военном отношении.
Вскоре затем, однако ж, он вышел в отставку и занялся частными делами. В начале нынешнего года он был директором одной компании железных дорог. Штат Огайо предложил ему начальство над своей милицией, а президент -- команду войск в западной Виргинии, которую сепаратисты хотели занять и насильно заставить объявить себя в пользу отпадения, как сделала восточная часть того же штата. Мак-Клелланду поручено было вытеснить оттуда сепаратистского генерала Гарнета, и он исполнил это в три дня -- 12--14 июля. В этой экспедиции выказалась энергия и быстрота решений Мак-Клелланда, его личное мужество и уменье вести себя с подчиненными. Популярность его возросла необыкновенно.
Понятно теперь, что назначение его главнокомандующим ободрило федеральные войска, а недавний урок, полученный от неприятеля, расположил их послушно принять разные его нововведения, которые без того могли бы, пожалуй, показаться стеснительными. Мак-Клелланд завел в полках частные ученья, при помощи которых можно сделать отличных воинов из этих рослых и сильных людей, привыкших ко всякого рода приключениям и которым недоставало только военной сноровки... Занявши полки ученьем, Мак-Клелланд прекратил самовольные отлучки из лагеря. По его распоряжению, только в самых важных случаях возможно просить разрешения на отлучку у бригадного начальника и уходить непременно с билетом от него. Для наблюдения за исполнением этого постановления назначены особые лица во всех полках. Само собою разумеется, что и общая дисциплина делается при нем строже прежнего.
Самостоятельность действий Мак-Клелланда также много помогает их успешности. При нем нет беспрестанных ordres и contreordres, {Приказов и контрприказов (франц.). -- Ред. } что раз приказано, то держится; нет и беспрестанной гонки курьеров в разные стороны для испрашивания разрешений на ту или другую меру. Требования его от конгресса и президента всегда положительны, настоятельны и не встречают отказа.
До сих пор самые сильные требования с его стороны были -- о присылке подкреплений. И, судя по всем известиям, новые волонтеры деятельно собираются. Мак-Клелланд предполагает, между прочим, оставить вербовку волонтеров на три месяца, как вовсе непригодную в теперешних обстоятельствах, и вербовать новых волонтеров уже на три года. Офицеров положено подвергать серьезному испытанию.
Конгресс тоже не унывал и в самый день получения известия о поражении объявил, что Северные Штаты ведут войну не для завоевания Южных, а для поддержания ненарушимости конституции, но что никакое бедствие не сильно будет отклонить его от достижения предположенной цели и все возможные средства будут употреблены для усмирения и поражения мятежников.
В то же время на конгрессе утвержден закон о конфискации имений сепаратистских, находящихся в неотделившихся штатах.
Таким образом, поражение, о котором прокричали так много, не произвело на Севере никакого существенного расстройства, а еще принесло ему значительную пользу.
Вот из "Times'a" отрывок одного письма, писанного уже в то время, как впечатление от понесенной неудачи и принятых затем мер достаточно уже определилось.
Нью-Йорк, 6 августа
По мере того как разъясняются обстоятельства печального дела при Манассасе, становится все более и более очевидным, что сепаратистские войска потерпели больше, чем федералисты, несмотря на постыдное поражение и бегство последних. Их потери гораздо значительнее; особенно важно то, что они лишились гораздо лучших офицеров. Вообще они потерпели так много, что не могли воспользоваться своей победой и извлечь из нее какие бы то ни было выгоды. Между тем как они отдыхали, колебались и пополняли свои ряды, энергические и мастерские распоряжения генерала Мак-Клелланда возвратили расстроенным войскам правительства уверенность в самих себе. Если несведующие члены конгресса оставят его и покое, то он, конечно, раньше осени сформирует армию из тех превосходных материалов, которые он получил в виде толпы. Войска продолжают во множестве прибывать в Вашингтон. Лучшие нью-йоркские полки выведены из форта Монро и отправлены на защиту столицы... Северные Штаты также присылают войска почти ежедневно. Распоряжение об испытании офицеров поохладило усердие приобретателей полков, но зато солдаты обнаруживают двойную готовность идти в бой, видя, что правительство не хочет отдавать их на жертву неспособным начальникам, как было это сделано при Булль-Руне и Манассасе. Нет ни малейшего ослабления энтузиазма или решимости. Напротив, принятие командования генералом Мак-Клелландом возбудило новую уверенность в успехе и новый восторг.
После месяца споров и колебаний конгресс уступил наконец желанию нации насчет введения некоторых налогов...
Известия о выборах в Кентукки свидетельствуют о значительном большинстве в пользу Союза. Представитель этого штата, мистер Вичлайф, объявил об этом сегодня утром в палате и был встречен повторенными рукоплесканиями. Везде в невольничьих штатах, где можно было вотировать не из-под палки, оказывалось значительное большинство в пользу союза; в Миссури, Кентукки и Мериланде оказалось большинство; во всех прочих штатах, кроме Южной Каролины, сильное меньшинство, представляющее значительную долю материальных ресурсов края.
