(Из истории комического времени на Руси).
I.
-- Мне эти святые вот где сидят-с!
И губернатор Решительный указывал на загорбок.
-- Я не позволю-с! Не позволю каким-нибудь "святым" свою губернию пакостить! Не позволю!
Он кричал, бил кулаком по столу.
Даже до боли.
Одно слово "святой" было для губернатора каленым железом.
Он вспоминал свой последний приезд в Петербург:
-- С докладом.
"У всех губернии, как губернии".
У этого в губернии не мужики, -- а бенгальские тигры, львы, леопарды. Иские кого растерзати.
-- "Единственно, благодаря институту сельских стражников, удалось сохранить безопасность в губернии. Хотя и с величайшими трудами и, могу даже сказать, самоотвержением. А посему и полагал бы иметь честь войти с ходатайством об усилении оного института".
У другого фабричные.
-- Что ни фабричный, то Равашоль.
Только и фабрикуют, что бомбы.
Как в других местах капусту рубят.
-- Бог спаси, Митревна! Нонича к вам вечером в гости прийтить хотела!
-- И-и, приходи, милая! На помочь. Помочь собирать будет. Сам-то сказал: с сегодняшнего дня бонбы начинят. До авчирашнего числа у Парфеновых начиняли. А с нынешнего у нас зачнем. Потрудимся!
-- Потрудимся, болезная. По-суседски!
Поют: "Вставай, подымайся", -- и бомбы чинят.
У того и мужики смирны, и фабрик в губернии нет, -- зато гимназисты!
Кроме браунингов, ничего в ранцах не носят.
И недавно еще гимназист второго класса Иванов Павел явился в заседание городской думы и объявил:
-- Я Савицкий!
После чего все гласные подняли, как бы молитвенно, руки и дали себя обшарить.
А городской голова даже цепь с себя снял и Иванову Павлу подал:
-- Жизнь пощадите. Серебряная!
После чего гимназист, продав награбленное за 12 рублей, удалился в леса и грозил придти в город, и взять в плен губернатора.
Но объелся купленными на 12 рублей тянучками и, не пойманный, в лесах помер.
Там по два раза в месяц почтовый поезд грабят, -- и всегда на одном и том же месте:
-- Такова дерзость!
Там хоть тиф, по крайней мере!
-- Принявший такие размеры, что и холере не стыдно!
А у него...
Министр даже отрадно улыбнулся при виде Решительного.
-- Ну, у вас тихо! Ни фабрик, ни гимназистов. У вас -- святые!
Видит Бог, какова была эта улыбка Решительному.
-- Ваша губерния этим на всю Россию славится. Как их? "Непротивленцы"?
-- Неделатели, ваше высокопревосходительство! -- чуть не слезами подавился губернатор.
-- Да, да! "Неделатели"!
Министр посмотрел на него благосклонно.
-- Ну, ну, поезжайте с Богом!
И все поехали из Петербурга отличенные.
Он один:
-- Как оплеванный.
-- На всю Россию святые губернию испакостили! Посмешище-с!
-- В других губерниях! Гимназист, -- и тот! Воинской команды на себя требует. А тут... жердяй! В плечах косая сажень! Молока не пьет, чтобы "теленочка не обидеть". Тьфу!
II.
-- Ну, что "он"? -- спрашивал губернатор, взволнованно ходя по кабинету, у своего правителя канцелярии Скорбященского, -- что исправник доносит?
-- Все в том же положении. Мяса не ест.
Губернатор даже подпрыгнул.
-- Ну, не ешь мяса! Разве я требую? Твое дело! Хоть тюрю ешь, если нравится! Но зачем же во все горло? Во все горло зачем не есть, я вас спрашиваю?
-- На днях еще. К предводителю заехал. Время обеденное. Предводитель ему, -- по простоте, -- поросенка жареного и предложи. В лице побледнел. -- "Что вы? Мне оттого только, что жареного его на столе увидел, -- труп его по ночам будет представляться. В комнате с собой няню старушку класть буду. Страшно!"
-- Ну, а как это?
Решительный повел глазами на шкаф с законами.
