«Тайна Зинг-Зинг.[1] Экстренная телеграмма: Зинг-Зинг, 16 июня, 6 часов утра. Трижды на электрическом стуле! Ток трижды переставал действовать! В третий раз машина сломалась. Преступник невредим»…
Нью-йоркские газетчики пронзительно выкрикивали отдельные заголовки сенсационного известия прямо в уши тысячам людей, которые в восьмом часу июньского утра потоком выливались из переполненных пароходов и отверстий подземных железных дорог, спеша на место службы. Почти каждый из тысячеголовой толпы брался за карман, чтобы за пятицентовик приобрести еще влажный листок и на улице или в лифте пробежать необыкновенное сообщение.
Лишь немногие из этой городской толпы имели понятие о том, что в этот день, в шесть часов утра, была назначена электрическая казнь в исправительном доме штата Нью-Йорк. Подобные казни интересовали нью-йоркскую публику только в тех случаях, когда знаменитые адвокаты в течение месяцев боролись за жизнь осужденных или когда с казнью что-нибудь обстояло неладно. Иногда преступник долгое время должен был подвергаться действию тока, прежде чем он, наконец, бывал подготовлен для скальпеля. Иные, уже под самым ножом, просыпались с тяжелым хрипением.
Но янки никогда не поднимали слишком много шума по поводу таких обстоятельств; ни в то время, когда страна управлялась президентами, заново выбиравшимися каждые четыре года, ни тем менее теперь, под железным кулаком президента-диктатора Цируса Стонарда.
Прежде чем последние экземпляры только что появившегося сообщения нашли своих покупателей, новая толпа мальчишек-газетчиков, со следующим выпуском утренних газет устремилась вдоль по Бродвею.
«Загадка Зинг-Зинг! Зинг-Зинг, шесть часов двадцать пять минут. Электрическая станция Зинг-Зинг разрушена. Осужденного зовут Логг Сар. Происхождение неизвестно. Не американец! Приговорен к смерти за попытку взорвать шлюз в Панамском канале.»
«Зинг-Зинг, шесть часов пятьдесят минут. Свидетель в качестве соучастника! По всем вероятиям преступник бежал при помощи одного из двенадцати свидетелей, присутствовавших при казни.»
«Зинг-Зинг, семь часов. Последние известия из Зинг-Зинг! Бегство в автомобиле! Невероятное происшествие! Очевидцами установлено, что преступник, выделявшийся благодаря своей одежде, в сопровождении свидетеля Вильямса сел в стоявший у ворот автомобиль. Они умчались с бешеной быстротой. Следы утеряны. Тюремная администрация и полиция беспомощны.»
На углу Бродвея, там, где вздымается Флат Айрон, круто остановился автомобиль. Сидевший в нем вырвал из рук мальчишки-газетчика второй экстренный выпуск и пробежал его в то время, как автомобиль продолжал путь к главному полицейскому управлению. Нервная судорога пробежала по лицу читавшего. Это был человек неопределенного возраста, один из тех, о которых нельзя сказать, сорок ему лет или шестьдесят.
Перед зданием главного полицейского управления автомобиль остановился. Сидевший выскочил еще на ходу и поспешил по тротуару к входным воротам.
Войдя в ворота, он быстро прошел разветвляющиеся коридоры, пока у двустворчатой двери ему не преградил путь полисмен, типичный шестифутовый ирландец с резиновой дубиной и в войлочной каске.
— Алло, сэр! Куда?
Недовольное ворчание был ответом спешившего.
— Стоп, сэр!
Гигант стал на его пути, недвусмысленным образом подняв дубину.
Посетитель выхватил из кармана карточку и передал ее служащему.
— Немедленно к шефу!
Сверкающий взгляд еще больше, чем властно сказанные слова, заставил полисмена очень вежливо открыть дверь и провести посетителя в похожую на зал приемную.
«Эдуард Ф. Глоссин, доктор медицины», значилось на карточке.
— Чем могу служить вам, господин доктор?
— Есть у вас сообщения из Зинг-Зинг?
— Только то, о чем сообщают газеты.
— Сделайте все возможное, чтобы захватить бежавшего. Если полицейских аэропланов недостаточно, реквизируйте военные. Ведь вы имеете право произвести реквизицию?
— Конечно, доктор.
— Беглецы должны быть схвачены до наступления темноты. Государственные интересы требуют этого. Вы за это отвечаете.
— Я делаю, что могу.
Начальник полиции был задет непривычно грубым тоном посетителя и это чувствовалось в его ответе.
Доктор Глоссин наморщил лоб.
— Надо надеяться, что ваше «могу» соответствует нашим ожиданиям. Велите телефонировать в Зинг-Зинг. Профессор Куртис должен явиться сюда, и в моем присутствии сообщить вам о том, что произошло.
Начальник полиции взялся за аппарат.
— Когда Куртис может быть здесь?
— Через четверть часа.
Доктор Глоссин провел рукой по высокому лбу и гладко зачесанным назад пышным темным волосам, едва тронутым седыми нитями.
— Я хотел бы остаться один до тех пор. Могу я…
— Конечно, доктор. Прошу вас…
Начальник полиции открыл дверь в маленький кабинет и впустил туда доктора Глоссина.
— Благодарю… Да, чтобы не забыть! Двести тысяч награды тому, кто вернет беглецов живыми или мертвыми!
— Двести тысяч? — Мак Морланд изумленно отступил на шаг.
— Двести тысяч, господин начальник полиции! Объявления с указанием вознаграждения должны быть во всех городах.
— Разве мертвые снова встают?.. Сын Бурсфельда. В этом нет сомнений… кто спас его?.. Кто этот Вильямс? Отец?.. Только он обладает властью спасти его. Но это наверное не он… Замки Тоуэра крепче, чем замки Зинг-Зинга… Кто еще знает о таинственной власти? А, Яна… Она могла бы открыть это. Попытка должна быть сделана… Невозможно теперь отправиться в Трентон… Я должен ждать до вечера… Невыносимая мысль! Восемь часов неизвестности.
Говоривший вскочил и бросил взгляд на свой хронометр.
— Спокойствие, спокойствие! Еще десять минут в моем распоряжении.
Его мысли вернулись к прошлому. Картины былого, отделенного от него целым поколением, выпукло прошли перед его духовным взором… Большие железнодорожные постройки в Месопотамии в первое десятилетие после мировой войны. Маленький домик у отрогов горы… Белокурая женщина в белом платье с мальчиком на руках… Как давно, как бесконечно давно вызвал он Гергарта Бурсфельда, немецкого инженерного офицера из его курдского убежища и склонил его принять участие в работах по сооружению Месопотамских железных дорог.
Гергарт Бурсфельд охотно последовал зову. С ним прибыли его мальчик и белокурая жена, Рокайя Бурсфельд, красивая дочь курдского вождя и матери-черкешенки.
Началась счастливая жизнь. Она длилась до тех пор, пока Гергарт Бурсфельд не сделал своего великого опасного открытия. Пока Эдуард Глоссин, загоревшись любовью к белокурой женщине не предал друга и его изобретения английскому правительству… Гергарт Бурсфельд исчез за стенами Тоуэра. Его жена с трехлетним мальчиком бежали в горы, на северо-восток. Ее след затерялся. Эдуард Глоссин оказался обманутым обманщиком. Несколько тысяч фунтов заплатило ему английское правительство за тайну, ценность которой казалась ему неизмеримой…
Раздался звук электрического звонка. Доктор встал и, выпрямившись, направился в кабинет начальника полиции.
Коротко приветствовал он вновь прибывшего, профессора Куртиса из Зинг-Зинг и спросил:
— Как могло случиться, что машина отказалась действовать?
Заикаясь и нервничая, профессор сообщил:
— Для всех нас это совершенно непонятно. На половину шестого утра была назначена казнь убийцы Вудберна. Она сошла гладко. В сорок минут шестого преступник находился на секционном столе. Машину остановили и снова пустили в ход без пяти минут шесть. Ровно в шесть часов привели второго преступника и привязали его к стулу. Он был одет в предписанное законом одеяние с разрезом на правой штанине. Один из электродов приставили к бедру. В две минуты седьмого на голову ему опустили медный шлем. В комнате, где происходила казнь, стоял тюремный инспектор с двенадцатью предписанными законом свидетелями. Тюремный электротехник находился возле коммутационной доски, скрытой от глаз преступника. В три минуты седьмого он, по знаку шерифа, передвинул рубильник… Я хочу отметить, что это последнее упоминание времени из Зинг-Зинг. В три минуты седьмого все часы, с намагнетизированными железными частями, остановились. Дальнейшие указания времени в газетах даны нью-йоркским телеграфным агентством…
Доктор Глоссин нервно качал ногой. Профессор продолжал:
— В тот момент, когда электротехник направил ток на преступника, динамомашина, словно схваченная гигантской рукой, внезапно остановилась. Также мгновенно она остановила и связанную с ней паровую турбину. С чудовищной силой пар вырвался из котла по направлению к неподвижным лопастям. Машинист едва успел подскочить и закрыть пар.
Во время всего этого преступник спокойно сидел на стуле, и ток, видимо, не оказал на него никакого действия. Лишь позже мне вспомнилось своеобразное поведение осужденного. Казалось, он распростился с жизнью; но как только его ввели в комнату, где должна была совершиться казнь, легкая краска вернулась на его, до сих пор смертельно бледное, лицо. Когда машина отказалась служить в первый раз, я, кажется, уловил следы удовлетворенной улыбки, словно он ожидал этого изумительного для всех нас случая.
Когда машину второй раз пустили в ход, эта загадочная веселость усилилась. Он следил за нашей работой, словно это был только научный эксперимент.
В третий раз случилось несчастье. Машинисты довели турбину до высшей степени напряжения. Она делала три тысячи оборотов, и напряжение на пятьдесят процентов превышало предписанную высоту. Произошел толчок. Ось между динамо и турбиной сломалась. Колеса турбины разорвались под давлением страшной центробежной силы. Пар с невероятным шумом гнал обломки в конденсатор. Когда пар рассеялся, мы все почувствовали, что были на волосок от смерти.
