Роман в письмах графини Евдокии Ростопчиной. Девять частей ("Библиотека для дач", книжки 76--84). СПб., 1857
Письмо -- это все равно, что разговор на бумаге. Следовательно, новый роман в письмах графини Ростопчиной относится по своей форме собственно к драматическому роду, в котором талант этой писательницы оказывается особенно замечательным. Всех, кто читал ее жалостные пьесы: "Кто кого проучил", "Уедет или нет" и т. п., до сих пор коробит при воспоминании о них от невольного кислого чувства -- точно так, как все читавшие ее комедии: "Нелюдимка", "Семейная тайна"2 и пр., доселе не могут удерживаться от хохота, вспоминая изображенные в них бестолковые поступки людские. Правда -- комедии эти носят название драм, а жалостные пьесы -- комедии, но le nom ne fait pas la chose, {Не в названии дело (франц.). -- Ред. } и мы совсем не хотим из ошибочного названия выводить какие-нибудь заключения, неблагоприятные для самой пьесы. Мы просто говорим, что автор ошибся, вероятно, в названии, которое, впрочем, могло быть и опечаткой или даже просто прихотью автора. Одну подобную прихоть знаменитой писательницы мы уже знаем. Это было лет семь или восемь тому назад. У "Москвитянина" был тогда период школьничества: он печатал школьные беседы г. Погодина с гг. Грановским, Соловьевым и пр., педагогические лекции г. Шевырева, упражнения г. Покровского по корректурной и грамматической части3 и т. п. Около этого времени и графиня Ростопчина вздумала поместить в "Москвитянине" составленную ею хрестоматию из лучших иностранных писателей -- с собственными объяснениями. Целый год печаталась эта хрестоматия, в которой перепечатано было много стихов из Данте, Шекспира, Байрона, Гете и пр., и -- как бы вы думали, как она называлась? "Поэзия и проза жизни, роман в стихах"!!. И хрестоматия нисколько не потеряла от этого, а "Москвитянин" даже выиграл: под видом эпиграфов к роману он целый год помещал на своих страницах прекрасные отрывки из классических писателей...4
На этом основании мы не хотим делать никаких замечаний касательно названия "роман в письмах". Мы жалеем только об одном: зачем нет здесь предисловия, вроде того, какое находится при последнем издании стихотворений графини Ростопчиной? Оно бы всего лучше объяснило нам, как сам автор понимает своих героев и что он имел в виду при создании своего романа. Такое объяснение со стороны автора необходимо было бы потому, что роман в письмах, подобно всякому драматическому произведению, не допускает никакого вмешательства автора в отношения действующих лиц и заставляет говорить только их самих. Таким образом, во всем романе автор нашел возможность сделать от себя только два-три замечания в выносках, в которых он дает читателям понятие о том, что такое газета "Punch" и что за экипаж брэк -- предметы, о которых особы, пишущие письма, не считают приличным распространяться... А между тем характер некоторых лиц остается довольно загадочным без авторского объяснения. Например, князь Суздальский не представлен, кажется, прямо пустым вралем, а между тем врет на каждом шагу. В одном письме он говорит, например, что совсем не знает русской литературы и что недавно прочитал только, по указанию соседки своей, "Горе от ума", -- а через несколько страниц толкует о печоринском элементе, и в другом письме, еще прежде писанном, рассуждает о языке княгини Дашковой в ее журнале.6 В одном письме он толкует о благосостоянии и просвещении своих крестьян, и в том же самом письме выражает опасение, чтобы русского мужика грамота не испортила!.. В ноябре 1844 года он пишет, что ему только тридцать два года, самодовольно вспоминая свои кутежи с лоретками, а в январе 1845 года, собираясь жениться, он вдруг хочет казаться степеннее и накидывает себе три года, уверяя, что ему тридцать пять лет. А между тем все действующие лица романа превозносят его добродетели и стараются выставить его человеком истинно благородным и просвещенным. Что хотел сказать автор, ставя своих лиц в такие мудреные отношения? Предисловие могло бы объяснить это; но автор не захотел предисловия, предоставляя самому делу говорить за себя. Он представил нам драматическое произведение, не прибавляя ни слова от себя, и отыскать его идею, определить сущность характеров, проследить все развитие действия в драме составляет уже обязанность критики. Мы принимаем на себя эту обязанность, заранее сознаваясь, однако, перед читателями, что мы не могли разъяснить некоторых загадочных вещей в романе и что некоторые наши заключения, может быть, окажутся не вполне верными и удовлетворительными.
Прежде всего поражает нас двойственность интриги романа: две приятельницы, Сара и Маргарита, ведут между собою переписку и рассказывают друг другу приключения своей жизни, которые во всем романе идут совершенно отдельно и не имеют ни малейшего влияния одни на другие. Автор романа так хорошо знаком с художественными требованиями, общими для всякого литературного произведения, что, верно, не решился бы нарушить их, если бы не имел в виду какой-нибудь особенной цели. И нам кажется, что мы нашли эту цель. По нашему мнению, автор имел в виду доказать своим романом, что все люди, как бы они умны или глупы, богаты или бедны, добродетельны или развратны ни были, все рано или поздно придут к одной общей всем пристани, то есть что все люди смертны. Для такой широкой, всеобщей темы и содержание нужно было взять как можно шире. Так поступали по крайней мере наши лучшие сочинители. Г-н Загоскин в романе "Кузьма Петрович Мирошев" провел историю рода Мирошевых через несколько поколений, многократно переходя от Петра Кузьмича к Кузьме Петровичу и обратно, от Кузьмы Петровича к Петру Кузьмичу: так необходимо было затем, что автор имел в виду изобразить жизнь русских во времена Екатерины Великой. В знаменитом романе "Иван Выжигин", желающем доказать торжество нравственности над пороком, автор также не удовольствовался одною жизнью, а привел, по рассказам старых людей, читавших его роман, целое поколение нравственных людей: дедушку, сынка его и внучка -- Петра Иваныча, в нарочито сочиненном продолжении. Имея пред глазами такие прекрасные примеры, и графиня Евдокия Ростопчина не усомнилась пожертвовать узкими понятиями о художественном единстве желанию сколько возможно полнее разрешить свою высокую задачу. Но так как истинный талант никогда не бывает рабским подражателем, то и графиня Евдокия Ростопчина уклонилась несколько от своих высоких образцов и расширила свою тему не во времени, а в пространстве. Она не удовольствовалась проведением своей идеи в жизни одного лица, а взяла для этого две параллельные жизни, около которых сгруппировала много других лиц, соединенных с главными почти одной только общей мыслью романа (то есть тем, что все они умирают), без всяких побочных интересов. В этом находим мы оправдание двойственности интриги в романе, которая, таким образом, нисколько не мешает строгому единству общей мысли и даже служит к ее усилению и подкреплению. Мы полагаем даже, что цель автора достигнута была бы еще вернее, если бы он последовал примеру автора великолепной трагедии "Деньги" и уморил бы в своем романе несколько сот человек. Тогда бы смертность человеческая была еще неопровержимее для всякого читателя. Впрочем, роман "У пристани" оканчивается напоминанием о Севастополе, и, по нашему мнению, это сделано не без глубокого артистического соображения: имя Севастополя служит последним доводом автора, самым сильным и даже делающим ненужными все остальные доводы. Кто не хочет читать романа, тот может только взглянуть в последние его страницы, прочесть на них слово: Севастополь, и в нем тотчас пробудится мысль о последней пристани -- смерти, чем цель автора романа будет вполне достигнута...