В письме упоминается, между прочим, о конгрессе. Его действия также заслуживают внимания. Прежде всего любопытно то, что он вовсе не считает отделившиеся штаты изъятыми от его власти и, вотируя, например, налог в 20 миллионов долларов на недвижимую собственность, распределяет ее на все 34 штата. "Хвастовство", -- можно опять подумать. Но едва ли конгресс для хвастовства пожертвовал бы следующим соображением, которое не могло быть им упущено из виду: налог на имущество в отделившихся штатах -- который правительство предоставляет себе добрать, во всяком случае, впоследствии -- должен еще более раздражить южан; они будут знать, что в случае торжества Севера с них начнут драть все недоимки по налогам, вотированным во время войны, -- и страх подобной перспективы только придаст им упорства. Но, как видно, конгресс не боится его, считая его или слишком бессильным, или находя, что к ожесточению, в каком находятся южане, прибавить уже ничего невозможно.
Кроме налога 20 миллионов на поземельную собственность, 30 июля конгресс вотировал также налог на доходы. Будет взиматься по 3% со всякого дохода выше 800 долларов. Таким образом, кто имеет 900 долларов дохода, тот платит 3 доллара налога; кто имеет 1000, платит 6 долларов и т. д. Этот налог (income taxe) мог бы дать много; но сомневаются, чтобы можно было исправно сбирать его, Тем не менее конгресс распространил этот налог и на тех граждан Союза, которые живут вне его владении.
На конгрессе возвышен также тариф, что заставляет вопиять европейские газеты, особенно французские, так как французские товары пострадали всех больше. Налог на шелк и шелковые материи, смотря по достоинству, возвышен до 30% и 40% стоимости, на вино -- 50%, на водку -- 1 доллар 25 центов с галлона, на всякий товар, идущий из-за мыса Доброй Надежды на иностранном корабле, набавлено 10%. Чай обложен пошлиной в 15 центов с фунта, кофе -- 4, сахар от 2 до 6, смотря по достоинству продукта.
Прежде закрытия своего конгресс вотировал -- экстраординарных издержек на ведение войны 260 миллионов долларов, и дал род полномочия Линкольну в распоряжениях делами республики в течение времени, пока конгресс будет закрыт.
Но всего замечательнее, без сомнения, последний закон, утвержденный конгрессом пред самым его закрытием, 5 августа. Это билль об освобождении негров, принадлежащих плантаторам, поднявшим оружие против республики. Этим постановлением сделан решительный шаг к уничтожению невольничества, и война вступила в новый фазис, как справедливо указывается в следующей корреспонденции "Times'a".
Вашингтон, 10 августа
К добру или к худу, но борьба между Севером и Югом начинает быстро принимать характер, которого ив Юге ждали и боялись, между тем как Север прежде не признавал его, да и теперь признает не вполне. Если война продолжится, она обратится в борьбу между рабством и аболиционным элементом. Весьма вероятно, что через день или дна президент провозгласит освобождение всех негров, находящихся в черте армии Соединенных Штатов. В последний день заседания конгресса билль об освобождении негров, принадлежащих мятежникам, принявшим участие в войне, был весьма неохотно подписан мистером Линкольном... Сначала он положительно отказался скрепить этот акт своею подписью. "Мы за это потеряем Кентукки", -- говорил он. Но сенаторы настойчиво его уговаривали, и он наконец уступил за десять минут до закрытия палат... Говорят, что через несколько дней будет сделан шаг еще гораздо более решительный и что перчатка будет брошена в одно и то же время и Югу и демократам Севера. Если так, то уже не может быть сомнения насчет характера борьбы и средств, которыми она будет ведена. Но нужно редкое мужество и уверенность в себе, чтобы поднять спор об этом вопросе в то самое время, когда конвенция демократов в Нью-Йорке отказалась действовать заодно с республиканцами и когда в северных и северо-западных частях Союза уже начинают раздаваться крики партии: "Мира во что бы то ни стало и компромисса, если только можно..."
До сражения при Манассасе какое-нибудь чудовищное ухищрение, удача и ловкость "злого духа компромиссов", может быть, еще успели бы привести к примирению. Расползшиеся швы и разорванный флаг Союза, может быть, еще удалось бы починить. Но теперь Север не может без позора согласиться на сплавление, где бы ему пришлось играть роль неблагородной примеси. Брань, оскорбления и презрение Юга не дали бы людям Севера места на американском материке. Надежда на мир была бы тут так же основательна, как расчеты товарища старого Пистоля, который ручательство за мир и равенство видел в получаемых им ударах и думал, что буйный друг оставит его в покое, потому что он безропотно дал разбить себе нос...
Из распоряжений, последовавших по закрытии конгресса и дошедших до нас, можно упомянуть о прокламации Линкольна, воспрещающей всякие сношения с обитателями мятежных штатов. Некоторые газеты уже кричат: "Вот эта рыцарская политика аболиционизма, вот она к чему приводит -- к налогам, высоким тарифам, паспортам, к лишению свободы действий всякого гражданина и пр.". То же самое возглашается по поводу мер, принятых против некоторых газет, восхвалявших партию плантаторов. Разумеется, все это очень грустно; но кто же виноват, если южная партия прибегает к таким скандалезным мерам для своих целей, что правительство не может терпеть этого. Сепаратисты подкупают чиновников на Севере, наполняют важнейшие города своими шпионами, заставляют, например, г. Фаукнера, посланника Соединенных Штатов в Париже, закупать во Франции оружие для Юга. Еще бы г. Фаукнера не арестовать, когда он, совершив свое дело, преспокойно возвратился в Вашингтон...