Начальник полиции шепотом обменялся с доктором несколькими словами. Потом спросил профессора.
— Есть у вас научное объяснение этих событий?
— Нет, сударь. В лучшем случае мы можем лишь предполагать. Намагничивание часов указывает на то, что через помещение Зинг-Зинг пронесся электромагнетический вихрь неслыханной силы. Где-то извне должны были быть исключительной силы электромагнетические поля. Иначе нельзя было бы объяснить того обстоятельства, что даже отдельные спирали стальной пружины в часах магнетически совершенно спаяны вместе. Вероятно разразилась страшная электромагнетическая гроза. Но и об этом мы знаем не на много больше.
Доктор жестом прервал научные изыскания профессора.
— Каким образом преступник мог бежать?
— Когда взорвалась турбина в соседнем помещении, все присутствующие инстинктивно стали искать спасения. Часть бросилась наземь, часть спряталась за распределительный щит. Около двух минут раздавался ужасающий рев пара. Когда, наконец, пар остановили и наступило успокоение, заметили, что преступник исчез. Связывавшие его крепкие ремни из бычачьей кожи, были не развязаны, а перерезаны острым ножом. Бегство должно было быть выполнено с величайшей поспешностью в течение нескольких секунд. Лишь десять минут спустя заметили, что недостает также одного из свидетелей.
Доктор Глоссин вынул часы:
— К сожалению мне пора. До свидания! — В сопровождении шефа полиции он вышел.
— Примите все меры, которые найдете нужными. Не позже, чем через три часа я ожидаю сведений, каким образом ложный свидетель присутствовал при казни. Распорядитесь по телефону. Я отправляюсь в Вашингтон.
Звонок телефона в кабинете начальника полиции вызвал последнего туда. Доктор Глоссин невольно тоже вернулся в комнату.
— Может быть хорошие вести?
Начальник полиции взял трубку. Удивление и напряженность отразилась на его лице. Доктор Глоссин подошел ближе.
— Что такое?
— Исчез военный аэроплан! Р.Ф.С.I похищен с аэродрома.
— Дальше, дальше!
Доктор топнул ногой:
— Кто это сделал?
Мак Морланд снова обрел спокойствие. Коротко и скупо падали в трубку его приказания.
— Государственный секретарь уведомлен?.. Хорошо. Преследование будет вестись оттуда. Как выглядят злоумышленники? Есть какие-нибудь предположения?.. Как? что?.. Английские агенты? Это пустые слова или они имеют какое нибудь основание? Что вы говорите? Общее мнение… Слова! Копер и Ваткино будут руководить розысками.
— Богатое событиями утро! В течение немногих часов два случая, подобных которым еще не бывало за долгое время моей службы… Мнение о том, что в дело замешаны англичане, кажется мне не совсем необоснованным. Р.Ф.С.I — новейший тип быстролетного аэроплана. Лишь несколько недель тому назад посчастливилось, благодаря особым улучшениям, довести быстроту до 1000 километров в час. Р.Ф.С. — название усовершенствованного типа, а С.I — первый экземпляр этого типа. Я слышал, что он лишь три дня тому назад начал работать. Нужно еще долгое время, чтобы приготовить следующие экземпляры к пробному полету. Мысль, что английское правительство присвоило себе первый экземпляр, конечно, очень близка…
— Что вы хотите сказать?
Голос Глоссина выдавал его волнение.
Мак Морланд говорил медленно, словно нащупывая:
— Между похищением аэроплана и бегством этого Логг Сара есть связь. Что вы думаете, господин профессор?.
— Мне хочется признать это правильным. Совершенно невозможно при помощи обыкновенных средств похитить среди белого дня аэроплан, подобный Р.Ф.С.I с тщательно охраняемого аэродрома.
— Ваше мнение, господин доктор?
— Я… я слишком плохо уясняю положение вещей. Несмотря на это, господин начальник, вы хорошо сделаете, если немедленно войдете в сношения с военным министерством и примете необходимые меры в теснейшем контакте с ним. Доброго утра, господа.
— Оживленный день сегодня!
Мак Морланд выговорил эти слова с известным облегчением. Случай с аэропланом должен был отвлечь внимание правительства.
Профессор Куртис обеими руками взялся за голову.
— Второй случай еще таинственнее первого. Подумайте! Новейший, самый быстрый аэроплан армии. Он находится на аэродроме за тройным проволочным заграждением, заряженным током высокого напряжения. Строжайший контроль. Пятьсот человек нашей гвардии сторожат место. Я совершенно не понимаю, как это могло случиться.
— За что был приговорен к смерти этот Логг Сар? Мы, полиция, опять ничего не знаем. Наверное, это приговор Тайного Совета.
Профессор кивнул.
— В препроводительной бумаге было сказано: «Приговорен к смерти за государственную измену, выразившуюся в преступном покушении на шлюзы в Панамском канале». Подпись, как вы правильно предположили, принадлежала Тайному Совету.
— Я ничего не хочу сказать против этого учреждения. Оно выказало себя полезным в критические времена, когда государственный корабль грозил крушением. Но… люди остаются людьми, и мне кажется… я хотел бы сказать… т. е. я лучше не скажу…
Профессор Куртис засмеялся.
— Мы, люди науки, иммунны. Скажите попросту, что этот Логг Сар, вероятно, никогда в своей жизни не видал Панамских шлюзов, и что Тайный Совет по совершенно другим причинам посылает его к дьяволу.
Мак Морланд вздрогнул. Слова профессора являлись почти государственной изменой. Но спокойствие не покинуло Куртиса.
— Оставим преступника. Он уже давно за тридевять земель. Но мне пламенно хочется узнать что-либо более определенное о докторе Глоссине. Вы знаете, что поговаривают…
— Если бы я не был уверен, что могу положиться на вашу полнейшую скромность, я бы сохранил про себя то немногое, что знаю. Начать хотя бы с имени: у меня есть основания сомневаться, что оно принадлежало его родителям. Его настоящее имя, кроме него самого, знает быть может, только президент-диктатор. По бумагам он американец, но когда я впервые познакомился с ним, я определенно заметил в его говоре сильные отзвуки шотландского акцента.
— Когда и где это было? — спросил Куртис напряженно.
— Случай был не совсем благоприятен для доктора Глоссина, это было 20 лет тому назад во время первой японской войны. Я занимал пост в сыскной полиции в Сан-Франциско. Калифорния была наводнена японскими шпионами. Они задавали нам порядочно работы. Было ясно, что всеми их выступлениями руководят из одного места. Один из моих агентов привел ко мне доктора, арестованного при крайне отягчающих обстоятельствах. Но доказать ничего нельзя было. Будь у нас уже тогда Тайный Совет, дело, вероятно, приняло бы другой оборот. Тогда же не оставалось ничего иного, как отпустить его. Говорят… что во время вспыхнувшей после нашего поражения революции, он был предводителем красных. Доказать и здесь ничего нельзя было. Во всяком случае он был одним из первых, сменивших вехи. Когда Цирус Стонард, во главе собранного в западных штатах белого войска, кровавой рукой задушил революцию, доктор Глоссин был в числе его приближенных. Должно быть, он оказал тогда диктатору важные услуги, потому что его влияние с тех пор почти неограниченно.
Мак Морланд прервал свое сообщение, чтобы повернуться к телеграфному аппарату.
— А вот и дальнейшие сообщения относительно Р.Ф.С.I. Сообщение таково: «Р.Ф.С.I в семь часов утра был готов к отлету. Три монтера и один унтер-офицер находились на борту. Комендант с инженерами, которые должны были принять участие в полете, стоял вблизи. В две минуты восьмого аэроплан внезапно поднялся. Машины заработали. Он летел невысоко над расположенным вблизи аэродрома лесом. Приблизительно пять километров. На аэродроме решили, что машины пустили в ход слишком рано, и что монтеры снизят аэроплан за лесом. Автомобиль привез туда коменданта и инженеров. От аэроплана ни следа. Монтеры в состоянии тяжелого гипноза утверждают, что никогда не существовало аэроплана Р.Ф.С.I. В настоящее время они находятся под медицинским наблюдением».
— Это безумие! Что вы скажете по этому поводу?
— Вы правы, господин начальник! Это безумие! Но по счастию оно не касается Зинг-Зинга и поэтому хотя бы формально не имеет отношения ко мне. Делом армии будет заполучить обратно свой аэроплан. Лучше еще несколько слов о докторе Глоссине. Я уже много слышал о нем. Сегодня видел его впервые. Где он живет? Как? Что делает?
— Вы спрашиваете гораздо больше, чем я могу ответить. Здесь, в Нью-Йорке, у него скромно обставленный дом на 316 улице. Кроме того у него наверное есть укромные уголки во многих других местах…
— Он женат?
— Нет, хотя далеко не является противником женского пола. Мне приходилось кое-что слышать об этом… Что ж, предоставим ему его удовольствия, даже если они могут иногда показаться очень странными.
— Разве у него нет никаких страстей?
— Я знаю, что он собирает бриллианты, исключительно большие и красивые камни.
— Неплохо! Но это немного дорогое удовольствие. Разве он обладает такими большими средствами?
Мак Морланд пожал плечами.
— Я не могу судить об этом. Человек в его положении, с его влиянием может, конечно… дорогой профессор, я сказал уже гораздо больше, чем смел и желал. Предоставим доктору жить по его усмотрению. Самое лучшее иметь с ним как можно меньше дела. Так как вы здесь, сделайте, пожалуйста, краткое сообщение относительно Зинг-Зинг для моего протокола. Потом мы сможем вместе позавтракать.
Из синевы неба к Белому Дому в Вашингтоне направлялось серебристо-светящееся пятно; по мере приближения, оно вырисовалось в чеканную форму правительственного аэроплана и плавно снизилось на крыше здания.
Доктор Эдуард Глоссин, единственный пассажир, покинул машину.
В прихожей доктор встретил адъютанта диктатора и велел доложить о себе. В одно мгновение диктатор вышел из залы заседаний и остановился перед ним. После первых приветствий он позвал его в свой рабочий кабинет.
— Кто такой Логг Сар?
Доктор Глоссин почувствовал в этом вопросе неопределенную угрозу и отступил назад.
