Источник: Дорошевич В. М. Собрание сочинений. Том VII. Рассказы. -- М.: Товарищество И. Д. Сытина, 1906. -- С. 153
Я проснулся в ужасе.
В безотчётном ужасе, который иногда почему-то охватывает вас ночью, и вы, как ребёнок, дрожите в темноте.
Мне снился сон.
Женщина переходила через улицу. Как вдруг камни мостовой провалились под её ногами, и земля быстро начала засасывать женщину.
Женщина страшно крикнула. Раз, два...
И я в ужасе проснулся.
Что это? Слышал я во сне или, действительно, меня разбудил женский крик?
Я вскочил, отпер дверь и выглянул в освещённый коридор.
Через номер от меня дверь тоже отворилась, и выглянул жилец, в одном белье, с перепуганным лицом.
Значит, мне не приснилось! Он тоже слышал!
Кругом было тихо.
Мы на цыпочках подошли к двери среднего номера и, затаив дыхание, прислушались.
Из номера послышался поцелуй. Звонкий, вкусный.
Мы оба плюнули.
Рассмеялись без звука, кивком головы пожелали друг другу покойной ночи и тихонько, на цыпочках, разошлись, улыбаясь и покачивая головой, по своим комнатам.
Но мне не спалось.
Какая беспокойная ночь!
Когда я засыпал, мне показалось, что кто-то пробует отворить дверь.
И вот теперь...
Я чиркнул спичкой и закурил папиросу.
Словно в ответ на шум, за стеной опять раздался поцелуй. Ещё и ещё.
Без конца!
В них слышались то страсть и зной, то тихо звучала нежность, то говорила благодарность.
Это меня забавляло. Мне хотелось бы смеяться.
Но странно!
Что-то гнетущее было разлито в воздухе. Темнота словно была наполнена тяжёлыми предчувствиями.
За стеной раздался разговор.
Собственно, не разговор. Говорил только мужчина. Женского голоса я не слышал.
Мужской голос говорил:
-- Да говори громче! Я ничего не слышу!
И после паузы:
-- Уверяю тебя, они ничего не слышат. Они спят.
Опять поцелуй.
Затем -- шаги.
-- А? Что? Достать тебе платок? Сейчас поищу. Где он? Здесь? Здесь нет. В этом чемодане?
Замки щёлкали. Слышалось шуршанье.
-- И здесь нет. В этом?.. И здесь нет. Но где же? Где же? Где же?
В голосе слышалось сильное раздражение.
-- В большом сундуке? Но где же ключи?.. Ах, Боже мой, -- ну, где же ключи?.. Ты хочешь, чтоб я сломал замок?
Маленькая пауза.
-- Изволь. Если ты так хочешь.
Раздался лёгкий треск, стук ящиков, которые спешно вынимали, шуршанье, -- словно всё выкидывали на пол. Потом радостный возглас, почти крик:
-- А! Вот!
Опять поцелуй.
И всё затихло.
Тишина стала ещё более гнетущей.
Не знаю почему, но я был так взволнован, что слышал удары своего пульса.
Мужской голос заговорил снова.
-- Воды? -- спросил он. -- Сейчас я тебе дам воды... Представь, моя крошка, -- в графине ни капли. Дура горничная позабыла налить! Прислуга в этих отелях!.. Что? Очень хочется пить? Хорошо! Я схожу поищу, где у них тут вода...
Хлопнула дверь.
Не знаю почему, движимый каким-то смешным, детским любопытством, я вскочил, тихонько приотворил чуть-чуть свою дверь и в щёлочку выглянул в коридор.
Я видел только вслед быстро удалявшегося мужчину в шляпе, сдвинутой на лоб, с поднятым воротником пальто, сгорбившегося, съёжившегося.
Видно, его пробирал предутренний холод.
И затем всё снова стало тихо.
Прошло десять минут, прошло двадцать. Мужчина с водой не возвращался.
В соседнем номере было тихо-тихо.
Прошло полчаса. Три четверти.
Я лежал на кровати, дрожа всем телом.
Страх рос, рос во мне.
Кругом ни звука. Словно все в этом доме умерли.
Страх мало-помалу переходил в ужас. Меня колотила лихорадка. Зубы стучали.
Мне хотелось крикнуть диким голосом, выбежать в коридор, созвать прислугу, разбудить жильцов.
Зачем?
Что я им скажу?
Что какой-то господин долго ходит за водой? Что я боюсь один в комнате?
Боязнь показаться смешным, показаться глупым, показаться сумасшедшим удерживала меня, и я лежал, словно прибитый гвоздями к постели, прикованный ужасом, -- не смея пошевелиться.
А время тянулось медленно-медленно.
И мужчина не возвращался.
И всё было тихо в этом словно вымершем доме.
Засерел рассвет.
Свет какой-то серый и мрачный, и грязный, полз в окна и наполнял комнату.
А он всё не возвращался.
И кругом было тихо, как в могиле.
"Скорей бы день! Скорей бы день!" с тоской думал я, чувствуя, что мой ужас всё растёт и растёт.
Первый звук, раздавшийся в доме, -- где-то хлопнули дверью, -- оживил меня.
Я вскочил, как безумный, и позвонил долго, настойчиво, тревожно.
Несколько минут молчания, и раздалось шлёпанье туфель.
Я слышал, как коридорный щёлкнул нумератором электрического звонка, как что-то пробормотал, зевнул и медленно, нехотя шёл к моей двери.
Вот когда секунды казались вечностью. Скоро ли он дойдёт?
