-- Пожалуйте садиться. Пожалуйте, пожалуйте!
-- Да куда же я, къ чорту, сяду, когда вездѣ полно?.. Никуда меня не пускаютъ.
Это происходило на крайней оконечности озера Четырехъ Кантоновъ, на сыромъ, болотистомъ берегу Альпнаха, гдѣ почтовые экипажи собираются цѣлыми вереницами и забираютъ пассажировъ на пароходной пристани для перевозки черезъ Брюнигъ. Съ утра шелъ мелкій дождь. Добрякъ Тартаренъ, обвѣшанный всею своею сбруей, кидался отъ одного экипажа къ другому, громыхая своимъ снаряженіемъ, какъ "человѣкъ-оркестръ" нашихъ сельскихъ ярмарокъ, каждое движеніе котораго приводитъ въ дѣйствіе то трехъ-угольникъ, то литавры, то тарелки, то китайскую шляпу съ звонками. Вездѣ его встрѣчалъ на всевозможныхъ языкахъ одинъ и тотъ же крикъ ужаса: "У насъ полно, полно!" Вездѣ пассажиры растопыривали локти, точно раздувались, чтобы занять больше мѣста и не пустить такого опаснаго и безпокойнаго сосѣда.
Неечастный пыхтѣлъ, задыхался, горячился и отчаянно жестикулировалъ при всеобщихъ крикахъ нетерпѣнія: "En route!-- All right!-- Andiamo!-- Vorwärtz!" Лошади бились, кучера ругались. Наконецъ, почтовый кондукторъ, высокій, краснорожій малый, вмѣшался въ дѣло, насильно отворилъ дверцу полузакрытаго ландо, втолкнулъ Тартарена, и, водворивъ его туда, какъ тюкъ какой-нибудь, сталъ въ величественную позу и протянулъ руку за "наводкой".
Униженный и злобствующій на сидящихъ въ экипажѣ, впустившиіъ его manu militari, Тартаренъ ни на кого не смотрѣлъ, сердито спряталъ потрмонэ въ карманъ, поставилъ рядомъ съ собою свои дреколія и всѣмъ видомъ, всѣми движеніями выказывалъ крайне дурное расположеніе духа.
-- Bonjour, monsieur...-- послышался вдругъ уже знакомый нѣжный голосъ.
Онъ поднялъ глаза, да такъ и замеръ отъ ужаса передъ хорошенькимъ, розовымъ личикомъ "златокудрой* блондинки, сидѣвшей какъ разъ противъ него подъ поднятою половиной верха кареты, рядомъ съ высокимъ молодымъ человѣкомъ, закутаннымъ въ платки и одѣяла: то былъ, навѣрное, ея братъ. Съ ними былъ и ихъ третій товарищъ, котораго Тартаренъ уже видѣлъ.
"Анархисты!... Вотъ она гдѣ западня-то! Вотъ гдѣ они, пожалуй, распорядятся по-своему".
Подъ вліяніемъ моментально охватывающаго ужаса, нашъ герой уже видѣлъ себя сброшеннымъ въ пропасть, висящимъ на самой вершинѣ огромнаго дуба. Бѣжать скорѣй!... Но какъ бѣжать? Экипажи двинулись уже съ мѣста, несутся длинною вереницей при звукахъ почтоваго рожка и при крикахъ толпы ребятишекъ, сующихъ въ дверцы маленькіе букетики альпійскихъ цвѣтовъ. Ошеломленный Тартаренъ рѣшилъ было не дожидаться нападенія, а прямо -- взять, да и раскроить киркой голову сидящему съ нимъ рядомъ злодѣю; потомъ, раздумавши, онъ почелъ болѣе благоразумнымъ пока воздержаться. Очевидно, эти люди могутъ что-либо предпринять противъ него лишь позднѣе, въ необитаемой мѣстности; а до тѣхъ поръ представится случай уйти отъ нихъ подальше. Съ тому же, съ ихъ стороны не замѣтно было никакихъ признавовъ враждебности. Чтобы попытать выяснить отношенія, Тартаренъ заговорилъ:
-- Очень радъ неожиданной встрѣчѣ, молодые люди, очень радъ... Только позвольте мнѣ вамъ отрекомендоваться. Вы не знаете, съ кѣмъ вы имѣете дѣло, тогда какъ я отлично знаю, кто вы.