— Логг Сар это… Сильвестр Бурсфельд.
Глубокое изумление изобразилось на лице Стонарда.
— Бурсфельд… который сидел в плену в английском Тоуэре?
— Нет, его сын. Отца звали Гергартом.
— У меня хорошая память. Вы никогда не говорили мне о сыне Гергарта Бурсфельда. Почему?
— Я сам знаю об этом только три месяца.
— И я узнаю об этом только сегодня?
Цирус Стонард вплотную подошел к доктору. От его взгляда лицо последнего еще более побледнело.
— Объясните!
— Это было приблизительно три месяца назад… Я некоторое время жил в Трентоне, в доме некоей миссис Гарте, чтобы поработать в своей лаборатории над одним опытом. Однажды к миссис Гарте приходит молодой инженер, работающий в государственных предприятиях Трентона и расспрашивает о ее родстве. При этом выясняется, что ее покойный муж был сводным братом Гергарта Бурсфельда.
— Вы, как будто клоните к тому, что молодой инженер — сын Гергарта Бурсфельда. Почему назвался он Логг Сар?
— Бумаги его на это имя. Для него самого и для света возможно лишь предположение. У меня есть доказательство.
— Приведите мне его!
— Вы помните мой прежний рассказ об этом, господин президент, сегодня я знаю продолжение. После того, как Гергарт Бурсфельд совершил невольное путешествие в Англию, он навсегда исчез в Тоуэре. Его жена с маленьким мальчиком бежала в курдские горы. По дороге она присоединилась к каравану, который состоял из купцов, священников и прочего люда, отправлявшегося с караваном в Среднюю Азию. Молодая женщина не была создана для тягот долгого пути. Ее похоронили где-то между Багдадом и Кабулом. Тибетский лама, возвращавшийся в свой монастырь, позаботился об умиравшей. Ему она передала мальчика, открыла ему его имя…
— Нельзя ли скорее, господин доктор!
— Лама отвез мальчика в свой монастырь Панконг-Тцо и воспитал его по учению Будды. Когда мальчику исполнилось 14 лет, экспедиция шведских ученых посетила монастырь. Молодой европеец обратил на себя внимание, и один из членов экспедиции, этнолог Олаф Трувор, взял его с собою в Швецию, где воспитал его со своим сыном; и тот и другой стали инженерами.
Во время поездки по Рейну, предпринятой после окончания образования, Логг Сар знакомится с четой стариков, которым бросилось в глаза его изумительное сходство с Гергартом Бурсфельдом. Так же был поражен и я, увидев впервые Логг Сара. Мне казалось тогда, что я вижу Гергарта Бурсфельда, каким он был тридцать лет назад в Месопотамии. Старики обратили внимание Логг Сара на то, что в Трентоне живет сводный брат Гергарта Бурсфельда. Когда впоследствии Логг Сар нашел место на трентонских работах, он вспомнив о сообщении стариков, появился у мистрисс Гарте. Ее муж умер, но в доме оказался портрет Гергарта Бурсфельда. Сходство крайне убедительно.
Цирус Стонард пронизал взглядом разсказчика.
— Господин доктор, я хочу от вас доказательств, а не фантастики. Есть у вас какое нибудь действительное доказательство того, что Логг Сар одно лицо с Сильвестром Бурсфельдом?
Доктор Глоссин прибегнул к последнему средству.
— Цепь замыкается одним словом: Логг Сар.
— Что это должно обозначать?
— Логг Сар значит по-тибетски конец года. Последний день в году, день, посвященный христианской церковью Сильвестру. Умирающая мать попыталась объяснить ламе, что означает имя ее ребенка. Христианское имя позабылось. Осталось тибетское переименование, под которым вырос мальчик, в Панконг-Тцо.
— Это не доказательство для меня, господин доктор. Думаю, что и для вас тоже!
Доктор Глоссин подошел на шаг ближе к диктатору.
— Последнее доказательство! Он знает тайну своего отца, она дошла до него, он понял, что…
Тонкие крылья орлиного носа диктатора задрожали. Две перпендикулярные складки пролегли между его бровями, когда он закончил фразу доктора:
— …что он должен стать нашим или исчезнуть, подобно своему отцу…
— Первое, пожалуй, уже невозможно.
— После опыта в Зинг-Зинг… я думаю, что налицо имеются причины, позволяющие мне отнести его на ваш счет, господин доктор. Видите ли вы какой нибудь путь, которым можно достичь второго пункта?
Цирус Стонард кинул на доктора взгляд, заставивший последнего содрогнуться. Один жест диктатора, — и он сам уже будет вычеркнут из списка живых, быть может через несколько часов, найдет смерть на электрическом стуле в Зинг-Зинг.
Цирус Стонард опустил веки и спокойно продолжал:
— Как вы проникли в его тайну?
Доктор глубоко вздохнул и начал, заикаясь, рассказывать:
— Его лицо с первого дня стало мне ненавистно. Кроме того у меня была причина… находить неприятным его присутствие в доме Гарте…
— Так… дальше.
— Он попросил у меня разрешения пользоваться лабораторией в мое отсутствие. Я позволил ему это, но, уходя, позаботился о том, чтобы зажимы на доске были заряжены десятью тысячами вольт, в то время, как вольтметр показывал только сто вольт. Я вернулся, рассчитывая найти труп, и увидел его невредимым, выходящим из дому с улыбкой победителя, только что достигшего значительного успеха. Тогда я узнал, что Сильвестр Бурсфельд — настоящий сын своего отца. Он должен был знать, что я поставил ему эту западню. Я не смел больше показываться ему на глаза. Спустя три дня он исчез… Случайно, как это бывает всегда, экстренный суд, электрическая казнь… Я думал, что все счеты покончены. Что случилось дальше, вам известно, господин президент.
— Тщательно ли вы искали в его бумагах?
— В каждом уголке. Нет никаких указаний на его изобретение. Я три раза был в его квартире. Каждый клочок бумаги был перевернут и изучен.
— Вы сами искали… Предоставьте искать нашей полиции. Она, может быть, сделает это лучше… Теперь перейдем ко второму пункту нашей беседы. Кто захватил Р.Ф.С.I?
— Я сказал бы английские агенты, если бы я не…
— Если бы вы не…
— Если бы, после событий этого утра, я не должен был опасаться, что Сильвестр Бурсфельд один или с соучастниками летит на самом быстром нашем аэроплане в Швецию или Тибет.
— Один — ни в коем случае! Участники? Кто они?
— Я этого не знаю… до сих пор. Один из этих участников безусловно свидетель Вильямс, о третьем, управлявшем автомобилем, мы знаем только, что он смуглый…
— Можно предположить, что эти трое не будут расставаться. Троих легче найти, чем одного. Возьмите на помощь сыскную полицию и ищите. Найти их — в ваших собственных интересах… Ищите, господин доктор Глоссин!..
Доктор Глоссин в неуверенной позе стоял перед диктатором. Впервые применял он данные ему, безгранично-широкие полномочия для цели личной мести. Находившиеся в его руках бланки легко позволяли ему арестовать молодого инженера. До этих пор все было в порядке.
Но немедленно посадить заключенного на электрический стул не соответствовало государственным интересам. Таких людей Цирус Стонард согласно испытанной методе сохранял в надежных местах, стараясь проникнуть в их хитрость. Доктор Глоссин собрался с духом.
— Прошу вас отложить решение относительно войны или мира приблизительно на пять часов, пока я не вернусь сюда.
— Почему?
— Потому что я тогда с уверенностью смогу сказать, кто захватил аэроплан — Логг Сар со своими товарищами, или нет.
— Но если мне по другим причинам полезно, чтобы аэроплан захватили английские агенты? Время приспело. Это случайное обстоятельство могло бы оказаться удобным для меня.
— Заклинаю вашу светлость! Никаких окончательных решений, пока мы не увидим ясно…
— Чего?
— Где находится изобретение. Логг Сар в союзе с Англией… При таких обстоятельствах мы не можем отважиться на борьбу.
Диктатор отрицательно покачал головой.
— Сын не захочет вступить в союз с убийцами своего отца.
— Надеюсь. Но уверенность стоит большего, чем предположения. Через несколько часов я смогу приобрести эту уверенность. Если он не похитил Р.Ф.С.I, то он еще в Штатах, и мы имеем возможность схватить его. Пока он на свободе, мы должны опасаться его власти.
После двухминутного молчания Цирус Стонард сказал:
— Я ожидаю ваших сообщений в течении трех часов. Наша пресса пока прекратит выпады против Англии. Пытайтесь каким угодно путем захватить изобретателя. Избегайте столкновений с другими европейскими государствами. Мы не хотим доставлять противнику друзей.
Движением руки президент-диктатор отпустил доктора Глоссина.
На Джонсон Стрит в Трентоне стоял, скрытый деревьями, обвитый плющом, домик, в котором жила мистрисс Гарте со своей дочерью Яной.
Мистрисс Гарте была вдовой. Ее муж, инженер, трагически погиб на государственных работах.
Несколько дней спустя в Трентон явился нью-йоркский врач, доктор Глоссин. Руководствуясь научными интересами, он попросил более подробных сведений о последних часах усопшего. Очень участливо обходился он с обеими убитыми горем женщинами. Он предложил Яне Гарте на выгодных условиях снять лабораторию, устроенную в доме Фредериком Гарте. Сознавая неопределенность их материального положения, Яна без раздумья согласилась. Оправившись, мать охотно согласилась на сделку с доктором.
Положение изменилось, когда в этот маленький кружок вступил Логг Сар. По рассказам молодого человека, он был родственником обеих женщин. Но живое общение в настоящем заставило отступить на второй план старые воспоминания и запыленные родственные отношения. Мистер Логг Сар, или, как его здесь скоро стали называть, Сильвестр, стал желанным гостем в доме Гарте. Только доктор Глоссин казался недовольным этим. Правда, он всегда был вежлив и охотно разрешил Сильвестру пользоваться его лабораторией, но самое присутствие доктора стесняло и охлаждало.
Случилось так, что между обоими молодыми людьми из сознания родства выросла легкая симпатия, а из последней все более углубляющаяся сердечная привязанность.
