Педагогический совет…
Это собрание, которое судит при закрытых дверях, в глубокой тайне, как венецианский совет трёх.
Которое разбирает дело по обвинению Иванова Павла.
— В систематическом отколупывании от стен штукатурки.
И Иванова Петра, обвиняемого в том, что он:
— Дерзко лаял в коридоре собакой на учителя немецкого языка.
Это судилище, в лексиконе которого есть такие страшные слова, как:
— Предложить взять из гимназии.
— Исключить.
От постановлений которого зависит волчий или ангельский вид. Тот самый «кондуитный список», коего данные, согласно известному циркуляру, начальство университета принимает в соображение, как:
«При выяснении предпочтительных прав того или другого лица на предоставление ему наличной студенческой вакансии».
Так и:
«При обсуждении дисциплинарных последствий тех проступков, которые будут совершены в бытность студентом».
Это, истинно, страшное судилище, безапелляционно решающее подчас всю дальнейшую участь человека.
Это грозное в гимназическом быту.
Это «синее собрание» накануне важной и необходимой реформы.
В педагогическом совете будет заседать также и гимназический доктор.
Можно только удивляться, как этого не было до сих пор.
Можно диву даваться, как до сих пор могли обходиться без этого, судя детей.
Вызовите в памяти то печальное время вашего детства, которое вы провели в гимназии.
Сколько «судебных ошибок» педагогического суда придёт вам на память!
Я помню одного из моих товарищей, золотушного мальчика.
Это был настоящий страдалец.
Золотушные раны покрывали его ноги сверху донизу.
Мы были друзьями, и я знал об его страданиях
Он с ужасом ждал вечера, когда дома ему отмачивали тёплой водой и отдирали присохшие к ранам бинты.
Эти порой присыхавшие бинты причиняли ему постоянную боль. Золотушные раны нестерпимо чесались. И когда он расчёсывал их до крови, они саднели целыми часами.
Трудно было при таких условиях отличаться спокойствием и ровным настроением духа.
Измученный мальчик был нервен, раздражителен.
И потому считался образцом дурного поведения, строптивости, дерзости и непослушания.
Он вечно сидел после класса:
— За грубый ответ помощнику классного наставника.
— За упорное непослушание, выразившееся в отказе стать в угол.
— За притворство.
К этому «капризу Ивановичу» относились особенно строго:
— Вечно беспричинный плач.
Он числился:
— Неисправимый.
Из поведения у него было три. Мальчик висел в гимназии на волоске.
Однажды кто-то из товарищей, поссорившись и зная, что у мальчика болят ноги, ударил его по ноге.
Несчастный мальчик, не помня себя от боли, кинулся, исколотил, исцарапал, искусал противника.
Вообще:
— Проявил несвойственную ребёнку жестокость.
Педагогический совет постановил:
— Предложить родителям взять его из гимназии.
А директор добавил матери:
— Только из снисхождения к вам, сударыня, педагогический совет не постановил прямо исключить вашего сына без разговоров. Ваш сын отличается нетерпимым ни в каком учебном заведении характером!
Где теперь этот страшный преступник, «виновный в золотухе»?
Кончил ли он где-нибудь курс, или его отовсюду выгоняли за «нетерпимый ни в одном учебном заведении характер»?
И все педагогические советы решали:
— Такой субъект не должен получать образование!
Влачит ли он жизнь свою недоучкой и неудачником, или ему удалось как-нибудь кончить курс, и он сам теперь педагогом и сам постановляет в педагогическом совете приговоры относительно детей:
— Исключить за нетерпимый ни в каком учебном заведении характер!
На этом страшном суде до сих пор без защиты, без свидетелей, без экспертизы гимназический доктор может явиться и ценным свидетелем, и необходимым экспертом, и защитником маленького подсудимого.
— Позвольте! — может сказать гимназический доктор, присутствуя при разборе дела об Иванове Павле, обвиняемом в «упорном непослушании распоряжениям начальства». — Позвольте! Это «упорство» объясняется очень просто. Мальчик задёрган. Его сегодня ставили в угол, вчера оставляли после классов, третьего дня он сидел в карцере. Я знаю этого ребёнка. У него разбитые нервы, и эти наказания, которые сыплются на него без передышки, только обостряют болезнь, делают мальчика раздражительным, как вы говорите, — несносным и нетерпимым. Ему нужны две недели отдыха, а не два часа карцера, и приём kali bromati[13], а не единица!
Гимназический доктор это может сказать, но гимназический доктор ничего подобного не скажет.
Теперешний гимназический доктор.
Что такое гимназический доктор?
Чтобы заработать две сотни в месяц, он состоит врачом при двух-трёх гимназиях, в институте, в нескольких приютах, занимается в больнице,
Это совместитель, который летает с места на место, чтоб заняться в течение «свободного часа».
Вы помните эту фигуру?
Гимназический доктор, около которого стоит вечный йод и лежит вечный ляпис.
— Гланды припухли. Смазать йодом.
— Откройте рот. Скажите «а».
Доктор наезжает в гимназию раз-два в неделю.
И тогда помощник классного наставника обходит классы:
— Кто к доктору?
Ребёнку самому предоставлено делать диагноз, здоров он или болен.