-- Конечно, пропаганда. Но вещей невинных. Если бы он, наоборот. В пост мясное проповедовал. Ну, тогда бы можно при помощи духовенства.
-- Непротивленствует?
-- Ничему же!
-- Опять-таки, разве я требую: сопротивляйся! Нравится тебе левую подставлять, когда тебя по правой, -- распоряжайся своей физиономией, как желаешь! Но зачем же во все горло? Этакий проклятый народишка! Смирный во всю глотку! По берегу речки идет, -- на другом берегу слышно. Вслух сам с собой разговаривает. -- "Вот какой я ныне! Мог бы удочку вырезать и пискарей на уху ловить начать. Но я и от этого воздерживаюсь. Потому что знаю, хоть она и рыба, а и ей жить хочется. Так вот и иду. Ни я рыбе, ни мне от рыбы ничего дурного. Всякое дыхание да хвалит Господа". И все это во всю глотку.
-- Толстого последователь. Дальше еще пошел!
-- И чего новые религии выдумывают? Мало их? Кажется. на все вкусы есть! Хочешь -- табаку не кури, хочешь -- бороды не брей! Такие секты есть: картофель есть воспрещается. Переходи в готовую! Раз нынче это дозволено. Хочешь, -- поморцем сделайся, хочешь, -- в "бегломоляны", хоть в "дыромолы". И такая, кажется, есть?
-- Имеется-с.
-- Видите, на все вкусы! И дыромольствуй! Но новые зачем выдумывать? Да еще во все горло! Губернию своей "святостью" пакостят. Носу показать нельзя. Везде что-нибудь делается. Одна эта как окаянная: святость! Ничего, кроме "святости" нет! Неужто ж никак нельзя? По всем этим? Статью подвести? А?
Он мотнул головой на шкаф с законами.
-- Невозможно!
Губернатор посмотрел на законы с ненавистью.
III.
-- Послушайте, мсье Скорбященский! -- говорила губернаторша и председательница всех благотворительных обществ в губернии, существующих и еще только проектированных, поднося к глазам батистовый платок, -- мсье Скорбященский, ведь все знают, что вы человек гениальный!
-- Много чести, ваше превосходительство!
-- Ах, нет! Зачем скромничать. Все знают. Вы гений, гений! И муж говорит: "Гений! Что ни сделай, -- сейчас подо что угодно законную статью подведет. Как на фундаменте сидишь". Неужели же вы, при вашем уме, не можете что-нибудь против "этого" выдумать? Не верю! Решительно, не верю! Просто: не хотите!
-- Да ведь не в Диоклетиана же, Агния Сергеевна, его превосходительству обратиться. Не заставить "жрать идоложертвенное мясо". Хочет человек постный стол держать. Что с ним поделаешь!
-- Но ведь это же мучительно. Муж извелся. Я не честолюбива, но его понимаю. Ведь "он" его ставит в смешное положение перед всей Россией. Ведь, весь Петербург хохочет:
"Такая-то губерния? А! Это где "святые" живут! "Святая губерния!" Мне кузен Поль пишет, что нашу губернию какой-то "пустыней Вифсаидской" звать стали. Ведь, это над губернатором издевательство. Неужели же нельзя при таком обилии законов... Подумайте!
-- Да если нет такого закона? Ваше превосходительство!! Агния Сергеевна! Ужли ж мне легко смотреть, как мой губернатор у меня на глазах, как воск, тает?!
Губернаторша даже руками всплеснула:
-- Господи! Сколько законов насочиняли, и все никуда не годятся?! Вся квартира в законах! В будуаре у меня, -- и то законы лежат. И все ни к чему! Зачем же сочинять было!
-- Это уж дело не наше! -- правитель канцелярии улыбнулся, -- а теперь вот Государственную Думу учредили, чтобы новые еще сочинять!
Губернаторша была безутешна.
-- Выдумывают, выдумывают, а спокойствие человеку доставить не могут!
И втайне думала:
-- "Хоть бы гимназист какой"...
Но гимназисты были тихи.
И если для соблазнения гимназисток на шоколад крали, -- то у собственных родителей. А городской думы для этого не грабили.
IV.