Однажды он нашел Яну спящей в лаборатории на стуле. Несмотря на все усилия она проснулась лишь через четверть часа и отрицала, что спала. Сильвестру стало ясно, что доктор Глоссин пользуется Яной для каких-то гипнотических экспериментов. Он сохранил открытие про себя, но решил поговорит с доктором. Вышло однако иначе. Несколько дней спустя Сильвестр исчез, не упомянув о поездке и не простившись.
— Вы вовремя пришли, господин доктор, — обратилась мистрисс Гарте к вошедшему доктору Глоссину. — Мистер Логг Сар исчез неделю тому назад. Мы стоим перед загадкой. Помогите нам разрешить ее.
Взгляд Яны не отрывался от лица доктора. Ее глаза глядели так вопрошающе и боязливо, словно дело шло о ее собственной жизни.
— Да помогите нам, доктор, — присоединилась она к просьбе матери,
Было ясно, что обе женщины еще не имеют представления о происшествии в Зинг-Зинг, и доктор Глоссин стал действовать соответственно этому.
— А, мистер Логг Сар исчез? Проще всего было бы обратиться в полицию. Конечно нужно было бы обосновать подозрение в преступлении, потому что иначе…
— Я сам войду в сношения с полицией, но… но, может быть, у мистера Логг Сара есть основательные причины…
— Господин доктор! Что это должно обозначать?
Яна поспешно выкрикнула это. Она смотрела на гостя большими светлыми глазами. Но это продолжалось только несколько секунд. Под магнетическим взглядом сверкающих глаз доктора, ее веки опустились тяжело и пугливо.
— Я пришел, чтобы захватить из лаборатории кое-что забытое в прошлый раз. Я должен сейчас опять уехать.
Яна спокойно закрыла дверь и остановилась на мгновение, словно борясь с собой. Потом направилась в лабораторию.
Доктор Глоссин вышел ей навстречу и подвел ее к спокойному креслу. Внушение подействовало точно в указанный срок. Она снова попыталась встать, но ей это не удалось. Непобедимая сила приковала ее к стулу. Ее рот раскрылся, словно она хотела закричать. Доктор Глоссин простер руки над ее головой, и ни один звук не сорвался с губ. Обессилев, опустила она голову на спинку стула. Доктор Глоссин отдернул руку и спросил:
— Где Логг Сар оставил планы своего изобретения?..
Черты Яны напряглись. Казалось, она чего-то ищет и с трудом находит. Ее губы раскрылись, произнеся слова на чужом языке:
— Om mani padme hum.[2]
Монотонно повторила она эти четыре слова. Доктор Глоссин услышал и их и не понял смысла. С громадным напряжением поставил он вопрос еще раз и велел ей назвать место, где спрятан план. Ответ по прежнему заключался в четырех словах, повторявшихся механически, подобно тому, как фонограф десятки раз повторяет один и тот же текст.
Доктор оставил этот вопрос и задал другой.
— Где теперь Логг Сар? Можете ли вы его видеть? Можете ли вы слышать, что он говорит?
Отрывочные слова срывались с губ Яны:
— Я вижу… тучи… корабль… воздушный корабль… Логг Сар. На нем темное платье. Возле него двое мужчин… Аэроплан снижается. Много вереска, Они оставляют аэроплан… он исчезает. Логг Сар идет по полю… становится туманно. Я не вижу больше ничего.
Затаив дыхание, доктор Глоссин ловил слово за словом.
— В какой стране они находятся? Где расположена эта страна?
— Страна на севере… Темные сосны и вереск… Дом у реки. Туман поднимается… Я больше ничего не вижу…
Доктор Глоссин заставил себя быть спокойнее. Из прежнего опыта он знал, что напрасно задавать вопросы, когда картина затуманилась.
Но он решил попытаться.
— Отправьтесь в квартиру Логг Сара!
— Иду… Джонсон Стрит, Вашингтон Стрит. Я в доме… я вхожу в комнату…
— Оглянитесь хорошенько вокруг. Все ли предметы налицо? Или чего-нибудь не хватает? Было ли что-нибудь взято из комнаты за последнее время? Оглянитесь назад.
Яна подняла руки, словно нащупывая дорогу в темной комнате.
— Я вижу… Логг Сар ушел. Входит какая-то фигура. Я узнаю ее. Это доктор Глоссин. Он ищет и ничего не находит… Он снова уходит. Появляются два других. Один… гигант, белокурый, с голубыми глазами. Другой темнокожий. Негр?.. Нет, смуглый. Они ищут. Они берут…
Доктор возбужденно сжал руки.
— Om mani padme hum?.. Опять эти странные слова! Что они значат? Дайте разгадку. Как мне найти ее?..
Проклятие, так мало времени! Через три часа, диктатор должен получить сведения.
— Что берут эти двое? Напрягитесь. Постарайтесь отчетливо видеть. Что берут эти два человека?
— Бумажные полосы… Я вижу маленькую ручную мельницу… Картина затуманивается. Туман растет.
— Мельница?
Доктор Глоссин ломал себе голову. Мельница? Какую мельницу мог иметь Логг Сар? При обыске комнаты доктор Глоссин видел всякие азиатские безделушки: может быть и именно в этом кроется разгадка загадочного изречения.
Доктор Глоссин знал, что сегодня не узнает больше ничего. Он снова положил руку на лоб Яны. Мгновенно ее наружность изменилась, черты смягчились, она сидела на стуле, как глубоко спящая. Потом снова провел рукой по ее глазам и волосам. Яна открыла глаза и сочла за самую естественную на свете вещь свое присутствие в лаборатории.
Всякое воспоминание о бывшем гипнотическом состоянии исчезло у Яны. Так приказывало внушение доктора Глоссина при последнем его прикосновении. Она покинула лабораторию с сознанием, что имела с доктором простой деловой разговор. Но и всякая забота о Логг Саре, самое воспоминание о нем словно стерлось. Весь следующий день она должна была находиться под внушением Глоссина, в том состоянии, которое прежде так часто приводило в отчаяние Сильвестра. Доктор был уверен, что до истечения ближайших суток она не проявит интереса к судьбе исчезнувшего, хотя и любила его, как со страхом и ревностью заметил Глоссин, хотя и смотрела на себя, как на невесту Сильвестра, о чем доктор Глоссин еще ничего не знал.
Доктор остался один.
— Три человека! При этом один смуглый… Это согласуется с нашими наблюдениями… Три человека село в автомобиль в Зинг-Зинге… Они бежали на аэроплане. Нет сомнения, что это был Р.Ф.С.I… Другие были в его квартире и забрали план. Тут след теряется. Я опять найду его в другом месте… Передача энергии на расстояние… Гергарт Бурсфельд знал тайну… Его сын снова нашел ее. Наследство… случай… судьба? Кто знает?
Доктор Глоссин резко поднялся со скамейки.
— Мы должны ясно видеть, прежде чем Цирус Стонард решится нанести удар. Это будет немыслимо, если противники овладеют тайной.
Со скоростью двухсот восьмидесяти метров в секунду летел Р.Ф.С.I, держа курс с северо-запада к северу, через залив св. Лаврентия. Страны и моря лежали в тридцати километрах под ним. Турбины работали автоматически, и раз поставленный специальный регулятор самостоятельно регулировал курс и высоту.
Только три человека находились в центральной каюте аэроплана. В кресле покоилась слегка вытянувшаяся фигура человека, лет тридцати. Цвета его волос нельзя было угадать: они были острижены совершенно коротко, словно выбриты. Цвет лица был желтовато-красный, какой бывает у людей белой расы, долгое время проживших под тропиками. Высокий лоб указывал на духовное развитие. Черный костюм своеобразного покроя облегал его тело.
Другой возился около рычагов и регуляторов, контролировавших ход турбин. Он был северного типа, белокурый с голубыми глазами, одна из тех рослых фигур, какие до сих пор встречаются в долинах Далекарлии[3] вплоть до Улео[4] и Торнео.[5]
Третий рассматривал в сильную подзорную трубу пространство под аэропланом. Он был смугл, и даже под европейским костюмом в нем можно было угадать индуса.
Разговор велся на разных языках, то по-шведски, то по-немецки, то вдруг все трое начинали бегло говорить по-тибетски, а затем по-английски. Они меняли язык на какой-нибудь фразе, когда одно случайное слово давало к этому толчок.
Сидевший в кресле с наголо остриженным черепом был Сильвестр Бурсфельд, еще одетый в тюремное платье.
Эрик Трувор, швед из старинного варяжского рода, обслуживал рычаги. Он был еще в скромной простой одежде, в которой, в качестве свидетеля, отправился на электрическую казнь.
Сома Атма, индус, стоял на страже. Опустив трубу, он обернулся к остальным.
— Мы проскочили! Последний американский аэроплан остался за нами вне поля зрения.
— Мы проскочили! — Эрик Трувор повторил эти слова, укрепляя автоматический регулятор. С радостной улыбкой обернулся он к Сильвестру Бурсфельду.
— Самое тяжелое осталось позади. Я думаю, Логг Сар, что мы в безопасности.
Швед подошел вплотную к сидящему и положил ему руку на плечо.
— Мы в безопасности, Логг Сар! Еще несколько часов и мы будем на шведской земле. Бедный друг! Они сыграли с тобой скверную шутку, но мы им отплатили. В Зинг-Зинге долго не забудут сегодняшнего дня. Ты же должен забыть его как можно скорее.
Сильвестр Бурсфельд собрался с духом, прежде чем начать говорить. Невероятное возбуждение последних суток вело теперь к неизбежной реакции.
— Знаешь ли ты, что значит распроститься с жизнью, видеть, как на тебя неудержимо надвигается смерть, позорная и мучительная смерть?
Он содрогнулся.
— Этих часов я никогда не забуду. Внезапный арест… Какой-то судебный фарс… Смертный приговор. Обладать средством спасения и быть не в состоянии применить его… Потом я увидел тебя среди свидетелей. Наши взгляды встретились, и во мне пробудилась надежда. Не проник ли кто-нибудь в нашу тайну?
Эрик Трувор держал в руках медный футлярчик величиной с кулак; он был богато украшен и обвешан крохотными колокольчиками. Держа его левой рукой, он правой машинально крутил кнопку.