Развитие главной идеи в романе доказывает нам глубокое знание человеческого сердца и многостороннюю опытность автора. Субъективная личность автора и его воззрение на жизнь, без всякого сомнения, много участвовали в создании характеров романа: иначе невозможен этот тонкий анализ женского сердца, невозможно это умение выставить наружу сокровеннейшие побуждения самых тайных женских страстей, какое показала графиня Евдокия Ростопчина в истории двух лиц своего романа -- Сары Волтынской и Маргариты Петровской. Самые эти лица оба представляют как бы разложение одного характера на двух особ, так что в этом случае графиня Евдокия Ростопчина уподобляется любимому поэту своему -- Байрону, который, по словам Пушкина, в каждом из своих героев воспроизводил какую-нибудь одну сторону собственного характера.6 Разница только в том, что у Байрона менее рефлексии: он относится к созданным им лицам непосредственно, и оттого страсть представляется у него в трагическом развитии. Графиня Евдокия Ростопчина, напротив, силою рефлексии отрешаясь от непосредственного увлечения страстью, заставляет ее проходить пред судом неумолимого рассудочного анализа и вследствие этого относится к ней уже комически, или, точнее сказать, -- сатирически. В романе, содержание которого мы сейчас расскажем читателям, автор поражает своей сатирой легкомыслие людей, надменно резонирующих без всякого прочного убеждения и с постоянным противоречием как между словом и делом, так даже и между самыми словами. Выражается это резонерство преимущественно в двух главных лицах романа -- Саре и Маргарите. Само собою разумеется, что подобные характеры всегда заключают в себе достаточное количество глупости, прикидывающейся разумною. Автор и в этом отношении удовлетворяет всем требованиям: его Сара и Маргарита изображены глупыми до невероятия. Равным образом соблюдено и другое условие художественной постройки романа -- естественность и верность действительности. В действительности резонеры обыкновенно бывают скучны: и автор сделал письма своих героинь непомерно длинными и скучными. Роман "У пристани" напечатан в "Библиотеке для дач и пароходов"7 и пр. Но мы полагаем, что ни один моряк, после самого продолжительного штиля, не может так жадно желать пристани, как тот, кто на пароходе вздумает для развлечения читать письма резонерок этого романа в письмах. И никто, конечно, не станет проклинать замедление парохода с такою яростию, как тот, кто возьмет с собою этот роман, чтобы читать у пристани в ожидании парохода. До того скучны все эти письма!.. Может быть, найдутся близорукие критики, которые поставят это в вину автору. Мы, напротив, видим здесь великое достоинство... Было бы совершенно нелепо, если бы он письма глупых резонерок сделал живыми и занимательными. Нужно было именно заставить их писать скучно, бестолково, длинно, утомительно. Автор все это исполнил в высшей степени совершенно. Можно судить о его искусстве и по одному следующему факту: целых два тома (2-й и 3-й) заключают в себе одно письмо Сары, наполненное нелепейшими и длиннейшими рассуждениями обо всем на свете, от хаоса, который, по мнению ее, кто-то считает "родоначальником вселенной", до достоинства сигар и ловкости юнкеров и пажей... Ответы Маргариты на письма своей подруги также длинны в соразмерности.
Характеристика этих двух подруг представляет для нас только одно затруднение: мы боимся слишком резко выразить негодование, возбужденное в нас против подобных женщин романом графини Евдокии Ростопчиной. До того они проникнуты суетностью и чувственностью, до того бессмысленны в своих притязаниях, до того нагло-бесцеремонны в своих выражениях, грязно-сальны в своих шутках! Обе они -- широкие натуры. Одна из них сожалеет, отчего она не мужчина и не может участвовать в их бурных подвигах и в не менее бурных развлечениях. Другая беспрестанно толкует о своей страсти к разгулу и удали, -- признается, что еще в детстве была влюблена в Макса Пикколомини и всегда питала особенное сочувствие к героям вроде Леоне Леони, Ускока8 и Манфреда. Она ругает неприличными словами современных гуманистов за то, что они не умеют жить, как предки... "А предки, -- говорит она, -- пили, ели, лихо дрались, лихо любили (!) и слегли своевременно в могилу, не клеветавши ни мира, ни жизни, не гнушаясь даром божиим... А вы,-- продолжает она в пафосе, -- а вы, жалкие недоноски будущих поколений, бездольные междуумки", -- да и пошла... "Вы, говорит, и кутить-то не умеете, как предки: их разгул был размашистее и разъемистее (что она хотела этим сказать?!); их разврат кипел каким-то блистательным увлечением, каким-то гордым бесстрашием и великодушием, которых в вас нет... Вы пигмеи пред Ловеласами и герцогами Ришелье прошлого века... Бессилие и пустота, вот ваша сущность!.." (т. I, стр. 114). И после такой грозной филиппики на гуманистов она прибавляет: "Это вопль моего сердца!.." Не мудрено поверить, судя по ее истории... Все письма этой резонерки Сары Егоровны полны подобных выходок против вялости нынешнего поколения, в пользу кипучести и ухарских замашек прежнего времени. Вообще удаль во всем ей нравится: и в русской тройке, и в растрепанных волосах, и в пьяной оргии, и в дикой цыганской песне; таков уж вкус у нее. Интересно рассказывает о ее любви к цыганам князь Элим Суздальский, тот самый шут, который, заботясь о просвещении крестьян, пугается грамотности. На святках он вздумал сделать елку для детой Сары Егоровны, а ее собственно захотел потешить цыганами, которых, по его словам, и выписал из Нижнего (и тут соврал, конечно: какие в Нижнем цыганы на святках!.. Другое дело -- в ярмарку...). И вот какое впечатление произвели на нее цыганы, по рассказу князя Элима. "Вся жизнь ее, вся душа, кажется, перешла в слух и в какое-то немеющее ожиданье... Она ожила, она воскресла; душа ее рвалась, и кровь кипела в ней, а я, без ее ведома, читал на лице ее все беглые выраженья живых ее ощущений и волнений. Яркий румянец играл на ее щеках; глаза блистали, дыхание занималось... несколько раз обращалась она ко мне, чтоб крепко пожать мою руку и горячо благодарить меня за сюрприз. Я был в полном удовольствии своего успеха!.." (т. VI, стр. 188). Не по-русски, но сильно выразился князь Элим!.. Здесь простой рассказ доходит даже до поэтического пафоса, который может быть сравнен только разве с увлекательным стихотворением самой же графини Ростопчиной: "Посещение цыганского табора"...
