(Умирающие типы)

Клоун Биро треснулся со всего маха оземь грудью, подскочил, сделал сальто-мортале, хлопнулся спиною, метнулся, приложился боком об один барьер, отлетел, приложился другим боком о другой барьер и вылетел с арены при громе аплодисментов.

Это называлось "делать каучук", -- или "ваньку-встаньку".

Публика только-только не кричала "ура".

-- Браво! Здорово! Сыпь! ходи веселей! Руби мельче!

Какой-то голос с галерки орал:

-- Маши-и-ину-у-у!

-- Человек старательный! -- заметил с одобрением Акинфий Иванович1. -- А выйтить теперь не может!

Клоун Биро не дошел до своей уборной. Свалился. Его "корежило". Било в конвульсиях. У него, как всегда после "каучука", была сильнейшая морская болезнь.

-- С кровью! -- сказал стоявший около конюх.

-- Потому во внутре в ем все переболталось! -- пояснил Акинфий Иванович и фыркнул. -- Больно нежен народ стал.

Акинфий Иванович, -- вся ярмарка его зовет с любовью просто "Акишей", -- директор цирка.

Лицо Акинфия Ивановича... У Акинфия Ивановича не лицо, -- а так, кусок большой дороги, и притом очень проезжей. От левого виска по всей щеке идет отлично отпечатавшийся след от подковы. На правой щеке скрестились два отпечатка подков. На подбородке опять след от подковы.

-- Чисто у тебя по морде-то взад и вперед ездили! -- говорят ему выпившие посетители.

Акиша только самодовольно улыбается.

-- У меня по всему телу так. Кости нет целой. На мне этих самых лошадей что перетопталось!

Когда Акинфий Иванович выводит 12 дрессированных на свободе жеребцов и заставляет их кланяться в ноги сидящим в первом ряду почетным посетителям, -- лицо Акинфию Ивановичу "заштукатуривают". На шрамы кладут на полпальца белил и потом по белилам пускают румянец. Так что Акиша выходит словно в маске, в боярском костюме, бывает великолепен и кланяется величественно.

"В свое время" Акинфий Иванович был клоуном, очень гордится этим и любит вспоминать.

-- Первый русский соло-клоун был! "С участием знаменитого клоуна -- дурака Акиши", -- так и в афишах печатали. Вот какими буквами.

-- Зачем же "дурака"?

-- А это для ясности. Для понимающих -- клоун. А для необразованных -- в переводе: "дурак". Нынче что за народ пошел! Жимолость! Нешто мы так работали? Воистину живота для публики не жалели. За то и от публики имели одобрение. Пользовались лестным расположением. Без меня ярмарка не могла состояться. Факт! Труцци там, Шуман -- какой ни есть директор, -- без меня открыть не могли. Публика сейчас в афишу -- первое: "Акишка есть?" Какие хочешь деньги требовал. И давали! Меня даже подделывали!

-- Да ну?

-- Факт! Лже-Акиши по Волге появлялись, -- но только на ярмарке они не могли. Потому всероссийская публика меня сейчас понимает: что я, что нет. Потому я эту самую... как ее... ну, вот еще, что у человек в нутре бывает...

Акинфий Иванович ужасно любит иностранные слова.

-- Психологию вы, может быть, хотите сказать.

-- Вот-вот! Ее самую! Потому я психологию эту самую чудесно понимаю. Другому где! У меня номер был. В бенефис я его исполнял! -- с любовью вспоминает Акинфий Иванович. -- Фурор первого разбора. Сейчас это натягивали канат с галерки и до манежа.

Цирковые артисты арену зовут манежем.

-- Туго-натуго. Сейчас это я на галерку всхожу. Публике привет, -- и спиной на канат ложусь. Музыка молчит. А я зубы стисну -- да по канату в манеж и съеду. Вихрем!

-- Зубы-то зачем же стискивать?

-- А чтоб не крикнуть. Потому, -- после этого номера кожа на спине завсегда ремнем слезает. Так чисто ремень из спины вырезали. Говядина. Этот номер я всегда уж к концу ярмарки берег, -- потому неделю потом кверху спиной в постели лежал, -- двинуться не мог. Вот это была работа! Зато как в афише: "клоун-дурак Акиша по канату поедет", -- за билеты бери сколько хочешь. А теперь нешто такие артисты есть?