И едва дверь отворилась, я встретил его лицом к лицу в дверях, так что он даже пошатнулся.
-- Что угодно, monsieur?
-- Кто живёт в соседнем номере? Вот здесь!
Заспанный лакей посмотрел на меня удивлённо и злобно.
-- Какая-то англичанка. Приехала вчера. Что угодно, monsieur?
-- Она замужем? Скажите, она замужем?
Лакей смотрел на меня всё изумлённее и изумлённее.
-- Почём же мне знать, monsieur? Monsieur задаёт такие странные вопросы! В шестом часу утра! Изволите беспокоить...
-- Я вас спрашиваю!..
-- Приехала одна!
-- У неё был сегодня ночью мужчина!
Лакей посмотрел на меня, как на сумасшедшего, пожал плечами и повернулся:
-- У неё? Старуха, лет семидесяти!
-- В таком случае...
Я схватил его за рукав.
-- В таком случае, сейчас же войдите в этот номер!.. Там что-то странное... Я не знаю... Там что-то произошло...
У меня зуб не попадал на зуб.
Лакей старался освободить свою руку. Он был окончательно зол.
-- Но как я смею, monsieur? Идти к даме, когда она спит!
Но я не отпускал его. Я наступал:
-- Идите... Я отвечаю... Я вам говорю, там... там что-то странное.
Моя тревога мало-помалу передавалась и ему. Но он всё ещё пожимал плечами.
-- Как я могу?.. Какой вы странный, monsieur... Да и дверь, вероятно...
Он тронул дверь. Она отворилась.
Лакей несколько моментов в сомнении постоял на пороге. Потом тихонько вошёл.
Прошла секунда, другая -- и из номера раздался крик, полный ужаса.
-- Ай!
Лакей вылетел в коридор, трясущийся, бледный, как полотно, с искажённым лицом.
-- Там... Она... Ай!.. Полицию... Управляющего...
Он кинулся за управляющим.
Словно какая-то неудержимая сила меня тянула. Я пошёл в номер. Пол был завален раскрытыми чемоданами, выброшенными вещами. Я споткнулся обо что-то, падая, схватился за кровать и очутился лицом к лицу...
Я закричал диким голосом, зашатался, меня словно выбросили из комнаты.
На кровати лежала жёлтая, словно восковая, фигура с широко раскрытыми стеклянными глазами, -- старуха с перерезанным горлом.
Кровь тёмным, -- мне показалось, чёрным, -- пятном покрывала край простыни.
Лужа крови чернела на ковре около кровати.
Двери хлопали.
Разбуженные моим криком, неодетые жильцы с испуганными лицами выглядывали из дверей.
-- Что случилось?.. Что случилось?..
Я очнулся, -- меня тряс за руку сосед, с которым мы ночью подслушивали и смеялись около двери.
Он тоже заглянул в номер старухи и тоже вылетел оттуда в ужасе.
Он тряс меня за рукав, широко, в ужасе, бессмысленно раскрыв глаза, и, не попадая зуб на зуб, повторял:
-- Я тоже не спал всю ночь... Я тоже не спал всю ночь...
Сбежалась вся гостиница.
Явилась полиция.
Швейцар слышал только, что ночью кто-то постучал к нему в дверь. Он, как всегда, дёрнул за цепочку, отворил входную дверь. Стучавший вышел, и дверь за ним захлопнулась.
На тротуаре, в двух шагах от гостиницы, нашли платок, о который вытирали окровавленные руки.
Вот и всё.
Гостиница расположена на углу площади. От площади по всем направлениям разбегается десяток улиц. Дальше каждая из них делится на две, на три. Те делятся опять, скрещиваются, перекрещиваются.
И в этом лабиринте убийца исчез бесследно, навсегда.
Разумеется, обыкновенный грабитель, забравшийся с вечера в гостиницу, где-нибудь притаившийся до ночи, а затем вошедший в тот номер, который позабыли запереть.
И управляющий, бледный, растерянный, говорил с укором нам всем, -- словно мы были виноваты в случившемся с ним несчастии:
-- Ах, господа, всегда надо запирать двери! Как вы так, право!..
И жильцы стояли подавленные, словно, действительно, в чём-то виноватые.
Больше всех был подавлен, больше всех был растерян сосед, с которым мы ночью смеялись у двери, где в это время совершалось преступление.
-- Но позвольте! Как же так? -- бормотал он. -- Я сам... понимаете, сам!.. Я слышал поцелуй! Ясно слышал поцелуй! Поцелуй!
-- Как будто нельзя целовать собственную руку! -- вскользь заметил один из лакеев, взглянув на него искоса, пожимая плечами, полный презрения к человеческой недогадливости.
-- Вы бы легли, monsieur! На вас лица нет! -- заметил мне кто-то.
А мне представлялось то, как убийца быстро уходит по коридору, подняв воротник, нахлобучив шляпу, сгорбившись, съёжившись, словно дрожа от холода, то, как он, стоя около трупа, целует себе руку, чтоб обмануть проснувшихся соседей.
Он давал концерт на поцелуях.
Настоящий концерт.
Придавая им все оттенки, -- от безумной страсти до тихой нежности.
Заставляя их звучать то громко, то тихим шёпотом любви, обожания, то благодарностью за счастье.
А в это время около лилась кровь из перерезанного горла, промачивала матрац, струйкой стекала и крупными тяжёлыми каплями падала в тёмную лужу на ковре.
А он давал свой концерт.
И этот концерт давался для меня.