И такая-то удалая женщина беспрестанно впадает в проповеднический тон и толкует о нравственности и религиозности. По ее понятиям, впрочем, нравственность состоит в ухарском увлечении, а религиозность... Но вот как она рассуждает об этом предмете. Ныне, -- восклицает она, -- науки не так преподаются; все только и хлопочут о том, чтобы религию уничтожить... "Кто же виноват, если теперь все высшие науки приводят к этому ужасному исходу, если философия, геология, отчасти история громко и безнаказанно (где же это?) преподаются так, что они должны истреблять все зачатки веры, все стремления духовности, если они отрицают идею высшего начала и восхваляют (а надо возбранять?) вещество!.. Кто виноват, если основные понятия века отвергают все, чему человек привык верить и поклоняться, и показывают грубый хаос родоначальником вселенной и первобытной стихией, из которой должен был образоваться человек? (Вон оно -- куда метнула!.. Взявшись не за свое дело, бестолковая резонерка зарапортовалась: она и позабыла, что сказание о хаосе читается в Книге бытия, а не в новейшей философии.) Кто ж виноват, что в наш век ученые и умные боятся прослыть невеждами и суеверами (желание, кажется, довольно естественное!), если они не пытаются идти против доводов науки и разделяют мнения высших светил, ее проповедующих?" и т. д. (т. III, стр. 63--64). Видите ли: она думает, что для религиозности необходимо нужно идти против науки!.. Тогда, конечно, и религиозность хороша будет -- вроде той, какую исповедует сама Сара Егоровна. Не угодно ли посмотреть, какие силлогизмы сочиняет она, например, о провидении... Рассуждает она совершенно бесцеремонно о том, кого мужчине легче покорить -- женщину или девушку, и заключает:
Да! все мы, сколько нас ни есть, все мы прямые, настоящие дочери Евы: всем нам передала общая праматерь свое тревожное любознанье, свою страстную тоску по запретном... Всех нас неодолимо тянет к запрещенному плоду. Все мы должны вкусить его, чтоб удостовериться в его горечи, познать наше заблуждение и раскаяться в нашей вине. Без того женщина словно не вполне женщина, не достигает своего совершенного развития. Лучшие из нас непременно прошли эту школу. Пересмотри преданья первых времен христианства, перебери историю средних веков, византийские легенды, записки XVI, XVII и даже начала XVIII столетий, ты увидишь, что все строжайшие жилицы монастырей и обителей, все, что убегало в пустыни и спасалось в уединенье... было приведено к мирной пристани только бурею житейской... Все они начали любовью, чтобы кончить покаянием и молитвою. Стало быть, есть же какая-то тайная сила, которая влечет нас без нашего ведома и участья к исполнению нашей участи... Стало быть, пути провиденья неисповедимы (стало быть!!!), и оно заранее знает цель, которой не видят наши близорукие взоры! (стало быть!). Стало быть, нет силы и нет воли, которые могли бы затаиться и укрыться от одного из первейших условий жизни! (Дело идет все о том же запретном плоде, который все женщины наследовали от праматери Евы!)... (т. IV, стр. 85).
Такие безобразные понятия, призывающие провидение в оправдание своей удали и чувственности, конечно, должны ужасаться движения здравых философских идей... Помешала им, видите, геология с историей: зачем, дескать, безнаказанно преподаются? А какое наказание получили учителя, передавшие вам, Сара Егоровна, скандалезную историю дебоширств всякого рода и всех времен -- которую вы так подробно и отчетливо знаете, как видно из ваших писем?
Та, к которой обращаются воззвания Сары Егоровны, Маргарита Петровская, тоже -- бой-баба и, при размашистости своей натуры, не лишена некоторой экзальтации. Она -- девушка, но это не налагает на нее какой-нибудь особенной печати: ей уже тридцать лет, она очень опытна и, судя по ее письмам, конечно, уже не укрылась от "одного из первейших условий жизни". С редкою беззастенчивостью рассказывает она мужчине о том, как другой мужчина, незваный, ломился к ней в комнату и пр... "Он хотел, -- говорит она, -- сделать из меня свою Аспазию, свою Эгерию... Как будто мало на то лореток?" -- с гордостью вопрошает она в заключение. Вообще лоретки составляют любимый предмет ее рассуждений, и она пишет о них даже с сильными претензиями на юмор. О свойстве ее юмора может дать понятие следующий пример: "Я, конечно, всею душою уважаю и люблю Тихопадского, -- но ведь только душою... А матушка и он имеют виды и планы гораздо возмутительнее для моей независимости и безопасности... " Не правда ли, что для письма девушки это каламбурец довольно игривого содержания?..
Но пора нам оставить характеристику героинь и рассказать содержание романа, которое разделяется, собственно, на два содержания -- историю Маргариты и историю Сары, не имеющие между собою ничего общего, кроме того, что обе совершенно нелепы. Передадим сначала историю Маргариты: она покороче.
Маргарита -- дочь бедного украинского помещика, воспитывается у княгини Г., своей крестной матери, вместе с дочерью ее, Китти. Она получает блестящее воспитание, наравне с княжной, и вводится в большой свет. Тут на нее обращают внимание, и княжна с княгиней начинают за то преследовать воспитанницу. Преследование продолжается два года: она все живет у них, очарованная, как сама говорит, своими светскими успехами. Через два года в нее влюбляется граф П. (девица Маргарита Петровская чрезвычайно таинственна: она называет только буквами своих знакомых князей и графов). Она тоже полюбила его... "Он так искусно умел, -- говорит она, -- бросать мне намеки о нашей будущности, о своих намерениях!.. Я должна была поверить, что эти намерения честны и прочны; я поверила, я почитала себя невестою любимого и любящего меня человека".