-- Шш!...-- скорѣе жестомъ, чѣмъ голосомъ, остановила его молодая дѣвушка, мило улыбаясь, и указала на козлы, гдѣ рядомъ съ кондукторомъ сидѣлъ итальянецъ-теноръ и четвертый товарищъ молодыхъ людей, сидѣвшихъ въ коляскѣ.
-- Знаете ли вы, по крайней мѣрѣ, что это за человѣкъ? -- чуть слышно спросилъ Тартаренъ, близко нагибаясъ къ дѣвушкѣ.
Она глазами сдѣлала утвердительный знакъ. Нашъ герой вздрогнулъ, какъ иногда вздрагиваютъ въ театрѣ, когда въ самый сильный моментъ пьесы легкій морозъ пробѣгаетъ по спинѣ зрителя и публика настораживается, чтобы не проронить ни слова. Тартаренъ понималъ, что лично теперь его дѣло сторона; прошли всѣ страхи, не дававшіе ему покоя всю ночь, помѣшавшіе поутру всласть напиться швейцарскаго кофе съ медомъ и масломъ и заставлявшіе его на пароходѣ сторониться подальше отъ бортовъ. Онъ вздохнулъ полною грудью и сталъ находить, что хорошенькая анархистка прелесть какъ мила въ своей дорожной шапочкѣ и въ кофточкѣ, плотно облегавшей ея тоненькую, но очень граціозную талію. И какое она еще дитя! И смѣхъ у нея совсѣмъ еще дѣтскій, на щечкахъ нѣжный пушокъ. А какъ мило она укрываетъ колѣни своего больнаго брата: "Хорошо ли тебѣ, не холодно ли?..."
Да и спутники ея уже перестали ему казаться свирѣпыми. Всѣ весело смѣются, болтаютъ; его сосѣдъ иногда школьничаетъ, какъ вырвавшійся на свободу мальчишка. Между тѣмъ, экипажи быстро неслись впередъ, переѣзжали мосты, катились по берегамъ маленькихъ озеръ, вдоль цвѣтущихъ полей, мимо прекрасныхъ садовъ, на этотъ разъ пустынныхъ, такъ какъ было воскресенье, и крестьяне встрѣчались въ праздничныхъ платьяхъ, а крестьянки щеголяли длинными восами и серебряными цѣпями. Дорога начинала подниматься вверхъ узкою полосой между дубовыми и буковыми лѣсами. Съ каждымъ шагомъ выше, съ каждымъ поворотомъ открывались чудные виды на долины, въ которыхъ бѣлѣли колокольни церквей, а тамъ, вдали, сверкала вершина Финстераархорна, залитая лучами невидимаго солнца. Скоро дорога приняла болѣе мрачный и дикій видъ. Съ одной стороны темнѣли массы деревьевъ, точно карабкающихся по кручамъ и стремнинамъ, между которыми шумѣлъ и пѣнился потокъ; съ другой -- поднималась громадная скала, нависшая надъ дорогой и ощетинившаяся безпорядочными вѣтвями, торчащими изъ разсѣлинъ.
Въ ландо всѣ примолкли, всѣ всматривались вдаль, стараясь разглядѣть конецъ этого гранитнаго тоннеля.
-- Точь-въ-точь лѣса Атласскихъ горъ! -- важно проговорилъ Тартаренъ и, видя, что никто не обратилъ вниманія на это замѣчаніе, онъ прибавилъ:
-- Не слышно только рыканій львовъ.
