I. Гордей Чернов
(Времена доисторические)
Он описан Горьким.
Это -- Гордеев-отец в романе "Фома Гордеев"1.
Но еще раньше его написал Островский.
Это -- Дикой из "Грозы".
Он начал водоливом на барже и кончил "королем Волги"2.
Когда его спрашивали:
-- Гордей, сколько у тебя баржей? -- он отвечал:
-- Сядь на бережок да посиди часок. Пробежит десять баржей. Девять моих, десятая покедова чужая.
Он был самолюбив. Нижегородские судовладельцы:
-- Дохли от конкуренции.
Фрахт на нефть сбили так, что работали себе в убыток. Решили собраться на бирже и прийти к соглашению. Но на Гордея Чернова как раз в это время:
-- Нашел запой.
-- Звать или не звать?
-- Куда ж пьяного? Думали даже:
-- Не отложить ли, пока Гордей пить перестанет? Но это некоторым "почище" показалось обидным:
-- Что же это, господа судовладельцы? Ждать, пока пьяный человек проспится?
-- Как решили, так и будет. Накинем, -- и все. Потом ему скажем.
-- Один против всех не пойдет.
-- Чай, себе не злодей!
Гордей кончил пить.
Узнал про решение судовладельцев:
-- Без него.
И это ему показалось:
-- Обидно.
На следующее биржевое собрание он явился опухший, дикий, безобразный, с перепоя.
И... со скрипкой под мышкой.
Сообщить Гордею о состоявшемся постановлении было поручено одному пароходчику-барону3:
-- Как самому политичному.
Благовоспитанный барон скользящей походкой подлетел к Чернову и приятным баритоном приветствовал:
-- Здравствуйте, Гордей Иванович!
Чернов посмотрел на него сверху вниз:
-- Здравствуй!
-- А мы тут, Гордей Иванович, пока вы больны были...
Так!
-- Пока вы больны были... Собрались, знаете, и порешили... Фрахта4 режут... Решено поднять на копейку. Как ваше мнение?
Гордей взял скрипку, провел по ней смычком, издал какой-то дикий звук. Барон выждал.
-- Так как же, Гордей Иванович?
Гордей снова "заиграл" на скрипке. Барон еще подождал.
-- Надеемся, что вы, уважаемый Гордей Иванович, не пойдете против общего решения. И к тому же против своих интересов!
Гордей "заиграл".
-- Примыкаете или не примыкаете? Гордей "заиграл"5.
Барон пожал плечами и отошел:
-- Не проспался.
"Знающие" судовладельцы, глядя на эту комедию, головами покачали:
-- Выкинет штуку!
На следующий день Гордей Чернов объявил, что сбавляет фрахт еще на копейку.
Все взвыло кругом. Накинулись на бедного барона:
-- Все вы! С барским-то гонором! "Не ждать же пьяного!" А по-нашему: богатого человека во всяком виде почти! "Берусь все устроить!" Вот тебе и устроил. Дипломат!
Барон чуть не плакал.
-- Он пошутил! Просто дикая шутка!
Но Гордеевой шутке конца не наступало.
Он держал низкую цену.
Сам терпел убытки.
Но зато все кругом трещало и рушилось.
Масса судовладельцев разорилась.
А он скупал у них за бесценок баржи.
И тем наверстывал свои убытки.
"Покедова чужих" баржей на Волге стало еще меньше.
Его корили:
-- Гордей, что делаешь? Людей режешь!
Он смеялся:
-- А когда едят, завсегда режут! Чего они, черти полосатые, без меня решали? "Болен". Да, может, у меня, у пьяного, такое на уме, чего им, тверезым, в лоб не влетит!
Он был фантазер.
Построил в устьях Волга какую-то невиданную, колоссальную баржу:
-- Своего изобретения.
Речная полиция "взъелась".
-- В таком виде барже плавание разрешить, Гордей Иванович, невозможно. Необходимы переделки. Мы вам техника пришлем. Он укажет.
-- Техника?
Гордей приказал налить баржу нефтью, вывести в море и сжечь.
-- Нынче всякий техник станет мне, Гордею Чернову, указывать!
Он был как-то в Москве в ресторане "Мавритания"6.
Вернулся к себе в Нижний и позвал архитектора Иванова.
-- Можешь мне дом на манер "Мавритании" выстроить?
-- В мавританском стиле?
-- Во.
-- Отчего же?
-- Черти.
Архитектор принес чертежи и рисунки.
Гордей посмотрел, разорвал и бросил.
-- "Мавритании" не видал, а берешься. Сам строить буду!
И начал строить "по памяти".
По своим чертежам.
Через два месяца что-то дикое и пестрое было готово.
Возвышалось в гордеевском саду, на откосе.
Но войти в эту "Мавританию" никто не решался.
Чернова во время стройки предупреждали подрядчики:
-- Гордей Иванович, рухнет!
-- Умней меня хочешь быть? Деньги платят -- и строй!
Но теперь он и сам видел, что:
-- Дело ненадежное.
Отстроил и оставил. И сам туда не ходил.
Дом превратился в его "ахиллесову пяту".
-- Ежели бы не "Мавритания", с Гордеем никакого бы сладу не было.
Как Дикой, он:
-- Не любил платить денег.
Вечно судился с водоливами, с артелями рабочих.
Держал адвоката.
"Доходил до Сената".
Адвокат "не выдерживал":
-- Гордей Иванович! Ведь все равно платить придется. Еще с нас же судебные издержки присудят.
-- Твое ли это дело? Тебе деньги платят, ты и судись.
-- Гордей Иванович! Ведь всех денег пятьдесят рублей платить надо, а просудим полтораста!
-- А тебе что? Моих денег жалко? Так ты с меня ничего и не бери, ежели жалостливый!
И пояснял:
-- С этим народом иначе нельзя. Пущай походят, ежели с моим расчетом не согласны!
Случалось, что в Нижнем скоплялось пять-шесть артелей, не согласных "с расчетом Гордея Ивановича".
Люди сидели без копейки денег, ходили жаловаться по властям.
Губернатор призывал к себе Чернова.
-- Гордей Иванович, это нескладно. Голодная орава у меня по Нижнему ходит!
Чернов смотрел мрачно.
-- На то, ваше превосходительство, есть суд и Правительствующий Сенат. Дело гражданское, и тебе, ваше превосходительство, беспокоиться нечего!
Губернатор, -- Н.М. Баранов, -- соглашался:
-- Ты прав, Гордей Иванович... Кстати, у тебя там "Мавритания" выстроена. Так нужно будет, чтоб комиссия осмотрела.
-- Да в ней никто не живет.
-- Это уж дело мое. Раз выстроено жилое помещение, -- необходим осмотр. Так когда же архитектору Иванову сказать, чтоб с комиссией шел?
-- Ваше превосходительство! Не срами! Ну их к черту, всем галманам заплачу, только не срами на весь Нижний!
-- Ну, так вот уговор: или все артели разочти до завтра, или комиссию пришлю.
И в тот же вечер Гордей, ругаясь на чем свет стоит, уплачивал рабочим все сполна.
Не мог самолюбивый Гордей, чтобы комиссия нашла его -- его постройку никуда не годной.
И чтобы "архитекторишка" Иванов, который и настоящей "Мавритании" отроду не видывал, его "Мавританию" признал:
-- Не соответствующей строительным правилам.
Губернаторы, речная полиция, округ путей сообщения, всевозможные комиссии, "господа", "бароны", -- было для Гордея Чернова:
-- Нож вострый!
-- Мудрят! Указывают!
Он говорил это с презрением невыразимым.
-- Я по Волге водоливом ходил. Я на Волге в "короли" вышел. Я на Волге каждую морду знаю. Меня на Волге каждая морда по имени-отчеству знает. А мне предписывают! Мне указывают! Меня, как мальчонку махонького, наставляют! Как ходить, да где стоять, да куды причаливать! Целую жизнь порядкам учат! Волга! Волга ко мне в карман течет, а они о ней в Петербурге, не видя, рассуждают!
Все у него шло хорошо.
Конкурентов "резал и ел".
Деньги. Почет.
-- Волга в карман текла.
"Покедова чужих" баржей становилось все меньше и меньше. А Гордею Чернову было:
-- Скучно.
Так скучно, что запоем пил.
