Чуден Днепр при тихой погоде, когда плавно и мощно, и так далее.
Но невозможно человеку жить мифологией.
В воскресенье отправляется человек на лоно чуждой природы, чтобы, как говорится, отдохнуть душой и, как говорится, телом.
Кладет человек в карман тощие сандвичи, которые он упорно называет бутербродами, и идет по извилистым берегам Сены в неизвестном, но противоположном направлении.
Видит он настоящую зеленую траву и так называемую необъятную даль полей и лесов, не говоря уже о голубых небесах непременного цвета лазури.
В небе плывет и тает беллетристическое облачко, как две капли воды похожее на барашка.
И, вот именно следя за этим тающим барашком, человек вспоминает не шашлык, а свою молодость, которая, само собой разумеется, прошла, как волшебный сон или как чудное мгновение.
Сердце начинает учащенно биться, и на память приходят и детство, и отрочество, и вообще вся хрестоматия.
-- Чудна Сена при тихой погоде, когда плавно и мощно хочется броситься в воду, чтобы тоже найти себе русалку или в крайнем случае утонуть.
Но человек не такой уж идиот, чтобы кидаться в воду, когда есть еще столько стихотворений в прозе.
Совершенно невольно вспоминает он о том, как хороши, как свежи были розы, и видит, что отмахал по крайней мере пять километров.
Не опуститься ли ему на изумрудную траву, приложившись к сырой земле, как Илья Муромец и другие богатыри, хотя на нем и новый костюм, приобретенный по нормальным ценам в рассрочку.
Нет, лучше не опускаться и лучше не прикладываться, а стоя, съесть один бутерброд и один сандвич, как во дни далекой юности, когда все еще было впереди и ничего еще не было позади.
Роняя крошки на заграничный чернозем, можно ли ему забыть то дивное время, когда он тоже сеял разумное, доброе, вечное, не говоря уже о результатах.
Все в прошлом, и Днепр включительно.
Однако вечереет.
Тиха украинская ночь, и вот уже видны огоньки, описанные покойным Короленкой.
Нет никакого сомнения, что это огоньки на станции железной дороги, описанной Некрасовым.
Человек быстро идет дремучим лесом, который призадумался, а в это время навстречу ему идут два подозрительных элемента, которые снимают с него пиджак и часы, дорогие как память.
И, глядя вслед исчезнувшим одушевленным и неодушевленным предметам, человек, конечно, думает:
-- Они ушли и не вернутся вновь...
Полузадумчивый и полуодетый, в армяке с открытым воротом, он дышит всеми порами своего когда-то гибкого тела и жадно впитывает вечернюю прохладу, в то время как в лесу замолкает гомон птичьих стай.
Нащупав в карманах пыльных брюк, чтобы не сказать штанов, свой билет аллэ и ретур, человек преклоняется перед величием Творца и садится в поезд, который, не дожидаясь третьего звонка, даже без первого и второго, отправляется в путь.
Сев в поезд, человек стоит; но стоит он у окна, прислонившись горячим лбом к холодному стеклу и наблюдая, как бегут версты, чтобы не сказать километры.
Подъезжая к городу и к городской культуре, он проклинает проклятьем зверя и посмеивается своим горьким смехом:
-- Чуден Днепр при тихой погоде, когда плавно и мощно...
1926