-- А вы ихъ слыхали? -- спросила молодая дѣвушка. Онъ-то слыхалъ ли львовъ!...
-- Я -- Тартаренъ изъ Тараскона, mademoiselle...-- сказалъ онъ съ кроткою и снисходительною улыбкой.
И каковъ же этотъ народецъ! Хоть бы глазомъ повели, все равно, какъ еслибъ онъ сказалъ: "Меня зовутъ Дюпонъ". Они даже не слыхали имени Тартарена! Однако, онъ не оскорбился и на вопросъ дѣвушки, пугали ли его голоса львовъ, отвѣчалъ:
-- Нѣтъ, mademoiselle. Мой верблюдъ дрожалъ подо мной, какъ въ лихорадкѣ, а я осматривалъ курки моего карабина такъ же спокойно, какъ сдѣлалъ бы это передъ стадомъ коровъ... На нѣкоторомъ разстояніи вы слышите рычанье льва, приблизятельно, такимъ... вотъ!...
Чтобы дать сосѣдкѣ болѣе точное понятіе о голосѣ льва, нашъ герой не пожалѣлъ легкихъ и отъ всего усердія изобразилъ, какъ рычитъ левъ въ горахъ Атласа. Подхваченный эхомъ ущелья, его ревъ перепугалъ лошадей. Во всѣхъ экипажахъ произошелъ переполохъ; путешественники въ ужасѣ поднялись съ мѣстъ, стараясь выяснить причииу такого шума. Они узнали альпиниста до его шлемовидному головному убору и по лежащимъ рядомъ съ нимъ его дреколіямъ, и еще разъ повторили восклицаніе:
"Да что же это, накодецъ, за животное!..." А онъ преспокойно, какъ ни въ чемъ не бывало, продолжалъ разсказывать во всѣхъ подробностяхъ, какъ должно нападать на звѣря, какъ бить въ него, снимать шкуру, какъ онъ придѣлалъ къ своему карабину брилліантовую мушку, чтобы вѣрнѣе цѣлить ночью. Молодая дѣвушка слушала, наклонившись, причемъ ея тонкія ноздри слегка вздрагивали отъ усиленнаго напряженія вниманія.
-- Говорятъ, Бонбоннель все еще продолжаетъ охотиться? -- спросилъ ея братъ.
-- Вы знакомы съ нимъ?
-- Да,-- отвѣтилъ Тартаренъ, безъ малѣйшаго энтузіазма. -- Онъ малый довольно ловкій и стрѣляетъ не дурно... Только у насъ есть и почище его.
Такъ-то, молъ: догадливый пойметъ! Потомъ съ тихою грустью онъ прибавилъ:
-- А, все-таки, охоты за огромными хищниками доставляютъ не мало волненій; и когда перестанешь охотиться, то чувствуешь какую-то пустоту въ жизни и не знаешь, чѣмъ ее наполнить...
Вдругъ экипажи остановились. Дорога круче пошла въ гору и въ этомъ мѣстѣ дѣлала большой объѣздъ до Брюнигскаго перевала, достигнуть котораго можно было прямою пѣшеходною дорожкой минутъ въ двадцать, идя по восхитительному буковому лѣсу. Несмотря на сырость отъ шедшаго поутру дождя, почти всѣ пассажиры вышли изъ экипажей и пустились пѣшкомъ по крутому подъему. Мужчины вышли также изъ ландо, въ которомъ сидѣлъ Тартаренъ и которое ѣхало позади всѣхъ экипажей; а молодая дѣвушка предпочла остаться въ каретѣ, находя дорогу слишкомъ грязною. Когда альпинистъ хотѣлъ было послѣдовать за другими и нѣсколько замѣшкался, по милости своего снаряженія, хорошенькая блондинка необыкновенно мило проговорила:
-- Да оставайтесь; мнѣ будетъ скучно одной...