Для осуществления займа, предположенного правительством, ведены были переговоры секретарем казначейства с банками нью-йоркским, бостонским и филадельфийским, и решено на том, что правительство немедленно выпустит билетов на 50 миллионов долларов, с платою по 7,30%, и будет выбирать из банков эту сумму монетою, по мере надобности. Затем имеют право взять еще на такую же сумму билетов казначейства 15 октября, а потом еще 15 декабря...
В военных действиях до сих пор не произошло ничего особенно замечательного. Битва при Спрингфильде, о которой тоже хотели прокричать как о бедствии Севера, оказалась решительно ничтожною и вдобавок не совсем проигранною федеральными войсками. Дело это происходило в юго-западной оконечности штата Миссури. Северная часть Миссури объявила себя в пользу Союза, но на Юге были приверженцы рабства и стояли сепаратистские войска. Федеральный генерал Лэйсн разбил их и принудил отступить к Арканзасу. После сражения при Манассасе сепаратисты решились возобновить попытку овладеть югом штата Миссури. Генералы Джексон и Келлох отправились против Лэйона с корпусом от 20 до 30 тысяч человек. У Лэйона всего было от 8 до 10 тысяч, но он решился выйти навстречу неприятелю и на первый раз сильным действием своей артиллерии даже заставил его отступить до самого лагеря и сожег его палатки. Но среди сражения Лэйон был убит, и это имело весьма неблагоприятное влияние на ход битвы. Впрочем, полковник Зигель, принявший команду после Лэйона, совершил отступление в отличном порядке, взяв с собою всех захваченных пленных, отбитых лошадей и даже не позабыв забрать деньги из спрингфильдского банка. Отступая, дошел он до Роллы, откуда по железной дороге мог иметь сообщение с главною армией. Федералисты в этом деле потеряли до 800, а конфедераты до 2000 убитыми и ранеными.
Теперь, по газетным слухам, обе стороны усердно готовятся к большому сражению, которое должно последовать в октябре. Впрочем, газетным слухам, особенно в Америке, и особенно теперь, нельзя придавать почти никакого значения. Конфедераты не любят выдавать своих тайн: у них и заседания конгресса в Ричмонде были тайные. Мак-Клелланд тоже заботится, чтоб его намерения не были заранее известны неприятелю. Он даже просил журнальных корреспондентов не делать слишком проницательных соображений и умных догадок относительно его планов.
Таким образом, общий ход дел в Америке постоянно оправдывает сделанное нами предположение, что война Юга с Севером далека от мирного разрешения и не может покончиться на компромиссе -- теперь менее чем когда-либо.
-----
О европейских делах приходится на этот раз говорить не очень много.
Венгрия и Италия по-прежнему на первом плане.10 В прошедший раз остановились мы на рескрипте 21 июля, данном императором австрийским в ответ на адрес венгерского сейма, и на проектировавшемся новом адресе в ответ на рескрипт. Действительно, новый адрес был составлен Деаком, 8 августа прочитан и одобрен в палате депутатов, 10-го утвержден палатою магнатов, 14-го поднесен императору президентами обеих венгерских палат, Аппони и Зичи. Император принял, их по замечанию австрийской "Presse", в гусарском мундире, сопровождаемый графом Эстергази, Форгахом (канцлером) и адъютантом графом Кленвилем.11 Аппоии сказал очень ловкое приветствие, подавая адрес: "Венгерский сейм, -- сказал он, -- объясняет в своем адресе основания государственного права и международного положения своей страны. Он это сделал как по своим убеждениям и по долгу пред отечеством, так и вследствие чувств уважения к вашему величеству, которым он изменил бы, если бы, приглашенный вашим величеством высказать свое мнение от имени народа, выразил бы его чувства, убеждения и стремления не с полною искренностью и верностью". Император отвечал, что он подумает и даст ответ.
