Жил на свете рыцарь бедный, --
Рыцарь бедный и простой... [Неточная цитата из стихотворения А.С. Пушкина "Жил на свете рыцарь бедный" (1829).]
Мне подали письмо:
"Папочка скончался 22 ноября, в 11 час. 45 мин. Вчера. Юрий Будищев".
Смерть еще раз прошла мимо моего окна.
Постучалась и сказала:
-- Посмотри.
Несут еще знакомого покойника. Пронесли друга моей молодости.
Пронесли мою гордость. Я был его первым редактором. Я напечатал его первое произведение. В 1886 году в Москве издавался журнал "Развлечение". Его издавал И.Ф. Морозов. Редактировал в это время ваш слуга [Дорошевич неточен. И.М. Морозов издавал "Развлечение" во втором полугодии 1887 г. и в первом 1888 г., он же числился и официальным редактором журнала.]. Однажды в редакции было получено письмо, написанное необыкновенно старинным почерком.
Так пишут только древние старики.
Стихи.
Стихи?
Это:
-- В корзину!
Но на этот раз это были хоть и стихи, -- но хорошие. В первый, -- вероятно, в последний, -- единственный раз в моей редакторской жизни я получил хорошие стихи. От них пахло цветами. Можно было бы прозакладывать душу:
-- Это из Гейне.
Я люблю Гейне. Я знаю Гейне.
Такого стихотворения не помню у Гейне. Но это из Гейне! Никто не сумел бы собрать такой букет полевых цветов. И так обрызнуть его росой.
Я обратился к редактору "Будильника" А.Д. Курепину. Он был знатоком Гейне.
-- Какой-то старичок переписал великолепный перевод и выдает это за свое. Посмотрите, справьтесь, есть у Гейне такое стихотворение?
Через несколько дней Курепин возвратил мне стихотворение:
-- Перерыл всего Гейне. Этого стихотворения нет. Но это хорошо, как Гейне.
Хорошее стихотворение!
Этому нельзя сразу поверить.
Я захотел повидать "старичка". Допросить. И в воскресенье в "почтовом ящике" журнала было напечатано:
"А. Будишеву. -- Зайдите в редакцию".
В понедельник в редакцию явился студент. Юный юноша. Невысокого роста, крепкий, коренастый. С милым, открытым лицом. С кудрявыми волосами. С веселыми, ясными глазами.
-- В "почтовом ящике" было: Будищеву зайти.
-- Это стихотворение принадлежит, вероятно, вашему батюшке?
-- Почему батюшке? Ах, это по поводу моего стариковского почерка? Я -- криворучка.
У него были несколько искривленные пальцы правой руки.
-- Вы где-нибудь печатались?
-- В первый раз послал. Думаю, подойдет, -- буду посылать. Не подойдет, -- брошу.
-- У вас есть и другие стихотворения?
-- У меня есть много.
-- Интересно было бы посмотреть.
-- Они у меня в голове. Я их сочиняю и помню. Хотите, я вам покажу?
Он присел и написал несколько стихотворений.
Одно прекраснее другого. В них были красота и грусть. То, из чего сплетается поэзия.
Предо мной в маленькой редакционной каморке маленького журнальчика стоял поэт. Настоящий поэт.
Я так много видел людей, пишущих стихи. Я никогда не видел поэта. Этому трудно было поверить. И юный студент долго был все-таки под сомнением. Нужно было стихотворение для рождественского номера.
-- Алексей Николаевич, не напишете ли вы?
-- Когда? Хотите сейчас?
Он присел здесь же к столу, и через какие-нибудь полчаса подал мне стихотворение.
Это было произведение, только что созданное, здесь, при мне.
С помарками, с перечеркиваниями.
С заменой прекрасных слов еще лучшими.
По рукописи я видел, как все звучнее и звучнее слагались стихи в голове поэта.
Цензурировал журнал тогда Астафьев.
Он был хотя и цензор, но образованный человек.
Сам писатель, известный философ.
На полях стихотворения Будищева он написал такими же красными чернилами:
-- Хотя это и не входит в мои права, но не могу удержаться и не воскликнуть: хорошо, дивно хорошо. Это сделало бы честь Алексею Толстому!
Так родился в литературе Алексей Николаевич Будищев.
Сначала он писал только лирические стихотворения [Будищев печатал стихи в периодике и выпустил два стихотворных сборника (в 1901 и 1915 гг.). На слова его стихотворения "Калитка" написан популярный романс "Лишь только вечер затеплится синий" (муз. А. Обухова).].
