Что такое "cause célèbre" [громкое дело (фр.).]?

15 лет тому назад в Москве на этот вопрос отвечали:

-- Дело, по которому председательствовал Евгений Романович Ринк. Какая-нибудь третья кража.

В зале ни души.

Но вот начались прения. И рассыльные летят в буфет, в советскую, по коридорам.

-- Сейчас резюме Ринка!

Присяжные поверенные, помощники, публика бегут сломя голову.

Зал в несколько минут набит битком.

Ринк устало откидывается на красную бархатную спинку огромного кресла, закрывает глаза и начинает...

Это был человек среднего роста, худощавый, с умным, ироническим лицом, с маленькой черной бородкой надвое.

Салонный Мефистофель.

В движениях, в жестах было что-то изнеженное.

Он красиво тасовал билетики с фамилиями присяжных заседателей, словно готовясь к сдаче в самую благовоспитанную партию в винт.

Говорил:

-- Я опускаю их в урну...

И делал это, словно показывал салонный фокус.

-- ...и вынимаю по одному.

И двумя пальцами тонкой, изящной руки доставал билетик так, чтобы все видели.

С видом немножко ироническим. Словно хотел сказать барышням:

-- Вы видите, mesdames, тут нет никакого обмана!

Он говорил тоном даже изнеженным, расслабленным.

-- Господин прокюрёр...

Так говорят правоведы, когда они ходят в куцых мундирчиках "кавалерийского образца", треуголках, с высокими, подпирающими уши зелеными воротниками.

Он остался "правоведом-белоподкладочником" и в кованом воротнике председателя.

Ринка в Москве называли "соловьем".

-- Он поет, закрывши глаза.

Он произносил резюме всегда с закрытыми глазами.

"Отправлял правосудие, как его богиня".

Устало откидывался на спинку огромного судейского кресла, устало клал красивые руки на массивные резные ручки, закрывал глаза и начинал говорить.

Действительно ли он говорил так, что стоило себя слушать?

Судите.

Слушалось дело о сенсационном убийстве.

Зал -- блестящий партер первого представления.

В "большие дни" суд всегда немножко театр.

И "для съезда публики" было пущено сначала мелкое дело.

Какой-то парень, подросток, украл две бутылки пива.

Но кража была третья. И дело слушалось с присяжными.

Судебное следствие длилось несколько минут.

Прокурор, как рысак перед большим, "именным", призом -- делал "пробежку".

Защитник по назначению, какой-то неведомый юридический младенец...

Когда ему еще придется говорить перед таким залом?

Наверное, никогда!

Как же не воспользоваться случаем?

Прокурор погромыхивал:

-- ...К подсудимому были применены все меры исправительные... Ничто не помогло... Мы имеем дело с испорченной натурой... Что делать! Остается применить меры карательные.

Защитник загремел:

-- Господа судьи! Господа присяжные заседатели! Вам говорят: "исправительные меры". Но что такое наши исправительные учреждения? В какую среду мы толкаем поскользнувшегося юношу, и т.д., и т.д.

-- Эта среда только губит. Вот ее жертва!

Е.Р. Ринк откинулся на спинку кресла, закрыл глаза и расслабленным тоном сказал:

-- Господа присяжные заседатели! И господин товарищ прокурора, и господин защитник вступили в этом деле на почву предположений. Господин товарищ прокурора предполагает, что мальчик взял две бутылки пива...

Не "украл", а "взял".

-- ...потому что у него вконец погибшая натура. Господин защитник предполагает, что мальчик сделал это потому, что его заела среда. Я позволю себе пойти по этому пути предположений еще дальше и предположить, что мальчик взял две бутылки пива потому, что ему хотелось пить. Дело происходило в июле, когда бывает жарко, и пиво, особенно в жару, очень приятный напиток. Какое из этих трех предположений вам покажется более основательным, -- покажет ваш беспристрастный приговор.

Присяжные удалились "для совещания" ровно на столько времени, сколько нужно, чтобы написать:

-- Нет, не виновен.

Хохот публики. Улыбающиеся присяжные. Сияющая мордочка подсудимого. Смущенный, сконфуженный прокурор.

И бедный, красный как рак, убитый, уничтоженный присяжный поверенный.

Драма превратилась в водевиль.

В другой раз "пустой случай" превращался в огромную, потрясающую житейскую картину.

И только благодаря председательскому таланту Ринка.

Однажды через общего знакомого я получил приглашение Е.Р. Ринка на дело о простой краже.

-- Дело пустое, но будет интересным.

Самое заурядное дело.