Далее следуют точки... а еще далее граф П. женится на княжне Китти, извиняясь перед Маргаритою тем, что его принудили... Граф поселяется с женой в доме княгини Г., и Маргарита остается тут же -- хотя и могла бы удалиться к матери. Через полгода после женитьбы граф снова начал за ней ухаживать, стал ожидать ее на лестницах, преследовать по залам и явно, открыто говорить о своей страсти. Она была "глубоко уязвлена", как сама говорит, и решилась обороняться... Легче всего было бы уехать, но тогда не было бы геройства. А ей непременно хотелось сцен, борьбы, страданий. Бог весть уж зачем ей всей этой дряни было надобно... Она осталась ждать и дождалась, разумеется, до того, что однажды, в отсутствие жены, граф забрался в комнату Маргариты и хотел сделать из нее свою Аспазию... Она не согласилась; но и этот урок не проучил ее. Она все-таки осталась в этом доме, да еще пожаловалась на графа дяде его -- старику Симборскому, от которого граф ждал богатого наследства. Симборский влюбился в нее сам и стал ей оказывать свое внимание, а княгиня Г. и Китти опять стали ее преследовать. Она все ждала и дождалась формального предложения от Симборского, от которого, однако же, отказалась. Сам граф советовал ей выйти за старика затем, что тогда, -- объясняет она, -- он надеялся успешнее продолжать свое волокитство. Отказавши Симборскому, Маргарита потеряла последнюю защиту и подверглась сильнейшему гонению княгини и Китти и новым, ужаснейшим прежнего, преследованиям со стороны графа. Наконец уж тут решилась она уехать домой, к матери... Пожила она с матерью немножко и отправилась в Одессу... Там встретила степного помещика Тихопадского, которого полюбила душою, -- и молодого человека Краснодольского, которого полюбила сердцем. Краснодольский, как само собою разумеется, был образец всех совершенств в глазах Маргариты, но ей нельзя было выйти за него, потому что он состоял уже в законном браке, к которому принудили его расстроенные обстоятельства, после слишком сильных кутежей. Он в нее страстно влюбился и пишет к ней письма, ругая в них жену свою. Она отвечает ему в том же роде. Между тем Тихопадский к ней сватается; она отказывает. Скоро после того умирает мать ее, именье идет в раздел, и у Маргариты ничего почти не остается. Тихопадский повторяет сватовство, Маргарита снова отказывает, чтобы не потерять своей независимости, и идет в гувернантки к Краснодольскому для воспитания его дочери. Жена Краснодольского знает, без всякого сомнения, их прежние сношения и неохотно принимает в дом свою соперницу, но не препятствует. Маргарита с своей воспитанницей поселяется в отдельном флигеле, куда Краснодольский каждый вечер приходит к ней и потом нередко катает ее по полю на лихой тройке... Так проходит несколько времени, в продолжение которого Краснодольский открывает связь своей жены с каким-то пройдохою швейцарцем и хочет с ней развестись. Маргарита очень рада; но вдруг Краснодольского подстреливает на охоте собственный егерь, подкупленный его женою, и Маргарита идет в монастырь.
Если бы все эти безрассудства она делала в простоте души, то она была бы просто глупа, и слава богу, разумеется. Но она себя выставляет какою-то героинею, беспрестанно резонирует, толкует о высших стремлениях и потребностях, о непоколебимости на пути добра и т. п. А между тем на каждом шагу выказывает она жалкое неведение самых простых законов мышления и общественной жизни, самое кривое понимание добра и зла... Оттого она нелепа и карикатурна до отвратительности во всех своих поступках, которые она считает подвигами добродетели и самоотвержения. Например, она пренаивно рассказывает о своих ночных прогулках с Краснодольский и потом прибавляет: "Иногда, возвращаясь с наших пр о гулок, мы видим яркий свет в окнах боскетной (предполагается, что там сидит жена Краснодольского и с нею швейцарский пройдоха гувернер), и оба останавливаемся, невольно пораженные одною и тою же мыслью. В такие минуты я боюсь взглянуть на него... Мне совестно и стыдно за этого человека, оскорбленного во всем, что наиболее затрагивает самолюбие и гордость мужчины". Видите ли: ей стыдно за него -- не потому, что он делает глупости, а потому, что его оскорбляют... Да чем же запоздалая беседа в боскетной, да еще при ярком свете, предосудительнее уединенной прогулки в темноте ночной?.. Героическая Маргарита никак не хочет сообразить, что она произносит суд сама над собою же... И подобных выходок у ней бесчисленное множество... Нельзя не сознаться, что этот тип чрезвычайно удался графине Евдокии Ростопчиной. Трудно представить поведение более легкое при более скучном и исполненном высоких претензий резонерстве; трудно представить большее отсутствие здравого смысла и большую пошлость в увлечениях... Тип, еще более исполненный всяких несообразностей в мыслях и в делах, могло начертить только то же перо, которое создало образ Маргариты Петровской. И графиня Евдокия Ростопчина действительно исполнила это: она изобразила Сару Волтынскую, и в ее лице, кажется, окончательно исчерпала свою задачу.
Сара получила, должно быть, довольно легкое воспитание, вышла очень молоденькая замуж за Волтынского, через несколько лет овдовела и отправилась с двоими детьми в свое именье. Здесь познакомилась она с соседками -- Фаиной Якимовной и Аграфеной Тихоновной, у которых есть родственничек, Александр Орбинович. Это -- малый, способный только бить баклуши, один из самых несносных коптителей неба. Он годами пятью моложе Сары, и она считает его мальчишкой, на которого не стоит обращать внимания. Он же, при своем нравственном ничтожестве, не имеет даже и внешнего лоска, который мог бы примирить с ним светскую женщину. Он застенчив, неловок, пообтесан, не умеет поддержать самого пустого разговора. Сара все это замечает при первом же знакомстве, и потому целый год они не сходятся друг с другом. Он спасает ее утопавшего сына -- она ему очень благодарна, обращает на него внимание, ходит за ним, когда он делается болен от простуды в реке; но он так глупо ведет себя, что и тут все дело оканчивается только усилением в ней прежнего отвращения к дрянному мальчику. До сих пор все шло хорошо; но тут начинаются удивительные приключения, которым никто не поверил бы, если бы их не засвидетельствовала письменно сама Сара Егоровна. Она начинает с Александром сцены, в которых выходит из себя от негодования, уязвленного самолюбия и т. п. Но сама она воображает, что одерживает победы над мальчиком в своих спорах с ним и высокомерно утверждает, что проучила его, дала ему урок и т. п. Тем не менее, по просьбе тетки Фаины Якимовны, она соглашается сопровождать Александра в его прогулках на лихой тройке. Александру, видите, доктор велел непременно ездить каждый день, а он не хочет ездить без Сары. Так говорит