Я предложил ему попробовать себя в прозе.
Его проза оказалась такой же благоухающей, как его стихи.
И он сделался постоянным сотрудником и украшением журнала.
Сотрудником такой эфемериды, как еженедельный журнал!
Через несколько месяцев литературной деятельности он сказал мне:
-- Я бросаю университет.
Он был медиком.
-- Или литература, или медицина.
Как? Бросить университет? [А.Н. Будищев в 1884 г. поступил на естественный факультет Московского университета, затем перешел на медицинский. Оставил учебу в 1888 г. по болезни.] Карьеру? Ради какой-то литературы? Какой-то еженедельный журнальчик! С заработком в копейки, в гроши! Но он был непреклонен.
-- Двум богам я служить не могу.
В устах "обывателя" это прозвучало бы "громко".
В устах поэта -- естественно.
Вероятно, это было горем для его далеко не богатой помещичьей семьи с отцом, служившим мировым судьею.
Сын бросал прямую, широкую, ясную дорогу и по неведомой тропинке шел Бог знает куда в какой-то темный лес.
Сбился!
-- Бросить университет! Уйти с четвертого, -- с четвертого! -- курса. Куда? В какой-то журнальчик!
Но он принес эту жертву.
И пришел туда, куда его неудержимо тянуло призванье. Тот голос, который нашептывал ему чудесные стихи. Он был цельная, прямая натура. Однолюб.
Человек одного призвания и только одной любви. Так он сделался литератором, отказавшись от всего, обрекши себя на бедность.
"Жил на свете рыцарь бедный, -- рыцарь бедный и простой..." Это был человек глубокой и благородной души. Мне вспоминается его давнишнее стихотворение. Он описывает поле после битвы -- ночью, при луне.
Стонущее поле.
Выходит из оврага, заваленного трупами.
Стихотворение заканчивается так:
"Трус возбуждал во мне презренье.
И отвращение -- герой"... [Цитата из стихотворения А. Будищева "После битвы" (1893).]
Оцените глубину и благородство чувства и формы.
Я редко встречал более сильные строки.
Это благородство и глубина чувства выражались когда-то даже в забавной форме.
Юноша с кудрявыми волосами и тогда еще веселыми и ясными глазами был не прочь кутнуть.
И я помню одну товарищескую пирушку где-то в маленьком ресторанчике.
Все были веселы.
Будищев сидел над "Осколками", "Шутом", "Стрекозой", читал их.
И горько плакал.
-- Чего вы?
-- Бедные, бедные! Ведь все это... Поймите вы, поймите!.. Ведь все это народ талантливый. А они... они...
Он рыдал.
-- Они должны про тещ писать! Про одних тещ! Каково это им? Затем ли они в литературу шли?
И он плакал горькими слезами.
Я вспоминаю его не иначе как взволнованным, с дергающимся лицом, с горящими глазами, полными негодования. Юношеского негодования. Несмотря уже на сорок лет.
-- Как? "Падающего толкни"? [Выражение из незаконченной книги Ф. Ницше "Воля к власти. Опыт переоценки всех ценностей" (1886--1888).] Падающего? И это проповедуется? Где? В литературе?
Это было в эпоху повального увлечения "ницшеанством". Это возмущало его благородную душу. Наполняло его святой, юношеской ненавистью. Он боролся, как мог.
Выставлял этих "падающего толкни" в романах, в пьесе, в статьях. Он любил и чувствовал природу.
Как многие русские писатели, как многие поэты в душе, -- он был охотником.
Не знаю, бывал ли полон после охоты его ягдташ, но голова была полна образов.
Он сознавался, что:
-- Много стихотворений сложилось, когда ходил с ружьем.
Шепот леса шептал его душе и из его поэтической души выходил звучными стихами.
Оттого и пахло от них цветами.
Оттого и звучны они были, как ранним утром хор птиц в лесу, и пестрели в них рифмы, как пестреют в траве цветы полевые, и стройны были его стихи, как сосны родимых лесов, нарядны и печальны, как кудрявые, плакучие березы.
Чехов говорил о Будищеве:
-- Это, знаете, настоящий литератор. Не шаромыжник. Теперь в литературе шаромыжников развелось много.
Он был скромен, "рыцарь бедный".
В литературе скромность -- добродетель не нашего века.
Жизнь так шумит, что и в литературе нужен шум.
Нужен гам. Нужна свалка.
Иначе не заметят.