У бѣдняги Тартарена дыханье замерло, а въ головѣ уже складывался настолько же прелестный, насколько и неправдоподобный романъ, заставлявшій неистово прыгать и стучать его старое сердце. Очень скоро ему пришлось разочароваться, когда онъ увидалъ, съ какимъ выраженіемъ тревоги его сосѣдка смотритъ на одного изъ своихъ спутниковъ, оживленно разговаривавшаго съ итальянцемъ у входа на лѣстницу подъема, тогда какъ двое другихъ уже взбирались кверху. Теноръ колебался: точно какое-то предчувствіе подсказывало ему не ходить одному съ этими тремя господами. Наконецъ, онъ рѣшился, и дѣвушка проводила его глазами, гладя свою кругленькую щечку букетомъ альпійскихъ фіялокъ.
Ландо подвигалось шагомъ; кучеръ шелъ впереди съ другими кучерами. Тартаренъ сильно волновался предчувствіемъ чего-то недобраго, не смѣлъ глазъ поднять на сосѣдку: такъ онъ боялся какимъ-нибудь словомъ, даже взглядомъ стать невольнымъ участникомъ, или, по меньшей мѣрѣ, сообщникомъ драмы, близость которой онъ чуялъ. Но молодая дѣвушка не обращала на него вниманія.
Вдругъ надъ ихъ головами послышался шелестъ сильно и какъ бы украдкою раздвигаемыхъ вѣтвей и кустарниковъ. Тартарену, съ его вѣчными охотничьями приключеніями въ головѣ, чуть ли не показалось, что онъ сторожитъ звѣря въ дебряхъ Саккара. Одинъ изъ товарищей его хорошенькой сосѣдки безшумно спрыгнулъ съ кручи у самаго экипажа и задыхающимся голосомъ что-то тихо проговорилъ молодой дѣвушкѣ. Та обратилась къ Тартарену и отрывисто сказала:
-- Вашу веревку... скорѣй...
-- Mo... мою... мою веревку...-- пролепеталъ герой.
-- Скорѣй, скорѣй!... Вамъ ее возвратятъ сейчасъ.
Не входя ни въ какія дальнѣйшія объясненія, она помогла ему своими маленькими ручками отцѣпить знаменитую веревку, изготовленную по его заказу въ Авиньонѣ. Молодой человѣкъ схватилъ всю связку и въ два прыжка скрылся въ чащѣ горной поросли.
-- Что такое тутъ дѣлается?... Что они затѣваютъ?... Какой у него страшный видъ!...-- бормоталъ Тартаренъ, какъ потерянный.
Онъ не успѣлъ еще опомниться какъ слѣдуетъ, когда ландо остановилось на вершинѣ Брюнигскаго перевала. Пассажиры и кучера спѣшили къ экипажамъ, чтобы наверстать потерянное время и поспѣть къ завтраку въ ближайшее селеніе, гдѣ предстояло смѣнить лошадей. Трое товарищей блондинки заняли свои мѣста; итальянца съ ними не было.
-- Онъ сѣлъ въ одинъ изъ переднихъ экипажей,-- отвѣтилъ на вопросъ кучера молодой человѣкъ, сидѣвшій на козлахъ, и, обращаясь къ замѣтно взволнованному Тартарену, прибавилъ:
-- Надо будетъ взять у него вашу веревку; онъ унесъ ее съ собой.
Въ ландо опять послышались оживленные голоса, смѣхъ и шутки, и опять Тартаренъ терялся въ догадкахъ, не могъ рѣшить, что же, наконецъ, за люди его веселые, беззаботные спутники? Блондинка съ прежнею заботливостью укрывала пледомъ больнаго брата и необыкновенно живо передавала разсказы Тартарена про его охотничьи подвиги, прелестно выкрикивая: "пафъ!... пафъ!..." Ея спутники то восхищались геройствомъ охотника, то недовѣрчиво покачивали головами.