ей Фаина Якимовна, и, разумеется, Саре нужно много самодовольной глупости для того, чтобы согласиться сопровождать Александра после такого объяснения... Она, однако, соглашается и даже отчасти мирится с презираемым ею мальчиком, заметивши признаки ухарства в его уменье править лошадьми. Вскоре затем приезжают в соседство двое офицеров и навещают Сару. В одном из них она по походке узнала бывшего пажа: у пажей есть что-то особенно ловкое и аристократическое в приемах,-- замечает она с обычной своей проницательностью. Через день она уже называет пажа Гришей, катается с ним, проводит длинные зимние вечера. Орбинович, как ни пустой, смекает, однако, что не худо ему показать опять свою удаль: он является к Саре во время ее вечерней беседы с Гришей и с его товарищем, г. Лавровским (который, впрочем, не имеет ничего общего ни с одним из известных ученых братьев Лавровских), ведет себя совершенно дико и производит впечатление. Впрочем, бестолковая во всем, Сара скоро забывает это впечатление и проводит время от рождества и до поста в танцах и катаньях с Гришей и другими. Орбинович делает ей сцену в доме своей тетушки; она клянется за то никогда не видать его, но потом встречается с ним случайно, замечает, что он вынес какую-то борьбу, возмужал, то есть приобрел более ухарское выражение, и тут -- "что-то и охнуло и забилось у ней в груди..." Это было в прощальное воскресенье. Чистый понедельник провела Сара ровно в каком-то оцепенении, во вторник Гриша простился с ней, отъезжая в Петербург, и вслед за ним явился Александр с словами: "Это я... тот уехал... Бог с ним..." За этим неприличным вступлением последовало коленопреклонение. Сара "нагнулась к нему, чтобы поднять его, и вместо того обвила руками его шею и очутилась в его объятиях". Поведение Сары Егоровны, высокомудрой, опытной вдовы, было бы совершенно не извинительно по своей ребяческой бестолковости даже и тогда, когда бы этим все дело и оканчивалось. Но развязка ее похождений еще далеко, и чем дальше, тем они страннее и нелепее. Кажется, молодая, независимая вдова в двадцать семь лет, полюбивши молодого человека, которого и тетушка и бабушка давно уже и очень настойчиво намекали ей о свадьбе, должна была позаботиться о порядочном конце своей любви. Но это было бы для нее очень пошло: так могут поступать обыкновенные женщины, которых она называет чем-то средним между лоретками и возвышенными существами, и потому "слово "брак" не было между ними произнесено". Он был беднее ее, она была старше его, и "взаимная деликатность сковывала уста". Деликатность эта соблюдалась, однако, только относительно формы, на деле было не то, и графиня Евдокия Ростопчина с истинно художническим тактом подметила эту черту бестолковой щепетильности Сары на словах и цинической бесцеремонности на деле, заставив ее написать следующее:
Когда Александр видел себя любимым, когда он всякий день проводил со мною длинные часы в полной короткости и непринужденности, с него мало было, и высшая отрада разделенного чувства не наполняла уж его мятежного сердца... Мужчина страстный и чувственный проснулся вдруг в капризном ребенке: он захотел полного торжества себе, полного самопожертвования с моей стороны... Сердце говорило мне, что одна страсть должна повергнуть женщину в объятия ее любовника. Упорно и добросовестно боролась я, пока стало сил моих. Кроме чувства долга замужних женщин, кроме отвращения от лжи и предательства, я верю, что у всякой женщины, если она не отродье (?) своего пола, есть еще защитник -- святой стыд! Нет! не мечта и не заблужденье, не предрассудок, внушенный воспитаньем и страхом людей, это тайное, это всесильное чувство, которое из каждой нас делает весталку чистого огня, хранительницу своей чести; это чувство, врожденное нам, оно выражается в нас то боязнью, то отвращением, даже перед любимым человеком. Чтоб победить его, нужно нам высокое (!) самопожертвование, нужно, чтоб женщине последним доказательством любви своей усвоить себе навек осчастливленного ею и выкупить его у всех соблазнов жизни. И если час мой пробил, то это потому, что я с самою собою думала отдать ему всю жизнь мою... (т. III, стр. 34--35).
Не взыщите, что Сара Егоровна так нескладно выражается по-русски: лучше она не умеет, несмотря на то, что часто толкует вкривь и вкось о русской литературе. Оставим в покое ее язык; гораздо более любопытны ее слова, как образец бесстыдства, с каким пустая женщина может иногда говорить о стыде. Это все оттого, что у ней вместо сердца -- чувственность, а вместо нравственных понятий -- сентенции, взятые напрокат.
Жизни своей с Александром, после того как "час ее пробил", Сара не описывает, потому что счастья нельзя описывать, говорит она, и затем философствует следующим образом:
Попытаюсь выразить мысль мою сравненьем. Объяснять свет труднее, чем объяснить мрак, принимая в соображение, что есть третье состояние, которое, собственно, ни свет, ни мрак, как бывает в пасмурные дни, когда все в природе тускло и без отблеска. Но блеснет солнце, и лучи его озолотят все предметы, придавая им вдруг и прозрачность, и яркость, и округлость, и сияние -- предметы в сущности своей не изменились, но они озарены: это действие света!.. (т. III, стр. 39).
Как вам нравится эта философия, для которой надо принять в соображение, что "есть третье состояние, которое не есть ни свет, ни мрак"... Таковы все рассуждения этой немножко фривольной резонерки: все они начинаются с каких-то средних, неопределенных отношений и вращаются около золотой средины, совершенно бесцельные и пошлые. Таковы же и поступки ее. Целых три года она наслаждается с Александром, и по-прежнему взаимная деликатность мешает им заговорить о свадьбе. Он поступает с нею как мальчишка и ревнует ее ко всем старикам и уродам, преследует своим гневом за всякое неловкое движение, а она вдруг делается пред ним кроткой овечкой, ни слова не смеет сказать ему, мучится, страдает и бегает за этим мальчиком, которого в глубине души все-таки презирает за его тунеядство, тупую апатию и бестолковость. Но однажды после сцены с своим возлюбленным Сара вдруг, проводивши его, около полуночи позвонила, созвала весь дом -- дворецкого, приказчика, няню, весь свой домашний штат, и приказала тотчас же готовить все к отъезду в Москву. "В доме поднялась тревога", -- говорит она; конечно, старая няня сожалела о внезапном повреждении ее рассудка, а дворецкий уверял, что она уже "сроду такова". Но Сара, не теряя присутствия духа, среди этой тревоги сочинила два прощальных письма -- к Александру и к его тетке, которая, говорит она, "нетерпеливо, но с удивительной скромностью ожидала времени, когда ей будет наконец позволено назвать меня своею племянницею". Бедная старушка не знала оригинальной деликатности резонерки.