-- Как хотите! -- говорил губернатор, уже весь желтый от разлившейся желчи.
Сегодня утром через его город целая ревизия проследовала.
Целым поездом.
В соседнюю губернию.
Не останавливаясь.
Только на вокзале обычные пятнадцать минут остановились.
-- У вас нам делать нечего! -- сказал сенатор приехавшему встретить губернатору, -- да и вам дела особого нет. Вот уж губерния, истинно, "на исключительном положении". У вас только и есть, что "святые". Благодать.
-- Как хотите! -- говорил губернатор, -- но должен же "он" что-нибудь делать?
-- Каких же от него поступков ждать? -- оправдывался правитель, -- ежели он с умилением о каком-то индийском факире рассказывает, который на четвереньки стал и так ходить начал: чтоб в траве как нечаянно букашки не раздавить! Чего от такого человека ждать, ваше превосходительство? Безнадежный!
-- Не допускаю! Хоть и на четвереньках, а что-нибудь делать должен! Нерадение местного исправника. У хорошего исправника-с безнадежных не бывает-с! Турнуть!
-- Можно попробовать! То есть, не турнуть. А припугнуть только. Исправники -- народ смышленый. Он и испуг понимает. Может, что сыщет!
-- И скорее!
-- Слушаю-с!
V.
А "он", сам виновник, -- ядреный и крупичатый русский барин, в рубашке-косоворотке и синего сукна поддевке, -- сидел у ворот на лавочке, блаженно улыбался, опасался ноги на землю поставить, -- чтоб и впрямь какого муравья не раздавить, и мечтаньями спасал свою душу.
-- Цивилизация... -- говорил он своему приказчику по имению, вороватому малому, который "тоже не ел убоины", -- но хозяйских телят продавал мяснику в лучшем виде:
-- Опять теленочек дух испустил. Чтоб корову не огорчать, велел в тот же момент в лес вывезти и в землю закопать.
-- Это хорошо, брат Степан Анисимович. Зачем корову огорчать? Мать!
-- Это, как водится. Поветрие у нас на телят. Как подкормится, на мясо готов, -- глядишь, и падает. Этакая незадача. У крестьян ничего. Выравниваются. А у нас, как в тело вошел, -- пал и пал. Хошь что хочешь!
-- Ну, хорошо, брат Степан Анисимович, что хоть у крестьян скот цел остается.
-- Оно действительно. Утешительно!
-- Им нужнее.
-- Мясоеды известные!
-- Да и бедность. А мы живем. Ни нам телята, ни мы телятам. Живем, как братья. Божья республика!
-- Решпубликанское устройство. Что говорить!
-- Цивилизация... -- говорил теперь этому Степану Анисимовичу барин, сидя на лавочке и держа на весу ноги, -- современная цивилизация, брат Степан Анисимович, делает колоссальную ошибку. Она идет по ложному пути!
-- Где ж ей по правильному пути идти. Цивилизация! Нешто она может?
-- Она, видишь ли, выдумывает все для преследования порока и преступления. Но ничего для поощрения добродетели.
-- Дожидайся!
-- Ну, вот видишь. Ты и простой человек, а сам понимаешь. Истина всякому открыта.
-- Простой человек завсегда сообразить может!
--У нас есть суд.
-- Имеется!
-- Но за что судят?
-- Известно, за добрые дела не потащат.
-- Вот то-то и оно-то. Сделал человек гадость, -- его сейчас в суд. Всенародно! А если бы судили добрые дела? А?
-- Нынче в суде за что хошь закатают!
-- Нет, не то... А какое, подумай, Степан Анисимович, добрым делам бы поощрение. А дурные так оставлять, в пренебрежении.
-- На что бы лучше!
-- А гласно разбирать добрые дела. Да во всех подробностях. По новому пути пойти: не зло карать, а добро холить. А?
-- Новая-то дорога, известно, завсегда способнее. По старой, как в колею попал...
-- Вот, вот! Как ты меня, Степан Анисимович, понимаешь!
-- Мучки бы дозволили...
-- Муки? Бери муку. Она не страдает. Муку можно!
VI.
И ненавистному "святому" рисовалась картина.
Окружный суд.