Но ответ известен был заранее и даже изложен в самом адресе. Составляя и вотируя последний адрес, венгры очень хорошо знали, что за ним последует распущение сейма. Адрес этот чрезвычайно длинен, как длинен был и рескрипт. История повторяется опять та же самая, какая уже несколько раз была рассказана в наших обозрениях. Потому о ней можно и не распространяться. Венгерские депутаты стоят на своем: неприкосновенность венгерской конституции и законов, законодательные права сейма и строгое соблюдение прагматической санкции.12 "Из содержания и духа рескрипта, обнародованного вашим величеством 21 июля, мы должны были, к огорчению нашему, заключить, что ваше величество не желаете быть истинным королем Венгрии по точному смыслу прагматической санкции". Это они повторяют уж раз десятый. От темы своей они не отступают и постоянно разбивают все аргументы Австрии своим единственным тезисом: наша конституция должна быть неприкосновенна. На этот раз они высказываются даже несколько резче прежнего, с явным намерением положить конец переговорам. В рескрипте, например, сказано, что венгерцам оставляется их "конституционное самоуправление". Адрес возражает: "Конституционное самоуправление страны нарушено уже тем, что ваше величество собственною властью предписываете нам законы, не спрашивая на то предварительного согласия сейма и даже не обратившись к нему с запросом о том, одобрит ли он такое существенное изменение в конституции". Затем цитируются факты для доказательства, что Венгрия никогда не составляла единой страны с Австрией, никогда не отказывалась от своей самостоятельности -- принимала участие в совещаниях о войне и мире, имела свое собственное, отдельное войско, определяла у себя налоги и пр. ... Что же касается до слов рескрипта о потрясениях, нарушивших и отменивших конституцию, адрес отвечает: "Эти потрясения произведены были не законами 1848 года, а именно несоблюдением их и препятствиями к их точному исполнению. Как были устроены эти препятствия -- об этом мы готовы умолчать, сколько для того, чтобы не возбуждать печальных воспоминаний, столько и по чувству уважения к вашему величеству". Словом, Венгрия ни на каких условиях не хочет быть австрийской областью, а требует, чтобы ее признали отдельной нацией с самостоятельным управлением; тогда она признает Франца Иосифа своим королем, если он даст присягу венгерской конституции. Иначе все постановления имперского сейма относительно Венгрии нация считает незаконными; нынешнее же управление страны с неконституционными чиновниками, с налогами, назначенными без согласия сейма и собираемыми вооруженною силою, -- объявляется прямо противозаконным и подлежащим уголовному суду.
Заключение адреса состоит именно в том, что после рескрипта, всё ссылающегося на грамоты 20 октября и 26 февраля, вместо того чтобы опираться на конституцию, дальнейшие переговоры невозможны и нить их считается сеймом окончательно порванною. Последние слова замечательны как намек на близость начатия враждебных действий между Австрией и Венгрией:
Может быть, снова придут тяжелые дни для нашего отечества; но мы не должны отгонять их изменою обязанностям венгерского гражданина. Конституционная свобода страны не составляет нашей собственности, которою мы могли бы располагать произвольно; нация вверила ее нашей чести, и мы должны отвечать за нее перед отечеством и нашей совестью. Если уж необходимо страдать, нация готова страдать, чтобы только спасти для будущих поколений ту конституционную свободу, которую сама она наследовала от предков. Она не упадет духом в своих страданиях, подобно тому как не падали ее предки, страдая за защиту прав страны. То, что отнимается силою и властью, может быть возвращено временем и благоприятными обстоятельствами; но то, от чего нация сама отреклась из опасения страданий, возвратить бывает чрезвычайно трудно. Итак, нация решается терпеть, надеясь на лучшую будущность и веря в правоту своего дела.
Ясно, что тут ни для венгров, ни для австрийского императора, ни для его министров нет ничего нового. Ясно, что заключение последнего адреса могло быть и в предыдущем и еще раньше; тогда бы и развязка последовала раньше. Но мы говорили, из-за чего тянули дело венгерцы, -- они выжидали времени и благоприятных обстоятельств. Что же заставило их теперь повернуть так круто? Дождались ли они обстоятельств, которых ждали, или, напротив, потеряли всякую надежду их дождаться? Разрешением этих вопросов могло бы очень ясно определиться положение Венгрии и ход будущих дел в этой стране.
К сожалению, до настоящего времени нельзя этого решить с достаточною определенностью и уверенностью. На первый вопрос ответ, конечно, готов в фактах, -- ответ отрицательный. Если б венгры дождались ожидаемых благоприятных обстоятельств, Австрия об этом знала бы, и тогда поведение ее было бы другое. Тогда последовали бы или уступки, или поневоле война. А теперь -- адрес прочитан, обсужен в совете, и затем послан императорский рескрипт, в котором объяснялось, что император всей душою желал соглашения, но что с таким пародом, как эти депутаты, делать нечего, и потому, не ожидая более никакого добра для венгерского народа от продолжения сейма, император повелевает ему разойтись, а если понадобится опять обратиться к представителям нации, то в течение шести месяцев будет созван новый сейм. В подкрепление рескрипта послан фельдцейхмейстер граф Галлер, в качестве королевского комиссара, для распущения сейма, и дано ему полномочие, чтобы в случае, если, паче чаяния, сейм вздумает выказать сопротивление, разогнать его вооруженною силой. Все это было известно заранее, и потому еще в заседании 20 августа читан был протест, составленный тем же Деаком, против распущения сейма. В протесте снова объявляются австрийские требования противозаконными. "Мы сделали все с своей стороны, -- говорят депутаты, -- чтобы достигнуть того, что требуется основаниями нашей конституции, то есть пополнения сейма депутатами из других областей и восстановления ответственного министерства; но все наши усилия были безуспешны, и последний королевский рескрипт убедил нас, что его величество не намерен был восстановлять нашу конституцию в духе прагматической санкции, от которой мы никогда не отступали. А если теперь, вместо законного пополнения сейма и восстановления парламентского управления, произойдет противозаконное распущение сейма, то убеждение это (в нежелании короля соблюдать конституцию) сделается еще сильнее". Затем объясняется, почему распущение сейма противозаконно: по смыслу конституции оно не может последовать ранее рассмотрения сеймом бюджетного отчета и бюджета на будущий год, представленных министерством. Далее указывается еще условие, что по закону новый сейм должен быть созван не позже как через три месяца; следовательно, всякая более долгая отсрочка -- противозаконна... Протест принят и утвержден в обеих палатах.
