Итак, как видите, я очень мало похож на антропофага, или циклопа, каким меня в качестве "дробителя" России не прочь иногда изобразить чересчур льстивые враги и не в меру услужливые друзья!
Ироническая улыбка не сходит с уст моего собеседника.
Коренастый, среднего роста, совершенно седой, несмотря на свои пятьдесят лет, язвительный и темпераментный, увлекательный и остроумный, господин доктор умеет и любит поговорить.
Он действительно прост и скромен, этот "злой гений и враг единой и неделимой России", этот парадоксальный идеолог и чуть-чуть маниакальный сочинитель Украины ("Autor der Ukraine" ["Автор Украины"]), как насмешливо называют Рорбаха [Пауль Рорбах (р. 1869) -- немецкий публицист, сторонник пангерманизма; русофоб и славянофоб.] даже в самой Германии его политические противники.
Несмотря на скромность почти кабинетного ученого, доктор истории не прочь при каждом удобном случае пококетничать, изобразив политического сноба, который не открывает, а роняет на ходу истины и доктрины, недоступные и непонятные погрязшему в пошлости большинству.
Его излюбленный жест -- складывание чемоданов и приготовления к отъезду навсегда.
На каждой "будущей неделе" он уезжает к себе, в родную Балтику, подальше от этой публицистической болтовни и кустарной дипломатии.
-- Куплю себе клочок земли где-нибудь в Курляндии [Курляндия -- Курземе, область в западной Латвии.] и буду разводить картофель.
-- Поверьте, это будет и здоровее и продуктивнее, чем числиться в благородном меньшинстве и заниматься диалектикой на Вильгельмштрассе {Улица в Берлине, где помещается министерство иностранных дел.}, этой скучнейшей во всем мире улице!..
Но в огороды Пауля Рорбаха никто в Германии серьезно не верит, особенно на протяжении последних лет, когда факты и события, надолго ли, накоротко ли, но с полной очевидностью подтвердили почти все рорбаховские теории, предложения и пророчества.
Ведь это он еще в мае 1914 года предсказал неминуемость европейской катастрофы, выступление и роль Англии, поражение и революцию в России.
-- И, несмотря на это,-- не без желчи заявляет Рорбах,-- вы и сейчас не насчитаете в Германии и пятидесяти человек, которых я с полным правом мог бы назвать своими единомышленниками.
Надо мной продолжают смеяться, и, когда я говорю, что нынешняя германская политика на Украине по меньшей мере близорука, что самостоятельность этой страны может существовать только при условии поддержки и укрепления в ней ультра-федералистических и абсолютно демократических течений, вплоть до передачи всей земли крестьянству -- этому единственному оплоту украинской государственности,-- меня называют Дон-Кихотом, снисходительно выслушивают мои советы и... поступают совершенно наоборот.
Впрочем, надо сознаться, что мы, немцы, никогда не отличались настоящими административными способностями.
Мы умели завоевывать, покорять, принуждать, муштровать, организовывать, распределять, классифицировать, но только не управлять!
Наши административные теории чрезвычайно прямолинейны, квадратны, так сказать, и место социально-психологической гибкости, индивидуализации и умения приспособляться занимают в них убогий, несмотря на всю свою детализацию, бездушный, вечно марширующий централизм, какое-нибудь берлинское расписание для заокеанского острова и, главное, это неизлечимое желание во что бы то ни стало -- всех и вся -- приспособлять!..
Стоит только вспомнить наши классические ошибки в Южной Африке, традиционную, считавшуюся почти признаком хорошего дипломатического тона, но, конечно, совершенно слепую и мелочную политику в Польше, чтобы в отчаянии развести руками и чуть ли не сознаться в своем полном административном бессилии.
Между прочим, по отношению к славянским племенам это непонимание административных задач становится положительно фатальным -- и я боюсь...
Чего боялся доктор Рорбах, я так и не узнал.
Вместо окончания интригующей поначалу фразы последовала реплика о чемоданах и картофеле, реплика, о которой знающими его лицами я был предупрежден заранее, после чего беседа наша приняла более планомерный и последовательный характер.