У Будищева не было шумных издателей-антрепренеров, крикливых комиссионеров, друзей, которые, как уличные мальчишки на заднюю ось пролетки, вскакивают на "колесницу славы" писателя, художника, артиста, кривляются, радостно визжат, кричат, обращают на него внимание.
Никто в печати не рассказывал, что ест, что пьет "наш писатель", никто не выдумывал, какой последний скандал он учинил, какие носит необыкновенные куртки и какую хочет купить яхту.
За ним не бегали по пятам интервьюеры.
Не спрашивали, что он думает о будущем Америки и о теперешних коротких дамских юбках.
А это уж совсем плохо.
Его единственным "сезам, отворись!" был:
-- Талант.
Без хлопот, без протекции перед его стихами и прозой открывались страницы лучших журналов, газет, открывались двери лучших театров в Петрограде и Москве [Рассказы, повести и романы Будищева публиковались в "Вестнике Европы", "Северном вестнике", "Русском богатстве". Пьеса "Старый обряд" шла в 1910 г. в московском Малом театре и в Театре Корша; пьеса "Живые -- мертвые" -- в 1912 г. в петербургском Малом театре.].
Он имел успех.
Не "фурор с бенгальским огнем"...
Нет!
Он жил в стороне от рынка и толпы.
Жил небогато в Гатчине с любимой и любящей женой, с любимым и любящим сыном.
Радуясь на сына.
Занимался литературой. Жил тихо и достойно.
"Рыцарь бедный и простой".
Я сказал, что в сорок лет он сохранил юношеский пыл.
Но таким он остался и до смерти.
Когда он, увлекаясь, рассказывал сюжеты своих будущих произведений, -- это был тот же кудрявый юноша, который стоял предо мной в редакционной каморке "Развлечения".
Не так весело, но так же ясно и светло горели его глаза.
Да здравствует литература!
Среди кипения чувств и мыслей твои жрецы забывают стариться.
Нигде вы не найдете так много молодых душою людей, как среди пожилых литераторов.
Но у него была болезнь сердца.
Плохо для кипения чувства и самых благородных волнений.
Доктора говорят:
-- Вы не должны волноваться!
Для писателя это:
-- Вы должны умереть.
Будищеву трудно далась молодость.
И ему пришлось в "Осколках" "писать про тещ", при его таланте, для куска хлеба.
Трудно было строить жизнь "по-своему".
И от этой работы немало утомилось сердце.
Война отняла у него добрый десяток лет жизни.
На войне у него брат.
На войну у него призвали сына.
Но не это!
Война волновала его страшно.
Прошлой весной он писал мне:
-- Вы знаете, я не жесток, я не зол. Но когда я думаю об ужасах этой войны, я готов был бы даже быть палачом Вильгельма.
Так глубоко волновалось его больное, благородное сердце.
Война косит, косит жертвы.
На фронте и в тылу.
Есть сердца, которые в наше время обрастают жиром.
Но не выдерживают благородные сердца.
Лучшие сердца стали "плохими сердцами" в эту войну.
Еще один "знакомый гроб"...
Прощай, мой литературный крестник [В статье А.А. Измайлова (опубликована под псевдонимом Аякс) "В литературном мире. К юбилею А.Н. Будищева" приводится признание Будищева: "Крестным отцом моим в литературе был Влас Михайлович Дорошевич" (Биржевые ведомости. Веч. вып. 1912. 7 декабря). Дорошевич посвятил Будищеву рассказ "Ниль-Адмирари" (Развлечение. 1888. No 11).]. Прощай, одна из радостей моей жизни. Прощай, моя гордость.
И для тебя наступит час воскресения из мертвых.
На страницах истории русской литературы.
Будущий, какой-то неведомый критик-историк, перечитывая молодую русскую литературу нашего века, остановится на твоих произведениях.
И отметит тебя, так как ты был отмечен печатью таланта.
Он перечитает твои стихи, твои повести, рассказы, твои статьи.
И будет тронут благородством твоих мыслей, твоих чувств, простотой и благородством формы.
Захочет познакомиться с автором простых и благородных строк, в воспоминаниях тех, кто имел радость знать и кто любил тебя, перед ним выступит твое простое и благородное лицо, честный русский писатель [Именно в таком духе пишет об А.Н. Будищеве о. Максим Митрофанов в книге "Жанр святочного рассказа в русской литературе XIX века" (Саратов, 2003).].
И кто знает, быть может, и ему представится тот же образ, как и мне в моем надгробном рыдании:
"Жил на свете рыцарь бедный, -- рыцарь бедный и простой".
Впервые: Рус. слово. 1916. 26 ноября.