22 августа президент палаты депутатов Гичи сообщил королевский рескрипт, прибавив заявление графа Галлера о возможном вмешательстве военной силы. Тогда встал Деак и сказал: "Господа! Где военная сила, там прений не может быть. Я, с своей стороны, объявляю, что мы вооруженной силе противиться не в состоянии. Поэтому останемся при протесте, который вчера утвержден в этой палате и одобрен также палатою магнатов".
Тем дело и кончилось; рескрипт отправлен в палату магнатов, где произошло также все, что следовало. Вечером давали серенады под окнами президентов обеих палат, а депутаты поднесли Деаку великолепный альбом в 4000 флоринов, с портретами всех участвовавших в сейме. Адрес, составленный им, напечатан в числе 300 тысяч экземпляров и разослан по всем комитатам.
Между тем административный комитет пештского комитата тоже хотел созвать общее собрание, чтобы протестовать против распущения сейма. Тогда аулическая канцелярия распорядилась закрыть заседания комитета. Вскоре за тем последовало распущение совета пештского комитата и восьми других.13 Место их заступили присланные королевские комиссары.
Ясно, стало быть, что благоприятных обстоятельств венгры не дождались еще. Но каковы их дальнейшие расчеты? Потеряли ль они в самом деле всякую надежду, по крайней мере на скорое наступление благоприятного для них времени, или руководят ими другие соображения?
Надеяться они продолжают -- это верно. Но относительно настоящей минуты у них, по-видимому, нет ничего положительного. Сейм, конечно, увидел, что нельзя же переговоров с Веною тянуть в вечность, а между тем невозможность соглашений с Австрией показалась ему уже достаточно выясненною для нации, -- вот он и решился покончить с этой историей. Весьма естественно, что тут был и расчет, который первые с ужасом приметили австрийские газеты. Это расчет такого рода: двух противных систем правления в одной империи не может быть в одно время; если мы будем упорно отказываться от австрийских грамот, а правительство не признает нашей конституции и распустит сейм, тогда неизбежно должно водвориться в Венгрии прежнее абсолютное и произвольное управление; мы будем страдать, но делать нечего, -- это самое страдание вызовет реакцию в прочих частях Австрийской империи. С уничтожением Пештского сейма14 должны будут исчезнуть и другие, не исключая и имперского; произвол, военная сила и безотчетное управление в одной части Австрийской империи не могут не отозваться плачевным образом и на других ее частях; очень скоро все увидят, до какой степени искренни конституционные намерения правительства, и оно опять лишится и той опоры, которую приобрело было в доверии, начавшем проявляться к нему после издания конституции... Тогда снова принуждена будет Австрия обратиться к Венгерскому сейму, и снова явятся на него те же люди, с теми же непреклонными требованиями. Тогда уже легче будет сговорить с правительством... В этом роде рассуждает "Ost-deutsche Post". Легко может быть, что в значительной части своих соображений она отгадала истину. Только, вероятно, венгерцы надеются сделать что-нибудь и ранее того времени, когда Австрия увидит необходимость опять обратиться к их сейму.15
Замечательно, что мысль об оставлении правительством конституционного пути испугала не одни газеты, а даже и членов имперского сейма. Они таки вотировали похвальный адрес за образ действий правительства в венгерском вопросе; но нашлось несколько ораторов против адреса, осмелившихся утверждать, что меры, принятые с Венгрией, легко могут дурно отозваться на юной конституции всей Австрийской империи.
Разумеется, их не послушали, потому что в рескрипте прямо сказано, что император даже и в Венгрии желает удержать конституционное самоуправление.
А между тем кроатский сейм18 тоже готовится к распущению и уже на этот случай назначает будущее управление страны, которое должно будет заменить его.
Материальным образом реакция в Венгрии выказалась пока еще только в строгостях против журналистики и в насильственном сборе податей. Взыскивать никак нельзя, так к неплательщикам ставят солдат. Есть достаточные люди, которые помещают и кормят солдат очень хорошо, но денег не дают.
