Гретель осторожно отворила дверь и, не решаясь взглянуть ни на кого, неслышно подошла к матери.
В комнате стояла глубокая тишина. Девочка могла слышать дыхание старика доктора; ей казалось, что она даже слышит, как искры падают на золу в очаге. Рука матери была холодна, но щеки ее горели, а глаза блестели, и в них выражалась мучительная тревога.
Больной чуть-чуть пошевелился, и все, бывшие в комнате, вздрогнули. Доктор Бёкман наклонился над ним и пристально взглянул на него.
Рафф снова пошевелился и, подняв руку, приложил ее ко лбу. Он ощупал повязку, как бы удивляясь, почему она очутилась у него на голове, и открыл глаза.
-- Смелее! Смелее! -- проговорил он голосом, который показался Гретель совсем незнакомым. -- Передвиньте этот мат повыше, братцы!.. А теперь давайте глины... Вода быстро поднимается, и мы должны...
Метта бросилась к постели, схватила мужа за руки и нагнулась к нему.
-- О, Рафф! Рафф! -- воскликнула она. -- Поговори со мной!
-- Это ты, Метта? -- слабо сказал он. -- Я спал... я, кажется, упал и расшибся... А где же маленький Ганс?
-- Я здесь, отец! -- крикнул Ганс, совсем обезумев от радости.
Он хотел броситься к постели, но доктор удержал мальчика.
-- Он узнал нас! -- воскликнула Метта. -- О Боже, он узнал нас... Гретель, Гретель! Иди сюда, к отцу!..
-- Тише! Тише! -- повелительно сказал доктор. -- Отойдите от постели!
Ганс и Метта и плакали, и смеялись, глядя на пришедшего в сознание Раффа; Гретель молча смотрела на всех сияющими от радости глазами.
-- А малютка спит, Метта? -- спросил больной.
-- Малютка! -- повторила Метта. -- Это он говорит про тебя, Гретель! А Ганса он называет "маленький Ганс"! Он спал в течение десяти лет; он не знает ничего, что было в это время!.. О, мингер, вы спасли нас всех!.. Дети, благодарите же доктора!..
Метта не помнила себя от счастья. Бёкман не ответил ничего, но поднял руку и показал на небо. Она поняла его; поняли и дети. Они все опустились на колени около постели и стали горячо молиться.
-- Почему вы молились? -- прошептал больной, когда они поднялись с колен. -- Разве сегодня праздник?
-- Почему вы молились? Разве сегодня праздник?..
Никакого праздника не было, но Метта кивнула головой: она не могла говорить.
-- Так нужно прочитать главу из Библии, -- медленно, с трудом проговорил Рафф. -- Но я очень слаб. Может быть, священник прочитает нам.
Гретель сняла с резной полки большую Библию, а доктор, которого больной принял за священника, передал ее своему ассистенту.
-- Читайте, -- шепнул он ему. -- Нужно, чтобы жена и дети помолчали и не беспокоили больного: волнение может быть смертельно для него.
Когда ассистент дочитал главу, Метта сделала знак, чтобы не шумели: ее муж заснул.
-- Ну, матушка, -- вполголоса сказал доктор, вынимая толстые шерстяные перчатки, -- предупреждаю вас, что пациента нельзя тревожить: ему необходим полный покой. Да, это замечательный случай. Завтра я заеду к вам опять. Сегодня больной не должен ничего есть.
Он поклонился и торопливо вышел из комнаты в сопровождении своего ассистента. Карета его была недалеко; кучер почти все время тихо ездил взад и вперед по берегу канала.
Ганс тоже вышел из дому и последовал за доктором. Лицо мальчика горело, и он весь дрожал от волнения.
-- Да благословит вас Бог, мингер! -- сказал он. -- Я не могу отблагодарить вас ничем, но если...
-- Нет, можешь, -- резко перебил его доктор. -- Для этого стоит только быть поблагоразумнее других, когда твой отец проснется. Вся эта болтовня и хныканье могут свести в гроб не только опасно больного, но и вполне здорового человека. Если ты хочешь, чтобы твой отец выздоровел, постарайся, чтобы его не беспокоили.
Сказав это, доктор сел в карету и уехал, не дожидаясь ответа Ганса, который довольно долго растерянно смотрел ему вслед.
* * *
Гильде сделали строгий выговор за то, что она опоздала в школу и плохо отвечала уроки.