Из Москвы Сара отправилась в именье своего свекра, Кирилла Захарьича, в Саратовской губернии. Она описывает характер свекра, главнейшим образом обращая внимание на интимные отношения его к разным дворовым "лавальершам, монтеспаншам и помпадуршам", как она выражается. Боязнь ли потерять наследство заставляет ее так подробно толковать о таких щекотливых предметах или просто сердечная склонность -- решить трудно. Хорошо еще, если первое; но кажется, что в ней сильны были обе эти причины. Такова ее натура, и таково, вероятно, было воспитание, заставившее ее изучить до малейших подробностей скандалезную хронику времен Людовиков XIV и XV и все дебоширства старинных времен. В старике, свекре Сары, грубом самодуре, нравится ей более всего "его феодальное уважение к имени, семейству и роду", да еще то, что "он решился лучше пожертвовать целою жизнию, чем подвергнуться мгновенным насмешкам общества и света". А самопожертвование его состояло в том, что, поскользнувшись как-то на бале, он от стыда удрал в деревню и оттуда уже никогда в свет не показывался, а прожил весь век с своими помпадуршами. Нечего сказать -- высокая черта характера! В глазах такой женщины, как Сара Егоровна, Кирилл Захарьич действительно должен казаться человеком с великой энергией и силою воли!..
У этого слабодушного сумасброда знакомится Сара с князем Элимом Суздальским, тем самым шутом, который боится грамоты и выписывает, для удовольствия Сары, нижегородских цыган на святках. Она пишет к своей подруге, что князь оказывает ей свое внимание, и это ее беспокоит. "Зачем? что я ему? что он мне? -- спрашивает она и прибавляет: -- Он честный и благородный человек, он не имеет какой-нибудь дурной, непозволительной цели. Он ничего не хочет от меня, кроме удовлетворения какого-то странного, капризного любопытства на мой счет..." Это, не знаем почему, напомнило нам восклицание Хлестакова: "Нет, вы этого не думайте: я не беру совсем никаких взяток... Вот если бы вы, например, предложили мне взаймы рублей триста, ну, тогда совсем другое дело..." Но это в сторону. С Сарой случилось вот какое обстоятельство: в село Кирилла Захарьича явился возлюбленный ее -- Орбинович, небритый, неприглаженный, с измятым лицом, одетый неряхой. Она видит его в первый раз в церкви и ужасается. Через несколько часов он просит позволения видеть ее, и она -- вы думаете, отказывается от свидания? -- нет, она принимает его в своей комнате, опасаясь, что "итаче он поднимет шум в доме". Шум, разумеется, поднимает он в ее комнате, узнав, что она его разлюбила и презирает. В порыве бешенства он грозит показать ее письма к нему князю Элиму, которого считает своим счастливым преемником. Сара страшно изумляется такому мнению, потому что она до сих пор и мысли не имела о князе Элиме, по ее собственному признанию. Она оправдывается перед Александром и прогоняет его от себя, а потом ложится в постель, сказавшись больною. Через несколько часов входит к ней князь Элим и говорит: "Сара Егоровна! вы не больны, вы огорчены, удостойте меня вашего доверия". Она и удостоивает -- так, ни с того ни сего. В письме к Маргарите она потом, обругав прежнего возлюбленного "подлецом", уверяет, что какой-то "добрый гений шепнул ей ему (Элиму) поверить все". И продолжает: "Я заглушила в себе голос приличий светских (да и всяких), -- сопротивление женской скромности, ложный стыд за старые грехи... Я вылила всю душу, высказала все сердце. Откуда что бралось!.." (т. VII, стр. 111). Подлинно, что так: откуда что бралось! Князь Элим, как настоящий шут, выслушав признание, ту же минуту сам делает ей декларацию в любви, -- и она ту же минуту падает к нему в объятия и говорит: "да"... Казалось бы, хоть тут мог быть конец глупостям. Но нет: на другой день князь Элим письменно делает Саре формальное предложение; она соглашается, но требует, чтобы ее решение оставалось до времени в тайне.
Князь Элим соглашается. Проходит два месяца, свекра Сары разбивает паралич; она ухаживает за стариком, и свадьбы быть не может. Вдруг, через месяц еще, получает она от тетки Александра письмо с извещением, что бабушка его умирает и что только приезд Сары может спасти ее от смерти. Сара, все более теряя употребление рассудка, бросает все и едет. Приехав туда, находит, что старуха не умирает, а просто грустит по внуке и вызвала Сару затем, чтобы отправить ее в Москву за Александром, который совсем отбился от рук и кутит там напропалую. Вы думаете, что она рассердилась на это предложение, что человеческое безумие не может простираться до согласия на такие вещи? Ошибаетесь: она поехала вместе с теткой Александра и "отправилась его отыскивать по Москве, в полночь"!.. Нашли они его где-то на Плющихе, в доме, знакомства с которым мы никак не решились бы подозревать в сочинительнице писем, столь возвышенно резонирующих. Между тем описание этого дома, его обитателей и пьяной оргии, в нем происходящей, принадлежит к самым живым и задушевным местам романа: несомненно, что Сара Егоровна в самом деле хорошо знакома с подобными жилищами и с их бытом. В комнате, куда вошла Сара с теткой Александра, несколько пьяных встретили их приветствиями такого рода: "Милости просим, красотки! К кому же вы? Все равно, пожалуйте!.. Мы добрые ребята, с нами не соскучитесь"... Наши искательницы приключений доблестно отбились от всех нападений и заставили наконец провести себя к Александру, хотя им и говорили, что "навряд ли он может видеть вас". Они нашли его "в крошечном алькове, где была кровать, на которой сидела женщина, очень недурная, но с наглою, дерзкою физиономиею, носящею отпечаток безнравственности и порока. Под ногами у нее была скамейка, на скамейке сидел человек в грязном халате, небритый, немытый, нечесаный, и упирался головой на колени этой женщины; то был Александр Орбинович..." Он был пьян; но Сара начинает ему проповедовать о любви к тетке. Он говорит, что все женщины равны, лишь были бы хорошенькие, и целуется с своей Полей, приговаривая, что она -- славная девка, стоит всякой барыни... Кажется, ясно: Саре надобно хоть сейчас отправляться к своему Элиму. Не тут-то было: на другой день она опять является с теткой к Александру; Полю выталкивают в шею за дверь, а его перевозят на другую квартиру и начинают лечить. Сара за ним ухаживает. Такое нелепое поведение наконец выводит из себя самого князя Элима: он пишет Саре письмо, в котором просит ее оставить Орбиновича. Она не слушается, потому что Фаина Якимовна просит ее дождаться выздоровления Орбиновича, а сама, к