-----
Об итальянских событиях было в последний месяц чрезвычайно много толков и шуму благодаря тому, что дела эти занимают очень близко всю французскую журналистику, которая, как известно, должна заниматься тем, что ей приказано. Интерес постоянно поддерживался в публике слухами и опровержениями, доказательствами и противоречиями. "Patrie", например, восхваляла достоинства острова Сардинии и уверяла, что ее жители -- вовсе не итальянцы, а французы; когда действие казалось достаточным, "Moniteur" печатал заметку, что Франция никогда и не думала о Сардинии. Когда "Siècle" уже слишком распространялся о том, что Австрия на случай смерти папы готовит конклав в Вероне для своих целей, -- "Pays" начинал уверять каждый день, что святейший отец совершенно здоров и что о преемнике ему нечего и думать. Раз пятнадцать в месяц повторялось в газетах, что скоро французы выйдут из Рима, и раз пятнадцать объявлялось, что занятие Рима французами продолжено на неопределенное время. Раз пятнадцать говорилось, что министерство Риказоли рассердило тюльерийский двор, и столько же раз возвещалось, что Франция с Риказоли -- в самых лучших отношениях... Дело же все сводится к двум словам: в южных провинциях приняла довольно опасные размеры бурбонская реакция, организуемая и поддерживаемая из Рима; реакционеры действовали как шайки разбойников, -- мера не новая -- совершенно подобным образом в 1799 году занял Неаполь и ввел в него Фердинанда знаменитый кардинал Руффо.17 Опасаясь подобных неожиданных последствий, в Турине решились принять меры серьезные и послали в Неаполь Чальдини со всеми полномочиями. Чальдини нашел необходимым обратиться к гарибальдийцам и к некоторым из членов "партии действия". Те согласились помогать ему, и дело пошло хорошо. Но в числе этих лиц был известный Никотера; едва о нем узнали, как в два дня явилось 800 волонтеров, готовых за ним в огонь и в воду. Известясь об этом, Риказоли с Мингетти испугались, что Никотера, пользуясь случаем, погубит Италию, и приказали Чальдини, что пусть уж лучше разбойники остаются, но чтоб он с Никотерой не связывался.18 Чальдини посердился, но послушался. С тех пор его деятельность против бандитов попритихла, и в дело вмешался как-то, на границах неаполитанских и папских владений, генерал Гойон. Вот и все. Когда из этого что-нибудь выйдет, мы расскажем поподробнее.
Все остальное -- слова и слова. Слог циркуляров барона Риказоли более силен, но не столько плавен, как у Кавура, а дело в них то же: как известно, и тот и другой хлопочут о Риме. В Риме произошел было скандал, от которого ждали важных последствий: генерал Гойон дал кардиналу Мероду, военному министру папы, "моральную пощечину"; но оказалось, что и пощечина эта была только на словах, а даже в печати г. Гойон отрекся от нее, и все обошлось до сих пор благополучно...19
Впрочем, о римских делах мы надеемся скоро напечатать особую статью, в которой, может быть, представлены будут и некоторые подробности, с которыми мы не решаемся возиться в общем обзоре.
ПРИМЕЧАНИЯ
УСЛОВНЫЕ СОКРАЩЕНИЯ
Аничков -- Н. А. Добролюбов. Полное собрание сочинений под ред. Е. В. Аничкова, тт. I--IX, СПб., изд-во "Деятель", 1911--1912.
Герцен -- А. И. Герцен. Собрание сочинений в тридцати томах, тт. I--XXVII, М., изд-во Академии наук СССР, 1954--1963 (издание продолжается).
ГИХЛ -- Н. А. Добролюбов. Полное собрание сочинений в шести томах. Под ред. П. И. Лебедева-Полянского, М., ГИХЛ, 1934--1941.
ГПБ -- Государственная публичная библиотека им. M. E. Салтыкова-Щедрина (Ленинград).
Изд. 1862 г. -- Н. А. Добролюбов. Сочинения, тт. I--IV, СПб., 1862.
ИРЛИ -- Институт русской литературы Академии наук СССР (Пушкинский дом).
Княжнин, No -- В. Н. Княжнин. Архив Н. А. Добролюбова. Описание... В изд.: "Временник Пушкинского дома. 1913" СПб., 1914, стр. 1--77 (второй пагинации).
Лемке -- Н. А. Добролюбов. Первое полное собрание сочинений. Под редакцией М. К. Лемке, тт. I--IV, СПб., изд-во А. С. Панафидиной, 1911 (на обл. -- 1912).
Летопись -- С. А. Рейсер. Летопись жизни и деятельности Н. А. Добролюбова. М., Госкультпросветиздат, 1953.
ЛН -- "Литературное наследство".
Материалы -- Материалы для биографии Н. А. Добролюбова, собранные в 1861--1862 годах (Н. Г. Чернышевским), т. 1, М., 1890.
Некрасов -- Н. А. Некрасов. Полное собрание сочинений и писем, тт. I--XII, М., Гослитиздат, 1948--1953.
"Совр." -- "Современник".
Указатель -- В. Боград. Журнал "Современник". 1847--1866. Указатель содержания. М.--Л., Гослитиздат, 1959.
ЦГАЛИ -- Центральный государственный архив литературы и искусства.
Чернышевский -- Н. Г. Чернышевский. Полное собрание сочинений, тт. I--XVI, М., ГИХЛ, 1939--1953.
В настоящий том вошли произведения Добролюбова, написанные им в 1861 году, а также сатирические статьи и стихотворения из "Свистка" (1858--1861) и "Искры" (1859).
Основную часть статейного материала тома составляют так называемые "итальянские" статьи Добролюбова: в них рассматриваются события итальянского национально-освободительного движения. Эти события привлекали всеобщее внимание, но оценка происходившего в Италии была очень различна. То освещение, которое мы находим в работах Чернышевского и Добролюбова, противостоит прежде всего либеральному истолкованию. Направленные против западноевропейских либералов, эти статьи не в меньшей степени обращены и против российского либерализма -- против его интерпретации событий в Италии и исторического процесса в России. Важной особенностью этих статей является их второй план: события национально-освободительной борьбы в Италии проецировались на русскую современность тех лет с характерной для нее революционной ситуацией и предстоявшим освобождением крестьян.