Обитательница "веселого дома" обвинялась в краже у какого-то артельщика 1500 рублей.

Артельщик зашел в "веселый дом", напился, заснул. Услыхал крик:

-- Пожар!

С перепуга выбежал неодетый, встретился в переулке с околоточным, сказал ему про пожар и вместе с ним вернулся в "дом".

Пожара никакого не оказалось. Но артельщик "обнаружил у себя исчезновение бумажника, в котором находилось полторы тысячи денег".

Был сделан обыск.

Бумажник нашли под матрацем.

Околоточный составил протокол.

Женщина, по этому протоколу, похитила у пьяного и сонного бумажник, спрятала его здесь же под матрацем. Затем нарочно крикнула: "Пожар!" -- чтобы испугать. Когда артельщик заявил о пропаже, -- ему говорили:

-- Бежали как сумасшедший и обронили где-нибудь на улице!

Женщина клялась всеми святыми:

-- Никакого такого бумажника не видела!

Плакала:

-- Сами не помнят, что делают, -- а потом говорят!

Дело у Ринка протянулось с 12 часов дня до глубокого вечера.

Это было глубокое изучение жизни.

Вся эта жизнь, ужасная, отвратительная и живописная, прошла перед нами.

Пьяная кабала, в которой находятся девушки.

Их разбитые бессонными ночами, беспробудным пьянством нервы.

Целый "дом", близкий к белой горячке.

Галлюцинации, которые родятся в этом угаре.

Мы видели "мадам", экономок, музыкантов, лакеев с мордами чемпионов-борцов, "девушек", "гостей".

Видели околоточного надзирателя, который:

-- Давно добирался до этого дома.

Потому что имел на хозяйку "неудовольствие". И был рад составить протокол именно:

-- На этот дом.

Если бы какая-нибудь газета поместила тогда стенографический отчет об этом деле, -- А.И. Куприн мог бы еще раз пожаловаться, что его глубокая "Яма" предвосхищена [В повести А.И. Куприна "Яма" (1909) рассказывается о жизни публичного дома.]!

Из знания быта, нравов, обитателей, гостей и начальства выяснилось, как в действительности было дело.

Артельщик был "пьян, но умен".

"Незаметно" спрятал бумажник "с большими деньгами" под матрац. Спьяна ему почудилось, что кто-то кричит:

-- Пожар!

Мало ли каких криков не раздается ночью в пьяном "доме". И с перепуга, спьяна сам же забыл о том, что спрятал бумажник. И как сам он говорил:

-- Конечно, первым долгом заподозрил "девицу".

Как они говорили:

-- "Они" все такие. Сначала руки целуют. Ухаживают: "портеру"! А потом от них жди в морду. Ежели бы не лакеи, все бы с разбитыми рылами ходили.

Как ревела подсудимая:

-- Я, может, и в такой жисти, потому что воровать несогласна.

И эта "Екатерина Маслова" [Имеется в виду героиня романа Л.Н. Толстого "Воскресение" (1899).] была оправдана.

Выходя поздно вечером из суда, я чувствовал, что мы занимались делом гораздо высшим, чем суд над какой-то одной проституткой. Мы судили жизнь. И недаром Е.Р. Ринк почтил меня приглашением:

-- На маленькое дело.

Но Ринк приглашал и не на такие спектакли.

Он объявлял столпившимся в коридоре молодым адвокатам:

-- Приходите. Я сегодня скажу резюме без глаголов. Он был не только виртуозом -- фокусником слова.

И говорил десять минут существительными, прилагательными, предлогами, наречиями. Ни одного глагола!

В то время, когда решался вопрос о судьбе, свободе, жизни человека, -- Ринк с закрытыми глазами показывал адвокатам:

-- Словесные фокусы.

От него вдруг веяло величием судьи.

По одному громкому делу, -- присяжные не дали снисхождения, -- суд сам сбавил обвиненному наказание.

Вместо 20 лет каторжных работ назначил 10.

Вердикт был действительно слишком строг. Подсудимый действительно заслуживал снисхождения. Прокурор подал протест. Ринк сказал ему:

-- Не должно топтаться грязными ногами там, где творила чистая судейская совесть.

Храм и жрец.

И рядом с этим он определял суд так:

-- Присяжные у меня! Скажу: "пиль!" -- и возьмут!

Блестящий был фехтовальщик слова.

И часто он одним быстрым сверкающим ударом шпаги раздирал завесу.

Лет 25 тому назад разбиралось дело некоего Матковского. Он обвинялся в том, что покушался с целью ограбления на убийство какого-то Занкина.

