Не случалось ли вамъ когда-нибудь выйдти изъ дому въ самомъ ясномъ и веселомъ настроеніи духа, и, послѣ двухчасовой ходьбы по Парижу, возвратиться угрюмымъ, подавленнымъ какой то безпричинной печалью. Вамъ не по себѣ, и вы сами не понимаете почему. Да что же это со мной? спрашиваете вы себя; вы ищете, ищете этому объясненія и никакъ не находите. У васъ, кажется, не было никакихъ неудачъ, непріятностей; троттуары были сухіе, солнышко грѣло, и однакожъ вы чувствуете на сердцѣ гнетъ, словно васъ что огорчило.
Дѣло въ томъ, что въ этомъ огромномъ Парижѣ, гдѣ толпа чувствуетъ себя свободной, не стѣсненной ни чьимъ наблюденіемъ, нельзя сдѣлать шагу, чтобы не натолкнуться на чью-нибудь невзгоду, бѣду, которая, мимоходомъ задѣвъ насъ, оставитъ на насъ свой слѣдъ. Я уже но говорю о несчастіяхъ близкихъ людей, въ которыхъ принимаешь участіе, о горѣ друзей, которое есть отчасти и наше горе, и при внезапной встрѣчѣ съ которымъ, сердце сминается, ни даже объ огорченіяхъ тѣхъ, къ кому относишься индифферентно, огорченіяхъ, которыя, кажется, слушаешь однимъ ухо, но которыя, однакожъ, надрываютъ намъ сердца. Я говорю о скорби людей совершенно намъ чуждыхъ, съ которыми видимся мы мимоходомъ, одну минуту, посреди уличной суматохи, бѣгая по дѣламъ.
Это клочки діалоговъ, отрывистыя фразы, при стукѣ экипажей; озабоченность, ничего но видящая и не слышащая, очень громкіе разговоры съ самимъ собой; согнутыя спины, безумные жесты, лихорадочные глава, блѣдныя лица, съ не высохшими на нихъ словами, печаль по недавней утратѣ, траурныя одежды... Потомъ разныя мелочи, легкомысленныя выходки... Желаніе скрыть потертый воротникъ; бархатка на шеѣ горбуньи, кокетливо завязанная и совершенно прямо висящая между неровными уродливыми плечами... Всѣ эти видѣнія чужого несчастій быстро мелькаютъ передъ глазами, и вы легко забываете ихъ на ходу; но вы чувствовали, что они прикоснулись къ вамъ, что ваше платье пропиталось уныніемъ, сопровождающимъ ихъ, и, къ концу дня, все, что васъ тронуло, огорчило, начинаетъ шевелиться въ вашей душѣ, потому что вы на углу какой-нибудь улицы, на порогѣ какой-нибудь двери, зацѣпили, сами не замѣчая того, ту невидимую нитку, которая связываетъ всѣ человѣческія невзгоды и разомъ приводитъ ихъ въ движеніе, когда ее дернутъ.
Я думалъ обо всемъ этомъ, нѣсколько дней тому назадъ, когда, выйдя изъ дому рано утромъ -- утромъ Парижъ въ особенности выставляетъ на показъ всѣ свои страданія -- увидѣлъ шедшаго передо мной бѣдняка, въ узенькомъ легкомъ пальто, благодаря которому его шаги казались еще больше, его движенія еще угловатѣе. Этотъ человѣкъ, шелъ согнувшись и очень скоро. По временамъ онъ запускалъ руку въ одинъ изъ своихъ заднихъ кармановъ, и ломая тамъ маленькій хлѣбецъ, украдкой жевалъ его, какъ бы стыдясь ѣсть на улицѣ.
Каменьщики, когда я вижу, какъ они раннимъ утромъ, сидя на троттуарѣ, закусываютъ только что испеченнымъ хлѣбомъ, возбуждаютъ во мнѣ аппетитъ. Я завидую также мелкимъ чиновникамъ, бѣгомъ возвращающимся изъ булочной въ свои канцеляріи, съ набитымъ ртомъ и перомъ за ухомъ, очень довольные этимъ завтракомъ на чистомъ воздухѣ. Но здѣсь, передо мной былъ настоящій голодъ, стыдившійся себя; и жаль было смотрѣть на этого человѣка, который не иначе осмѣливался ѣсть свой хлѣбъ какъ по крошкамъ. Я слѣдилъ за нимъ съ минуту; какъ вдругъ онъ перемѣнилъ направленіе. Вѣроятно, у него явилось какое-нибудь новое намѣреніе, какъ это часто случается съ подобными людьми, и онъ очутился лицомъ къ лицу со мной.