Весь Нижний диву давался:
-- Мужик -- ума палата, а запьет -- дурак дураком. Что вытворяет!
В саду "Медведь", на ярмарке, взял и на зеркале бриллиантовым перстнем вексель написал:
"Должен Анютке 1000 рублей. Г. Чернов".
Когда "запой кончился", -- ему предъявили зеркало.
-- Плати!
-- Нешто по зеркалам платят? Почем известно, что мой почерк руки? Может, сами накорябали.
-- В таком случае предъявим зеркало ко взысканию.
И зеркало повезли в ярмарочную полицию.
-- Огласка будет, Гордей Иванович. Срам на весь Нижний: присудят, свидетели были.
-- Черт с вами, получай пятьсот.
-- Зачем пятьсот! Три тысячи.
-- Писано: тысячу!
-- Так то на бумаге: написано "тысяча", и плати тысячу. А зеркальные векселя дороже.
-- Черт с вами. Получай две!
И вдруг этот делец и безобразник исчез.
Ушел из дома и больше не вернулся.
Вся Волга зашумела:
-- Гордей Чернов сбежал! Запутался!
Все, кто имел с ним дела, взвыли:
-- Жулик!
Учредили конкурс.
Но дела оказались в полном порядке.
Все решили:
-- Чудак!
Как ни старались конкурентных дел мастера, как ни распродавалось за бесценок имущество, но не только все долги были покрыты, -- осталось еще несколько сот тысяч остатка.
Все сказали:
-- Самодур!
Через несколько времени стало известно, что Гордей Чернов на Старом Афоне7 постригся в монахи.
Бросил все и ушел в монастырь.
Решили:
-- Богатырь!
-- Волжский богатырь!
Так жил и так кончил с собой Гордей Чернов.
Чего-то недоставало ему всю жизнь. Среди миллионов, среди "могущества", среди "славы". Чего?
Если б ему сказать, что, при его богатстве, при его "могуществе", при его действительном, настоящем знании дел, страны, людей, ему недостает:
-- Политической власти! -- Гордей Чернов, наверное, посмотрел бы с удивлением и сказал:
-- Замолол!
Он сам не знал:
-- Чего ему еще нужно?
Ему было только:
-- Скучно так жить!
Чтоб ему все указывали:
-- Как мальчонке! Ему! На Волге!
Но Петербург -- петербургские канцелярии чувствовали себя сильными, никого "из страны" на помощь к себе не звали и сами правили той самой Волгой, которая Гордею:
-- В карман текла.
И Гордею Чернову было:
-- Скушна.
Он тосковал, как сильный человек, от безделья. Ясного сознания, чего именно ему не хватает, у "волжского богатыря" не было.
Он только "жалился", что с ним обращаются:
-- Как с мальчонкой!
И такая жизнь представлялась ему:
-- Настоящей дрянью.
II. Н. А. Алексеев
(Древняя история)
Он очень гордился своим:
-- Купечеством.
Но когда Петербург потребовал от него услуги, он:
-- Бросился со всех ног.
Терпеть не мог:
-- Господ господчиков.
Но:
-- Всячески льнул.
"Знаменитый" московский городской голова.
Метрдотель, глядя на него, сказал бы:
-- Камергер.
Камергер сказал бы:
-- Метрдотель!
В нем было что-то "величественно-услужающее". Это был человек немного выше среднего роста, приятной наружности, со скользящей походкой и ласкающим баритоном.
Гладко стриженный. Круглый. Рыхлый, пышный, сдобный.
Настоящий:
-- Московский выкормыш.
Только на московских поросятах, "почечной" телятине, провесной белорыбице1 и расстегаях с налимьими печенками можно было выхолить такого розового купца.
Он начал московским Алкивиадом и кончил московским Периклом.
Он был тщеславен.
На похоронах Николая Рубинштейна ехал за гробом почему-то верхом на белом коне.
Чтоб о нем говорила:
-- Вся Москва.
И его мечтою было:
-- Сесть на Москве.
Стать ее "градским головою".
Он был ее "Периклом".
Выстроил новую думу, которая вскоре же оказалась тесной и неудобной.
Соорудил новый водопровод, башни которого треснули в первый же год2.
Перестроил старые, азиатские, городские ряды.
И разорил выселением старый "город".
Один из "городских" торговцев зарезался на могиле Иоанна Грозного.
Решил сразу, одним мановением руки, сделать Москву:
-- Всю асфальтовой.
Разорил массу домовладельцев, а один из асфальтовых подрядчиков пустил себе пулю в лоб.
Как Перикл, когда раздавались жалобы, что водопроводные балки никуда не годятся, только деньги даром брошены, -- он восклицал:
-- Желаете, приму на свой счет?! И не пользовался жалованьем. Обращая его на свою "славу". На это жалованье он угощал:
-- Приезжих гостей.
И брал все расходы по приемам на свой счет.
При нем состоял чиновник особых поручений, покойный милейший Н. А. Тихонов:
-- По угостительной части!
Более озабоченного лица не видывала Москва.
-- Куда вы, дорогой мой, мчитесь?
-- Некогда, батюшка. Конгресс приезжает. К завтраку готовимся.
Он заклинал старика Тестова:
-- На ваших поросят полагаюсь!
-- Будьте за моих поросят спокойны, батюшка! Домашние питомцы. На молоке. А пред концом сливками поить начну, чтоб на задние окорока сели.
-- Чтоб жирок...
-- Сливки будут, а не жир. Над стойлицами лучиночки прибиты, чтоб жирка не сбрыкнул. Вы насчет поросят будьте благонадежны. Грудные младенцы, а не поросята будут. Вы о ветчине подумайте!
И Тихонов летел в Черкасский переулок к "Арсентьичу".
-- Ветчина будет настоящая? Городского вкуса?
-- Самого настоящего. Старого! Сыр, а не ветчина. Язык щиплет. Белугой удивить гостей прикажете?
-- Белуга что за еда!
-- А вы взгляните. Белизна! Дамское декольте, а не белуга. И Тихонов летел на "Москва-реку".
-- Осетры едут?
-- Прибыли. Осетра понесут, -- ужасти. Покойник, а не осетр! Вчетвером нести надоть. Янтарный гарнитюр по брюху, а мясо стерляжье.
Заехал в Москву захудалый конгресс тюрьмоведов3.
Хозяин "Яра" со "славой" показывал гостям счет:
-- Как градский глава после обеда заехали с конгрессом к "Яру" кофе пить.
В счету была всего одна строчка:
"Кофе -- 800 рублей".
-- Да что ж, море, что ли, из кофе было сделано?
-- Кофе с аксессуарами. Фрукты, ликеры, шампанское. Нешто градскому голове возможно меньше счет преподнести? Обидишь!
Алексеев гремел на всю Москву и на всю Россию.
Но его дружба с обер-полицмейстером Власовским коробила Москву:
-- И чего льнет?!
Москва никогда особенно не любила "полицейского начальства", и вид городского головы, спешившего "потрафить всякой полицейской фантазии", претил Москве.
-- Видал сидельца. Начальство пальцем позови, -- со всех ног кинется. Алексеев оскорблял Москву, свел на нет городскую думу, -- но стоило
Власовскому объявить свою "асфальтовую фантазию", как "властный" городской голова спешил ее исполнить и разорял домовладельцев.
К власти он льнул.
Доказывал:
-- На купца можно положиться!
В России в те поры было сиверко4, и из Петербурга дуло холодом. Алексеев всеми силами старался доказать, что:
-- В купце этой самой государственности хоть отбавляй! Он свел на нет в Москве городское самоуправление.
То "городское самоуправление", на которое косились в Петербурге. И когда в Московской городской думе "поднимались какие-нибудь такие разговоры", он покрикивал, нарочно "рядским говором":
-- Нельзя ли без революциев?!
И ежели "разговоры", хоть и в сбавленном тоне, продолжались, он насмешливо добавлял:
-- И без конституциев!
Когда его призвали заседать в качестве сословного представителя в особом присутствии, -- он подписал несколько смертных приговоров. Он всеми силами старался доказать:
-- Чего желаете? Государственности ищете? Пожалте к нам! К купечеству! Самая настоящая государственность! За прочность ручаемся!
От этого пахло Ножовой линией5 и зазыванием в свою лавочку.