Она оставалась около домика Бринкеров до тех пор, пока не услышала смеха Метты и голоса Ганса, воскликнувшего: "Я здесь, отец!" Что же удивительного, что она опоздала и перезабыла все латинские слова? Голова ее была занята совсем не тем, и она то и дело твердила про себя: "Ах, как я рада, как я рада!"
Идя в школу, Гильда была так возбуждена, что, увидев кучера доктора Бёкмана, не могла удержаться, чтобы не сказать ему несколько слов. Теперь доктор уже скоро придет, так как операция кончилась. Она, кажется, была очень удачной, и к больному вернулось сознание. Да, Гильда уверена в этом: она слышала, как засмеялась его жена. А сам больной говорил с ней и с детьми как человек вполне разумный. Объявив кучеру эту приятную новость, Гильда побежала в школу.
К концу дня весть о выздоровлении Бринкера разошлась по всей округе. Уверяли, что доктор Бёкман заставил идиота принять огромную дозу какого-то лекарства, темного, как коврижка. Потребовалось шесть человек, чтобы держать больного, когда ему вливали в рот это снадобье. И как только идиот проглотил его, он заговорил необыкновенно умно, как какой-нибудь законник. Жена его засмеялась, и с ней сделалась истерика, а Ганс закричал: "Я здесь, отец! Взгляни на своего любимого сына!" Потом из дому вышел бледный как смерть доктор и уехал в своей карете.
* * *
Как мирно и уютно было в домике Бринкеров, когда доктор Бёкман вошел к ним на другой день! Какая атмосфера счастья охватила его, когда он отворил дверь! Метта вязала чулок, сидя у постели мужа; Рафф спокойно спал, а Гретель месила тесто.
Доктор оставался недолго. Он задал несколько вопросов, остался, по-видимому, очень доволен полученными ответами и, пощупав у Раффа пульс, сказал:
-- Больной слаб. Нужно поддержать его силы. Ему нельзя есть много, но вы должны давать ему хорошую, питательную еду.
-- У нас есть черный хлеб и похлебка, мингер, -- весело ответила Метта. -- Это здоровая еда, и он привык к ней.
-- Нет-нет, вы не должны давать ему ничего подобного, -- нахмурившись, сказал доктор. -- Ему нужен бульон, белый хлеб и хорошее вино. Кроме того, ему холодно. Накройте его чем-нибудь теплым, но легким. Где ваш сын?
-- Ганс ушел в Брук искать работы, мингер. Он скоро вернется. Не угодно ли вам присесть?
Но Бёкман не захотел присесть. Может быть, ему показался не особенно соблазнительным грубый деревянный стул, который пододвинула ему Метта, а может быть, его испугало выражение безнадежного отчаяния, вдруг появившееся на ее лице. Во всяком случае, чудак доктор тревожно огляделся по сторонам, пробормотал что-то насчет того, что ему нужно спешить, кивнул головой и исчез прежде, чем Метта успела прийти в себя.
Странно, что посещение Бёкмана, благодетеля всей семьи, оставило после себя не радостное, а тяжелое впечатление. Гретель нахмурилась, не поднимая глаз, стала изо всей силы месить тесто, а Метта подошла к постели мужа и горько заплакала. В эту минуту вошел Ганс.
-- Что это значит, мама? -- тревожно прошептал он. -- Что случилось? Разве отцу хуже?
Метта обернулась и с отчаянием взглянула на него.
-- Да... Он умрет... умрет с голоду. Так сказал доктор.
Ганс побледнел.
-- Я не понимаю тебя, мама. Что же мешает нам накормить его?.. Гретель, дай мне похлебку!
-- Нет, нет, это убьет его! -- возразила Метта. -- Наша пища слишком тяжела для него. О, Ганс, отец умрет... он умрет от такой еды!.. Ему нужен бульон и белый хлеб, и хорошее вино, и теплое одеяло... Ах, что же нам делать, что делать? Ведь в доме нет ни гроша!
Она заломила руки и зарыдала. Гретель тоже заплакала, и слезы ее закапали прямо в ржаное тесто.
-- Доктор сказал, что это необходимо отцу? -- спросил Ганс.
-- Да, сказал.
-- Так я достану все, что нужно. Не плачь, мама! Сегодня же вечером я принесу мяса и вина. А одеяло возьми с моей постели: мне достаточно и одной соломы.
-- Твое одеяло не годится, Ганс. Хоть оно и не велико, но очень тяжелое. Доктор велел накрыть его чем-нибудь теплым, но легким. И как на грех у нас вышел весь торф! Я не могла уберечь его от отца. Он бросал его в печку, как только я отходила от него и принималась за какое-нибудь дело.