На скамье подсудимых господин почтенной наружности, с орденом на шее.
Защищают его Маклаков, Карабчевский и еще, для кассационных поводов, Пассовер.
-- Дело по обвинению статского советника такого-то в совершении, с заранее обдуманным намерением, доброго дела! -- объявляет председатель.
Секретарь читает обвинительный акт:
-- В ночь на такое-то число, по проезду такого-то бульвара, мещанка Забубенная, занимаясь нехорошим делом, подошла к проходившему неизвестному ей пожилому человеку, оказавшемуся статским советником таким-то, с предложением нехороших услуг. Но статский советник не только отклонил соблазнительное предложение, но дал Забубенной, так, ни за что, полтинник, сказав: "Если хочешь кушать, покушай. А на остальные мирно развлекись". Каковое происшествие было усмотрено стоявшим на углу постовым городовым бляха No 777, который задержал статского советника и представил его в участок, где и был составлен протокол. А статский советник, на утро, для удостоверения личности, был отправлен на дом с городовыми. При дальнейшем следствии статский советник от своего полтинника отрекся. Но вполне уличается показанием вышепоименованной мещанки. В виду чего и руководствуясь статьями уложения о награждении и поощрении добрых дел, статский советник и предается суду гг. присяжных заседателей, как уличенный в тайном творении милостыни и совершении добрых дел в публичном месте.
-- Подсудимый, сидите! -- спросил, вставая перед ним председатель, -- признаете вы себя виновным?
-- Нет! -- отвечал статский советник, густо покраснев, -- никакого полтинника у меня никогда и в заводе- то не было. Божиться только не следует, а то бы...
-- В виду проявленной подсудимым скромности, полагал бы приступить к допросу уличающих свидетелей! -- сказал прокурор, кланяясь подсудимому.
-- По просьбе моего клиента, прошу рассматривать дело об его добром деле при закрытых дверях! -- одним духом выпалил Маклаков.
- -- Настаиваю! -- крикнул Карабчевский и ударил кулаком по пюпитру.
-- Ну, уж нет! Извините! -- сказал председатель, приятно улыбаясь, -- это уж дудки! Из соседнего отделения позову еще больше публики!
-- Прошу занести в протокол! -- сказал Пассовер, накапливая кассационные поводы.
И суд приступил к допросу свидетельницы Забубенной.
-- Чем вы, дорогая свидетельница, занимаетесь?
-- Известно, чем женщина может займаться!
-- Расскажите нам, будьте любезны, как было дело?
-- Известно, шла я бульваром. Мужчина. Ну, я натурально ему: "Пухленький, возьми меня с собой!" А они, дай им Бог здоровья, не токмо мной не польстились. Но даже не обругали, что даже очень удивительно. А взаместо всего, вынули из кармана полтинничек, да и говорят: "Вот тебе, моя милая, откушай чего хочешь". А мне полтинник во как в те поры пригодился! Потому со вчерашнего башка во... пухла...
-- Не хорошо пить, но осуждать вас не решаюсь! -- - мягко сказал председатель. -- Что еще знаете?
-- Да что ж мне знать? Думала, судя по поступкам, фальшивый. Оказалось, полтинник по всей форме: полбутылки сейчас на него...
Подсудимый не выдержал.
С залитыми краскою щеками, он вскочил:
-- Неправда! Она вре...т.-с. я хотел сказать: ошибается. Никакого я ей полтинника не давал! Да и как бы я, дурной, гадкий человек, стал бы давать ни с того, ни с чего, ни за что, ни про что, полтинник?
Свидетельница вдруг окрысилась:
-- Что ж я: по твоему, украла, что ли, у тебя полтинник? Сам дал! И хожалый видел! Хожалый врать не будет! Нехорошо так, господин! Начали, как порядочные, а взаместо оказываетесь свинья свиньей!
-- Свидетельница, не осуждайте вашего брата! -- сказал председатель и обратился к дамам в публике:
-- Mesdames, пока мы здесь судим, посадите свидетельницу между собой и смягчите ей нравы.
Следующим допрашивался городовой No 777.