Если бы Н.А. Алексеев дожил до наших дней, он был бы главой октябристов, покойный П.А. Столыпин нашел бы в нем подручного, и А.И. Гучкову было бы решительно нечего делать.
Он старался угадать "курс".
И потрафить.
Доказал, что:
-- У купца настоящие мысли.
В одной из торжественных приветственных речей упомянул даже:
-- О кресте на Святой Софии6!
Как о мечте "древней Москвы".
Эта речь "московского лорд-мэра" наделала много шума в английской печати.
Петербург не обратил на нее никакого внимания.
-- Москва любит "выражаться". У ней все пышное: кулебяки и речи. А московское старинное купечество только иронически улыбнулось:
-- Потрафить старается!
Оно не любило головы и этого "нового курса".
Когда Алексеев явился к одному из представителей старого, именитого купечества за пожертвованием, тот мрачно огрызнулся:
-- Ты чего все стараешься?
-- Из-за чести купечества!
-- Ну, так вот, окажи мне честь! Стань передо мной на колени. Сто тысяч отсыплю! Вот это купцу честь, -- чтобы пред ним на коленях стояли! А не то, что благодарность из Петербурга! Небось не станешь?
Алексеев стал на колени.
Старому купцу пришлось отсыпать сто тысяч.
И все это делалось Алексеевым, чтобы показать Петербургу:
-- Что купец может!
Алексеев не любил:
-- Господ господчиков.
И давал им сражения в старинном "дворянском гнезде":
-- Московском губернском земстве.
Здесь он "бил" столбовых, помещиков и "либералишек".
Его речи были нестерпимы по надменности и гостинодворству.
На все возражения он:
-- Звякал мошной.
Когда заходила речь о недостатке средств на какое-нибудь полезное учреждение, он просил:
-- Полчаса перерыва.
И через полчаса объявлял, что получил:
-- По телефону согласие на двести тысяч пожертвований. От именитого купечества.
И готов выложить деньги хоть сейчас.
-- Только домой за ними съездить!
Он собирал по полумиллиону:
-- До следующего заседания. До завтрашнего дня!
Вот как у нас!
-- Люди дела, а не слова!
Не либеральных "умствований".
-- Вот что может купечество!
Старое, "самое исконное" купечество смотрело на это "выставление себя" неодобрительно.
-- Чего хвастаться? Чисто выслуживаемся! По духовному оставят, -- это так. А так по купечеству не водится.
Но "молодое купечество", стремившееся "заявить себя", "показать", "удивить", "проявить силу", -- лезло за Алексеевым и:
-- Показывало Петербургу!
И утирало нос:
-- Столбовым либералам.
Алексеев захотел дать сражение "господчикам" и в Московской думе.
Поднял поход против:
-- Барской затеи.
Против скачек. Против тотализатора.
Тогда скачки еще были "барской затеей".
Именем Москвы он поднял войну против:
-- Прогорелых бар!
Которые соблазняют только:
-- Наших артельщиков.
Своими полосатыми жокеями.
Он произнес сильную, горячую речь, в которой восклицал, будто:
-- Сам лежал за простонародьем целую ночь, дожидаясь скачек!
Но Петербург только улыбнулся:
-- Ну, уж и сам лежал!
"Купцу", который "захотел диктовать законы", дали щелчок по носу.
Тотализатора не уничтожили.
"Прогорелый барин" победил.
"Прогорелый барин" все-таки оказался сильнее.
Купец получил:
-- Афронт!
И вдруг Петербург обратился к купцу:
-- За услугой.
Это был момент торжества Алексеева.
Настал тяжелый 1891 год.
Голодный год.
Запретили вывоз хлеба за границу.
Приняли чрезвычайные меры для перевозки хлеба в голодные места.
Несмотря на все уверения, что:
-- Это избалует мужика! -- признали необходимым:
-- Кормить!
И закупку продовольственного хлеба поручили не генерал-адъютанту, не сановнику, не все на свете знающему петербургскому чиновнику, -- а Н.А. Алексееву.
-- Он канительный фабрикант и по шерстяной части. Но это все равно. Купец поторговаться сумеет.
Петербург рассчитал верно.
Алексеев "расшибется", чтобы только показать, что:
-- Купец может!
Он кинулся со всех ног.
Наконец-то!
Купцу поручено:
-- Государственное дело!
-- Исключительной важности!
Говорят, что Алексеев не одну из своих сотен тысяч истратил. Но хлеб купил необыкновенно дешево. Превосходного качества.
-- Вот вам купец!
И Петербург ничего не понял.
Купцу Алексееву предложили:
-- Потомственное дворянство!
Алексеев ответил:
-- Позвольте мне одну милость. Купцом я родился, купцом желаю и остаться.
Мечты, разговоры о министерстве торговли, о купце Алексееве-министре -- рухнули.
Петербург пожал плечами и уверился:
-- Чудак! Не захотел облагородиться! "Исконное купечество" презрительно улыбнулось:
-- В дворяне тебя произвести могут. А в министры купца, -- шалишь!
III. Бугров
(Средняя история)
Большой толстый человек.
Рыжеватая борода. Примасленные волосы. Прямой пробор. Не то долгополый сюртук, не то чуйка. Залоснившаяся на животе. Вы прошли бы мимо:
-- Обыкновенный лабазник.
А за него молились по всей стране, как молятся за властителей.
Поминали его имя, перебирая лестовки1, ежеутренне и ежевечерне в скитах, совершали за него "метания" пред древнего письма потаенными иконами на Севере, "в горах и лесах", и в далеких южных племенах2.
Молились строгие "матери" и велели молиться Фленушкам3.
Это был один из самых могущественных людей в России.
Его "слава" была на всю древле-православную Русь.
В одесской тюрьме я посетил несчастного Ковалева.
Того самого "изувера-фанатика", который со старицей Виталией Терновских плавнях похоронил заживо десятки односельчан, жену и родную дочь4.
Мужа рябого, праведного, до брака девственника, большого начетчика и великого постника.
За праведность да "святое дело" односельчанами избранного.
Закапывались:
-- По случаю переписи.
Ибо:
-- Пред концом исчислит "он" все народы.
Когда пришли переписные листки с буквой:
"Н".
"Еже есть печать"5.
"Его" печать.
Ковалев переживал в тюрьме страшное время.
День шел за днем.
Антихрист не приходил. "Конца света" не наступало.
Перед глазами стояла страшная картина.
Погреб.
В саванах, с горящими восковыми свечами в руках, лежащие живые люди.
В его ушах звучало их похоронное пение.
-- Закапывал с ног. Все пели. Как до грудок доходило, чернели и переставали.
И среди них лежала жена с грудным ребенком.
И все это "теперь видать":
-- За напрасно.
Я не надеялся, что Ковалев станет разговаривать. Он только что отказал в беседе профессору Сикорскому. Но стоило мне упомянуть имя "Бугров", -- как мрачный, рябой, понурый Ковалев ожил.
-- Видали? Знаете самолично? Расскажите, какой он -- батюшка?
И человек, "за напрасно" закопавший заживо жену, ребенка, друзей, родственников, отдыхал от душевных мук. Забывал все это, слушая рассказы о Бугрове. Он смотрел на меня почти с благоговением.
-- Человек, который знал самого его -- батюшку!
Словно я знал лично великого угодника или самого апостола.
-- Расскажите, будьте добрые, не помните ли еще чего про него, про батюшку!
И каждое слово про "него" было словно капля влаги предсмертной жаждой томившейся душе. Так гремел Бугров.
-- Столп древнего благочестия.
Он довольствовался нижегородской "славой".
Был гласным "градской" думы.
И пил около полудня чай у Ермолова в "Биржевой" гостинице:
-- За миллионным столом.
В обществе "себе равных".
Башкировых и "им подобных".
За этот стол, кроме миллионщиков, никто не смел садиться, и быть приглашенным присесть к этому столу даже для "большого тысячника" было честью:
-- Неслыханной.
Тысячник сесть садился, но чаю спрашивать:
-- Не решался. "Распоряжаться" за таким столом:
-- Себе не позволял. Распоряжался Бугров:
-- Собери-ка три пары чаю.
Платил пятиалтынный и давал пятачок на чай половому, кланявшемуся ему за это чуть не до земли.
-- Самому Бугрову поклонился!
Не честь?
Бугров стучал по блюдечку перстнем:
-- Подсыпь кипяточку!
-- Подкинь парочку сахарку!