Занкин -- подрядчик и профессиональный игрок.

Матковский -- молодой человек, отставной юнкер.

Занкин говорил, что Матковский зазвал его в пустую квартиру своего брата и там, желая ограбить, пытался убить. Выстрелил в него из револьвера, но только ранил.

Матковский уверял, что, зайдя к нему, Занкин предложил играть в карты. Проигравши, Занкин отказался платить. Слово за слово. Занкин, мужчина "солидной комплекции", толкнул щупленького Матковского так, что тот вылетел в соседнюю комнату. Там он схватил висевший на стене револьвер брата-офицера и, "не помня себя", выстрелил в Занкина.

Свидетелей не было.

Я как сейчас вижу Е.Р. Ринка.

Склонившегося к судейскому столу.

Он глядит на огромного Занкина так мягко, любовно, доверчиво.

-- Скажите, господин Занкин, вы вообще играете в карты?

-- Иногда разве. Дома-с. По случаю праздника. С домашними. Для баловства. В семейные игры.

-- В короли?

Занкин оживает:

"Вот, мол, на какого глупенького генерала попал!" Свидетельской осторожности больше нет. Он доверчиво идет за председателем.

-- Вот именно. В короли.

-- В дурачки?

-- В дурачки.

-- В свои козыри?

-- В свои козыри.

-- В пьяницы?

-- В пьяницы.

-- В штосс [Штос -- азартная карточная игра.]?

-- В штосс.

И вдруг, увидевши, что попал в западню:

-- Нет, нет! В штосс, в штосс, в штосс мы не играем. Но в голосе у Ринка уже сталь.

Где эти милые глаза?

-- Свидетель, можете сесть!

С этой минуты оправдание Матковского несомненно. Слушается дело какой-то мещанки Ивановой, молодой девушки, обвиняемой в краже.

Свидетельница, ее квартирная хозяйка, ужасно огорченная, что у нее:

-- На квартире -- и этакий скандал.

Маленькая старушка, вся в черном, с умильным, кротким лицом, вид богобоязненный.

-- Уж я ей, бывало, говорила: "Машенька! Что ж ты дома-то сидишь? Под лежачий камень вода не течет. Станешь этак-то лениться, -- есть-то что?"

Прокурор сразу полюбил старушку.

-- Так что вы ее наставляли на путь истинный? Советовали работать?

-- Как не посоветовать. Человек молодой. Бесперечь, бывало, твержу: "Ты бы пошла".

-- А она что же? Ленилась?

-- Такая лентяйка! Лежит дома на боку.

-- Ваших советов, ваших наставлений не слушалась?

-- Где слушать!

-- Ну, а скажите, много она зарабатывала?

-- Хорошо, батюшка, зарабатывала. Когда три рубля, когда пять.

-- В день?

-- В день.

-- Я попрошу господ присяжных заседателей запомнить, что подсудимая, имея возможность заработать от трех до пяти рублей в день...

Но Ринк делает слабое движение рукой.

-- Виноват... А чем занималась подсудимая?

-- Проституцией, батюшка, проституцией.

-- Так что вы ей советовали заниматься проституцией, а подсудимая проституцией заниматься не хотела?

-- Не хотела, батюшка, не хотела.

-- Отлично... Господин товарищ прокурора, имеете еще вопросы?

-- Нет, нет, нет! Больше вопросов не имею.

И все в один миг увидели, что за богобоязненная старушка, которую так полюбил прокурор, и что в этом мире называется "леностью".

А иногда он просто балаганил словами.

Знаменитый корнет Савин, среди массы других дел, обвинялся в том, что он по дороге от Одессы до Константинополя на пароходе обмошенничал какого-то купца, введя его в обман своим камергерским мундиром.

И Ринк начал допрос:

-- Расскажите нам, подсудимый, как вы ехали в белых штанах по Черному морю!

Своей иронией, своим "пиль" Ринк был страшен подсудимым [Ср. воспоминания А. В. Амфитеатрова об этом процессе (Амфитеатров А. В. Жизнь человека, неудобного для себя и для многих. М., 2004. Т. 1. С. 222--223).].

Но он был человек добрый и не любил "обвиняющей породы" людей.

Что он делал с прокурорами!

На каком-то процессе товарищ прокурора, -- а Ринк был сердит на него за обвинение "с запросцем", -- подошел к нему во время заседания и что-то сказал на ухо.

Ринк докончил допрос свидетеля.