-- Так что стояли мы, ваши превосходительства, на своем посту, как городовому следовает. И смотрели, как насупротив форточники в окошко лезли. Фатеру очищать, стало быть. Оченно даже занятно. Но только как нам с 31-го числа ихняго брата, жулья, брать не приказано, то и смотрели мы для собственного удовольствия. Только вижу я: злоумышленник... Вот этот самый!
Городовой указал пальцем сначала на одного из защитников. Но потом подумал и перевел палец на статского советника:
-- Который на подсудимой скамейке сидит. Разумеется... Видим, что злоумышленник девицу к себе подозвал шлющую и, взаместо того, чтобы, как быть следует, вместе с ней куда поехать, -- ей сколько-то денег дал. "Пожри!" -- говорит. Мы его тут, конечно, за это за шиворот. И в участок.
-- Господа судьи! -- вскочил подсудимый.
При рассказе городового он сидел все время закрыв лицо руками.
Теперь его дергало.
-- Господа судьи! Подавлен уликами. Каюсь: лгал, гнусно лгал, запирался. Дал полтинник! Но, гг. судьи, ведь меня тут свидетели каким-то святым выставляют. Пожалейте меня! Ведь у меня тут жена, дети. Мне на них смотреть конфузно. Вы меня переконфузили! Да, может, я на девицу самые гнусные виды имел! Может, я на убожество ее польстился! Может, я ей полтинник-то из скаредности дал! Почем вы меня знаете, что я за кока с соком?! Может, я ей такие при этом соблазнительные слова говорил, что пожарный не выдержит!
-- Ну, уж врет, ваше превосходительство! -- прямоушно сказал городовой бляха No 777, -- ежели бы что, я бы суду доложил. Поступок, точно, был безобразный, -- но словами при этом не выражались!
-- Имеете еще чем дополнить судебное следствие? -- спросил председатель.
Г. Пассовер с тонким лицом пожелал:
-- Осмотреть полтинник!
--Пропит! -- отвечала за суд из публики Забубенная.
-- Ах-с, пропит-с! -- сказал г. Пассовер, видимо, удовлетворенный и записал, как кассационный повод.
Подсудимый сидел, закрыв снова лицо руками, и только повторял:
-- О, Господи! За что?
Речь прокурора была коротка, но выразительна.
-- Как в своей величайшей скромности.... и чисто девической стыдливости... подсудимый, хотя и дожил до почтенных седин... отказывается... но уличается... Что сделал бы всякий на его месте?
Тут прокурор дошел до величайшего пафоса.
-- Кто не соблазнился бы заманчивыми и лестными перспективами, которые сулила мещанка на бульваре? Кто, звеня в кармане презренным металлом, не эксплуатировал бы меньшего брата своего? Пропустил бы случай унизить его? Не купил бы тела его? Не загрязнил бы души?
В зале послышался даже мужской плач.
-- Кто прозевал бы?
-- Прозевал дурак! -- раздалось в зале.
-- Глас народа -- глас неба!., но сей статский... "поешь!" -- говорит... кровный полтинник... задаром! Задаром, гг. присяжные заседатели!! Вот что возмутительно... т.-е. я хотел сказать, похвально...
Прокурор еще не отделался от старых привычек: все ругать.
-- ...уверен... признаете факт... виновным.... с заранее обдуманным намерением... утверждаю, что сей полтинник нарочно и заработал, и в кармане носил, чтобы отдать именно Забубенной... заранее, быть может, ее высмотрел.... нарочно в гостях задержался... нарочно поздно пошел, чтобы встретить...
Закончил прокурор патетически:
-- Расцеловать его за это надо!
И с прокурорской свирепостью добавил:
-- На смерть зацеловать. Тут же!
Г. Маклаков был силен.
Он свел все на политическую почву.
Он уверял, что:
-- Какой же может быть подсудимый добрый гражданин, когда он кадет?
На что прокурор, против всяких правил, буркнул:
-- И среди кадетов есть отличные люди!
Председатель ему позвонил и послал воздушный поцелуй.
Г. Карабчевский, полный негодования, был потрясающ.
Он громил падение нравов.