Вотъ и станція! Это старый трактиръ съ полусгнившею деревянною террасой на площади большаго села. Тутъ останавливается вереница экипажей, и, пока смѣняютъ лошадей, голодные путешественники кидаются въ залу нижняго этажа, выкрашенную зеленою краской и пахнущую затхлымъ. Столъ накрытъ не болѣе какъ на двадцать человѣкъ; пріѣхало шестьдесятъ. Въ теченіе нѣсколькихъ минутъ происходитъ невообразимая толкотня, слышатся крики, дѣло доходитъ до рѣзкостей между "рисовыми" и "черносливными" изъ-за соусниковъ; хозяинъ мечется, какъ угорѣлый, хотя каждый Божій день въ тотъ же самый часъ тутъ проходятъ дилижансы и происходитъ то же самое; мечутся служанки, хронически застигаемыя ежедневно врасплохъ, что представляетъ весьма удобный поводъ подавать только половину блюдъ, значащихся на картѣ, и награждать туристовъ фантастическою "сдачей", въ которой бѣлыя швейцарскія су сходятъ за полуфранковыя монеты.
-- Не позавтракать ли намъ въ экипажѣ? -- сказала блондинка, которой очень не нравилась вся эта суетливая толкотня; а такъ какъ прислугѣ не до нихъ, то молодые люди отправились сами добывать кушанья. Одинъ возвращается, потрясая въ рукѣ ногой холодной жареной баранины, другой тащитъ длинный хлѣбъ и сосиськи; лучшимъ же фуражиромъ оказывается, все-таки, Тартаренъ. Правда, ему представлялся очень удобный случай отдѣлаться въ этой сутолокѣ отъ неудобной компаніи, или, по крайней мѣрѣ, справиться про итальянца; но онъ объ этомъ не подумалъ, увлеченный желаніемъ угодить "своей крошкѣ" и показать ея спутникамъ, что можетъ сдѣлать тарасконецъ въ самыхъ затруднительныхъ обстоятельствахъ. Когда онъ съ важнымъ и сосредоточеннымъ видомъ сошелъ съ крыльца, неся большой подносъ, уставленный тарелками, посудой, отборными кушаньями и швейцарскимъ шампанскимъ съ золотою головкой, молодая дѣвушка начала апплодировать и восхищаться:
-- Да какъ же это вы умудрились?
-- Не знаю... Надо же какъ-нибудь выручаться... по-нашему, по-тарасконски.
О, блаженныя минуты! На всю жизнь останется въ памяти героя этотъ чудесный завтракъ, лицомъ къ лицу съ "златокудрою крошкой", почти на ея колѣняхъ, при опереточной обстановкѣ, на сельской площади, зеленѣющей рядами деревьевъ, подъ которыми мелькаютъ живописные костюмы швейцарокъ, прогуливающихся парами, какъ куколки. Какимъ вкуснымь казался ему хлѣбъ и какими сочными -- сосиськи! Само небо какъ будто умилостивилось и взглянуло благосклонно на ихъ веселье; дождь, правда, не переставалъ, но падалъ лишь рѣдкими каплями, какъ бы для того, чтобы только напомнить. насколько цѣльное, неразбавленное водою швейцарское шампанское опасно для головы южанина.
Подъ верандой трактира пристроился квартетъ изъ двухъ великановъ и двухъ карликовъ въ яркихъ лохмотьяхъ, которые можно было принять за уцѣлѣвшіе, по негодности, отъ распродажи обанкротившагося ярмарочнаго балагана. Завыванія этихъ уродовъ смѣшивались съ звяканьемъ тарелокъ и звономъ стакановъ. Пѣвцы безобразны, нелѣпы; глупо-неподвижны; Тартаренъ находитъ ихъ восхитительными. бросаетъ имъ пригоршни су, къ немалому изумленію обывателей, окружающихъ распряженное ландо.