Воспоминания Акиши все в таком роде.

-- И не такой случай был! Исполнял я полет через весь цирк, -- с трапеции на трапецию. "Чертов прыжок" назывался, а под праздники в афишах печатали просто, что "безумный скачок".

-- Почему же?

-- А нехорошо под праздник черта поминать. В цирк не пойдут. Ярманка. Народ православный. Хорошо-с. Лечу я раз, а поперек цирка-то проволока перетянута тонкая. Говорят: "Забыли убрать". А я так думаю, что это директор нарочно приказал сделать. Потому деньги я брал огромные. Так, чтоб зарезался. Ладно! Раскачался я на трапеции, сиганул, -- да как мордой-то об проволоку звезданусь. Так тут замертво на низ и полетел. Без сетки я работал, -- для ужаса. До сих пор думаю, понять не могу, -- как на ноги стал. Кровища у меня из морды -- фонтан! В публике, говорят, пьяные, -- так и те отрезвели! Однако минуты не прошло, -- очухался. Вижу, нужно публике доставить удовольствие. "Снимай, -- кричу, -- проволоку!" А сам колесом в конюшни. Мел тут всегда лежит толченый для ног. Я мордой-то в толченый мел хлоп. Черт чертом! Сняли проволоку, -- я опять выхожу. Аплодисмент такой, -- какого и не слыхивали. Потом видят: сквозь мел кровь проступает. Прямо льет из меня. Раскачался на трапеции, -- хлоп-с! Перелетел! Я назад! Перелетел! Да опять в конюшни, да опять мордой в мел! А публика, -- думали, цирк от восторга разнесут! -- "Биц его!" -- кричат. Очень меня публика за жестокость любила!

Акинфий Иванович человек необыкновенно животолюбивый, -- а потому страшный трус.

В холерный год, заходя ко мне поболтать, он избегал садиться у окна:

-- Вид больно неприятный!

Вид действительно был из неприятных. Окна выходили на Оку. Как раз против окон -- пристань Красного Креста, флотилья "гондол", крытых парусиновым наметом лодок, на которых перевозили холерных больных в плавучий госпиталь.

-- В этаком ужасе жить! -- всплескивал руками Акинфий Иванович. -- Завсегда смертный час перед глазами видеть!

Каждый день Акинфий Иванович сообщал какое-нибудь новое происшествие.

-- Вчера после спектакля шесть докторов было.

-- Что так?

-- Думал -- отхожу. Холера.

-- Ну, и что?

-- Смеялись. "Оченно, -- говорят, -- ты, Акиша, лекарств перепустил". Потому я от холеры все меры принимаю. Пью не иначе, как жидкий чай с красным вином и с лимоном. Пью в прикуску, -- и на сахар опий каплю. Ну, и иноземцевые капли2 принимаю. А как поел, -- сейчас соляную кислоту, пять капель в рюмке отварной воды пью. Доктора хохочут: "Ты бы что одно". А я так думаю, что все вместе -- будет крепче. Ну, дай пожевать чего-нибудь, да я и пойду.

-- Хотите, Акинфий Иванович, позавтракать?

-- Нет-с, покорнейше благодарствую. Завтракал. Сыт по горло. А только в наставлениях сказано: не поевши на улицу не выходить. Прямо беспречь ем! Разов в день двадцать! Потому там дела, тут дела. Ходишь и закусываешь, чтобы на улицу не поемши не выходить! У купца онамедни у одного был. Этакий Ирод. Грохочет: "А жрать, -- говорит, -- я тебе ничего не дам. Что за мода?" Христом Богом молил. Не дает. Что ж, помирать, что ли. Слава Богу, вата в кармане была, из аптеки. Взял кусочек, пожевал.

-- Ужели проглотили?

-- Проглотить не мог. Давился. Но все-таки во рту хоть что-нибудь да было. Иду и вату жую. Микроба-то хоть в рот и влетит, а все-таки на вате останется!

Среди разговора Акинфий Иванович вдруг останавливался, испуганно замолкал, к чему-то прислушивался, -- и тогда все его шрамы на лице бледнели.

-- Что с вами?..