— Они не открыли ее. После первого визита доктора Глоссина мы пришли к тебе на квартиру. Я искал, Атма нашел. Он увидел чосор.
Произнеся это тибетское слово, швед снова перешел на тибетский язык.
— Атма открыл медный футлярчик и увидел, что текст на полосках говорил не о сокровище в логосе. Мы прочли твои указания. Полдня понадобилось, чтобы разобраться в них, еще полдня, чтобы найти спрятанные части и соединить их воедино. Тогда лучеиспускатель был в наших руках. Обладая им, зная тайну, нам было легко взорвать машины.
Дрожащими руками схватил Сильвестр Бурсфельд футлярчик и ласково погладил его.
— Тайна спасена. Все, что я о ней писал, заключено здесь… я им…
Гнев и возбуждение изобразились на его лице.
Атма вернулся к своему наблюдательному пункту.
Эрик Трувор возился у телеграфного приемника.
Быстрым взглядом пробежал он знаки выбегающих из аппарата бумажных полос. Потом кивнул своему темнокожему товарищу. Тот стал вертеть блестящее алюминиевое колесо, пока черный стержень не стал над самой верхушкой компаса. Широкими кругами понесся аэроплан через Лабрадор на север, к полюсу.
Швед показал на телеграмму.
— Американские аэропланы в Гренландии и над Исландией. Мы должны перелететь через полюс, чтобы избежать западни.
Сильный блеск зажегся в больших лучистых глазах Атмы.
— Мы должны?
— Должны.
Направление аэроплана становилось с минуты на минуту все неуверенней. Стрелка компаса стояла почти перпендикулярно.
Эрик Трувор поглядел вниз. Там, где был просвет среди облаков, виднелась бесконечная, безбрежная ледяная и снежная пустыня. Аэроплан находился над полюсом. Куда бы он теперь ни направлялся, он должен был бы лететь к югу и вынырнуть из полуночи.
Твердой рукой взялся швед за машины. Аэроплан обогнул угол в сорок пять градусов и взял курс на восточный угол Шпицбергена. Минуты проходили.
Компас мало-помалу принял наклонное положение.
— Добро пожаловать на родную землю! Добро пожаловать, Сильвестр, в старую Швецию, в наш Линней! Новая жизнь начинается сегодня для всех нас. Твое открытие, Сильвестр, значительнее, чем ты сам думаешь, или предполагаешь. Судьба дала нам много. Мы должны будем оказаться достойными этого дара.
— Куда девать аэроплан? Здесь его нельзя оставить. У воздуха есть глаза.
Изящный аппарат с прижатыми к телу крыльями стоял на легких колесах.
— Янки больше не получат аэроплана. Они должны уплатить мне кое-что за электрический стул, — недовольно проворчал Сильвестр.
— Ты прав. Мы сами можем использовать машину. Моральных обязательств после твоего приключения у нас больше нет. Аэроплан мы поместим в пещере Одина.
На правом боку у Сильвестра Бурсфельда висел на ремне небольшой ящичек из полированного кедра. Он взялся за него, как берутся за подзорную трубу. Несколько прикосновений к винтам аппарата — и аэроплан словно по волшебству, стал медленно катиться вперед по ровной земле, настолько медленно, что три его бывших пассажира могли, не спеша, следовать за ним.
Они достигли конца равнины; крутой склон шел на несколько сот метров глубины к Торнеаэльфу. Предоставленная самой себе, машина должна была покатиться по этой дороге и разбиться. Но если она до сих пор бежала, как собака, то теперь она царапалась вверх, подобно серне. Осторожно повернулась она на узкой тропинке; Сильвестр Бурсфельд поднял аппарат и тяжелая машина поднялась с непроходимой тропинки на воздух. С бездействующими пропеллерами и прижатыми к корпусу крыльями, она покачивалась, словно бабочка, перед путниками, которые спускались по пологому склону. Они свернули с дороги в чащу камней и вереска; еще несколько сот метров, и у склона обнаруживалось темное отверстие.
Сильвестр Бурсфельд артистически владел своим аппаратом. Он поднимал и опускал его, вращал и направлял; перед ним летел тяжелый аэроплан.
Медленно и осторожно повернулся он к отверстию, нырнул в темноту и исчез. Сильвестр последовал за ним; одновременно Эрик Трувор зажег ручной электрический фонарик, наполнивший пещеру ослепительным светом.
— Так! Здесь его никто не найдет. По крайней мере, если местные жители еще питают такое же почтение к пещере Одина, как и раньше.
— Все еще. Пастухи по-прежнему верят, что в пещере хозяйничают духи, — засмеялся Эрик Трувор. — Даже белым днем они огибают пещеру. Никто не отваживается войти в нее, как ни широк вход. Если же почтение к пещере ослабеет, у нас есть средство возродить его.
«Britannia rules the wares, Britannia rule the winds».
Из сотен тысяч глоток неслась старая мелодия, разносясь по голубым водам Солента.[6] Английский воздушный флот внезапно показался на фоне неба. Его появление означало открытие больших состязаний, устроенных 11 июня через пролив между островами Уайт и английским берегом. Аэропланы слетались сотнями. Появляясь откуда-нибудь издалека, из синевы неба или океана, они образовывали в воздухе римское пять, как перелетные птицы, и, не размыкая этой фигуры, проделывали всякие головокружительные номера.
Эскадра появлялась за эскадрой, пока густая толпа аэропланов не прорезала лазури неба, серебряным сиянием металла.
Потом эскадра исчезла также внезапно, как и появилась. Словно рой шершней, протянулась она над берегом от Ярмута[7] до Атлантического океана, от Оркнея до островов Канала, готовая уничтожить всякого противника на воде или в воздухе.
Часть берега была свободна от толпы. Здесь находились воздушные яхты, в которых прибыли знатные члены аэроклуба. Отягощенная украшениями, блестела золотом тяжеловесная яхта ранкурского раджи. В нескольких метрах от нее находились изумительные воздушные яхты герцогов Норфольк, Соммерсет, Сесиль и многих других. В центре вытянулся корпус алюминиевой яхты, принадлежащей четвертому лорду британского адмиралтейства, его светлости лорду Горацию Мейтланду из Мейтланд Кастль.
Тут находилась владелица яхты, леди Диана Мейтланд, в кругу своих посетительниц. Подобно тому, как мужчины прибыли исключительно в клубных костюмах, леди Диана была одета в спортивное платье аэроклуба. Ее фигура казалась особенно стройной в широкой юбке и плотно облегающей жакетке синего сукна.
С напряженным вниманием следили дамы за событиями в воздухе, а сама леди Диана с особым интересом. Постоянно подносила она к глазам подзорную трубу, чтобы не упустить ни одной подробности.
Последние английские аэропланы исчезли на горизонте.
Все гости знали, что виденным зрелищем они обязаны лорду и не стали сдерживать своей благодарности.
— Блестяще, — промурлыкал адмирал Моррисон, — жаль, что американцы не были при этом. Они бы пораздумали связываться ли с нами.
— Американцы не явятся, — сухо заметил мистер Пайкет, австралийский шерстяной король.
— Пари, что они явятся? — прервал его виконт Робертс, никогда не упускавший случая рискнуть в пари.
— Не думаю, — сказал мистер Пайкет.
Виконт вытащил часы.
— Десять фунтов за то, что первый американский корабль будет здесь через пять минут.
Виконт Робертс повторил свое предложение.
— Десять фунтов за то, что первый американский корабль будет здесь в четверть одиннадцатого.
Мистер Пайкет принял пари.
— Сто фунтов за то, что в четверть одиннадцатого не будет корабля. Пятьдесят за то, что до полудня вообще не будет ни одного.
Мысли теснились в голове лорда Мейтланда. Мистер Пайкет был членом австралийского парламента и должен был знать о нитях, связывавших Америку с Австралией. У него безусловно были основания утверждать, что американцы не появятся. Но и лорд Мейтланд сам получал телеграммы из Америки и находил, что вызывающее поведение американской прессы несколько улеглось.
Его размышления неожиданно были прерваны. Точка, показавшаяся было на горизонте, быстро увеличилась, с бесконечной высоты она снизилась, увеличиваясь каждое мгновение. Наконец, аэроплан величественно сел на играющих волнах, якоря с шумом опустились в глубину и закрепили мощный корпус. На корме высоко взвился звездный флаг, и, словно по волшебству, аэроплан в несколько секунд разукрасился флагами.
Мистер Пайкет спокойно выписал чек на сто пятьдесят фунтов и вручил его виконту Робертсу.
Во время паузы послышался мелодичный голос леди Дианы.
— Как Англия может сражаться с Америкой? Общность языка мешает этому. Это сильнейшая связь между людьми.
Виконтесса Робертс утвердительно кивнула.
— Мне непонятно, как англичане могли бы взаимно убивать друг друга.
И дамы не верили в возможность войны. Но они мало знали о политике Цируса Стонарда.
Между тем началось состязание подводных аэропланов. Снижаясь с большой высоты, они с шумом разрезали водную поверхность; за ними тянулся короткий след взбудораженной пропеллером воды, и потом все исчезало. Они продолжали путь уже, как подводные лодки. Согласно условиям состязания, они должны были проделать под водой довольно долгий путь, поднять прикрепленный на глубине пятидесяти метров буй и в назначенное время вынырнуть на определенном месте.
Путь аэропланов-субмарин был очень долог: поэтому в программу включили состязание планеров. После помпезного зрелища воздушного флота, после дьявольского наваждения подводной борьбы, настала идиллия. Отдельные аэропланы отталкивались от высочайших вершин береговых скал. Словно бабочки, носились они в воздухе с распущенными крыльями. Иногда они оставались совершенно неподвижны, чтобы затем расправить крылья и, подобно альбатросу, широкими кругами взвиться ввысь.
— Господин доктор Глоссин из Трентона в Штатах…
В то время, как вновь прибывший раскланивался, сэр Артур, обернувшись к лорду Мейтланду, едва слышно шепнул:
— Мой старый друг… Может быть, сумеет помочь разрешить кризис.