-- Господин товарищ прокурора, только что, подойдя ко мне, почему-то на ухо в гласном суде сообщил мне, что к нему пришел "один человек" и потому он просит сделать перерыв. Не потрудится ли господин товарищ прокурора объяснить суду, какое отношение имеет этот "один человек" к данному процессу, для того чтобы суд, рассмотрев вопрос о приходе "одного человека", сделал постановление об удовлетворении или неудовлетворении ходатайства господина товарища прокурора.

Вы видите этого товарища прокурора?

-- Я отказываюсь, отказываюсь...

И Ринк имел еще жестокость "высечь".

-- Ввиду отказа господина товарища прокурора от ходатайства относительно назначения перерыва по случаю прихода "одного человека", суд постановил: дело слушанием продолжать.

Товарищ прокурора был особенно в духе, -- а ведь впереди речь.

-- Что поделаешь с Ринком?

Перед ним пасовал "сам" Н.В. Муравьев.

Разбиралось дело бывшего околоточного надзирателя Орлова, убившего хористку Большого театра Бефани.

Громкое дело. Круглый зал. С утра толпа на лестнице. Гражданский истец Ф.Н. Плевако. Защитник кн. А.Н. Урусов.

Обвинял товарищ прокурора Саблин.

Н.В. Муравьев, тогда прокурор судебной палаты, переходил из зала в зал: в другом зале слушалось тоже большое дело о подделке купонов.

Приходил на несколько минут, садился рядом с Саблиным, шептался, -- и всегда после муравьевского шепота Саблин предлагал убийственные для подсудимого вопросы.

Ринку такое "усиление обвинения перестало нравиться".

Он выждал, когда Муравьев, сейчас же вслед за перерывом для завтрака, пришел и подсел к Саблину.

-- Господин судебный рассыльный. Предстал "г. судебный рассыльный".

-- Потрудитесь запереть дверь, находящуюся за господами судьями, и ключ принести и положить на стол передо мной, для того, чтобы разные лица, посторонние настоящему процессу, входя и выходя, не мешали отправлению правосудия.

"Г. судебный рассыльный" запер дверь и ключ положил перед Ринком.

-- Заседание продолжается.

И он выдержал Муравьева до вечера без перерыва. Муравьева, у которого были дела по канцелярии! И он просидел, покраснев, как вареный рак, но безмолвный. Ринк был страшен во время:

-- Отправления правосудия.

Что он делал со свидетелями! У него была своя теория.

-- Суд для того и существует, чтоб из него не выходил без наказания ни один виновный, как бы этот виновный ни назывался: подсудимый, прокурор, защитник или свидетель.

По тому же делу о якобы краже в "веселом доме".

Артельщик был, несомненно, виновен перед несчастной "девушкой", которая восемь месяцев просидела в тюрьме только из-за той легкости, с которою порядочный человек обвиняет падшую.

Ринк был к нему суров, как судья, и безжалостен, как палач.

Больше часа длился этот допрос.

Казнь, где не было пределов издевательству.

-- Скажите, свидетель, вы были пьяны?

-- Так точно. Меня напоили.

-- Это в первый раз с вами случилось в жизни, что вы были пьяны?

-- Нет, бывало.

-- Значит, вы имеете обыкновение время от времени напиваться. Почему же вы говорите, что вас кто-то напаивал, когда вы и сами имеете привычку напиваться? Вы, может быть, и пошли в этот дом, чтоб напиться?

-- Никак нет.

-- Для чего же вы пошли? Развратничать?

-- Нет.

-- Для чего ж? Что ж вы там делали?

-- Я танцевал.

-- Вы так любите танцы? Скажите, вы всегда раздеваетесь, когда танцуете? В гостях, например, если танцуете, -- вы тоже раздеваетесь? Говорите громче. Господам присяжным ничего не слышно.

-- Нет.

-- А здесь разделись. Вы что же, так хорошо знакомы в этом доме, что позволяете себе раздеваться, как дома? Вы в этом доме свой человек?

-- Нет.

-- Все это странно. Скажите, вы женаты?

-- Да-с, женат-с.

-- Что же вы сказали вашей жене, что вы хотите танцевать и идете для этого в веселый дом? Ваша жена умеет танцевать?

-- Никак нет.

-- Как же так? Вы такой любитель танцев, -- почему же вы вашу жену не выучите танцевать? Вы бы танцевали дома вместо того, чтобы ходить по веселым домам! Значит, вам так нравятся веселые дома? Вы большой их любитель?

-- Она умеет.

-- Почему ж вы не танцевали с вашей женой?

И больше часа такого сгорания от стыда!

Свидетель, когда кончилась пытка, почти в обмороке повалился на скамью.