-- Тс... Молчите... Нет, слава Тебе, Господи. Только показалось!..

И он облегченно вздыхал.

-- Да что такое?

-- Да нет, так... пустое...

-- Да что?

-- Послышалось, что в животе урчит. С этого, говорят, она, холера, и зачинается!

Однажды с ним случился даже анекдот, над которым хохотала вся ярмарка.

-- Вот страховито было. Просыпаюсь нынче ночью. Слышу, -- урчит. Да так урчит, -- оглохнешь! Лежу ни жив ни мертв. Пот холодный. Чувствую, -- кончаюсь. Одначе полежал, в себя пришел, -- даже плюнул. Я думал, что у меня, -- а это голуби на крыше воркуют.

-- Однако все-таки иноземцевых-то капель выпили после этого?

-- Ну, тоже... чего там!

-- Нет, сознайтесь... выпили?

-- Да к чему...

-- Сознайтесь.

-- Ну... выпил... все-таки...

И вдруг этот смертельный трус явился как-то сияющий и ликующий.

-- Изволили слышать происшествие?

-- Что такое?

-- Помилте! Вся ярманка говорит. На шару я вчера летал.

-- Как так?

-- А по случаю бенефиса. С Самокатской площади. Бенефис у меня на той неделе. Ну, ярманка и ждет: "Что Акиша выкинет?" Думал, думал: что выкинуть? И надумал. Воздухоплаватель тут один приехал, прогорелый, в сад "Аркадию". Я его и принашел. Приволокли шар на Самокатскую площадь, светильным газом накачали, я середи площади и полетел.

-- С воздухоплавателем?

-- Зачем? Один. Шар у него махонький. Бедный шар. На одного.

-- Как же так? Один в корзине?

-- Зачем в корзине? Шар, говорю, махонький. Ему человека с корзиной не поднять. На трапеции летел.

-- Что-о?

-- На трапеции, говорю, сидел.

-- Послушайте, Акинфий Иванович, -- да вы раньше когда-нибудь летали? Понятие о воздушном шаре имеете?

-- Не случалось. А только какое же понятие? Дали веревку в руки. "Держи, -- говорят, -- крепко, потому в этом все твое спасение. Как захочешь спускаться, за веревку тяни, -- клапан откроется, -- наземь и сядешь". Хорошо-с. Народищу на площади собралось, -- тьма. Сел я на трапецию. Руками в веревки вцепился. В одной руке веревочку от клапана держу, другою пук с афишами прихватил. Чтоб сверху их, стало-быть, бросить. Бенефисные афиши. Для того и летел. Ладно. -- "Готово?" -- спрашивают. Я зажмурился и говорю: "Готово!" Воздухоплаватель кричит: "Пущай!" Заревело тут все кругом. Сижу ни жив ни мертв, ничего не чувствую: не то я лечу, не то на месте. Только шум все ниже и ниже. А я про себя считаю: раз, два, три... Как до ста досчитал, так руку с афишами разжал. Слышу, внизу где-то далеко-далеко "ура" закричали. Значит, мол, полетели бенефисные афиши! Открыл глаза, -- батюшки! Никакой ярманки нет: чисто плант внизу нарисованный. Дух перехватило. В веревки вцепился, -- ни жив ни мертв сижу. А подо мной, смотрю, уж Волга. Тут я потихоньку руку отцепил да за веревку и дернул. И опять глаза зажмурил. Потому страшно, и сердце биться перестало... Носило меня, носило. Сел за Волгой, на дерево. Насилу слез. Мужики бить хотели. Откупился... Зато фурор.

-- Как же это вы, однако, Акинфий Иванович. Ведь разбиться бы могли!

-- И очень даже просто.

-- Так как же?

Акиша улыбнулся:

-- Бенефис!

На бенефис Акинфий Иванович приготовил публике новую жестокость. В афишах огромными буквами стояло:

-- "По случаю бенефиса почтеннейшей публике будет доставлено особое удовольствие. Специально для удовольствия публики директор цирка Акинфий Иванович в первый раз в жизни войдет в клетку ко львам и тиграм".

-- Неужели вы на самом деле в первый раз? -- спросил я Акинфия Ивановича.

-- Ей-богу, в первый.

