Они катились во весь опор, как вдруг услышали грохот нагонявшего их амстердамского поезда.
-- Эй! -- крикнул Людвиг, бросив взгляд на железнодорожное полотно. -- Кто обгонит паровоз? Ну-ка, давайте наперегонки!
Паровоз свистнул, должно быть возмущенный такой наглостью. Мальчики тоже свистнули... и пустились во всю прыть.
Секунду ребята мчались впереди, во весь голос крича "ура", -- только секунду, но и это уже было кое-что. Успокоившись, они продолжали путь, не торопясь и позволяя себе разговаривать и шалить. Иногда они останавливались поболтать со сторожами, стоявшими на определенном расстоянии друг от друга по всему каналу. Зимой эти сторожа очищают лед от мусора и вообще от всего, что мешает движению. После метели они сметают со льда снежный пушистый покров, прежде чем он станет твердым и красивым, как мрамор, но очень неудобным для конькобежцев.
Порой мальчики настолько забывались, что шныряли между вмерзшими в лед судами, стоявшими где-нибудь в затоне. Но бдительные сторожа быстро выслеживали ребят и, ворча, приказывали им убираться прочь.
Канал, по которому мчался наш отряд, тянулся, прямой, как стрела, и таким же прямым был длинный ряд голых, тощих ив, растущих на берегу. На той стороне, высоко над окрестными полями, шла колесная дорога, проложенная на огромной плотине, которую построили, чтобы не дать разливаться Хаарлемскому озеру. Гладкий, как стекло, канал терялся вдали, и линии его берегов сходились в одной точке. По льду катилось множество конькобежцев, буеров с коричневыми парусами, кресел на полозьях и затейливых, легких, как пробки, маленьких санок, управляемых палкой с зубцом на конце. Бен был в восторге от всего, что видел.
Людвиг ван Хольп думал о том, как странно, что Бен, хоть и англичанин, знает о Голландии так много. Судя по словам Ламберта, Бен знал о ней больше, чем сами ее уроженцы. Это не очень нравилось юному голландцу, но вдруг ему вспомнилось нечто, способное, по его мнению, ошеломить "Шона Пуля". Он подкатил к Ламберту и с торжествующим видом крикнул:
-- Расскажи-ка ему о тюльпанах!
Бен уловил слово "тульпен".
-- Да-да, -- горячо подхватил он по-английски, -- тюльпаномания... Ты про нее говоришь? Я не раз о ней слышал, но знаю обо всем этом очень мало. Больше всего увлекались тюльпанами в Амстердаме, ведь да?
Людвиг досадливо крякнул. Слова Бена он понимал с трудом, но по его лицу безошибочно догадался, что тот знает и о тюльпанах. К счастью, Ламберт и не подозревал об огорчении своего юного соотечественника. Он ответил:
-- Да, больше всего здесь и в Хаарлеме. Но этой страстью заразилась вся Голландия, да и Англия тоже, коли на то пошло.
-- Вряд ли Англия, -- сказал Бен, -- но не знаю наверное, так как в те времена меня там не было.
-- Ха-ха-ха! Это верно, если только тебе не стукнуло двухсот лет. Так вот, брат, ни до, ни после не было такого безумия. Люди тогда сходили с ума по тюльпановым луковицам и ценили их на вес золота.
-- Как? За луковицы давали столько золота, сколько весит человек? -- перебил его Бен, так широко раскрыв глаза от удивления, что Людвиг чуть не подпрыгнул.
-- Да нет! Давали столько золота, сколько весила луковица. Первый тюльпан привезли сюда из Константинополя около 1560 года. Он вызвал такое восхищение, что амстердамские богачи послали в Турцию за другими тюльпанами. С тех пор ими начали безумно увлекаться, и это продолжалось много лет. Тюльпаны стоили от тысячи до четырех тысяч флоринов за штуку, а одна луковица, "Семпер Аугустус", была продана за пять с половиной тысяч.
-- Это больше четырехсот гиней на наши деньги, -- вставил Бен.