Этих немногих слов было достаточно, чтобы обеспечить американцу прием более сердечный, нежели обычное английское гостеприимство.
Доктор Глоссин уделил особое внимание владелице яхты. К ее удивлению он очень скоро направил разговор на места, знакомые ей как певице, ни одним словом, однако, не упоминая о ее прежнем призвании.
Разговор притягивал и, вместе с тем, внутренне отталкивал леди Диану. За каждой фразой она чувствовала таинственную двусмысленность и все же не могла освободиться от влияния гостя. Внутренний голос предостерегал ее против этого человека, которому под гнетом противоречия, она выговорила приветливое приглашение в Мейтланд Кастль.
Доктор Глоссин поблагодарил, сдержанно приняв предложение. У него есть еще дела в Лондоне. Уладив их, он охотно явится в Мейтланд Кастль. Война… он смеется над этим. Американцы не думают о войне с родственными им англичанами. Газетная полемика еще не обозначает войны.
Лорд Мейтланд подошел прямо к цели. Возбуждение американской прессы вызвано похищением аэроплана. Американская пресса утверждала, что похищение совершено англичанами. Выяснен ли этот случай?
Лорд Мейтланд стоял с доктором Глоссиным у одного из окон.
— Блестящее изобретение. Я думаю, вам будет о чем порассказать вашему президенту.
Доктор Глоссин вежливо улыбнулся. Планы аэроплана-субмарины давно уже имелись в Вашингтоне.
— Есть нечто другое, в настоящее время озабочивающее нас.
Лорд Мейтланд вопросительно поглядел на доктора.
— Милорд, слыхивали ли вы когда-нибудь о передаче энергии на расстояние?
Вид у лорда Мейтланда был такой естественно удивленный, что доктор Глоссин поверил ему; видно было, что он действительно ничего об этом не знает. Но если ничего об этом не знал четвертый лорд британского адмиралтейства, можно было почти с уверенностью предположить, что не знает об этом ни адмиралтейство, ни английское правительство. Однако, это нужно было установить с несомненностью прежде, чем Цирус Стонард решится на удар. Ради этого доктор Глоссин был здесь, в Англии, и ради этого Цирус Стонард снова вложил в ножны уже занесенный меч.
Если Англия владела тайной Гергарта Бурсфельда, Америка не могла отважиться на выступление. В противном случае можно было нанести удар, надеясь на успех.
Состязание близилось к концу. Рекорд высоты побил аэроплан, поднявшийся на высоту ста километров при помощи мотора ракетного типа. Но приз за быстроту получил американский аэроплан типа Р.Ф.С.
Комья земли падали на гроб, скрывавший бренные останки Глэдис Гарте. Ее жизнь тихо угасла.
Окруженная несколькими людьми, стояла Яна у открытой могилы.
Судорожное рыдание потрясло ее тело. Она едва не упала, когда к ней подошел доктор Глоссин, поддержал ее и заботливо увел от могилы.
Яна безвольно повиновалась. Всякий, заботившийся о ней, теперь был ей дорог. Тем более доктор Глоссин, постоянно бывавший у них в доме, знавший ее мать, обещавший ей узнать о Сильвестре.
Выйдя с кладбища, она села в его автомобиль и позволила отвести себя на квартиру в Джонсон Стрите.
Здесь, при виде знакомых, сегодня осиротевших комнат боль стала еще острее. Бессильно опустилась она в кресло и прижала платок к глазам.
Доктор Глоссин мягко положил ей руку на голову.
— Дорогая мисс Яна, попытайтесь взять себя в руки. Я знаю, что утешать вас теперь мало целесообразно. Доверьтесь мне, последуйте моему совету. Примите мою помощь, и все будет хорошо.
Яна опустила платок и подняла глаза. Новое чувство зашевелилось в ней. Слезы высохли и мир показался ей уже не таким пустым и безутешным.
— Вы единственный близкий знакомый, которого мы имели, который у меня остался.
— Скажите единственный друг! Позвольте дать вам совет. Вы должны уйти от прежней обстановки, из комнат, где все напоминает вам о вашей великой потере.
Яна храбро подавила набегающие слезы и утвердительно кивнула.
— Вы правы, доктор. Но куда уехать?
— Я позабочусь об этом. Главное, чтобы вы сейчас же на несколько недель попали в другую обстановку. У меня есть ферма в Колорадо, у подножия горы. Там вы найдете другой воздух, другие лица, и быстрее обретете душевное равновесие. Вы будете моей гостьей, сколько захотите. Моя прислуга в вашем распоряжении, и я сам буду при случае… по возможности часто… надеюсь, очень часто приезжать повидаться с вами, убедиться в том, что вам хорошо.
Доктор Глоссин говорил медленно и убедительно.
Яна спокойно слушала его, сначала еще немного колеблясь. Ей пришла неожиданная мысль.
— Меня не будет здесь, Сильвестр станет меня искать и не найдет.
Доктор Глоссин угадал еще не высказанную мысль.
— Я использую это время, чтобы узнать о мистере Логг Сар. Письма вы будете получать в Рейнольдс-фарм. Свежий горный воздух снова окрасит ваши бледные щеки.
Она приняла приглашение Глоссина.
Он твердо решил вследствие целого ряда причин взять Яну с собой и оставить ее под своим влиянием.
Было ясно, что для этого необходимо использовать гипнотическое влияние на Яну.
Автомобиль привез их к аэродрому, обширному огражденному месту прибытия и отбытия аэропланов. Яна знала это место. При жизни матери она часто ездила отсюда в Финляндию или Мильвоки.[8] Еще она тогда заметила, что богатые люди снижали здесь свои собственные аэропланы. Доктор Глоссин повел ее к маленькой, но изящной частной яхте. Он заметил ее удивление.
— Входите, милая мисс Яна. Не удивляйтесь, что у нас частный аэроплан. Я должен был нанять его в Нью-Йорке, чтобы вовремя добраться в Трентон.
Яна взглядом поблагодарила доктора. Как мило с его стороны, не останавливаться перед расходами, чтобы в такое время быть возле нее, суметь ей помочь. В сопровождении доктора Глоссина она вошла в кабинку аэроплана, тотчас поднявшегося для полета на запад. Доктор Глоссин сел напротив Яны.
— Разрешите мне, милая мисс Яна, немного описать вам ваше будущее местожительство. Мое поместье в Колорадо называется Рейнольдс-фарм. Сейчас это спокойная дача, расположенная в долине к востоку от гор. Горный воздух, аромат сосен и покой. Полный покой, в каком мы, городские люди, иногда нуждаемся, какой и вам принесет пользу.
— Но вы сами лишь изредка можете бывать там, господин доктор. Кто живет на вашей ферме? Кто заботится о порядке? К кому мне придется обратиться?
— Прежде всего к моей доброй старой Абигайль; это старый чернокожий фактотум,[9] который содержит дом в порядке.
Яна кивнула. Как американка, она привыкла к тому, что черная прислуга пользуется в домах белых большим доверием.
— Доброе, старое привязчивое животное. Ее красота оставляет желать лучшего, но зато она преданна и прилежна и будет угадывать ваши желания по глазам…
Аэроплан спешил вслед заходящему солнцу и начал спускаться лишь тогда, когда на пылающем багрянцем западе не вырисовалась горная цепь от Денвера до Кайен. Он опустился на открытой, поросшей травой равнине. Доктор Глоссин был прав: здесь воздух был совершенно иной, чем в Трентоне, где работы, несмотря на все успехи и улучшения, все еще отравляли воздух большим количеством сажи и пыли.
Аэроплан остановился вблизи фермы. По дороге к дому шла им на встречу старая негритянка, уродливая, как большинство женщин ее племени.
— Добрый день, мистер доктор. Старая Абигайль все приготовила. Суп готов. Комнаты готовы…
Она ухмыльнулась, отчего углы ее рта раздвинулись до ушей и попыталась поцеловать руку доктора.
— Ладно, Абигайль. Я и не ждал иного. Моя племянница, мисс Гарте, некоторое время проведет на ферме. Ты будешь служит ей, как мне и позаботишься о том, чтобы она чувствовала себя по-домашнему.
Об руку с Глоссином вошла Яна в новый дом.
Доктор провел ее в гостиную и знаком велел Абигайль провести ее в отведенные комнаты. Мальчик-мулат принес туда сундуки из аэроплана. Яна опустилась на стул у окна и смотрела на темнеющий ландшафт.
Мысли ее были с Сильвестром.
Известие из Зинг-Зинг проникло, конечно, и в тихий домик в Трентоне и до крайности перепугало обеих женщин. Правда, они прочли, что он спасся, но самый факт его обвинения в государственной измене и смертного приговора, звучал уничтожающе.
Яна вошла в столовую. Прислуживал молодой лакей-мулат. Глоссин выждал, пока он покинул комнату и лишь тогда начал разговор.
— Милая мисс Яна, мое лечение уже начинает действовать. Вы выглядите гораздо лучше, чем сегодня утром.
— Может быть вы и правы, доктор. Поездка изменила направление моих мыслей. Я была бы почти довольна, если бы знала что-либо о судьбе нашего друга Сильвестра.
— Будьте довольны, милая мисс Яна, что наш друг избежал опасности и теперь находится в безопасности. Если вы что-либо значите для него, он наверное даст знать о себе.
— Он даст… Он должен…
Эти слова порывисто вырвались у Яны. Доктор Глоссин молчал, словно испуганный этим проявлением чувства.
— Простите мою порывистость, доктор. Я забочусь о судьбе отсутствующего и даже не поблагодарила еще вас за вашу доброту.
Он строил планы будущности Яны. Длительный отдых здесь, потом поездка в Европу. Там должны были находиться родственники ее отца.
— Я слышала, доктор, что назревает война с Англией. Тогда ведь никто не сумеет отправиться в Европу?
Доктор Глоссин покачал головой.
— Газетная болтовня, милая мисс Яна, мы не думаем о войне. Я сам завтра утром снова отправляюсь в Европу. Лишь позавчера я был в Англии. Говорят о войне, потому что газеты нервируют нас; в действительности же никто об этом не думает.