И пил вприкуску.
Чай, сахар... Скоромился... Ничего! По всей России за него молились.
Нижний знал в лицо его кучера, каждую его лошадь. Его пролетку.
-- Никак Бугров новую лошадь купил. Пролетка бугровская. А лошади как будто я не знаю.
Такова была его нижегородская "слава".
В Петербург он ездил с такой же сластью, как в древности русские езди-, ли в Орду.
Больше "по делам веры".
-- Чтоб не искореняли.
Намыкавшись целый день по приемным, он вечером вздыхал и записывал в засаленную книжечку:
-- Ентому поганцу сто дадено, да ентому двести. Кому еще, дай Бог памяти! Развелось дьяволов, прости, Господи, мое согрешение!
Ничего!
Пока "батюшка" утруждался за веру в нечестивом граде у игемонов, -- за него "совершали метание" пред старого письма Пречистой по скитам, "в горах и лесах".
А Бугров писал в засаленную книжку:
-- Как бишь его? Санаторий, говорят, выстроить надоть! Санаторий им -- так санаторий!
Только бы:
-- Наших не трогали!
Спокойно "молиться дали".
И, покончив "хождение по мытарствам", Бугров в тот же вечер покидал:
-- Град взимающий.
Старина держала его цепко.
Он весь был:
-- В старине.
Когда в нижегородской думе зашел вопрос о постройке нового городского театра, Бугров встал, поклонился почтенным гласным и сказал:
-- Ходатайствую пред градскою думой. Стройте театры, где желаете. Только где теперича театры, это место мне продайте. Хорошую цену дам. Уважьте.
Гласные пожелали узнать: зачем Бугрову понадобилось место?
-- Родители покойники, тятенька с маменькой, на этом месте жили, дом имели. Легко ли их косточкам, что теперичи здесь театры?
Тогдашний городской голова, барон-судовладелец, спросил, едва сдерживая улыбку:
-- А что ж, по вашему мнению, в театре такого делают, что родительские кости должны в гробах переворачиваться?
Бугров посмотрел на него строго:
-- Известно, что в театрах делают! Голые бабы через голых мужиков прыгают. Тьфу!
И этот старинный человек вдруг учуял, что повеяло:
-- Новизной.
В Петербурге что-то крякнуло.
Какая-то балка.
В министрах появились Вышнеградский, за ним Витте.
Не князья, не графы, не представители "родов", не сановные люди.
"Просто" Вышнеградский.
"Просто" Витте.
Какие-то. Откуда-то.
Родовитый, сановный, "заслуженный" Петербург огрызнулся на это в "Figaro".
В "Figaro" была напечатана статья, в которой про "новый курс" говорилось, конечно, с похвалой.
-- Нечто новое. Впервые в России. Во главе управления становятся не люди, известные своей знатностью, -- а вчера еще никому не ведомые, всем только себе обязанные люди.
И Петербург подвел парижскую газету, прибавив в скобках:
-- То, что по-русски называется "des prokhvosti".
Петербург откликнулся злой выходкой "в своей газете", в "Figaro".
"Во глубине России", в Нижнем, почувствовали, что:
-- Старые балки треснули.
Именно в тот момент, когда, казалось, мы окончательно повернули назад, в старину, -- мы сделали прыжок вперед.
В старой стене вдруг открылась брешь, и в этой бреши появились:
-- Новые люди!
Без традиций, без преданий.
-- Без корней!!!
Явились какие-то бухгалтеры, чтоб подводить итоги старому.
Люди со счетами, вместо геральдических щитов.
Это было объявление Петербурга:
-- Банкротом.
Петербург более не в состоянии поставлять министров:
-- Какие теперь требуются.
Приходится брать "со стороны".
Откуда-то.
-- Из страны!
Это запели первые петухи.
И вот "новый" министр финансов, С.Ю. Витте, появился:
-- Пред российским купечеством.
Это было на нижегородской ярмарке в 1893 году.
Все знали, что министр финансов приехал объявить какую-то:
-- Важную новость из Петербурга.
В Гербовом зале Главного дома собралось все ярмарочное купечество и представители города.
С.Ю. Витте появился высокий, прямой и... величественный.
-- Настоящий министр!
Хоть и из железнодорожников.
Внятно, громко и... величественно он объявил новость:
-- В вознаграждение потерь, которые понесло ярмарочное купечество в предшествующие год неурожая и год холеры, будет устроена всероссийская выставка в Нижнем Новгороде6.
Все посмотрели на него с недоумением.
В вознаграждение ярмарке устраивается выставка в городе!
Петербург никогда бы не смешал Франкфурта-на-Майне с Франкфуртом-на-Одере.
Но Петербург спутал нижегородскую ярмарку с Нижним Новгородом.
Когда это две совершенно различных единицы. Две совершенно различных территории.
И притом находящихся в непрерывной вражде между собою.
Город старается оттягать, что только можно, у ярмарки. Ярмарка старается ничего не дать городу.
Петербург, по незнанию, кинул им "кость раздора".
Из-за этого назавтра же началась грызня.
-- Выставка должна быть устроена на ярмарочной территории. Сказано: "в вознаграждение потерь, которые понесла ярмарка".
-- Нельзя изменить ни слова. Прямо сказано: "Выставка в Нижнем Новгороде". А не на ярмарке!
Но это началось назавтра.
Пока же выразили должный восторг и принялись чествовать и смотреть:
-- "Нового" министра.
Чествовали довольно по-азиатски.
Рыбники "от Плашкоутного моста":
-- Поклонились стерлядью.
Притащили министру в окоренке7 живую косматую стерлядь длиною в аршин с вершками.
-- Кушайте на здоровье.
На нее смотрели уже не снизу вверх, а заглядывали ей прямо, глаза в глаза.
С ней играли в винт, с ней шутили.
Власть опасалась, что вдруг ее фамильярно хлопнут по плечу.
И это случилось.
Бугров пригласил Витте:
-- Завтракать к себе на мельницу.
Был заказан, конечно, экстренный поезд.
Из Москвы выписан "Эрмитаж".
С посудой, кастрюлями, поварами, половыми, "самим Мариусом".
Великим мастером ложи метрдотелей.
У Плашкоутного моста шла бойня.
Вспарывали животы икряным осетрам.
С аршином в руках отбирали стерлядей.
Мариус устраивал половым "репетицию парада":
-- Как дефилировать с соусами.
Бугров явился на поезд в той же лоснящейся не то чуйке, не то длиннополом сюртуке.
И, сидя в поезде против "нового" министра, слегка касался пальцами его колена и говорил:
-- Ты только нас слушайся, ваше превосходительство, -- и все пойдет хорошо.
Министр отвечал ему с любезной улыбкой.
Кости Канкрина и Толстого переворачивались в гробу.
Это был исторический момент.
Это звякнул российский капитал.
И впервые подал свой голос.
Это уже не алексеевское:
-- Обратите, господа, внимание: что купец может!
Капитал, лишь только нашелся министр, готовый его выслушать, сразу брякнул:
-- Нас слушайся!
IV. С.Т. Морозов
(Новая история)
Это был человек среднего роста, полный, с круглым розовым лицом, небольшой подстриженной светлой бородкой, маленькими смеющимися глазами.
От него веяло здоровьем и жизнерадостностью.
Таким он вошел в жизнь.
Один художник, видевший С.Т. Морозова в Париже за несколько месяцев до самоубийства, рассказывал:
-- Узнать нельзя! Подменили Савву Тимофеевича. Осунулся? Похудел? Все это вздор, -- главное, глаза! Взгляд!
Художник был москвич и потому любил выражаться "с выкрутасами", "сочно", "художественно":
-- По десяти пудов каждый взгляд! Тяжелый, усталый. Взгляд, которому "все равно". Все безразлично! Я старался его развлечь...
Московский художник всегда старается "развлекать" купца.
-- Рассказывал... Он говорил: "Да-с, это очень интересно-с". А в глазах видно, что ничего его не интересует.
Таким он ушел из жизни.
В чем состояла его трагедия?
Он был человек с университетским образованием и говорил:
-- Со словом-ериком1.
Не зная, кто перед вами, вы сказали бы:
-- Гостинодворец!