-- Не беспокойся, мама, -- сказал Ганс. -- Если понадобится, мы срубим нашу иву и сожжем ее. А сегодня вечером я принесу что-нибудь для отца. В Бруке нет никакой работы, но она, наверное, найдется в Амстердаме. Не плачь и не приходи в отчаяние, -- ведь самое худшее уже прошло. Теперь, когда отец пришел в себя, нам легко вынести все.
-- Да, это правда, -- согласилась Метта, вытирая глаза.
-- Конечно, так. Посмотри, как спокойно он спит! Неужели ты думаешь, что Бог, только что возвратив его нам, позволит ему умереть с голоду? Нет, это невозможно! Я достану все, что нужно отцу, наверняка достану... Ну, до свидания, мама, и, пожалуйста, не волнуйся!
Ганс поцеловал мать и, схватив коньки, поспешно вышел из дому.
Бедный Ганс! Утром ему не удалось найти никакой работы, а когда он вернулся домой, его уже ждало там новое горе. Несмотря на это, он бодро шел вперед, решившись во что бы то ни стало уладить дело.
Никогда еще не доходили Бринкеры до такой крайней нужды, как теперь. У них вышел почти весь торф, а Гретель месила хлеб из последней муки. Со времени операции им было не до того, чтобы думать о своем тяжелом положении. Метта, вполне уверенная, что ей самой и детям нетрудно будет заработать денег, когда придет нужда, вся отдалась радости от чудесного выздоровления мужа. Она даже не предупредила Ганса, что от нескольких серебряных монет, хранившихся в старой перчатке, не осталось почти ничего.
А Ганс, идя к каналу, упрекал себя, что не окликнул доктора, когда шел домой. Он видел, как тот сел в карету и быстро поехал по направлению к Амстердаму.
"Может быть, тут вышло какое-нибудь недоразумение, -- думал Ганс. -- Ведь доктор знает, что мы не в состоянии покупать мяса и вина. А между тем отец, действительно, слаб, очень слаб. Я должен найти работу. И она нашлась бы, если бы мингер ван Гольп вернулся из Роттердама... А Петер ван Гольп? Ведь он говорил мне, чтобы я обращался к нему, если нам что-нибудь понадобится. Да, нужно прежде всего идти к нему... Ах, если бы теперь было лето!"
Ганс дошел до канала и, надев коньки, побежал в ту сторону, где стоял дом мингера ван Гольпа.
-- Если бы я даже нашел работу, то все-таки не мог бы купить сегодня еды для отца, -- пробормотал он. -- Остается только одно: обратиться, как я обещал, к Петеру ван Гольпу. Немножко мяса и вина -- это такие пустяки для него. А когда я принесу еды для отца, мне можно будет отправиться в Амстердам и заработать денег на завтрашний день.
Вдруг ему пришла в голову новая мысль, от которой сердце его сжалось, а щеки вспыхнули от стыда.
"Значит, мне придется просить милостыню, -- подумал он. -- Ни один из Бринкеров никогда не был нищим. Неужели я начну первый? И бедный отец, только что вернувшийся к жизни, узнает, что его семья жила подачками, -- отец, такой гордый, такой независимый! Нет, во сто раз лучше продать часы! Можно даже не продавать, а заложить их в Амстердаме. Тут нет ничего позорного. А потом, когда я заработаю денег, я выкуплю их. Я даже могу переговорить относительно этого с отцом".
Эта последняя мысль привела его в восторг. Да, теперь он может поговорить с отцом, так как к тому вернулся рассудок.
"Сон подкрепит его, -- думал Ганс, -- а когда он проснется, я объясню ему все. И, может быть, он скажет, что нисколько не дорожит часами и позволит продать их".
-- Ура! -- весело воскликнул он и, повернувшись, понесся, как стрела, назад.
Через несколько минут Ганс был уже на берегу канала и, сняв коньки, побежал домой.
Мать бросилась ему навстречу.
-- О, Ганс! -- воскликнула она, глядя на него сияющими от радости глазами. -- У нас была юфрау со своей горничной. Она принесла нам всего: мяса, студня, белого хлеба и вина -- полную корзину! А доктор Бёкман прислал из города слугу тоже с вином и с великолепной постелью и теплым одеялом для отца! Теперь он выздоровеет... Наверняка выздоровеет! Да благословит их Бог.
-- Да благословит их Бог! -- повторил Ганс, и первый раз в этот день слезы навернулись у него на глаза.