-- Fife la Vranze! -- раздается изъ толпы старчески-хриплый голосъ и выдвигается впередъ высокій старикъ въ необыкновенномъ голубомъ мундирѣ съ посеребренными пуговицами и фалдами до пятъ, въ громадномъ киверѣ, похожемъ на капустную кадку, съ высокимъ султаномъ, такъ отягчающимъ его старческую голову и плечи, что онъ иначе не можетъ ходить, какъ балансируя руками, подобно канатному плясуну.
-- Fieux soldat... отставной солдатъ, по билету... служилъ Карлу десятому...
У Тартарена свѣжи въ памяти разсказы Бонпара, и онъ посмѣивается изподтишка, подмигиваетъ:
-- Знаемъ, старина... знаемъ эти штуки!...
Но онъ, все-таки, даетъ ему серебряную монетку и наливаетъ вина. Старикъ тоже посмѣивается и подмигиваетъ, самъ не зная ради чего, потомъ вынимаетъ изо рта огромную фарфоровую трубку, поднимаетъ стаканъ и пьетъ "за здоровье компаніи", чѣмъ еще болѣе убѣждаетъ Тартарена въ томъ, что онъ имѣетъ дѣло съ однимъ изъ товарищей Бонпара. состоящихъ на службѣ "компаніи". Ну, да пускай себѣ! Пей онъ за что ему угодно... Вставши въ экипажѣ, Тартаренъ высоко поднимаетъ свой стаканъ и, со слезами на глазахъ, во весь голосъ провозглашаетъ тостъ: "За Францію... за дорогую родину!..." потомъ за гостепріимную Швейцарію, которой онъ счастливъ публично засвидѣтельствовать свои горячія симпатіи. Наконецъ, обращаясь къ своимъ спутникамъ и понижая голосъ, онъ пьетъ за здоровье своихъ спутниковъ и выражаетъ имъ свои добрыя пожеланія.
Во время тоста братъ блондинки холодно улыбается съ оттѣнкомъ скрытой насмѣшки; его товарищъ, сидящій рядомъ съ тарасконцемъ, слегка хмурится, очевидно, думая про себя: да скоро ли же этотъ господинъ перестанетъ болтать всякіе пустяки; третій гримасничаетъ на козлахъ,-- вотъ-вотъ продѣлаетъ какую-нибудь шутовскую штуку... Одна только молодая дѣвушка слушаетъ очень внимательно и серьезно, стараясь уяснить себѣ этотъ странный типъ. Что онъ такое? Думаетъ ли онъ то, что говоритъ? На самомъ ли дѣлѣ онъ продѣлалъ все то, что разсказываетъ? Что онъ -- сумасшедшій, или комедіантъ-шутникъ, или просто болтунъ, какъ презрительно утверждаетъ одинъ изъ ея спутниковъ?
Случай разрѣшить эти недоумѣнія не заставилъ себя ждать. Едва Тартаренъ окончилъ свой послѣдній тостъ и сѣлъ на мѣсто, какъ гдѣ-то неподалеку раздался выстрѣлъ, за нимъ другой, потомъ третій... Герой вскочилъ на ноги въ сильномъ волненіи; онъ зачуялъ порохъ.
-- Кто тутъ стрѣляетъ?... Гдѣ это?...Что случилось?...
Въ его быстро работающей головѣ уже успѣла сложиться цѣлая драма: вооруженное нападеніе на почтовый караванъ, превосходный случай явиться защитникомъ чести и жизни прекрасной спутницы... Дѣло оказалось много проще: выстрѣлы слышались изъ станда, гдѣ сельская молодежь забавляется каждое воскресенье стрѣльбою въ цѣль. Лошади не были еще запряжены и Тартаренъ небрежно предложилъ пройтись посмотрѣть на стрѣльбу. У самого -- свое на умѣ, а у хорошенькой блондинки -- свое; она тотчасъ же согласилась. Въ сопровожденіи стараго служиваго, раскачивающагося на ходу подъ своимъ тяжеловѣснымъ киверомъ, они прошли черезъ площадь. Толпа любопытныхъ, окружавшая экипажъ, двинулась за ними.