Очень значительной для понимания литературно-теоретических взглядов Добролюбова является статья "Забитые люди". Этой статьей о творчестве Достоевского завершается творческий путь критика.
Из полемических статей на другие темы необходимо отметить продолжение спора с Н. И. Пироговым ("От дождя да в воду") и резкое выступление против филантропических, с религиозным оттенком, идей Общества для распространения полезных книг.
Важным разделом тома является "Свисток". Органическая часть "Современника", "Свисток" был подчинен тем же задачам, какие стояли в это время перед боевым органом революционной демократии. Он показывал всю ограниченность либеральных иллюзий, боролся против так называемого обличительства, осмеивал самые различные стороны неприглядной русской действительности тех лет.
Сноски, принадлежащие Добролюбову, обозначаются в текстах тома звездочками; звездочками также отмечаются переводы, сделанные редакцией, с указанием -- Ред. Комментируемый в примечаниях текст обозначен цифрами.
Тексты всех статей "Современника" подготовлены В. Э. Боградом, реальные примечания к ним написаны В. А. Алексеевым, за исключением статьи "Забитые люди", примечания к которой написаны Г. Е. Тамарченко; текстологические примечания В. Э. Бограда. Тексты "Свистка" подготовили и комментировали Б. Я. Бухштаб и С. А. Рейсер. С. А. Рейсеру принадлежат вступительные примечания ко всем номерам "Свистка"; кроме того, им подготовлены тексты и написаны примечания к произведениям, напечатанным в "Свистке", NoNo 1 и 8, и в "Искре", а также к следующим отдельным произведениям: "Мысли о дороговизне вообще и о дороговизне мяса в особенности", "Краткая история "Свистка" во дни его временного несуществования", "Отрадные явления", "Стихотворения, присланные в редакцию "Свистка" (в NoNo 3 и 4)", "Новые творения Кузьмы Пруткова", "Оговорка", "Опыт отучения людей от нищи", "Отъезжающим за границу", "Еще произведение Пруткова", "Новое назначение "Свистка"", "Сирия и Крым", "Письмо благонамеренного француза", ""Свисток" ad se ipsum", ""Свисток", восхваляемый своими рыцарями". "Выдержки из путевых эскизов", "Славянские думы", "Средь Волги, реченьки глубокой...", "Что о нас думают в Париже?", "В начале августа вернулся я домой...". Остальные тексты подготовил и комментировал Б. Я. Бухштаб.
ПОЛИТИКА
Впервые -- "Совр.", 1861, No 8, отд. II, стр. 435--460, без подписи. Принадлежность статьи Добролюбову устанавливается на основании списка его статей, составленного Чернышевским (Аничков, I, стр. 18), а также конторской книги "Современника" за 1861 год (ИРЛИ).
Добролюбов пишет о начальном периоде гражданской войны 1861--1865 гг. в США, войны между северными и южными штатами. Это была "борьба двух социальных систем -- системы рабства и системы свободного труда" (К. Маркс, Ф. Энгельс. Сочинения, т. 15, 1959, стр. 355).
Существовавшее в южных сельскохозяйственных районах рабство негров тормозило развитие экономики страны. Плантаторы-рабовладельцы вели хозяйство на истощение, а затем бросали землю и захватывали новые плодородные участки на Западе. Но на эти свободные земли стремились и свободные фермеры. В северных штатах развилось движение аболиционистов, сторонников отмены рабовладельчества. Промышленный Север нуждался в дешевой рабочей силе, поэтому аболиционизм поддерживался и средней буржуазией (часть крупных капиталистов поддерживала плантаторов). Демократическая партия поддерживала рабство, республиканцы являлись его противниками. Противоречия особенно обострились после того, как 6 ноября 1860 года президентом Штатов на очередных выборах был избран Авраам Линкольн (1809--1865). С этого момента подготовка к войне усилилась. Линкольн должен был потупить в должность президента лишь с 4 марта 1861 года, поэтому его предшественник Бьюкенен (Бухнан) Джемс (1791--1868), представитель демократической партии, использовал свою власть в пользу южан: он перебросил на юг большое количество оружия, боеприпасов и денег, что на первом этапе войны дало преимущество восставшим одиннадцати штатам (из тридцати четырех). Первой заявила о выходе из Союза 12 декабря 1860 года Южная Каролина. В феврале 1861 года отделившиеся штаты создали "Конфедерацию".
Север имел преимущества: там жило 22 млн. человек (на юге -- 9 млн.), там была развита промышленность, железные дороги. Несмотря на то что юг был сельскохозяйственным районом, ресурсы его были малы -- там не было даже своего хлеба. Почти половину населения Юга (4 млн.) составляли негры.