-- А! это вы? сказалъ онъ.-- Я зналъ его немножко. Это былъ одинъ изъ тѣхъ мечтателей, которые ростутъ на парижской мостовой, какъ грибы; человѣкъ съ обширными планами въ головѣ, основатель невозможныхъ газетъ, возбуждавшій одно время много шуму и толковъ въ печати и который вдругъ, мѣсяца три тому назадъ, нырнулъ и исчезъ. Волны, въ томъ мѣстѣ, гдѣ онъ нырнулъ, побушевали нѣсколько дней, потомъ улеглись, приняли прежній видъ и о немъ не было больше помину. Увидѣвъ меня, онъ смутился и чтобъ предупредить всякіе распросы, и, вѣроятно также, чтобъ отвести мое вниманіе отъ своей потертой одежды и своего копеечнаго хлѣба, онъ началъ говорить со мной очень быстро и съ напускной веселостью. Его дѣла шли отлично. Это былъ только минутный застой. Въ настоящую минуту, онъ имѣлъ въ виду великолѣпное предпріятіе... Большая промышленная газета съ иллюстраціями. Огромныя деньги, необычайно выгодный контрактъ на объявленія! И по мѣрѣ того, какъ онъ говорилъ, лицо его оживлялось, станъ выпрямлялся. Мало-помалу, онъ принялъ покровительственный тонъ, какъ будто засѣдалъ уже въ своей редакціи, и даже сталъ просить у меня статей...
-- Это дѣло вѣрное... прибавилъ онъ, съ торжествующимъ видомъ.-- Я начинаю съ тремя стами тысячъ франковъ, которые мнѣ обѣщалъ Жирарденъ!
-- Жирарденъ!
Вотъ имя, которое всегда на устахъ этихъ мечтателей! Когда его произносятъ въ моемъ присутствіи, мнѣ всегда кажется, что я вижу передъ собой новые кварталы, громадныя, недоконченченныя постройки, газеты еще совсѣмъ влажныя, только вышедшія изъ типографіи, со спискомъ акціонеровъ и администраторовъ. Сколько разъ мнѣ случалось слышать, по поводу самыхъ безумныхъ проэктовъ, эти слова: надобно поговорить съ Жирарденомъ!
И этому бѣдняку также пришла мысль поговорить съ Жирарденомъ. Цѣлую ночь напролетъ онъ, вѣроятно, сидѣлъ за своимъ планомъ, разсчитывая, дѣлая смѣту. Потомъ вышелъ изъ дому, и по мѣрѣ того, какъ онъ шелъ и волновался, дѣло казалось ему все болѣе и болѣе вѣрнымъ, такъ что, когда мы съ нимъ встрѣтились, онъ былъ убѣжденъ, что Жирарденъ не могъ ему отказать въ трехъ стахъ тысячахъ франковъ. Говоря мнѣ, что онъ ему обѣщалъ ихъ, несчастный не лгалъ... онъ только продолжалъ мечтать.
Между тѣхъ, какъ мы говорили, насъ оттиснули къ стѣнѣ. Это было въ одной изъ многолюдныхъ улицъ, ведущихъ отъ биржи къ банку, гдѣ всегда большое движеніе; гдѣ торопливо снуютъ озабоченные, разсѣянные, поглощенные своими дѣлами люди, лавочники, бѣгущіе вынимать свои вклады, мелкіе биржевики съ подленькими физіономіями, мимоходомъ перебрасывающіеся другъ съ другомъ цифрами. И слушая всѣ эти великолѣпные проэкты, посреди этой толпы, въ этомъ кварталѣ дѣльцовъ, гдѣ все напоминаетъ лихорадочность азартной игры, я испытывалъ такое же чувство, какъ еслибы мнѣ въ открытомъ морѣ разсказывали исторію о кораблекрушеніи. Я видѣлъ въ дѣйствительности все, о чемъ этотъ человѣкъ говорилъ мнѣ, я читалъ его катастрофы на другихъ лицахъ, его радужныя надежды въ другихъ блуждающихъ взорахъ. Онъ также внезапно и быстро оставилъ меня, какъ подошелъ во мнѣ, втянутый съ головой въ этотъ водоворотъ безумства, лжи и мечтаній, всего, что эти господа называютъ, серьёзнымъ тономъ, "дѣлами".
Пять минутъ спустя, я забылъ его; но вечеромъ, когда я возвратился въ себѣ и стряхнулъ съ себя, вмѣстѣ съ уличной пылью, всѣ огорченія дня, передо мною снова предстало это блѣдное, истомленное лицо, маленькій копеечный хлѣбъ, и жестъ, подчеркивавшій эту громкую фразу: "Съ тремя стами тысячъ франковъ, которые мнѣ обѣщалъ Жирарденъ..."
"Отечественные Записки", No 10, 1878