А он был кандидатом не то естественных, не то математических наук2. Как-то на ярмарке покойный А.А. Титов с чисто купеческой бесцеремонностью подсмеивался:
-- Как же это ты, братец ты мой Савва, "науки превзошел", и вдруг по какому-то "беспоповщицкому согласью"3, где тебя "скобленым затылком" зовут и за то, что "телятину" ешь, поганым считают? А?
Савва Тимофеевич отвечал, по обыкновению "ухмыляясь" и пощипывая бородку:
-- Что же-с! Вера ничего-с! Хорошая-с! Купеческая вера! "Купеческая вера".
Более точного определения старообрядчества, его силы, причин этой силы дать было нельзя.
Он был человек умный, меткий и едкий.
Но насмешливость у него была самая гостинодворская.
Меткая, ядовитая и особого:
-- "Городского" вкуса.
Так зубоскалили в "городе", в рядах. Про кого-то в Петербурге ему сказали:
-- Богатый человек!
Савва Тимофеевич "ухмыльнулся":
-- Ведь у вас в Петербурге-с на этот счет просто-с. Кто хорошую марку красного вина пьет, тот и богатый человек-с. Однако, я так замечаю, многие на пиво перешли-с!
И он любил щегольнуть этим гостинодворством. Из щегольства добавлял:
-- Слово-ерик.
-- Купчишки-с!
А думал он "о многом".
Как-то, тоже в Петербурге, при нем рассказывали о степном генерал-губернаторе, который подписал 8 смертных приговоров.
Савва Тимофеевич задумался.
-- А, должно быть, это интересно. Подписать человеку смертный приговор!
И он со вкусом, задумчиво махнул по скатерти росчерк. Словно подписал.
-- Интересно!
Он был добрый человек. В Москве умер известный журналист4. Оставив, "по уставу своего рыцарства", семью без гроша. Богач-издатель, у которого он проработал более десятка лет, сделал еще одно выгодное дело:
-- Не дал ни гроша.
И сделал это в такой грубой, циничной форме, что прямо:
-- Наплевал в душу.
Обо всем этом я узнал на похоронах.
В тот же вечер, на первом представлении в Малом театре, я встретился с С.Т. Морозовым.
-- Что это вы такой мрачный?
-- А, знаете, бывают минуты, что жить отвратительно! И я рассказал ему об ответе богача-издателя.
С.Т. покрутил бородку.
-- Да-с. Довольно пакостно-с! И больше ничего.
А через день я узнал, что Савва Тимофеевич на другой же день назначил пенсию вдове.
При следующем свидании мне показалось неделикатным ответить словами благодарности на этот молчаливый жест.
Я только горячо и от души пожал ему руку.
Одного из артистов Художественного театра, у которого проявился талант скульптора, он отправил учиться за границу5.
И мы во многом обязаны Морозову за этого действительно выдающегося художника-скульптора.
И сколько "пенсионеров" было у С.Т. Морозова.
Но об этом никогда не знал никто.
Ему было противно, гнусно, отвратительно это название:
-- Щедрое купечество.
Его "тошнило-с" от этой единственной добродетели:
-- Которой может отличиться купечество. От этой обязанности купечества -- быть:
-- Щедрым!
От этого единственного проявления жизни, которое ожидается от купечества:
-- Щедрости!
От этого единственного участия в государственной жизни, которое полагается купцу:
-- Делать щедрые пожертвования.
Когда при нем говорили, что такой-то сделал то-то, такой-то то-то, -- он гостинодворски хихикал:
-- Щедрое купечество-с вновь проявило себя пожертвованием! Это превосходно-с!
1892 год.
На ярмарке свирепствовала холера.
Губернатор Н.М. Баранов терял голову:
-- Некуда больных девать! В плавучих бараках на полу лежат! С.Т. Морозов...
Он был тогда председателем ярмарочного биржевого комитета:
-- Главою всероссийского купечества. С.Т. Морозов разрешил задачу просто:
-- Тут на шоссе продается дача. Я все равно хотел купить себе особняк около ярмарки. Завтра куплю. На тот год сам буду жить. А в этом пусть холерные лежат.
И обратился к Н.М. Баранову "с одной просьбой".
-- Только нельзя ли-с об этом-с в Петербург-с никаких телеграмм-с не посылать-с! Чтоб никаких награждений-с мне не выходило-с!
Все, что ни делал Петербург, вызывало у С.Т. Морозова "гостинодворский смешок".
В 1891 году, по случаю голода, воспретили вывоз хлеба из России.
-- Ну, что скажете? -- спрашивают у С.Т.
-- Мера основательная-с. Это анекдот напоминает-с. Колбасник барыне жалуется: "Дела не идут! Есть нечего!" А барыня-с удивляется: "Так отчего же вы не едите своей колбасы?" Мера основательная-с!
С.Ю. Витте ввел монополию и при ней "попечительства о трезвости"6. С.Т. и это "попечительство о народе" оценил "ухмылочкой":
-- Вы у любого попа спросите-с: кто лучший прихожанин? Всегда трак-тирщик-с! Цельную неделю народ спаивает, а в воскресенье свечку ставит-с!
-- Но согласитесь, что раз зло существует, -- так лучше его держать в руках! Идея огромная! Набор, беспорядки, голод, -- государство закрывает винные лавки.
-- Идея, что говорить, чудесная-с! Аракчееву не снилось-с! Скомандовал: "пей", -- пьют. Скомандовал: "не пей", -- трезвы! А только я так думаю, что им чаще командовать "пей" придется, -- потому деньги нужны-с!
Всякое петербургское назначение вызывало у С.Т. "улыбочку".
-- Ну, Савва Тимофеевич, чего от него ждете? -- спрашивают Морозова по поводу какого-то назначения.
-- Он теперь камер-юнкер? Жду, что будет камергером-с! Даже когда все и вся кругом кричало о С.Ю. Витте:
-- Гений!
-- Настоящий человек! -- С.Т. Морозов покручивал бородку:
-- Мог бы дельным человеком быть-с. Только "статс-секретарь" его съест! Вместо дела о "равноапостольных" думать будет-с.
-- То есть как?
-- Раз человек начал на себя кресты вешать, -- он к другому делу не способен!
И определил Витте кратко:
-- Путный человек, но пошел в чиновники. Петербург отвечал ему взаимностью. Терпеть не мог.
Один проезжий министр, заглянувший на ярмарку, после раута, отозвался о С.Т. Морозове так:
-- Пренеприятный господин! Что ни скажешь, -- спорит! И все учит! Учит! Учит!
Когда началась Русско-японская война, у С.Т. Морозова спрашивают:
-- Ну, что думаете, Савва Тимофеевич, о событиях? С.Т. "даже удивился":
-- О каких событиях-с? Не слыхал-с. Разве есть какие события-с?
-- О войне!!!
-- Ах, об этом-с!
И он сделал равнодушное лицо.
-- Ничего не думаю-с! Это не наше дело-с! Нас не спрашивали-с, -- что ж нам об этом думать-с?
Он был человек широких взглядов.
-- Неурожай-с, говорят, -- горе? Так ведь это от Господа Бога-с! Какое министерство земледелия ни устраивайте, -- всегда неурожай может случиться-с. Только что ж это за "житие": ежели у человека, извините меня, штаны лопнули, -- так он должен голым ходить-с?! Смениться нечем! Вот в чем дело-с! Как до такого состояния довели-с? Неурожай везде бывает-с. А почему только у нас как неурожай, так сейчас непременно голод-с?
И смотрел он на мир с каких-то высот, чуть ли не марксистских.
Был какой-то промышленный кризис.
-- Как вы смотрите, Савва Тимофеевич?
-- Что ж тут особенно смотреть-с? Ничего особенного-с не случится. Произойдет... так... концентрация-с...
-- То есть как?
-- Мелкие предприятия-с не выдержат, сольются с крупными-с.
-- А что вы считаете "мелкими"?
-- Так, миллиона на два-с!
Мы встретились с С.Т. в коридоре Художественного театра на первом представлении "На дне"7.
-- Ну, что? -- спросил С.Т.
-- Знаете, что наиболее интересно в этом спектакле? Вы -- глава всероссийского купечества.
-- Бывший.
-- Официально: "бывший".
-- Ну?
-- Горький -- яркий представитель пролетариата. И пьеса Горького идет в вашем театре! Ну, где в Европе вы увидите, чтобы представители крупнейшей буржуазии, -- и даже не из-за выгоды! -- основывали театры для пролетарских пьес?!