довершению нелепости, уезжает в деревню, где умирает бабушка Аграфена Тихоновна. Сара остается одна с больным, в отдельном флигеле в Москве. Князь Элим как раз в это время проезжает через Москву в Петербург и, побывавши на дворе того дома, где живет Сара с Александром, расспросил, обо всем у дворника и уехал, чтобы не тревожить Сары, а потом прислал ей письмо, в котором рассказывал, что был у нее и что через десять дней опять будет в Москве и возьмет ее с собой в деревню. Для этого она должна оставить Орбиновича, ждать его в гостинице "Дрезден" или у Мореля. Она перебирается в "Дрезден". Александр прибегает туда к ней, грозит застрелиться, делает страшный скандал и падает в беспамятстве. Его оставляют в той же гостинице. Между тем князь Элим, пробывши в Петербурге дольше, чем рассчитывал, предположил, что Сара уже уехала без него, и, не справившись о ней в гостинице, уехал из Москвы один. Она узнала об отъезде его из газет и предположила, что он ее бросил за тот скандал, какой наделал с нею Орбинович. Вышло, видите, взаимное недоразумение, достойное таких недоумков, как Сара и Элим. Вообразивши свое несчастие, Сара решается уже остаться до конца с Александром и проводить его в деревню к бабушке. Но мелкая душонка ее и тут не выдерживает: она начинает мучить и дразнить больного, чтобы выместить на нем свою досаду. Несмотря на то, через месяц бабушка, умирая, просит ее выйти замуж за Александра, и она соглашается!.. На другой день Элим, проведав наконец, где она, является к ней и разрешает недоразумение; но уже поздно... Она обручена с другим, при постели умирающей Аграфены Тихоновны. У князя Элима стало столько смысла, чтобы сказать Саре, что это вздор, что она может избавиться от своего обязательства... Но она пишет ему мелодрамное объяснение, в котором говорит: "Нет, Элим, нет, князь!.. Ужели я обману покойницу?" и пр., на двенадцати страницах. Впрочем, это не решимость, а опять только малодушие; она ищет лазейки, надеется, ждет и еще целый год не венчается с Орбиновичем. Наконец она решается на последний шаг, и то со злости: Орбинович взбесился на нее, услыхав, что Элим едет туда, где они живут, и попрекнул ее... Она взбесилась на Орбиновича и назавтра назначила день свадьбы... Элим отправляется путешествовать; Александр на пятый год после женитьбы умирает. Сара еще раз видится с Элимам на бастионе Севастополя, где он был ранен, а она была в числе сестер милосердия. -- В заключение автор говорит: стало быть, название этой длинной повести не солгано: все действующие лица у пристани, каждый по-своему, кто уже в том мире, кто еще в этом, но уже готовый к тому...
Нам утомительно было пересказывать эту длинную историю, в которой женщина, толкующая о нравственности, о возвышенных чувствах и о разумных требованиях, ведет себя так пошло, безумно и безнравственно... Но тем сильнее наше удивление к искусству автора, умевшего представить такую невообразимую, чудовищную несообразность со здравым смыслом в поведении женщины-резонерки, сочиняющей письма в два тома величиною... И, что всего замечательнее, автор ни на минуту не выпустил из виду своей роли драматического писателя: он нигде не высказывает своего личного воззрения на своих героев... Напротив, он до того входит в их положение, до того проникается их интересами, что излагает их чувства и убеждения совершенно так, как будто свои собственные. Несмотря на весь комизм водевильных положений действующих лиц, несмотря на баснословную глупость и анекдотическую пошлость героев, автор ни разу не поддался искушению выставить их искусственно в комическом свете... Напротив, герои превозносят друг друга совершенно серьезно, без малейшего юмора, и даже Сара Волтынская описывается как "единственная женщина с душою светлою и теплою, как солнце, твердою и непоколебимою, как гранит", и пр. Это уменье автора не выказывать своего взгляда на изображаемые личности -- может, пожалуй, опять ввести многих в заблуждение. Могут подумать, судя по тону изложения, что автор серьезно считает свои лица людьми честными, благородными и неглупыми. Это было бы, без сомнения, очень грустно для автора, и потому мы думаем, что, решившись на такой подробный разбор романа, оказываем автору услугу, ставя читателей на настоящую точку зрения. И кто станет на эту точку, тот найдет в романе графини Евдокии Ростопчиной неисчерпаемый источник комических сцен, положений и характеров... Забавнее Сары Егоровны, с ее бесконечными разглагольствованиями, двухтомными письмами, обличениями современных идей, страстью к ухарству и цыганам, мелочностью и чувственностью, цитатами из времен регентства, противоречиями самыми дикими и бестолковыми, забавнее ее мы не знаем ни одной женщины в русской литературе. Некоторое слабое ее подобие представляет госпожа Каурова в пьесе "Завтрак у предводителя",8 но не более как слабое. Совершенно же полное и живое выражение этого типа представила нам ныне графиня Евдокия Ростопчина.
ПРИМЕЧАНИЯ
УСЛОВНЫЕ СОКРАЩЕНИЯ
Аничков -- Н. А. Добролюбов. Полное собрание сочинений под ред. Е. В. Аничкова, тт. I--IX, СПб., изд-во "Деятель", 1911--1912.
Белинский -- В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений, тт. I--XV, М., изд-во Академии наук СССР, 1953--1959.
Герцен -- А. И. Герцен. Собрание сочинений в тридцати томах, тт. I--XXV, М., изд-во Академии наук СССР, 1954--1961 (издание продолжается).
ГИХЛ -- Н. А. Добролюбов. Полное собрание сочинений в шести томах. Под ред. П. И. Лебедева-Полянского, М., ГИХЛ, 1934--1941.
Гоголь -- Н. В. Гоголь. Полное собрание сочинений, тт. 1--XIV,
М., изд-во Академии наук СССР, 1937--1952.
ГПБ -- Государственная публичная библиотека им. M. E. Салтыкова-Щедрина (Ленинград).
Изд. 1862 г. -- Н. А. Добролюбов. Сочинения (под ред. Н. Г. Чернышевского), тт. I--IV, СПб., 1862.
ИРЛИ -- Институт русской литературы (Пушкинский дом) Академии наук СССР.
Лемке -- Н. А. Добролюбов. Первое полное собрание сочинений под ред. М. К. Лемке, тт. I--IV, СПб., изд-во А. С. Панафидиной, 1911 (на обл. -- 1912).
Лермонтов -- М. 10. Лермонтов. Сочинения в шести томах, М.--Л., изд-во Академии наук СССР, 1954--1957.
Летопись -- С. А. Рейсер. Летопись жизни и деятельности Н. А. Добролюбова, М., Госкультпросветиздат, 1953.
ЛИ -- "Литературное наследство".
Материалы -- Материалы для биографии Н. А. Добролюбова, собранные в 1861--1862 годах (Н. Г. Чернышевским), т. 1, М., 1890 (т. 2 не вышел).
Салтыков -- H. Щедрин (M. E. Салтыков). Полное собрание сочинений, т. 1 --XX, М.--Л., ГИХЛ, 1933--1941.
