Если бы не боязнь прослыть бездельником, я бы мог целыми часами простаивать на модных площадях или без конца сидеть где-нибудь на уединенной скамейке Люксембургского сада -- и слушать шум городских фонтанов.
Ибо нет красоты более бесполезной и, значит, более очаровательной.
Снуют автомобили, грохочут автобусы, мчится трамвай, десятки, сотни тысяч потных, раскрасневшихся, совершенно замученных людей с остановившимися, мутными глазами, выпученными, как у выброшенных на берег рыб, несутся неизвестно куда, спешат, неизвестно зачем, с пакетами, с газетами, с зонтами -- от дождя, с веерами от жары и с учащенно бьющимися сердцами, из которых каждое может разорваться тут же, сейчас же, на виду у всей этой беспомощной, бессмысленной и обреченной толпы, которая живет только из страха смерти, и торопится, обгоняет друг друга, задыхается и спешит, ибо больше всего боится жизни.
И только городские фонтаны, прохладные, мерные, бьющие прямо из земли, расточают себя без конца и без цели -- струею кипящей, звенящей и светлой.
Тяжелые крупы прядающих коней, нагие груди легкой Нереиды, зелено-бронзовый Тритон и мраморная армия амуров, влажных и смешливых,-- их сплел, сопряг, соединил в одно бассейн гранитный, в который падает и падает вода. Она взлетает вверх и силой каждой капли влечется вниз опять, чтоб самое себя растратить, разметать и расточить и вновь подняться вверх в слиянии новых взлетов. И нет вокруг машинных приводов, колес, турбин, насосов или кранов.
Вода шумит, бежит, стекает, моет гривы вздыбленных коней -- из мрамора, из бронзы, из гранита.
И если слушать долго и недвижно, то в мерном шуме можно различить скользящий ямб, законченный хорей, послушный дактиль, женскую цезуру и смену ритмов, вовсе не открытых.
Один фонтан на площади Конкорда бросает к небу столько сочетаний и столько строф, и строф чередований, что все гекзаметры Овидиевых книг, стихи Корнеля и романсы Гейне,-- когда бы в них была вода, конечно,-- собой бассейн наполнить не могли б...
Но, увы! я не какой-нибудь бездельник, чтобы в самый разгар суетливого дня наслаждаться шумом городских фонтанов.
С газетой под мышкой я торопливо прохожу мимо, втискиваюсь в разгоряченную толпу, сливаюсь с ней, проваливаюсь под землю, и вот уже несет меня электрический поезд, и какой-то упрямый и лысый Тритон наступает мне на ногу, и неумеренный бюст размалеванной Нереиды теснит меня все больше и больше, и я вижу только крупные капли человеческого пота, которые стекают по измученным лицам, с глазами, выпученными, как у рыб, выброшенных на песок.
1920