Савва Тимофеевич расхохотался:
-- Правда, здорово?! Чудная страна! Действительно!
-- И Горький несет пьесу в ваш театр. И его пьеса идет в вашем театре. Вот оно: "наглядное" прохождение пролетариата чрез железные ворота капитализма!!!
Савва Тимофеевич лукаво улыбнулся:
-- А вы думаете, -- не пора-с?
Он "похохатывал", лукаво "усмехался"...
Но прежнего веселья, прежней жизнерадостности уж не было ни в злобном ответе по поводу Русско-японской войны:
-- Нас не спрашивали-с!
Ни в шутках по поводу театра.
Он, человек, знавший, по его мнению, страну, "как никто"... Как-то в разговоре в Нижнем ему сказали:
-- Ну, ты, Савва Тимофеевич, всегда все лучше Петербурга знаешь!
-- И ничего нет удивительного-с. Петербург-с с Россией соседи-с. А у меня она -- покупатель-с. Вы спросите у него, как дела идут, -- у лавочника. Лавочник лучше всех знает-с. Потому не может своего покупателя не знать. На книжку отпускает-с. Петербург со стороны смотрит, а я своего покупателя досконально знать должен-с. И знаю, как никто-с!
И этот человек, знавший Россию, по его убеждению:
-- Как никто.
Человек, для которого Витте был только:
-- Статс-секретарь.
А все остальные -- "камер-юнкеры", от которых можно ждать, что они будут камергерами.
Человек, которого надо было "спрашивать":
-- Начинать ли войну?
Этот человек должен был заниматься... театром!
Все эти силы тратить на театр!
Действительно, надо было чувствовать невыносимую тоску, невероятную скуку жизни, искать хоть какого-нибудь применения избытку сил, чтобы С.Т. Морозов мог взяться за театр8.
"От безделья и то рукоделье".
Он должен был чувствовать то же, что чувствовали тогда многие журналисты.
Хотелось писать о том, о другом.
О государственных делах, о государственных людях.
Но цензура!
И мы в тысячный раз ругали Южина в "Гамлете"9 и выдумывали тысячу первый хвалебный эпитет для Ермоловой.
Я знаю некоторых журналистов, которым осточертел после этого театр, как может осточертеть самая очаровательная комната, в которой вы долго пролежали больной, без движения.
Производить "революцию" в драматическом искусстве, в то время как ему хотелось перевернуть всю Россию!
Говорят, что С.Т. Морозов крупно денежно помогал революции10.
Но был ли он революционером?
Он был:
-- Спокойным марксистом.
Старый, прежний мир рушится. Будущий нарождается, растет. А он, С.Т. Морозов, чувствовал себя:
-- Человеком настоящего.
Человеком "железных ворот", построенных на гробах, на костях старого мира.
"Железных ворот", чрез которые должен прийти будущий "новый мир". Когда-то еще придет!
-- Не ворота, а тоннель-с!
"На наш век хватит".
И он мог давать деньги на разрушение старого. Не для того, чтобы настало "царство социальной справедливости". А для того, чтобы настало поскорей его царство, его время. "Промежуточное", -- но сколько времени этот "промежуток" продлится? Чтобы рухнуло старое, и обратились к нему, -- к нему, купцу, который знает Россию:
-- Как никто!
Он будет править!
Он, продавец, устроит, чтобы его покупателю было на что купить новые штаны, когда лопнут старые.
Он будет диктовать войны, экономические меры, внутреннюю политику. Участвовать в жизни страны не мошной:
-- Щедрое купечество!
А умом, опытом, знанием, своей волей.
Он будет заниматься "интересными" делами: держать в руках жизнь и смерть людей, вплоть до подписания смертных приговоров.
А время шло, а время шло!..
И веселый взгляд маленьких умных, живых глаз становился усталым, тяжелым:
-- В десять пудов!
Ночь, -- без сна и бездеятельная, -- тянулась так долго, так нескончаемо долго, что ему наконец показалось, что она не кончится совсем никогда, а перед тем самым моментом, как ему должен был чуть-чуть забрезжить рассвет, он пустил себе пулю в лоб11.
От отчаяния и от скуки.
V. Новейшая история
Торгово-промышленник наших дней. Он по-прежнему держится:
-- Купеческой веры.
Считает себя сверхчеловеком и по праздникам надевает чуйку1 и едет в автомобиле в моленную, где должен "в наказанье" стоять столбом и не иметь права даже молиться, потому что у него:
-- Скобленый затылок.
Он не верит ни в Бога, ни в черта, и под его покровительством собираются "соборы", которые обсуждают вопросы:
-- Можно ли есть телятину?
И:
-- Не грех ли ходить к парикмахеру?
По-прежнему он тщеславен.
"Занимается самоубийством", покровительствует воздухоплаванию, издает декадентские журналы2, звонит в своей моленной под Пасху раньше Ивана Великого3.
-- Только чтоб о нем говорили!
Чтоб наполнить своим шумом всю Москву.
Он создал целую теорию:
-- Божественного происхождения своей власти.
Когда к нему приходят просить крупного пожертвования, он говорит:
-- Мы -- Божьи банкиры. Господь вручил нам силу, могущество, власть, давши нам миллионы. Мы не можем, не имеем права-с умалять врученное нам могущество!
И он уверяет Россию:
-- Меня возьмите, сударыня, в представители. От глубины кармана говорю. Не интеллигентишка какой-нибудь, который, черт его знает почему, взял себе за правило за младшего брата распинаться. Так! Блажь! Фантазия! Не от науки, не от теорий-с, не от ума, не от души, не от сердца какого-нибудь, а от кармана-с буду об общем благе хлопотать! Вон откуда идет. Основание верное! Верьте слову торговца-с. Покупатель нужен! А ежели покупатель, при теперешнем порядке вещей, маломощен, -- буду для него, для подлеца, политических свобод требовать. Пущай на свободе шерстью обрастет, чтоб что на нем стричь было!
Он заседает в Государственном совете.
Он издает политические газеты.
Он устраивает:
-- Совещания с представителями науки.
Он имеет при себе "интеллигентных сотрудников", которые сочиняют ему речи.
Которыми он гремит в Совете, потчует на бирже заезжих министров и портит им дичь, спаржу, сладкое, фрукты и кофе на званых обедах.
Европейский буржуа в полном смысле слова!
-- Птица крупного полета.
Но вот он в Государственном совете.
Речь заходит о грошах, о ничтожестве.
На чей счет лечить рабочих?
И вдруг сквозь "государственный ум", сквозь выученные наизусть фразы "интеллигентного сотрудника", расталкивая локтями все "высокие соображения", прорывается содержатель портняжной мастерской, который в субботу прижимает в расчете подмастерье.
-- Каких рупь восемь гривен? Каких руль восемь гривен? -- с визгом, с надрывом кричит он. -- А арниковой примочки4 на десять копеек забыл? Что ж, я тебя на свой счет примачивать буду? "Утюгом руку спортил"! Так ты с утюгом обращайся осторожно. Утюг осторожность любит. Так с тобой арникой одной изойдешь!
И в Государственном совете "государственный ум" являет жалкое и несчастное зрелище своим визгом:
-- Кому платить за фершала?! Вот он устраивает собеседования:
-- Представителей торгово-промышленности с представителями науки. Приглашает на "ученую чашку чаю".
Говорит этой скромной и стыдливой пока еще девице -- российской экономической науке:
-- Вы, душечка, купца не чуждайтесь! Купец вас ничему дурному не научит! Купца узнать нужно. Вы будете к нему поласковее.
Но один из профессоров возражает:
-- Супротив интересов торгово-промышленности.
И "европейской складки буржуа" отдает приказ по своей газетной армии:
-- А ну-ка, взъерепеньте-ка мне этого самого профессоришку, чтоб сладких слов за чаем не говорил.
И газета две недели подряд "цыганит" вчерашнего гостя своего издателя.
-- Уж и профессор! Как едаких в университетах-то держат!
И бедный профессор долго потом, даже когда просто у знакомых ему предлагают:
-- Не хотите ли чашку чаю? -- смотрит подозрительно:
-- Нет, уж я, знаете ли... чай пить в гостях остерегусь! "Кто пьет чай, тот отчаянный".
Особенно, -- купеческий.