"Совр." -- "Современник".
Указатель -- В. Боград. Журнал "Современник" 1847--1866. Указатель содержания. М.--Л., Гослитиздат, 1959.
ЦГИАЛ -- Центральный гос. исторический архив (Ленинград).
Чернышевский -- Н. Г. Чернышевский. Полное собрание сочинений, тт. I--XVI, М., ГИХЛ, 1939-1953.
В настоящий том вошли статьи и рецензии Добролюбова, написанные им с августа 1857 по май 1858 года включительно. В это время Добролюбов выступает уже как профессиональный литератор и журналист, вырабатывает свойственные ему жанры и приемы критического анализа. С июля 1857 года Добролюбов становится постоянным сотрудником библиографического отдела в "Современнике", а с января 1858 года -- руководителем и редактором отдела критики и библиография, своим участием определяя, наряду с Некрасовым и Чернышевским, идейные позиции журнала. С марта 1857 года Добролюбов сотрудничает также в "Журнале для воспитания".
Все рецензии, помещенные в отделах библиографии обоих журналов, печатались без подписи. Те из них, которые включены Чернышевским в Сочинения Добролюбова, изданные в 1862 году, не нуждаются в атрибуции. Принадлежность остальных рецензий настоящего тома Добролюбову устанавливается на основании дополнительных данных. 7 июля 1858 года в письме к А. П. Златовратскому Добролюбов писал: "Прочти последовательно и внимательно всю критику и библиографию нынешнего года, всю написанную мною (исключая статьи Костомарова в первой книжке), да статью о Щедрине в прошлом годе, в декабре, да библиографию прошлого года с сентября, в "Современнике", -- там тоже почти все писано мною, исключая трех или четырех рецензий, которые нетрудно отличить" (Материалы, стр. 433). Это утверждение корректируется данными гонорарных ведомостей "Современника", которые свидетельствуют, что в отделе библиографии четырех последних номеров журнала за 1857 год помещено шесть рецензий, принадлежащих не Добролюбову, а Пекарскому, Пыпину и Колбасину. Значит, Добролюбову принадлежат в этих номерах остальные шестнадцать рецензий. В тех случаях, когда показания письма к Златовратскому в сопоставлении с данными гонорарных ведомостей не дают бесспорного решения вопроса об авторстве Добролюбова, дополнительные данные приводятся в примечаниях в соответствующем месте.
Что касается отдела критики и библиографии в первом -- пятом номерах "Современника" за 1858 год, то утверждение Добролюбова, что все статьи и рецензии принадлежат ему (исключая статьи Костомарова в первой книжке), полностью подтверждается гонорарными ведомостями и конторской книгой журнала. Поэтому в примечаниях к статьям и рецензиям первых пяти номеров за 1858 год авторство Добролюбова не мотивируется, за исключением тех случаев, когда оно почему-либо ставилось под сомнение советскими текстологами.
Принадлежность Добролюбову рецензий, напечатанных в "Журнале для воспитания", устанавливается на основании перечня статей Добролюбова, составленного редактором этого журнала А. Чумиковым.
Сноски, принадлежащие Добролюбову, обозначаются в текстах тома звездочками; звездочками также отмечены переводы, сделанные редакцией, с указанием -- Ред. Комментируемый в примечаниях текст обозначен цифрами.
"У ПРИСТАНИ"
Роман в письмах гр. Е. Ростопчиной
Впервые -- "Совр.", 1857, No 10, отд. IV, стр. 46--64, без подписи. Вошло в изд. 1862 г., т. I, стр. 395--413.
В прозаическом романе Е. П. Ростопчиной (1811--1858) Добролюбов обнаружил сочетание сухого и рассудочного резонерства с салонным легкомыслием, которое в ее лирике 30-х годов отмечал еще Белинский: "Отличительные черты музы графини Ростопчиной -- рефлексия и светскость" (Белинский, V, стр. 457). Как и рецензия Чернышевского на стихотворения Ростопчиной, рецензия Добролюбова построена на иронии.
1. "Кто кого проучил" -- комедия с куплетами ("Пантеон", 1853, No 9). В дневнике Добролюбова, в записи от 3 января 1857 года, упоминается пьеса Ростопчиной "Уедет или нет".
2. "Нелюдимка" -- драма в пяти действиях ("Москвитянин", 1850, No 1); "С е мейная тайна" -- драма в пяти действиях ("Библиотека для чтения", 1851, No 11).
3. Имеются в виду многократные полемические выступления М. Погодина против С. Соловьева и Т. Грановского, например его возражения на статью Соловьева "Очерк нравов, обычаев и религии славян, преимущественно восточных, во времена языческие" (см.: "Москвитянин", 1850, No 7), рецензия на книгу Грановского "Аббат Сугерий. Историческое исследование", СПб., 1849 (см.: "Москвитянин", 1850, No 1), и др. Многочисленные статьи С. Шевырева представляли собой, как правило, извлечения из его курса и публичных лекций по русской литературе. И. Покровский -- автор "Памятного листка ошибок в русском языке, встречаемых в произведениях многих русских писателей" (см.: "Москвитянин", 1852, NoNo 14, 24; 1853, NoNo 3, 5, 6, 9, 10, 13, 15, 16, 17, 21, 22, 23; 1854, NoNo 1, 5, 6).
4. "Поэзия и проза жизни. Дневник девушки. Роман в стихах" Е. Ростопчиной печатался в "Москвитянине" (1850, NoNo 5, 6, 9, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 19, 22, 23, 24). Каждая его глава снабжалась множеством пространных эпиграфов из переводных произведений. По мысли Добролюбова, только они и представляли в романе Ростопчиной несомненную литературную ценность и интерес для читателей, поэтому роман-дневник назван "Хрестоматией из лучших иностранных писателей".
5. Кн. Е. Р. Дашкова издавала журнал "Собеседник любителей российского слова" (1783--1784), в котором активно участвовала Екатерина II, а также Державин, Херасков, Капнист, Фонвизин, Княжнин и др. (о Е. Р. Дашковой и ее журнале см. статью Добролюбова "Собеседник любителей российского слова").
6. Имеется в виду суждение Пушкина о драмах Байрона в черновом письме к H. H. Раевскому-сыну (июль 1825 года).
7. "Библиотека для дач, пароходов и железных дорог" -- серийное издание романов, предпринятое А. Смирдиным в Петербурге в 1853--1858 годах. Выходило но 25 книг в год; всего вышло 136 томов.
8. Макс Пикколомини -- один из героев драматической поэмы Ф. Шиллера "Валленштойн" (1796--1799). Леоне Леони и Ускок -- герои одноименных романов Жорж Санд.
9. Каурова -- действующее лицо комедии Тургенева "Завтрак у предводителя" (1856).