Служил я, батенька ты мой, все учителем, да вот видишь -- и дослужился: пришлось на старости лет винить свою молодость, даром забитую, без пользы потраченную. А был я таким же, как и все; да и посмотрю как на вас, так моя молодость так вот и представляется точь-в-точь как вы. Смотрим мы все в молодости светло на жизнь, наука и правда лезет в нас, пока жизнь не собьет и не столкнет с дороги, по которой1 идешь, зажмуря глаза, не думая о ямах... А ямки-то у нас есть, в доле учительской. Видите ли, люди-то нас не так понимают, да и, правду сказать, и не очень любят: образованный человек для них что бельмо на глазу, ведь его часто ничем не уломаешь, стоит на своем, да и только, и ругнуть не смей; даже и сказать-то что-нибудь такое не больно ловко -- как раз засмеется и ответит <такое>, что сам же застыдишься за свои слова. Вот по этой-то причине не любят нас такие начальники, которые сами не были в университете и по мере возможности не пускают нас к себе. Вот что со мной случилось, когда я только что кончил курс в университете.
Кончивши курс, поехал я на родину повидаться с родными. Человек я бедный, нельзя без службы, а учителем-то, признаться, не хотелось быть: уж служба-то больно тяжелая и без будущности. Вот, подумав так, я решился поступить в гражданскую службу -- все же хоть до советника дослужишься; кстати же открылось в том городе, где я жил, место помощника столоначальника в казенной палате. Прихожу я к председателю; прошение он принял, да не понял, что ли, его, только спросил: "А какой вы чин имеете?" Это меня смутило. "Как, говорю, чин? Я кандидат прав такого-то университета".-- "Да что, говорит, мне за дело до ваших прав, лучше бы вы были регистратором, а то что мне в вас?" С тем и ушел.
Вот так-то помучившись, поискавши, поступил я учителем в гимназию: начинать службу с писца, корпеть за перепиской безграмотных бумаг не хотелось. А все бы лучше бы было, если б и с писца начал; все бы не был в таком положении, как теперь, не пришлось бы на старости лет заниматься частными уроками. Впрочем, в первое-то время было хорошо: жалованье учительское по тому времени было большое, особенно холостому. Не думаешь, бывало, о том, как бы набрать побольше учеников к себе на квартиру да что побогаче; больше сидел дома, занимался, только и думы о том, как бы лучше и понятнее излагать свой предмет, и ученики в то время меня очень любили. Бывали и тогда неприятности, не с учениками, а с начальством больше, да после-то приучился смотреть на него настоящими глазами, так и не ошибался.
Видите ли, попечителем нашего округа был в то время князь N. Человек он военный, везде хотел видеть дисциплину строгую, ну и нас приучал к ней. Помню хорошо его первый приезд в нашу гимназию... Вот страху-то нам было! Время-то тогдашнее было страшное -- только что кончилась война... Везде кары да наказания: подозрительность во всех какая-то была... Нельзя, бывало, вечером выдти на улицу, тотчас пойдут опросы: куда, да зачем, да кто ты такой? Просто беда, да и только! -- не понравишься чем или подозрение на тебя какое явилось, и поминай как звали. Не было спуску ни вашим, ни нашим.
Приезжал он к нам в гимназию с полной свитой -- и губернатор, и полицеймейстер, и жандармы, и кого-кого с ним не было. Да так и ходит по классам с этой-то свитой. Про нас-то, учителей, тогда нечего и говорить... На нас он смотрел, должно быть, как на унтер-офицоров, а на гимназистов -- как на солдат.
В первый раз, как ou приехал к нам, так такую штуку выкинул, что вы теперь-то, пожалуй, и не поверите... да и нам в то время было немало смеху, даже и ученики-то сразу поняли, что новый попечитель-то не на месте. Вот как это было. Приехал он во время уроков и со свитой своей, куда примкнул и наш покойный директор (славный был человек, дай бог ему царствия небесного! образованный был человек, понимал все как следует), пошел по классам. Ну, и обошел почти все классы, ничего не сказал... Только пришел и к французу; он был в то время в третьем классе, вспомогательные глаголы avoir и Йtre проходил. Осмотрел он учеников да вдруг нахмурился... "Что это у вас порядка нет в гимназии? -- крикнул он директору. -- Разве можно больших с маленькими в одном классе держать? Порядка никакого нет! Ты чего, болван, не в седьмом классе!" -- крикнул он ученику, что был повыше. Ученик-то был скромный такой, сконфузился. Директор видит -- плохо: нужно как-нибудь выручить бедного гимназиста, без вины виноватого. "У нас, говорит, ваше сиятельство, ученики размещаются не по росту, а по летам и по успехам в науках". -- "Молчать, говорит, когда не спрашивают!" Ну, директор и замолчал, только плечами пожал, а того как будто еще больше это рассердило: вызвал этого большого ученика, раскрыл книгу и заставил его читать по-французски. Ученик-то был в таком волнении, что едва мог читать, а тут еще на беду возьми да и прочти какое-то слово не так, как следует. Как раскричится мой князь на него, даже в слезы привел. "Который тебе год?" -- говорит. "Шестнад-ца-тый". -- "Я, говорит, в твои лета, дурак, был в Париже, Монмартры брал, Европу пешком прошел, а ты до седьмого класса не можешь дойти, болван!" Так и вышел, разругавши ученика за высокий рост, да и директору с учителем досталось таки порядочно.
Вечерком в этот день, как уж князь-то выехал, собрались мы к директору на чай. Ну, говорит, господа, поздравляю вас с новым начальником, с ним мы быстро пойдем по пути просвещения, -- да и рассказал нам все, за что ругал его князь, -- выправки, говорит, никакой не заметил, вицмундиры у одних потертые, у других совсем новые, -- все в таком роде. Ну, пожали мы плечами, посмеялись вдоволь над его сиятельством, да и сели за зеленый столик -- в провинции-то ведь больше нечего и делать в гостях. Впрочем, князя-то мы очень не винили: до того времени служил он все в военной службе, нашего устройства совсем не знал, да и в корпусе никаком не был, а так себе, домашнего воспитания -- понимаете? <Не окончено.>
ПРИМЕЧАНИЯ
Впервые -- ГИХЛ, VI, стр. 650--652. Печатается по автографу ИРЛИ. На листе 1 карандашом рукою Н. Г. Чернышевского (?) помета: "1853? -- 1854?". По характеру почерка и бумаге представляется более правдоподобным датировать этот отрывок временем несколько более поздним, приблизительно 1854--1855 годами.