-- Да, и я знаю это наверное -- вычитал позавчера в книге Бекмана, переведенной на голландский язык. Да, брат, вот это здорово! Все и каждый спекулировали на тюльпанах -- даже матросы с баржей, тряпичницы и трубочисты. Богатейшие купцы не стыдились предаваться этой страсти. Люди покупали и перепродавали луковицы, даже не видя их, однако наживали чудовищные прибыли. Это превратилось в своего рода азартную игру. Одни богатели в два -- три дня, другие теряли все, что имели. Земли, дома, скот и даже одежду отдавали за тюльпаны, когда у людей не было наличных денег. Дамы продавали свои драгоценности и украшения, чтобы участвовать в этой игре. Все только о ней и думали. Наконец вмешались Генеральные штаты. Люди начали понимать, какие глупости они делают, и цены на тюльпаны пошли вниз. Уже нельзя было получить долги, оставшиеся от сделок с тюльпанами. Кредиторы обращались в суд, а суд отказывал им, объясняя, что долги, сделанные во время азартной игры, можно не платить. Ну и время тогда настало! Тысячи богатых спекулянтов за один час превратились в нищих. Как выразился старик Бекман: "Наконец-то луковица лопнула, как мыльный пузырь".
-- Да, и немалый это был пузырь, -- сказал Бен, слушавший с величайшим интересом. -- Кстати, ты знаешь, что слово "тюльпан" происходит от турецкого слова "тюрбан"?
-- Что-то не помню, -- ответил Ламберт. -- Но это очень любопытно. Представь себе лужайку, а на ней толпу турок, сидящих на корточках в своих пышных головных уборах -- тюрбанах... Настоящая тюльпановая клумба! Ха-ха-ха! Очень любопытно!
"Ну вот, -- мысленно проворчал Людвиг, -- он рассказал Ламберту что-то интересное о тюльпанах. Так я и знал! "
-- Надо сказать, -- продолжал Ламберт, -- что тюльпановая клумба очень напоминает толпу людей, особенно когда цветы кивают и покачивают головками на ветру. Ты когда-нибудь замечал это?
-- Нет, не замечал. Но меня удивляет, ван Моунен, что вы, голландцы, и до сих пор страстно любите эти цветы.
-- Еще бы! Без них не обходится ни один сад. По-моему, это самые красивые цветы на свете. У моего дяди в саду при его летнем домике на той стороне Амстердама есть великолепная клумба с тюльпанами самых лучших сортов.
-- Я думал, твой дядя живет в городе.
-- Ну да, но его летний домик, иначе говоря -- павильон, стоит в нескольких милях от города. А другой домик он выстроил на берегу реки. Мы прошли мимо него, когда входили в город. В Амстердаме у каждого есть где-нибудь такой павильон, если позволяют средства.
-- И в них живут, в этих павильонах? -- спросил Бен.
-- Что ты! Конечно, нет! Это маленькие строения, и годятся они только на то, чтобы летом проводить в них несколько часов после обеда. На южном берегу Хаарлемского озера есть очень красивые летние домики. Теперь, когда озеро начали осушать, чтобы превратить его дно в пахотную землю, вся их прелесть пропадет. Кстати, мы сегодня прошли мимо нескольких таких домиков с красными крышами. Ты, вероятно, заметил их. Помнишь -- мостики, пруды, садики и надписи над входными дверьми?
Бен кивнул.
-- Сейчас у них не особенно красивый вид, -- продолжал Ламберт, -- но летом они просто очаровательны. Как только на ивах появляются молодые побеги, дядя каждый день после обеда отправляется в свой летний домик. Там он дремлет и курит; тетя вяжет, поставив ноги на грелку, какая бы ни была жара; моя двоюродная сестра Рика и другие девочки из окна удят в озере рыбу или болтают со своими друзьями, когда те проезжают мимо на лодках, а малыши возятся поблизости или торчат на мостиках, переброшенных через канаву. Потом все пьют кофе с пирожными, а на столе стоит огромный букет водяных лилий. Там чудесно! Но, между нами, хоть и я родился здесь, я никогда не привыкну к запаху стоячей воды, а ею пахнет чуть не во всех загородных усадьбах. Почти все домики, которые ты видел, построены близ канав. Я, должно быть, потому так остро ощущаю этот запах, что долго жил в Англии.
-- Может, и я почувствую его, -- сказал Бен, -- если наступит оттепель. К счастью для меня, ранняя зима покрыла льдом эти ароматные воды... и я ей очень благодарен. Без этого чудесного катанья на коньках Голландия понравилась бы мне гораздо меньше, чем она нравится сейчас.
-- Как сильно ты отличаешься от Поотов! -- воскликнул Ламберт, задумчиво вслушиваясь в слова Бена. -- А ведь вы двоюродные братья... Мне это непонятно.