В политическую газету, которую стал издавать "совсем европейский буржуа"5, он внес целиком нравы Ножовой линии.
-- Господин, господин! Куды идете? У них нитки гнилые. Двух дней рубашки не проносите! Господин! Голым щеголять захотели? Шишгаль6! Товару на грош, а покупателя завлекаешь! Видать, и покупатель хорош! Шишгаль к шишгали и идет!
Достаточно вспомнить те ушаты помоев, которыми обливала московская купеческая газета на последних городских выборах своих политических противников.
Что касается речей...
Один сановник, не особенно давно посетивший Москву, -- жаловался в Петербурге:
-- Прежде в Москве хоть ели хорошо. А теперь, чтобы поесть, пришлось со своим секретарем потихоньку к Тестову убежать. Как губернатор в "Птичках певчих". "Не говоря ни с кем ни слова". И: "Плащом прикрывши пол-лица". Поел балыку, ухи, поросенка холодного. Гурьевской каши, по крайней мере, спокойно... И обед великолепный. Суп, рыбу ешь еще спокойно, но как только "в бокалах заискрилось шампанское", так и начнут на чай просить.
-- То есть как это: "на чай просить"?
-- А речи! Все содержание: "Стараемся, не будет ли с государства на чаек нам за это?" Слова громкие. Фразы, периоды -- как калачи московские. Пышные, круглые! А содержание: "На чаек бы с вашей милости". Так вторая половина обеда всегда и пропадает! Тут на тарелке перепелка, страсбургским паштетом чиненная и трюфелем, как черной мантией, покрытая, стынет, а я на господина смотрю, который с бокалом в руке "на чай" просит... "На чаек бы с государства российской промышленности!" Нет, уж, знаете, лучше в ресторане. Там я после еды сам на чай даю, а во время обеда никто на чай не просит.
В Государственном совете -- мелкое торгашество.
В прессе -- Ножовая линия.
В "государственных речах" -- бесконечное клянченье и канюченье. Что "торгово-промышленность" даст в Государственной думе?
А ее туда потянуло.
Сначала торгово-промышленники особого интереса к Думе не обнаружили.
-- Государственный совет -- наше место. С сановниками!
А Дума!
-- Разговорный департамент.
Для купца несолидно.
С сановником рядом сидя, всегда какое-нибудь дело обварганишь.
А с депутатами что?
-- Одна словесность.
Теперь торгово-промышленник обратил благосклонное внимание на Государственную думу.
Его тоска по "государственному делу", его желание власти, желание диктовать свою волю, принимавшие в разное время разные формы, приняли теперь форму:
-- Желаю быть депутатом.
Торгово-промышленник обещает идти среди передовых в первом ряду.
Российский капитал звякнет оппозиционно.
-- Собственный интерес заставляет!
Торгово-промышленник уверяет, что:
-- Его интересы совпадают с интересами всяческого прогресса.
Он желает для нее законов, прав, свобод.
Путь развивается.
-- Покупатель нужен.
И торгово-промышленника желают видеть в Думе.
Желают друзья прогресса.
Прогрессивные профессора, публицисты, политические деятели.
-- Мы должны перетащить его в свой лагерь!
-- Реальная сила, с которой придется считаться!
-- Послушайте! Со всех сторон вы только и слышите, разговаривая с торгово-промышленниками: "Вчера я обедал с министром таким-то, -- он мне сказал". -- "Третьего дня я завтракал с министром таким-то, -- он обещает". Теперь им надоело сидеть по министерским передним, -- вытащим их оттуда. В Думу! Пусть говорят с министрами не за обедом, а в Думе. На всю страну! Пусть отвыкнут от устройства дел в приемных кабинетах. Пусть требуют. Пусть требуют в парламенте!
Но не есть ли это общее свойство буржуазии?
Она любит поговорить с министром:
-- Потихоньку.
Мне приходилось встречать немало крупных французских буржуа.
Парламент! Палата депутатов!
Но когда речь заходила о делах, я слышал то же:
-- Это будет наверное. Я вчера обедал с министром, -- и он мне сказал.
-- Я третьего дня завтракал с министром, -- он обещал.
И никогда, когда говорилось "о деле", не говорилось о палате.
Как будто ее не существует!
-- Говорильный департамент.
Отучите ли вы купца от кабинетных ходатайств о торгово-промышленности?
Желает ли он сам от этого отстать?
Он говорит сам:
-- Нам по дороге.
И вы с восторгом усаживаетесь с ним в один вагон.
Уступаете ему отличное место, около окошка.
Такой попутчик!
Но из первой же станции, где оппозиции готовы залить рот "чаем", готовы оказать поощрение, покровительство, -- вообще готовы дать "на чай", -- вдруг он возьмет и выйдет?
-- Счастливого пути!
-- Как?.. Вы хотели...
-- Нет, уж я здесь останусь. Дела заставляют. Счастливо оставаться!
Вдруг он воспользуется своей силой, властью, депутатством только для ходатайствования:
-- На чаек торгово-промышленности?
Горе правительства -- думский мужик.
Правильный мужик.
Хоть с кашей его ешь!
Направо сидит, -- извольте.
Любой запрос провалит.
Хоть завтра предложи г. Марков 2-й все университеты закрыть, -- мужик пробаллотирует правильно:
-- Наплевать! Закрывайте!
Но как произнесли слово "земля", -- анафема!
-- Землю нам!
-- Да ведь ты правый!
-- Так точно. Старались. Уж вы землицу нам на чаек пожалуйте!
-- Да ведь ты что говоришь?! Ведь это -- левая теория!
-- Это нам все единственно. А землицу пожалуйте.
Купец будет сидеть от центра налево.
Но насчет "государственного на чаишки" торговле и промышленности... купец и "покупателя" забудет.
-- А как же интересы покупателя?
-- Ничего-с. И с каким еще поторгуем, ежели правительство хорошо на чай даст.
-- А как же ваши обещания? Прогресс и всякая всячина?
У Островского есть хорошая купеческая фраза:
-- На словах-то вы -- патриот, а на деле яблоки таскаете?7
КОММЕНТАРИИ
I. Гордей Чернов
Впервые: Рус. слово. 1912. 13 июля.
1 М. Горький в статьях "О том, как я учился писать" и "Беседы о ремесле" (см.: Горький М. Полн. собр. соч.: В 30 т. М., 1953. Т. 24. С. 470; Там же. М., 1953. Т. 25. С. 322) называет Г.И. Чернова прототипом не Гордеева-отца, а главного героя своей повести "Фома Гордеев" (1899).
2 Г. Чернов происходил из ветлужских крестьян, в молодости служил водоливом (рабочим, откачивавшим воду на барже). В 1875 г. он уже владел двумя буксирными пароходами и десятком барж.
3 Имеется в виду нижегородский городской голова, барон Дмитрий Николаевич Дельвиг.
4 Фрахт -- плата за перевозку грузов.
5 С помощью ярмарочного скрипача Чернов выучился играть незамысловатые мелодии. При запое отрывистые веселые звуки означали начало, а какофонические -- его окончание.
6 Ресторан "Мавритания" был построен в московском Петровском парке в 1895 г. по проекту архитектора П.П. Зыкова.
7 Старый Афон -- православный монастырь в Греции. Чернов отправился туда в 1892 г.
II. Н.А. Алексеев
Впервые: Рус. слово. 1912. 20 июля.
1 Провесная белорыбица -- провяленная рыба семейства лососевых.
2 Новое здание Московской городской думы выстроено в 1892 г. на Воскресенской площади. Новый водопровод был проведен в Москве в 1892 г.
3 В 1890 г. в Петербурге проходил 3-й Международный конгресс криминалистов. Его участники навестили Москву.
4 Сиверко, сивер -- северный ветер.
5 Ножовая линия -- торговый ряд в московском Китай-городе.
6 Имеется в виду храм Святой Софии в Стамбуле.
III. Бугров
Впервые: Рус. слово. 1912. 22 июля.
1 Лестовка -- кожаные четки у старообрядцев.