— Я открываю в вас все новые стороны, доктор. Я думала, что ваши дела сосредоточены только между Нью-Йорком и Трентоном. Оказалось, у вас есть еще это прекрасное поместье в Колорадо, теперь же я узнаю, что вы дважды в неделю ездите в Европу. Должно быть, хорошо так путешествовать.
— Если ездишь для своего удовольствия, а не делаешь по обязанности.
Легкий вздох сорвался с губ доктора.
— Я надеюсь, мисс Яна, скоро тоже обрести немного покоя. Тогда мы вместе поедем в Европу, и я покажу вам красоты Старого Света.
Он поднял стакан густого старого калифорнийского вина и чокнулся с Яной.
— За счастливую совместную поездку!
Обед подходил к концу. Доктор Глоссин воспользовался последнею четвертью часа, чтобы описать жизнь в ближайшие дни.
— У нас есть лошадь и экипаж. Вы можете предпринимать прогулки. Боби — он указал на слугу, — умеет не только прислуживать, он также и ловкий ездок. Он знает лучшие дороги в окрестностях. Воспользуйтесь библиотекой… Я забыл, она заперта. Могу ли я предложить вам ключ?.. Нет, я лучше покажу ее вам.
Он провел Яну в соседнюю комнату и сам открыл застекленные дверцы, за которыми скрывалось несколько сот со вкусом подобранных томов.
— Главное, моя милая Яна, не поддаваться в долгие часы безделья мыслям и воспоминаниям.
При последних словах доктор Глоссин взял ее руки. Хотя он не прибавил ни слова, она почувствовала, что он на сегодня прощается с ней, почувствовала вместе с тем, как ее охватывает покой.
Доктор Глоссин направился к аэроплану. У него были причины спешить, если он на следующее утро снова хотел быть в Англии. Абигайль, ухмыляясь, преградила ему путь.
— Новая леди может выходить, господин доктор?
В этом вопросе заключалась целая история. Сколько было тут таких, которым запрещалось выходить!
Глоссин кинул взгляд на негритянку. Его правая рука медленно поднялась. Она сжалась под угрозой удара.
— Говорю тебе, черное животное, эта молодая дама — моя племянница. Горе тебе, если ты…
Он опустил руку и вышел.
Они сидели на обвитой ломоносом[10] террасе труворовского дома у Торнеаэльфа. Сквозь листву дикого винограда открывался вид на катившуюся в ста метрах реку и на расположенные напротив горы, покрытые сосной. Их было трое: Эрик Трувор, швед, Сома Атма, индус, и Сильвестр Бурсфельд, немец по происхождению.
Атма занял свое любимое место на диване на заднем плане веранды, предаваясь размышлениям.
Эрик Трувор и Сильвестр сидели возле перил за столом, заваленным планами и чертежами.
— Я еще почти не знаю, Эрик, как ты встретился с Атмой. Атма, мой соученик в Панконг-Тцо, здесь, в Линнее, с тобою! Только в водовороте событий я мог принять его за нечто само собою разумеющееся.
— Как я нашел Атму? Как мы с Атмой нашли тебя? Удивительная история! Он сказал, что мы должны тебя искать… Я хотел снова увидеть тебя. Атма назвал Трентон — мы поехали в Трентон. Мы не нашли тебя, но мы нашли Яну Гарте. Она была озабочена твоим исчезновением.
Атма стал ее спрашивать. Ты знаешь, как он умеет спрашивать, не стесняясь временем и пространством.
С закрытыми глазами она из страшной дали прочитала приговор. Четырьмя словами она указала, где лежат твои чертежи.
Остальное было легко. Мы нашли в гостинице Зинг-Зинга Джо Вильямса, одного из двенадцати свидетелей.
За тысячу долларов он уступил свои документы мне, жаждущему впечатлений чужестранцу, который хотел присутствовать при электрической казни. Я проник в тюрьму, Атма ждал у дверей в автомобиле. Вот и все.
Сильвестр схватил руку Эрика Трувора и задушевно пожал ее.
— Для меня действительно все, Эрик. Не явись вы, я бы погиб. Вы нашли меня благодаря Яне, благодаря моей Яне!
— Твоей Яне? Что тебе Яна Гарте?
— Моя невеста, мое все!
— Вернемся к работе. Я видел твои планы и рассматривал исчисления. Дай мне дальнейшие объяснения.
Сильвестр Бурсфельд с задумчивым видом ученого поглядел на лежащие перед ним бумаги.
— Мне удалось разрешить проблему передачи энергии на расстояние. Предположи, что здесь в нашем доме есть машина в тысячу лошадиных сил. Ясно, что здесь, на месте, я могу применить энергию ко всему возможному. Но до сих пор мне не было известно средство сосредоточить действие этой энергии в каком-нибудь пункте земного шара на любом расстоянии. При всякой попытке передать энергию, она ослабевала, соответственно расстоянию. Настоятельной причины, конечно, нет. Этим тысячам лошадиных сил должно быть совершенно безразлично, действовать ли здесь или в каком нибудь другом месте.
Эрик Трувор прервал его:
— Если бы мы имели здесь миллион или сто миллионов лошадиных сил, ты мог бы заставить их действовать где угодно?
— Конечно. Я мог бы сжать энергию на каком-нибудь пункте Австралийской пустыни или на Нью-Йоркском Бродвее до величины лесного ореха. Я мог бы так же заставить ее выступать в виде развернутых электромагнетических полей. Всякий вид действия возможен.
Эрик Трувор задумчиво покачал головой.
— Сто миллионов лошадиных сил, занимающих пространство лесного ореха… В пороховых камерах военных властей этого достаточно для вечного мира.
Сильвестр Бурсфельд продолжал давать объяснения.
— Передача энергии была исходным пунктом моей работы. Затем я подумал… Зачем обнаруживать энергию в одном месте, заставлять ее действовать в другом, когда все пространство переполнено избытком энергии. Я вывел заключение, что достаточно только небольшой части особой формы энергии, в отдаленном месте, приводящей к взрыву. Мое предположение оказалось правильным, но практическое применение никак не удавалось. Так обстояли дела, когда я прибыл в Трентон. Все свободное время я посвящал разрешению проблемы. У доктора Глоссина была хорошая лаборатория и он позволил мне работать там. Тогда я еще не знал, что он предатель.
— Который предал и твоего отца, — сказал Сома Атма.
Сильвестр поднял глаза, как человек, внезапно разбуженный от сна.
— Я всегда слышал, что мой отец подвергся нападению восставшего курдского племени.
Атма продолжал звучным голосом:
— К чему смущать ясное зеркало молодой души? Глоссин, друг твоего отца, был предателем. Навучи, англичане, были замешаны в это дело. Они не воспрепятствовали нападению, потому что твой отец обладал тайной великого открытия…
— Что изобрел мой отец? Где он остался? — возбужденно спросил Сильвестр.
— Его уже нет в живых. Его открытие давало большую власть. Поэтому Навучи дали его ограбить.
Эрик Трувор прервал индуса:
— Оставим мертвых в покое. Сильвестр, продолжай.
— …Я говорил о Глоссине. В его лаборатории я продолжал свои работы. Осторожно, потому что его любопытство было мне подозрительно. Я избегал делать ненужные заметки. То, что приходилось записывать, я записывал по-тибетски. Успех явился неожиданно. Я во сне с осязательной отчетливостью увидел лучеиспускатель.
Эрик Трувор покачал головой.
— Знаем мы это… Все в порядке. Когда просыпаешься, забываешь сон или решение бывает бессмысленным… Врут все сны…
— Не всегда, — вставил Атма.
— Проснувшись, я с полной отчетливостью увидел форму лучеиспускателя. Весь мой аппарат находился в маленьком ящичке…
— В ящичке красного дерева.
— Да. Сон не давал мне покоя. Было еще рано, летние сумерки только начинали спускаться. В восемь я должен был приняться за работу. Лишь после обеда можно было отправиться в лабораторию. Я не мог терпеть так долго. При помощи простых средств, находившихся под рукой в квартире, я составил машину. Я проделал опыт, и он удался. Кусок железа растаял и превратился в бесформенную массу. Задача была решена. После обеда я пришел в лабораторию… Мне хотелось проделать простой опыт. Аппарат должен был отразить электромоторную силу… Я придал ему надлежащее положение у зажимов. В тот же самый момент из-за распределительной доски показался густой дым. Провода, рассчитанные на десятитысячный вольтаж, раскалились докрасна. Предохранитель перегорел. Я рванул аппарат к себе, но это было уже излишне. Предохранители были испорчены. Я тогда узнал две вещи: что мой аппарат работает и что со мной попытались сыграть скверную штуку. Кто-то, свой человек в лаборатории, произвел опасное соединение. Три дня спустя, во время прогулки по лесу за мной последовал автомобиль. Внезапно он остановился подле меня. В один момент меня втянули внутрь, связали и оглушили. Я пришел в сознание только в тюрьме. Увидев среди судей Глоссина, я понял, кто хозяйничал в лаборатории.
Эрик Трувор вскочил.
— Смерть собаке! Мы обладаем властью уничтожить его. — Он схватился за аппарат. — Освободимся от этой гадины!
Сильвестр хотел ответить, хотел сказать, что точный прицел на таком расстоянии еще не возможен, что огонь и вихрь, кроме одного виновного уничтожат тысячи невинных, но его прервал спокойный голос Атмы.
— Его судьба связана с нашей. Все исполнится в свое время. Час еще не настал…
Он снова погрузился в задумчивость. Эрик Трувор занял свое место у стола и рассматривал аппарат.
Его возбуждение улеглось.
— Что ты можешь сделать при помощи этого лучеиспускателя?
— При помощи этого маленького аппарата я могу привести в действие энергию в десять тысяч киловатт. Для большего количества энергии аппарат должен быть больше…
Эрик Трувор взял подзорную трубу и стал разглядывать горный гребень по другую сторону Эльфа.
— Видишь сосну над камнем?
Сильвестр взял трубу.
— Ее нельзя не заметить.
— Можешь ли ты сжечь ее?
Улыбка прошла по лицу Сильвестра.
— Если бы сосна стояла в Канаде, и тогда это было бы возможно. — При этих словах он подвинул ящичек и повернул несколько рычагов.