Одно из своих самых блестящих резюме, по громкому делу, Ринк начал так:

-- Потерпевший явился сюда в рыцарских доспехах, которые были с него сейчас же сняты. Но мы не вправе требовать, чтоб человек был непременно рыцарем. Мы можем требовать только, чтоб человек думал и действовал так, как думаем и действуем мы, обыкновенные, порядочные люди. А надо признаться, что потерпевший необыкновенно непорядочный человек.

Что он делал с защитниками!

Достаточно сказать, что когда Ринк оставил председательство, московский совет присяжных поверенных отказывался принять его в сословие:

-- За постоянные издевательства над защитой.

Можно было бы составить целый сборник анекдотов:

-- Ринк и присяжные поверенные.

И в этом сборнике занял бы место среди тысяч такой анекдот. Присяжный поверенный, очень либерально:

-- Господа присяжные заседатели! Существует предположение, что есть Бог!

Ринк:

-- Господин защитник! Еще одно такое предположение -- и следующие предположения вы уже будете делать в коридоре.

Его боялись лица, посторонние процессу.

Судебный корреспондент "Новостей дня" г. Левенберг, очень способный и очень добросовестный хроникер, работавший много лет, -- однажды прогневил Ринка.

Неточно передал его блестящее резюме.

С тех пор Ринк каждое заседание начинал так:

-- Господин судебный рассыльный!

"Г. судебный рассыльный" представал перед судом, как лист перед травой.

-- Потрудитесь удалить из зала заседания корреспондента газеты "Новости дня" господина Левенберга!

"Г. судебный рассыльный" шел к корреспондентскому столу, возвращался и докладывал:

-- Корреспондента газеты "Новости дня" господина Левенберга в зале заседания нет.

И только тогда Ринк провозглашал:

-- Окружной суд приступает...

И так в течение целого года!

И все это медленно, торжественно.

Целый год ежедневно пригвождал к позорному столбу имя отсутствующего человека.

Присяжные, публика должны были думать:

-- Что ж, должно быть, наделал этот человек, если его так позорят?

Не угодил Ринку.

Ринк позволял себе роскошь быть мелочным, придирчивым и несправедливым.

Председатель!

Его боялись подсудимые, свидетели, прокуроры, адвокаты, журналисты, публика -- все!

Председатель!

Он превращал суд то в храм, то в балаган, анатомировал жизнь и делал это так, как делает свои операции знаменитый Дуайен -- с кинематографом, для публики, -- давал спектакли, говорил "пиль", говорил "куш", жонглировал словами, репутациями, судьбами, жизнями.

Председатель!

И делал все это талантливо, блестяще, остроумно.

Когда пронеслась весть:

-- Ринк переходит в адвокатуру, -- все "предвкушали":

-- Смерть прокурорам!

Что за фонтан остроумия забьет в адвокатуре.

-- Вот уж где он развернется вовсю.

Ринк выступал в качестве адвоката и...

Тут уж не было связанного по рукам и ногам подсудимого. С опаской все-таки оглядывающегося на председателя прокурора. Фемидина пасынка -- защитника. Смущенного, растерянного появлением на суде свидетеля.

А главное.

Тут его могли остановить, а он не мог заставить молчать никого.

У адвоката не было:

-- Дискреционной [То есть ограничивающей.] власти председателя.

И адвокат Ринк был только тенью председателя Ринка. И тенью не в солнечный день! Из адвоката Ринка не вышло ничего. Ровно ничего. Как и из других председателей, перешедших в адвокатуру. Он лишний раз доказал, что при судебном произволе:

-- Легко быть председателем и тяжело защитником.

У Ринка было много недостатков.

Кроме одного:

-- Низкопоклонства.

Он запирал Муравьева в то время, когда не было сомнений, что Муравьев будет министром юстиции.

И за это расплатился.

Муравьев, который ничего не забывал, -- кроме хорошего, -- министром посетив Московский окружной суд, сказал с улыбкой Ринку в круглом зале:

-- А в этом зале, Евгений Романович, вы меня заперли.

Судья понял улыбку министра.

И подал в отставку.

Вмешательство в суд он называл:

-- Топтаньем грязными ногами там, где должна творить чистая судейская совесть.

Он никому не давал самодурствовать в суде:

-- Я сам буду в нем самодурствовать.

С точки зрения общественной -- это был самый талантливый представитель председательского произвола.

Ну, а с точки зрения живописности -- в вечность отошла еще одна живописная фигура нашей старой живописной Москвы.

Мир его праху.

Впервые: Рус. слово. 1910. 21 марта.