-- Мы дали полтинник? Сознаемся. Ни за что? Сознаемся! Но что же сказать о стране, сколь же низко пали в ней нравы, если полтинник в червонец превращают? Если то, что человек дал ближнему полтинник безо всякой пакости, -- добрым делом, подвигом провозглашают. Не оправдывать надо, а закатать: зачем дал так мало?
Пассовер только пальцем на судей погрозился:
-- Я с вами, мои миленькие, в Сенате поговорю!
Подсудимый воспользовался последним словом среди сжимавших его горло рыданий:
-- Хоть признайте, что я действовал в запальчивости и раздражении. Я еще не так стар. Без полного разумения! Где же мне добрые дела с заранее обдуманным намерением совершать? Помилосердствуйте.
Присяжные были немилосердны.
И факт признали, и виновным:
-- С заранее обдуманным намерением, хотя и без корыстных намерений!
Даже снисхождения не дали.
Суд постановил:
-- Заключить подсудимого в объятия, всем судом проводить до дома с белыми флагами, выпустив по дороге двенадцать белых голубей на счет казны, и поздравлять его с добрым делом каждое воскресенье в течение двух лет открытками.
-- Чтобы и в почтамте и почтальоны все читали! -- добавил председатель.
Подсудимый не вынес.
Вскочил:
-- Целовать себя не позволю. Я в Сенате защиту найду! Я в Сенат на вас подам!
Но председатель только рукой махнул.
-- Да вам сенатор Варварин рта раскрыть не даст. И в Сенате вас расцелуют. Не скромничайте!
И приказал судебным рассыльным:
-- Гг. судебные рассыльные! Держите подсудимого за обе руки.
И первый пошел его целовать.
За ним присяжные.
Публика плакала от умиления.
Пораженные в самое сердце, закоренелые злодеи становились на колени, каялись, -- и тут же, у всех на глазах, исправлялись.
VII.
Так мечтал румяный "святой", сидя на лавочке и держа ноги на весу, чтобы какой-нибудь мошкары не задавить.
А через три дня исправник спрашивал мужика Никашку:
-- Начинял, говоришь?
--Зачем самому? Куфарку начинять заставлял!
-- Ага! И других подучал?
-- Завсегда подучает: начиняй с осторожностью, -- масла коровьего, обери Бог, не положи. Тоже теленка обидишь.
-- Довольно!
-- И морковью начиняли. И гречневой крупой начиняли. Репу -- и ту чинили.
-- Довольно! Молчи! Допрос кончен. Следующий.
Вошел Антипка, по прозвищу Безпятый.
-- Республике, слышал, как учил?
-- Точно, что это слово, надоть быть, слыхали. С Степаном Анисимовичем, стало быть. Про телят. И говорили: "решпублику" надо делать. Для телят, стало быть. Чтобы не дохли!
-- Не путай! Не оправдывай!
И исправник "качал":
-- Есть слухи, что начиняют почти ежедневно. Но что? По теперешнему поветрию, -- можно полагать: бомбы.
VIII.
Скорбященский избрал для сего день тезоименитства.
Дал подписать не терпящие отлагательства бумаги хмурому губернатору.
И напоследок подал одну особо, из кармана.
-- Вот тут еще, ваше превосходительство, распоряженьице! -- равнодушно -- хитрец! -- сказал он, -- о высылке из пределов губернии "того"... как его... "святого".
-- За что?! -- изумился даже губернатор.
-- За поступки. Тут написано. Проповедь республики и какая-то "начинка" чего-то. Последнее непонятно. Но, в связи с проповедью республики, можно предполагать и бомбы.
Решительный дрожащей даже рукой подписал свою фамилию.
И встав, молча, прижал к груди Скорбященского, придавив ему нос орденом на шее.
И уронил две слезы ему на затылок.
Больше ничего не сказал.
Только подал бумагу:
-- Исполнить немедленно. Я своей губернии пакостить не позволю!
И вышел к гостям веселый и радостный, каким его не видели уже три года.
Источник текста: На смех. Юморист. рассказы / В. М. Дорошевич. -- Санкт-Петербург: М. Г. Корнфельд, 1912. -- (Юмористическая библиотека "Сатирикона"). С. 133-148.