К доктору, предварительно натёрши рукавом докрасна лоб, идут по большей части те, кому нужно отпроситься от трудного урока.
— У меня голова болит, отпустите домой.
У мальчуганов есть своя политика, свои расчёты.
Этот чувствует себя больным, но ему надо «поправиться», его сегодня должны вызвать из истории, он приготовил урок.
Тот сегодня надеется списать диктант и получить хорошую отметку.
Этот боится, чтоб его не отправили домой, потому что они уговорились с Ивановым Петром идти после классов смотреть коньки или дуть на улице возвращающихся домой реалистов.
Доктор начинает «частить» в гимназию, когда в городе вспыхивает эпидемия кори, скарлатины, ветряной оспы.
Тогда гимназистов строят рядами, как солдат.
— Раскройте рот. Скажите: «а».
Гимназический доктор перещупывает сотни гланд, пересчитывает сотни пульсов, видит сотни раскрытых глоток:
— А!
И вряд ли замечает хоть одно лицо, хоть одного гимназиста.
Что может сказать такой «летучий голландец» на педагогическом совете?
Решается участь человека.
Дело об Иванове Павле, обвиняемом:
— В упорном нежелании подчиняться начальству.
«Иванов Павел! Иванов Павел! Кажется, Иванов Павел говорил „а“, а я ему мазал ляписом. А может быть, Иванову Петру, а может быть и Иванову Николаю. Кажется, у него гланды. А может быть, это и не у него? А может быть, это и в другой даже гимназии, и не у Иванова, а у Петрова!»
— Доктор, ваше мнение относительно Иванова Павла?
— Гм… Кажется, мальчик с гландами… И больше ничего…
Что больше может сказать теперешний гимназический доктор?
Дети его интересуют в одном только отношении:
— Не представляют ли они из себя. заразы?
Всё его внимание устремлено на одно:
— Нет ли кори? Скарлатины? Дифтерита? Ветряной оспы?
Он является не пользовать, а полоть детей, как полют огороды.
Что такой доктор может сказать относительно Иванова Павла, участь и, быть может, вся дальнейшая жизнь которого решается в эту минуту?
Была ли у Иванова Павла свинка?
— В ветряной оспе не замечен. И в дифтеритном отношении опасности не представляет.
Только!
Участие такого врача в педагогическом совете равняется нулю.
Ещё если педагогический совет захочет в каком-нибудь отдельном случае, решая вопрос об исключении, произвести экспертизу:
— А действительно ли столь порочен сей младенец? Или мы собираемся жестоко наказывать больного, — да ещё ребёнка, — только за то, что он болен?
И попросить доктора:
— Посмотрите подсудимого.
Но во всяком случае доктор своим мнением, указанием, советом, протестом будет участвовать только тогда, когда нечто преступное, ужасное, невозможное и «нетерпимое» с гимназической точки зрения будет виновным совершено.
А не допустить до этого?
А обратить внимание педагогического совета:
— Господа, во 2-м классе ученик Иванов Павел переутомлён, — ему нужен отдых. В 3-м классе у Иванова Петра вконец разбиты нервы, а его ещё больше озлобляют беспрерывными наказаниями. При таких условиях нельзя ручаться, что с мальчиком произойдёт. Он болен, а вы его наказываете и «исправляете» суровыми мерами. Недалеко и до несчастья.
Может ли всё это сделать «летучий доктор», налетающий на гимназию на час, на два в неделю, видящий гланды, слышащий «а», считающий пульс, но никогда не видавший ни одного лица, не знающий ни одного гимназиста?
Кто защитит мальчугана, которого часто считают «неспособным» или «неисправимым лентяем», когда он только переутомлён, «нетерпимым ни в одном учебном заведении», когда он только болен?
Даже взрослого больного не судят и не наказывают.
А ребёнка?
И вообще-то детей судить смешно. А уж без защиты…
Единственным защитником мальчугана, единственным основательным экспертом мог бы быть только постоянный гимназический врач.
Не разбрасывающийся по десятку учебных заведений совместитель, врач с налёта, а постоянно состоящий при одной гимназии врач.
Врач, на глазах которого Иванов Павел рос, проходил курс, для которого «Иванов Павел» был бы не звуком пустым, а постоянным субъектом, организм и болезни которого доктору хорошо известны.
Только такой врач может дать педагогическому совету дельное, веское и полезное указание, предохранить ученика от заболевания, от переутомления, от нервного расстройства, при случае защитить больного.
Это спасло бы школу от тысяч несправедливостей.
Конечно, грошовые и смешные «штаты» гимназических врачей при этом должны быть изменены.
Но как будто это дорого будет стоить? И как будто, — особенно среди молодых врачей, — у нас трудно набрать отличных постоянных гимназических докторов даже на скромное вознаграждение?
У нас, где врачебной помощи так мало и где всё-таки перепроизводство докторов.
У нас, где сто рублей в месяц считается нормой, и хорошей нормой вознаграждения врачу на службе.
Молодые, ещё горячие после университета, ещё ретивые врачи отдали бы всю душу этому новому у нас делу, — медицинской защите учащегося юношества.
И, идя рука об руку с указаниями медицины, действительно заботясь о здоровье учащихся, наша средняя школа могла бы оказать то «истинно-сердечное попечение» об юношестве, которое от неё требуется.