-- В качестве поясняющего предисловия считаю необходимым сообщить вам, что моя теория устрашения России сложилась не только в результате абстрактно научных и философско-исторических изысканий, но и под значительным влиянием непосредственно пережитых впечатлений, наблюдений и глубокого личного знакомства с условиями русской жизни.
Я родился в Риге, окончил рижскую гимназию, а затем юрьевский университет.
В течение следующих десяти лет я успел исколесить всю Россию, хорошо изучил и юг, и север, провел несколько лет на Кавказе и в Туркестане.
В то время меня особенно интересовали сложные условия русских экономических отношений. И первая моя статья о России представляла собой напечатанный в "Прусском Ежегоднике" ["Preussische Jahrbecher", издавался в Берлине в 1888--1937 гг.] критический разбор финансовой политики Витте [С. Ю. Витте (1849--1915), граф, русский государственный деятель, министр путей сообщения, затем министр финансов, осуществил денежную реформу и разработал основные положения аграрной реформы, известной под названием "столыпинской".].
Останавливаясь на некоторых вредных интересам Германии сторонах этой политики, я уже тогда вскользь, в виде совершенно импрессионистического намека, затронул вопрос о русской опасности вообще.
И только незадолго перед русско-японской войной мои разрозненные и случайные по этому вопросу представления и предположения приобрели для меня характер некоторой непреложности, вылились в форму продуманного и твердого убеждения.
1904-й год, а затем 1914-й убеждение это с очевидной ясностью подтвердили.
Мне до прозрачности стала понятна внешняя политика Англии, сыгравшей роль подстрекательницы и вдохновительницы японского натиска на Россию.
Расчет был построен на следующих основаниях: Россия, являвшая в то время картину едва прикрытого внешним благополучием полного внутреннего развала, бюрократической самовлюбленности и самонадеянности, расцветшего пышным цветом казнокрадства и,-- это главное,-- широко разраставшегося недовольства народных масс, такая Россия в столкновении с молодым варварски-свежим и политически неискушенным японским империализмом была заранее обречена на поражение и неминуемо связанный с ним отказ от первенства и господства в сфере дальневосточного влияния.
В качестве непосредственного и логического последствия такой потери лондонские политики учитывали неизбежность перенесения и грядущего сосредоточения российских стремлений и чаяний на Ближний Восток.
Здесь, где начинал змеиться великий индийский путь, здесь по британскому плану должны были скреститься и в отчаянной схватке столкнуться жизненные интересы Германии и реставрированные царьградские вожделения России!..
План этот, при наличии сложного комплекса междуевропейских отношений, был выполнен с точностью почти механического эффекта -- и уже в 1907--1908 годы Германия очутилась в изобретенном "союзниками" (тогда еще потенциальными) железном кольце, звенья коего на Западе составляли наши исторические, тысячелетние враги -- Франция и Англия, а востоке -- новый и грозный враг Россия, эта сумбурная 180-миллионная с ежегодным трехмиллионным приростом лавина, готовая низринуться в любой момент -- и затопить своим потоком и германскую землю, и германскую культуру!..
Рорбах нервно закуривает еще на переходах великого индийского пути погасшую сигару и продолжает:
-- Все это -- стороны исторические, политические и военные. Но в образованном ими, так сказать, уравнении с несколькими неизвестными имелся еще икс социально-этнографический.
Моя попытка заменить его определенной величиной сводилась, в сущности говоря, к философскому и психологическому расшифрованию того, что принято называть "русским духом", того, что "Русью пахнет".
Расшифрование это и привело меня к твердому убеждению в существовании исторического и расового различия между великорусской и украинской национальностями.
Северное великорусское племя образовалось из двух исключительно мужественных кровей: варяжско-норманских и финско-карельских примесей, с одной стороны, и тяжелой, медленно перерабатываемой татарской крови, с другой стороны.
Эта смешанная кровь, просочившаяся и внедрившаяся столь глубоко в женственно-восприимчивую, пассивно-расплывчатую славянскую почву, кровь всегдашних завоевателей, диких кочевников, охотников и истребителей,-- таит в себе упорную и неизлечимую жажду разрушения и опустошения.