-- Мы действительно двоюродные, или, скорее, всегда считали себя двоюродными, но на самом деле родство между нами не очень близкое. Наши бабушки были сводными сестрами. В нашей семье все -- англичане; в его -- голландцы. Наш прадедушка Поот, видишь ли, был женат два раза, и я -- потомок его жены -- англичанки. Однако я люблю Якоба больше, чем добрую половину своих родственников-англичан, вместе взятых. Он самый искренний, самый добродушный мальчик из всех, кого я знаю. Как ни странно это тебе покажется, но мой отец случайно познакомился с отцом Якоба во время деловой поездки в Роттердам. Они вскоре разговорились о своем родстве -- по-французски, кстати сказать -- и с тех пор переписываются на этом языке. Странные вещи случаются в жизни! Некоторые привычки тети Поот очень удивили бы мою сестру Дженни. Тетя -- настоящая дама, но она так не похожа на мою мать... Да и дом у них, и обстановка, и образ жизни -- все совсем не такое, как у нас.
-- Конечно, -- самодовольно согласился Ламберт, как бы желая сказать, что вряд ли можно где-нибудь, кроме Голландии, встретить такое совершенство во всем. -- Но зато у тебя найдется много о чем порассказать Дженни, когда ты вернешься домой.
-- Еще бы! И, уж во всяком случае, я скажу, что если чистоплотность, как полагают голландцы, почти равна набожности, то Бруку вечное спасение обеспечено. Я в жизни не видывал более опрятного места. Взять хотя бы мою тетю Поот: при всем своем богатстве она чуть ли не беспрерывно чистит что-нибудь, и у дома ее такой вид, словно он весь покрыт лаком. Вчера я писал матери, что вижу, как мой двойник неотступно ходит со мной, нога к ноге, в натертом полу столовой.
-- Твой двойник? Я не понимаю этого слова. Что ты хочешь сказать?
-- Ну, мое отражение, мой облик. Бен Добс номер два.
-- Ах, так? Понимаю! -воскликнул ван Моунен. -- А бывал ты когда-нибудь в парадной гостиной своей тети Поот?
Бен рассмеялся:
-- Только раз -- в день моего приезда. Якоб говорит, что мне не удастся войти в нее снова до свадьбы его сестры Кеноу, а свадьба будет через неделю после рождества. Отец позволил мне прогостить здесь до тех пор, чтобы участвовать в торжественном событии. Каждую субботу тетя Поот со своей толстухой Катье отправляется в гостиную и ну мести, скрести, натирать! Потом в комнате опускают занавески и запирают ее до следующей субботы. За всю неделю ни одна душа не входит туда, но тем не менее там все равно нужно делать уборку -- "схоонмакен", -- как выражается тетя.
-- Что же тут особенного? В Бруке так убирают все гостиные, -- сказал Ламберт. -- А как тебе нравятся движущиеся фигуры в саду тетиных соседей?
-- Ничего себе. Когда летом лебеди плавают по пруду, они, наверное, кажутся совсем живыми. Но китайский мандарин, что кивает головой в углу под каштанами, просто нелепый... Он годится только на то, чтобы смешить ребятишек. А потом, эти прямые садовые дорожки и деревья, сплошь подстриженные и раскрашенные! Прости, ван Моунен, но я никогда не научусь восхищаться голландским вкусом.
-- На это нужно время, -- снисходительно согласился ван Моунен, -- но в конце концов ты обязательно оценишь его. Я многим восхищался в Англии, -- и, надеюсь, меня отпустят туда вместе с тобой, учиться в Оксфорде, -- но, в общем, Голландию я люблю больше.
-- Ну разумеется! -- сказал Бен тоном горячего одобрения. -- Ты не был бы хорошим голландцем, если бы не любил ее. Что еще можно любить так горячо, как свою родину? Странно, однако, питать столь теплые чувства к столь холодной стране. Если бы мы не двигались без передышки, мы бы совсем замерзли.
Ламберт рассмеялся:
-- У тебя английская кровь, Бенджамин! А вот мне вовсе не холодно. Посмотри на конькобежцев здесь, на канале: все румяные, как розы, и довольные, как лорды... Эй, славный капитан ван Хольп, -- крикнул Ламберт по-голландски, -- как думаешь, не зайти ли нам на ту ферму погреть ноги?
-- А кто замерз? -- спросил Питер оборачиваясь.
-- Бенджамин Добс.
-- Согреем Бенджамина Добса!
И отряд остановился.