Эрик Трувор глядел сквозь стекло через реку, он увидел, как над вершиной сосны поднялся голубой дым и как яркое пламя вырвалось из ствола. Двадцать секунд спустя дерево пылало. Минутой позже оно исчезло превратившись в крохотную, невидимую кучку золы. Но огонь распространился дальше: горели верхушки соседних деревьев. В сухом июне мог разгореться лесной пожар. Эрик Трувор понял опасность.
— Лес горит, Сильвестр! Можешь ли ты приостановить огонь?
Сильвестр был в своей сфере.
— Хороший повод испытать действие аппарата на давление воздуха. Я сконцентрирую жар перпендикулярно линии горящих сосен. Горячий воздух должен подняться кверху. Холодный устремится со всех сторон, и вихрь должен затушить огонь.
Давая это объяснение, он нажал какую-то кнопку на своем аппарате. Даже невооруженным взглядом можно было заметить, как внезапный вихрь захлестнул деревья на горном гребне. Стволы склонялись, там и сям ломались верхушки. Вихрь затушил огонь. Обычный ветер раздул бы его, но этот циклон настолько бурно пронесся через горящие ветви, что в одну минуту затушил пламя и охладил раскаленное дерево.
Эрик Трувор схватил теоретические положения своего друга. Он сам, по чертежам последнего действовал аппаратом, чтобы взорвать машину в Зинг-Зинг, и все же действие лучеиспускателя повергало его опять в глубочайшее изумление. Его мысли проникали дальше, чем мысли Сильвестра. Тот был только инженером, его интересовала лишь научная сторона, Эрик Трувор одним взглядом охватил практические возможности, таившиеся в этом открытии.
Мейтланд Кастль, старинное родовое поместье Мейтландов, ко времени летнего солнцеворота давал приют многочисленным гостям. Согласно старому английскому обычаю, обязательным являлся только совместный обед.
Остальное время дня гости могли проводить по своему усмотрению, и хозяева пользовались той же свободой, какую предоставляли гостям.
По темной буковой аллее, прямой, как стрела, ведущей с вышины замкового холма до ворот в конце парка шла леди Диана Мейтланд.
С противоположной стороны навстречу ей появилась фигура, в которой она узнала доктора Глоссина. Невольно замедлила она шаг. Инстинкт подсказывал ей избегать встречи. Она хотела остановиться и вернуться обратно в аллею, но мысль, что доктор Глоссин тоже узнал ее, заставила ее продолжать путь по тропинке.
Доктор Глоссин остановился перед ней.
— Должен сознаться, леди Диана, что я редко видел такие чудные розы, как эти. Вы любите розы?
— Очень, господин доктор. Но их вид для меня приятнее запаха. В комнатах этот одуряющий аромат расстраивает меня.
— О, как жаль тех бесчисленных розовых лепестков, которые каждый вечер летели к вашим ногам, когда вы чаровали слушателей в Метрополитен-Опере.
Леди Диана сорвала розу и сунула ее за пояс, не отвечая на вопрос. Она сама при случае говорила о своей прежней артистической жизни, но не любила, когда другие напоминали ей об этом.
Доктор Глоссин, казалось, не понял знака.
— Те часы, когда я слушал ваш несравненный голос, принадлежат к счастливейшим в моей жизни. Особенно памятны мне те вечера, где вы выступали с Фредериком Бойс. Ваш голос никогда не звучал прекраснее.
Легкая краска залила лицо леди Дианы. Такие слова в устах столь малознакомого человека, как доктор Глоссин, могли быть приняты как грубая бестактность или…
Она почуяла врага и переменила тактику.
— Вы любитель музыки, господин доктор? Может быть, и любитель розовых лепестков?
Она попыталась придать голосу насмешливый оттенок.
— Не могу отрицать, миледи, что принадлежал к числу ваших почитателей. Прочтя о вашем уходе со сцены… Я был тогда в Сан-Франциско… Я собрался лететь в Нью-Йорк, в день вашего последнего выступления. Если не ошибаюсь, тогда шел «Фиделио»,[11] гимн супружеской любви.
— Почему же вы не явились?
Леди Диана произнесла это механически. Ее мысли лихорадочно работали. Она чувствовала, что это только легкая перестрелка. Главного удара нужно было ожидать с другой стороны… Но с какой?
— Почему?.. Странный случай задержал меня на несколько дней…
Он выдержал паузу.
— Пожалуйста, доктор, расскажите, если это интересно.
— Интересно? Для всех вряд ли, но для тех, кого это касается — пожалуй. Если бы я не боялся пробудить неприятные воспоминания…
— К чему увертки, господин доктор? Пожалуйста…
Леди Диана знала, что теперь последует удар. Но несмотря на неизвестность, откуда он будет нанесен, ее голос звучал спокойно и твердо.
— Если таково желание вашей светлости… Когда знаменитая певица Диана Рачинская вступила в брак с певцом Фредериком Бойс, все знавшие Фредерика Бойс за игрока и пьяницу, пророчили быстрый конец этого союза. Уже через полгода брак настолько был расшатан, что начался развод; Диана Бойс ожидала лишь судебного приговора, чтобы вступить в новый брак с Горацием Клинтоном…
— Вы хотели рассказать интересную историю… и вспоминаете старые вещи, в достаточной мере известные мне.
— Короткое введение было необходимо, миледи. В тот вечер вашего последнего выступления я прибыл из Сан-Франциско и заблудился в портовом квартале. Проходя мимо одного из кабаков, откуда несся рев пьяных матросов, я увидел, как внезапно открылась дверь и какой-то человек, подталкиваемый грубыми кулаками, взлетел вверх по ступеням и у моих ног упал на мостовую. Я хотел пройти дальше, но, при свете фонаря, увидел, что вокруг тела пьяницы образовывается кровавая лужа. Кровь струилась из глубокой раны на затылке, нанесенной, вероятно, ударом ножа. После некоторых поисков я нашел патруль, который доставил раненого в полицию. Так как я отчасти был свидетелем происшествия, мне пришлось дать необходимые показания. Между тем полицейский врач наложил раненому повязку и смыл с его лица кровь и грязь. Этот человек был…
— Кто?
Леди Диана почувствовала, как кровь отлила от ее сердца. Невольно склонила она голову. Теперь должен был последовать удар…
— …Фредерик Бойс, ваш мнимо умерший супруг.
— Фредерик…
Леди Диана покачнулась и упала бы, не подхвати ее доктор Глоссин.
— Мужайтесь, миледи! Ради Бога! Я вне себя. Простите мою неловкость.
Он подвел ее почти без чувств к скамейке и сел возле нее.
— Фредерик… Фредерик…
Эти слова беспрерывно срывались с ее бледных губ.
— Фредерик Бойс умер, леди Диана.
— Умер? — Ее глаза неестественно расширились. — Вы сказали… только что…
— Фредерик Бойс умер два часа спустя. Удар был смертелен.
Тело Дианы напряглось.
— Это правда?
Доктор вынул из кармана бумагу и передал ей.
Леди Диана покачала головой и опустила листок.
— Что это?
— Это свидетельство полицейского агента из Фриско о последовавшей 9-го мая 1950 года смерти Фредерика Бойс.
Леди Диана скрестила руки на груди и откинула голову на спинку скамейки. Так она долго сидела, словно мраморная статуя.
— Продолжайте, господин доктор. — Она сказала это так спокойно и твердо, что доктор изумился.
— При мертвеце не было найдено бумаг. Полиция недоверчиво отнеслась к моим показаниям относительно этой личности: ведь десять дней назад газеты объявили о смерти певца Фредерика Бойс в городском госпитале. Я стоял на своем. Начались розыски. Они выяснили, что умерший в госпитале не был законным обладателем найденных при нем бумаг. Он в состоянии опьянения похитил их у настоящего владельца. Таким образом было установлено, что Фредерик Бойс умер 9-го мая.
Доктор Глоссин продолжал:
— Создается своеобразное положение, что ваша светлость была обвенчана с лордом Мейтланд, или, как его еще звали тогда, с мистером Клинтоном в то время, как ваш первый супруг был еще жив. По законам вас вряд ли можно упрекнуть, так как у вас были подложные сведения о его смертном часе. Но голос общественного мнения много значить для принадлежащих к высшему обществу.
Настороженно ожидал он действия своих слов.
— Вы кончили, господин доктор?
Глоссин кивнул. Леди Диана смерила его взглядом.
— Сколько вы хотите за свое молчание?
Доктор вскочил, словно от удара хлыста.
— Вы хотите предложить мне денег… Берегитесь! Я никогда не забываю оскорблений!
— Чего же вы хотите, господин доктор?
— Я прошу не продолжать в таком тоне. Я мог бы прервать наш разговор… Это было бы не выгодно для вас.
— Для чего вы рассказываете мне эту историю, господин доктор?
— Придет день, леди Диана, когда вы пожалеете об этих словах, когда вы добровольно протянете мне руку. Тогда я напомню вам о сегодняшнем дне. Сегодня я прошу вас о простой любезности, которая не доставит вам труда, а для меня значит очень много.
Леди Диана задумчиво посмотрела на свои красивые белые руки. Она сомневалась, что когда-нибудь протянет их доктору Глоссину.
Она победила в этой борьбе. Но внутренне она была более потрясена, чем это было заметно внешне. Она охотно согласилась простой любезностью отделаться от стеснительного гостя.
— В чем дело, господин доктор?
— Для объяснения я должен вернуться назад и сделать вашей светлости признание. Я не всегда был американским гражданином. В 1927 году я жил, как английский подданный в Месопотамии. Там работал инженер, который сделал открытие, грозившее Англии. Я уведомил об этом Английское правительство, и изобретатель исчез в Тоуэре. Ваш супруг, лорд Мейтланд, должен знать об этом деле или по крайней мере легко найти его. Помогите мне, — я должен знать, находится ли еще Гергарт Бурсфельд в Тоуэре. Ему теперь было бы шестьдесят пять лет. Помогите мне и вы можете быть уверены в моей благодарности.
— Хорошо, господин доктор, я поговорю с мужем. Будет сделано все возможное, чтобы доставить вам желаемые сведения.