Швейцарскій стандъ, съ своею соломенною крышей и сосновыми стойками, похожъ въ грубомъ видѣ на обыкновенные ярмарочные тиры, съ тою лишь разницей, что здѣсь любители стрѣляютъ изъ собственныхъ шомпольныхъ ружей старой системы, и стрѣляютъ весьма изрядно. Съ важнымъ видомъ, сложивши руки на груди, Тартаренъ дѣлаетъ свои замѣчанія, громко критикуетъ, подаетъ совѣты, самъ же не стрѣляетъ. Его дорожные спутники переглядываются, дѣлаютъ другъ другу знаки.
-- Памъ!... пафъ!...-- подсмѣивается одинъ изъ нихъ, жестомъ и голосомъ передразнивая тарасконца.
Тартаренъ обернулся, весь красный и пышущій гнѣвомъ.
-- Такъ точно, молодой человѣкъ... Памъ, пафъ!... Да, и столько разъ, сколько вамъ будетъ угодно.
Онъ быстро зарядилъ двухствольный карабинъ, послужившій не одному поколѣнію охотниковъ, и -- памъ!... пафъ!... Готово, двѣ пули посажены въ центръ цѣли. Со всѣхъ сторонъ раздаются крики удивленія. Блондинка торжествуетъ, ея товарищи уже не смѣются.
-- Да это пустяки, игрушки,-- говоритъ Тартаренъ.-- А вотъ я вамъ покажу...
Ему уже мало тира; онъ осматривается, ищетъ во что бы выстрѣлить помимо мишени, и толпа въ ужасѣ сторонится отъ необыкновеннаго альпиниста, коренастаго и страшнаго, съ карабиномъ въ рукѣ предлагающаго старому королевскому гвардейцу разбить пулей въ пятидесяти шагахъ трубку въ его зубахъ. Старикъ, внѣ себя отъ страха, спасается бѣгствомъ и исчезаетъ въ толпѣ. Но карабинъ заряженъ и Тартарену во что бы то ни стало надо куда-нибудь всадить пули.
-- Э, тряхнемъ стариной... по-тарасконски...-- и старый охотникъ по фуражкамъ изъ всей силы своихъ двойныхъ мускуловъ бросаетъ вверхъ свой головной уборъ и прострѣливаетъ его на лету.
-- Браво! -- говоритъ молодая дѣвушка и продѣваетъ въ отверстіе, сдѣланное пулей, букетъ альпійскихъ цвѣтовъ, только что ласкавшій ея пухленькую щечку.
Тартаренъ усаживается въ экипажъ съ этимъ милымъ трофеемъ на головѣ. Звучитъ почтовый рожокъ, поѣздъ трогается съ мѣста и во всю прыть несется по бріендскому спуску, по чудной дорогѣ, пробитой въ скалѣ въ видѣ карниза и отдѣленной парапетомъ отъ пропасти въ тысячу футовъ глубиной. Но Тартаренъ уже забылъ объ опасности, онъ не видитъ и пейзажа Мейрингенской долины съ ея блестящими водами прямолинейной рѣки и озера, со множествомъ селеній, убѣгающихъ вдаль, гдѣ высятся и синѣютъ горы, гдѣ ледники сливаются порою въ общихъ тонахъ съ облаками... Онъ не замѣчаеть, какъ на поворотахъ дороги одни виды смѣняются другими, точно быстро передвигаемыя декораціи. Пригрѣтый нѣжнымъ чувствомъ, герой любуется сидящею противъ него хорошенькою дѣвушкой и раздумываетъ, что слава не можетъ дать человѣку полнаго счастья, что грустно доживать свой вѣкъ въ одинокомъ величіи и что вотъ это милое созданіе, перенесенное въ садикъ тарасконца, оживило бы его однообразіе, скрасило бы его лучше знаменитаго боабаба (arbor gigantea), сидящаго въ горшкѣ...