Открытые военные действия начали южане нападением 12 апреля 1861 года на форт Самтер (штат Южная Каролина), в котором было всего 70 человек гарнизона (войска по приказу Бьюкенена переводились на Север, а оружие -- на Юг). 14 апреля южане заняли форт; ни с той, ни с другой стороны не было потерь. 15 апреля Линкольн объявил войну начавшейся. Действия правительства Линкольна были нерешительны и половинчаты: республиканская партия требовала от мятежников сначала только сохранения единства Союза, и действительных мер к отмене рабства не предпринималось. Война шла первый год успешно для Юга. 21 июля 1861 года произошло первое крупное столкновение (35 тыс. северян и 31 тыс. южан), закончившееся поражением Севера. Командующий армией Севера генерал Мак-Клелланд (1826--1886) неумело руководил войсками. Перелом наступил лишь в 1863 году, когда армия северян окончательно сформировалась, Мак-Клелланд был снят, и 1 января 1863 года вступил в силу давно объявленный закон об освобождении негров без земли.
Добролюбов анализирует причины поражения северян в битве при Манассасе 21 июля 1861 года. Он ссылается на предыдущий политический обзор Чернышевского, в котором говорилось, что по первым телеграммам можно подумать, будто произошел разгром северян, но на самом деле впечатление это обманчиво. Добролюбов подтверждает мнение Чернышевского и правильно предсказывает дальнейший ход событий: "Таким образом, общий ход дел в Америке постоянно оправдывает сделанное нами предположение, что война Юга с Севером далека от мирного разрешения и не может покончиться на компромиссе, -- теперь менее чем когда-либо".
1. Имеются в виду сражения у Спрингфильда и Манассаса.
2. Вашингтон Джордж (1732--1799) -- первый президент США (избран в 1789 году), руководитель войны за независимость США от Англии (1775--1783). Франклин Вениамин (1706--1790) -- второй президент США.
3. Лицемерное заявление корреспондента "Times" имеет в виду завоевание независимости США в войне 1775--1783 годов. Англия вовсе не добровольно отказалась от права грабить свою колонию в Америке какой были земли США.
4. Имеются в виду победы над Наполеоном. В 1793 году начались войны реакционных правительств Европы против революционной Франции.
5. Брайт Джон (1811--1889) -- лидер английских либералов, сторонник отмены хлебных пошлин.
6. Зуавы -- особые пехотные части во французской армии, предназначавшиеся для колониальных войн. Впоследствии набирались и из жителей колоний. В данном случае части, носившие это название, но существу не были отборными. Например, один из полков зуавов, сформированный в Нью-Йорке, был укомплектован бывшими пожарниками.
7. Мак-Доуоль (1818--1895) -- генерал, командир корпуса северян.
8. Генерал Скотт Винсфилд (1786--1866) -- предшественник Мак-Клелланда на посту главнокомандующего армией северян.
9. "Tribune" -- нью-йоркская либеральная газета, основанная в 1841 году. В 50--60-х годах XIX века К. Маркс и Ф. Энгельс выступали в ней как политические обозреватели.
10. Неудачная для Австрии война 1859 года вызвала в стране усиление национально-освободительного движения. 20 октября 1860 года император Франц Иосиф был вынужден дать обещание созвать венгерский сейм. В феврале следующего года в Венгрии был введен совещательный сейм аз двух палат. Сейм начал свою работу с требования восстановить конституцию 1848 года, выработанную революционным правительством Венгрии. Это требование Франц Иосиф отклонил 21 июля 1861 года. В ответ сейм направил новый адрес.
11. Деак Франц (1803--1876) -- лидер венгерских либералов. Аппони Георг (1808--1899) -- президент палаты магнатов венгерского сейма (в палату магнатов избирались только богатые землевладельцы). Зичи -- председатель нижней палаты депутатов. Эстергази Мориц (1807--1890) -- дипломат, лидер клерикальной партии.
12. Прагматическая санкция -- закон от 27 июня 1722 года, по которому право наследования трона при отсутствии претендентов мужского пола представлялось женщинам королевской семьи. Закон был принят венгерским сеймом и рассматривался как признак самостоятельности Венгрии.
13. Комитат -- административная территориальная единица. Аулическая канцелярия -- канцелярия наместника императора в Венгрии.
14. Пештский сейм -- венгерский сейм (находился в Пеште, столице Венгрии--теперь Будапешт). Газета "Ostdeutsche Post mit Abendblatt" (1848--1866) -- венское ежедневное политическое издание либерального направления, отражала беспокойство австрийских либеральных кругов о том, чтобы вслед за венгерским сеймом не был распущен и австрийский.
15. Политические требования сейма поддерживались населением Венгрии, отказывавшимся платить налоги австрийскому правительству.
16. Кроатский сейм -- сейм Сербо-Хорватии.
17. Речь идет о попытках сторонников Бурбонов вызвать в бывшем Неаполитанском королевстве беспорядки. Кардинал Руффо в 1799 году был одним из инициаторов разгрома Партенопейской республики.
18. Правительство Италии боялось повторения попыток освободить Рим, поэтому относилось подозрительно к полковнику Никотера.
19. Генерал Гойон -- командующий французскими оккупационными войсками в Риме. Кардинал Мерод -- командующий папской армией. Столкновение было вызвано дракой французского и папского солдат. Мерод отказался удовлетворить требование Гойона выдать своего солдата, тогда Гойон заявил, что вызывает Мерода на дуэль и считает, что нанес ему две пощечины. Дуэль не состоялась.