2 Бугров был старообрядцем и оказывал значительную финансовую поддержку старообрядчеству. Упоминая "горы и леса", в которых молятся за него, Дорошевич отсылает читателя к эпопее П.И. Мельникова "В лесах" (1871--1874) и "На горах" (1875--1881), в которой запечатлен быт старообрядческого купечества Заволжья и Нагорья середины XIX в. Существует предположение, что прототипом героя романа "В лесах" Патапа Максимыча Чапурина послужил дед Н.А. Бугрова (см.: Горький М. Полн. собр. соч.: Художественные произведения: В 25 т. М., 1973. Т. 17. С. 97). Но еще ранее Мельников описал похожего старообрядца в "Отчете о современном положении раскола" в лице Петра Егоровича Бугрова, имевшего в 1853 г. 65 лет от роду. "Он был поповцем рогожского согласия и жил в Нижнем Новгороде, где занимался казенными подрядами и хлебного торговлею" (Усов И. Павел Иванович Мельников (Андрей Печерский). СПб.; М., 1897. С. 152--153).
В фельетоне "Два миллионера", написанном в связи с одновременной смертью Бугрова и Манташева, Дорошевич подчеркивает, что Бугров в делах филантропии "главным образом заботился, чтобы деньги пошли на "душеспасительное дело"", чтоб "дело было хорошо для души", в то время как "Манташев был тщеславен. Он хотел, чтобы его имя гремело" (Рус. слово. 1911. 21 апр.).
3 Отсылка к роману Мельникова "На горах", в котором живущая в старообрядческом скиту Манефа вынуждает принять постриг свою дочь Фленушку.
4 В декабре 1896 г. в селении Терновка под Тирасполем Федор Ковалев заживо закопал -- с их согласия -- 25 человек своих односельчан (в том числе мать, жену и дочь), членов старообрядческой секты, видевших в проводившейся тогда переписи населения знамение скорого пришествия антихриста и пожелавших таким образом спастись. О своей встрече с ним Дорошевич рассказал в фельетоне "Темная Русь":
"В одесской тюрьме я беседовал с Ковалевым, несчастным "героем" той страшной трагедии, которая разыгралась в Терновских плавнях.
Кроткого, доброго Ковалева полюбила вся тюрьма.
Тихим печальным голосом рассказывал мне этот рябой, простоватый паренек, как он закапывал в землю живых людей.
Это "спасительное" дело было поручено ему, потому что он был постником и оставался девственником до женитьбы. На "Божье дело" самым достойным признали его.
Закопав живьем своих односельчан, он должен был сам заморить себя голодом. Все решили умереть.
Он рыл яму в погребе, и в нее ложились люди в саванах, с восковыми свечами в руках.
-- Простите меня, православные! -- кланялся им в ноги Ковалев.
-- Нас прости! Зарой, Бога для! -- отвечали они.
Он подходил, трижды целовал каждого, прощался с живыми, как с покойниками, и брался за заступ.
Они пели похоронные песнопения, отпевали себя, молясь за себя, как за умерших.
Ковалев начинал зарывать их с ног:
-- Может, кто раздумает и попросит, чтоб не зарывать.
Но они ни о чем не просили, лежа живые в могиле, -- они пели, пока могли, шептали молитвы, осеняли себя двуперстным сложением крестного знамения, пока Ковалев медленно засыпал их землей, ожидая стона или мольбы.
Ни стона, ни мольбы до последней минуты...
И он торопился забросать комьями земли почерневшие лица, сравнивал и утаптывал землю над погребенными. И шел домой молиться и поститься, чтоб завтра похоронить еще десять живых людей.
-- Зачем?
-- Потому началось уже исчисление [к этому слову Дорошевич сделал примечание: "Перепись"]. Пришла бумага, а на ней начертано: "Покой". "Покой" сиречь "печать". И каждого надо было прописать, кто такой и сколько годов. И сказано было, что исчислять всех людей в один день, и каждому значилась на бумаге его "печать". Начали думать, как ослобониться: не писаться да не писаться. На том и порешили. А тут разговор пошел: кто исчисляться не будет, тех в острог сажать будут, и в Питере уж, слышно, такая машинка выдумана, чтобы человека на мелкие части рубить. Возьмут в острог да в машинке мелко-намелко и изрубят. Ну и решили, чтоб похорониться.
И он зарыл десятки своих односельчан, своих родных, свою жену, своего ребенка.
-- Насчет ребенка разговор был. Решили-то похорониться по доброй воле, кто хочет. А ребенок махонький, грудной -- у него воли нет. Как быть? Да жалость взяла, решили похоронить: зачем младенца оставлять, чтоб его изрубили...
И все из-за боязни машинки, которую выдумали и прислали из Петербурга.
-- Ну хорошо. Ну, вот теперь ты который месяц сидишь в остроге. Видишь ведь, что никакой такой машинки, "чтоб людей рубить", нет?
-- Теперь-то вижу!
Лицо его побледнело, в глазах, полных слез, засветилось столько страдания, его голос так задрожал, когда он тихо сказал: "Теперь-то вижу", что ужас сжал сердце.
Я коснулся самого больного места его души.
Заживо похоронив десятки людей, жену, ребенка, -- он узнал, что все это было не для чего, что десятки жизней он погубил напрасно" (Дорошевич В. Собр. соч. Т. 2. С. 66-68).
5 Имеется в виду "печать Антихриста", представление о которой сложилось на основе текстов Откровения (Отк.,13, 16--18, 19--20).
6 16-я Всероссийская промышленная и художественная выставка открылась в Нижнем Новгороде 28 мая 1896 г.
7 Окоренок -- небольшая лохань.
IV. С.Т. Морозов
Впервые: Рус. слово. 1912. 22 июля.
1 То есть прибавлял в конце слова букву "с", что свидетельствовало о мещанско-приказчичьих манерах.
2 С.Т. Морозов закончил естественное отделение физико-математического факультета Московского университета со степенью кандидата наук.
3 "Беспоповским согласием", беспоповщиной называли одно из двух основных течений в старообрядчестве. Беспоповцы отрицали православную церковь, церковную организацию и священство. Они не стриглись и стриженых называли "скоблеными затылками", не употребляли телятину.
4 Имеется в виду Н.О. Ракшанин, умерший в 1903 г.
5 Имеется в виду актер С.Н. Судьбинин, работавший в Московском художественном театре в 1898--1904 гг.
6 Государственная монополия на производство и продажу спиртных напитков была введена по инициативе С.Ю. Витте в 1894 г. Тогда же Николай II подписал устав Попечительства о народной трезвости, комитеты которого, вплоть до уездных, призваны были разнообразными методами -- надзора за торговлей, просвещения, организации культурного времяпрепровождения -- бороться с пьянством.
7 Премьера пьесы М. Горького "На дне" состоялась в Художественном театре 18 декабря 1902 г. Дорошевич откликнулся на нее рецензией ""На дне" М. Горького. Гимн человеку" (Рус. слово. 1902. 19 дек.).
8 С.Т. Морозов был не только одним из пайщиков и директоров акционерного товарищества, поддерживавшего Московский художественный театр, но и принимал активное участие в техническом оснащении спектаклей. В фельетоне "Искусство на иждивении" (Рус. слово. 1902.17 февр.) Дорошевич резко выступил против купеческого меценатства в искусстве, и в частности участия Морозова в делах Художественного театра.
9 А.И. Южин впервые выступил в роли Гамлета на сцене Малого театра в 1891 г.
10 При содействии актрисы Художественного театра М.Ф. Андреевой Морозов щедро субсидировал деятельность большевиков, поддерживал издание газет "Искра", "Новая жизнь", прятал у себя подпольщиков, нелегально провозил типографский шрифт.
11 Морозов застрелился в мае 1905 г. в гостинице в Канне, находясь в сильной депрессии.
V. Новейшая история
Впервые: Рус. слово. 1912. 22 июля.
1 Чуйка -- верхняя мужская одежда до колен из темного материала, которую носили купцы и ремесленники.
2 Покончил с собой С.Т. Морозов; крупный промышленник и банкир Д.П. Рябушинский организовал Аэродинамический институт в своем родовом имении
Кучино под Москвой, а его брат Николай Павлович в 1906--1909 гг. издавал литературно-художественный журнал "Золотое руно".
3 Иван Великий -- колокольня в Московском Кремле.
4 Примочка от ушибов из травянистого растения арника.
5 Скорее всего, имеются в виду А.И. Гучков и газета партии октябристов "Голос Москвы".
6 Шишгаль -- голь, сброд.
7 Неточно приведены слова купца Барабошева из пьесы А.Н. Островского "Правда хорошо, а счастье лучше" (1876).