Громоздкая, мало поддающаяся цивилизующим влияниям энергия накопляется веками, от поколения к поколению, изменяя только форму, но сохраняя неподвижной свою примитивно-атавистическую сущность.
Ища выхода, эта энергия разряжается взрывами столь губительными и сконцентрированными, что один более или менее длительный эффект их способен с корнями выдернуть и обратить в пыль и в прах всю нашу анемичную и еще далеко не сложившуюся европейскую культуру.
Эту чисто татарскую склонность к стяжаниям, грабежам, набегам и завоеваниям сумели удивительно использовать ваши московские цари, создавшие таким путем гигантскую, гиперболически разросшуюся, ничем, кроме деспотических скреп, не спаянную недавнюю Россию.
Приблизительно тем же объясняю я и неестественно продолжительный успех ваших большевиков.
И Иоанн Грозный, и Ленин хорошо знали свою публику!..
Польщенный параллелью, я предлагаю доктору свежую сигару-
Он закуривает и продолжает:
-- И если хотите, то недавние кадетские вопли о Дарданеллах в историческом смысле звучат точно так же, как давно забытое гиканье татар, переходящих на ночное кочевье.
Этот дух завоевания особенно сильно запечатлен в среде русской аристократии, сохранившей благодаря бракам и велениям кастовой обособленности свое монгольско-княжеское, или беститульно-варяжское происхождение.
К каким же средствам должна была бы обратиться Германия в своем естественном стремлении оградить себя и свое бытие от последствий подготовлявшегося неминуемого взрыва, какие пути должна была она избрать, чтобы парализовать и обезвредить этот надвигавшийся исторический смерч?!
Средство было одно: рассечь, раздробить, разъединить надолго, если возможно, навеки -- сросшиеся по закону сцепления и инерции отдельные части этого уродливого, гигантского кораллового рифа, который полз и надвигался все ближе и ближе!..
Вот из каких предпосылок и представлений родилась моя идея о разделении великой и неделимой России.
Идея эта питалась и тем немаловажным соображением, что в разделении таком не было бы ничего противоестественного.
Юг России, как я уже указал вам, резко отличается от севера. Благодаря совершенно иной исторической судьбе и совершенно иным историческим соприкосновениям, южнорусская народность сохранила почти нетронутой древнюю чистоту своей славянской крови и если в ней есть примеси, то исключительно византийские, которые могли только укрепить врожденную славянскую способность к мирному культурному строительству.
Прочтите, какие комплименты говорит по адресу украинского народа шведский профессор Иерне,-- и вы увидите, что мои предположения не так уже фантастичны, как они вам, судя по вашей улыбке, кажутся!
Я воздал должное чуткости господина доктора и приготовился выслушать заключительный вывод.
-- Итак, спасение Германии в разъединении России и в протекционном союзе с Украиной. В цепи буферных государств Украина должна будет занять место не менее значительное, чем Польша, и не только в качестве вспомогательно промежуточной, но и вполне самодовлеющей крупной величины в той новой восточно-европейской системе, создание коей немедленно по ликвидации войны составит ближайшую задачу всей мировой политики.
И, кто знает, быть может, еще и нынешнему поколению доведется присутствовать при новом грандиозном сдвиге, когда Германия в союзе с Англией, Россией и Украиной будет "ставить на колени" все более и более огрызающуюся и мрачно щетинящуюся Японию?!
-- А как же союз народов, изобретенный в Америке и столь старательно гутируемый [Гутировать -- подчеркивать, преувеличивать.] ныне в Германии?-- спросил я в качестве будущего союзника...
-- Что?! Союз народов?!
И доктор Пауль Рорбах безнадежно махнул рукой.
-- Впрочем,-- закончил он, улыбаясь,-- меня это нисколько не интересует! Они могут заниматься чем угодно!.. Через несколько дней я складываю свои чемоданы и уезжаю навсегда!..
1918
"Киевская мысль", 25 (12) октября, 1918. С. 1--2 с подписью: "Ам. Шполянский".