-- Как же вы?

-- Бенефис-с.

Зрелище вышло действительно жестокое.

Посреди арены стояла клетка со львами, тигром, пантерами, медведями. Прямо начиненная ужасами.

Первою вышла на арену толстая дама-укротительница, -- сбросила голубую мантию, -- осталась в трико и послала на все стороны воздушные поцелуи.

Затем оркестр грянул туш, и на арену вышел Акиша.

Он был в какой-то венгерке с золотыми шнурами. Лицо, как всегда, покрыто "штукатуркой". Жидкие рыжие волосы завиты.

При громе аплодисментов он обошел вокруг арены, величественно кланяясь, и стал около клетки "в позу".

Первой вскочила в клетку укротительница. За нею он.

Все стихло.

Клетка заходила ходуном. Львы, тигр, пантера засновали взад и вперед, зарычали, заорали. Тигр влезал на других зверей, все старался достать укротительницу лапой, скаля зубы, ревя, прятав уши.

Укротительница кричала и отгоняла зверей хлыстом от себя и от Акиши. Они пошли вокруг клетки, медленно, едва-едва.

Лицо у Акиши было как маска. При сильном электрическом свете, направленном на клетку, глаза у Акиши блестели как стеклянные. Ноги заметно дрожали и подкашивались.

Они обошли вокруг клетки. Укротительница толкнула Акишу к дверке в принялась стрелять. Поднялся адский рев. Акиша юркнул в дверку, -- и цирь разразился бешеными аплодисментами. Оркестр заиграл туш.

Раз пятнадцать Акиша выходил на вызовы; при громе аплодисментов, тушах оркестра обходил вокруг арену, посылал поцелуи, -- но ноги у него на ходу все-таки подгибались.

-- Страшно было? -- спрашивал я его на следующий день.

-- Там-то ничего, -- а вот потом, как вышел, очень страшно сделалось. Ночь целую спать не мог от страха. И даже сейчас, -- иду по улице, задумаюсь, да как вспомню, как тигр этот самый у меня под ногами заревел, -- в сторону инда шарахнет. Сейчас таким манером на посту чуть под лошадей не попал!

-- Ну, а в клетке что чувствовали?

-- Да ничего не чувствовал. Казалось только, что клетке конца нет, -- и больше ничего. Мне показалось, что я месяц целый в клетке пробыл.

Акинфий Иванович интересовал меня как загадка.

-- Скажите, вы очень боитесь смерти? -- спросил я его как-то раз.

Акиша улыбнулся и пожал плечами:

-- Каждый человек, извините меня, боится смерти!

-- А вы?

-- А я -- преимущественно. Ведь, помилуйте, теперь только самое время жить. Целый век проработать, косточки нет целой. Цирк свой, состояние, фурор, известность, от публики уважение, бенефисы какие беру. И вдруг, например, помереть! Ни с чем не сообразно!

-- Но ведь вы всю вашу жизнь только тем и занимаетесь, что на волос от смерти находитесь. По канату спиной ездите, с трапеции на трапецию без сетки прыгаете, на воздушном шару летаете, в клетку ко львам лазите. Как же это, при боязни-то смерти?

Акинфий Иванович как-то весь съежился и засмеялся.

-- Борюсь... Природу превозмогаю-с!

-- Да ведь тяжело вам это. Неужели нельзя без этих, как вы называете, "жестокостей"?

-- Без жестокости? Без жестокости никак не возможно. Потому я эту самую... как ее...

-- Психологию?

-- Вот-вот! Я ее вот как понимаю! Меня за жестокости ярманочная публика и любит. Жесток-с русский человек, особенно по купечеству. А на ярманку эта самая жестокость со всей России, так сказать, стекается. Всероссийская жестокость! Потому на ярмарке в цирке народ какой? Гуляющий народ! В нем коньяк горит, его в нутре жжет. Ну, он и требует, чтоб перед глазами у него зверство было. Дело ярмоночное! Тут такое положенье вещей. Либо меня тут львы раздерут, либо я откуда ни на есть треснусь, башку расшибу, либо сама публика, как-нибудь по борьбе рассвирепев, меня в клочья разорвет. Либо башка пополам, либо цирк вдребезги! Ярманка! На жестокости все веселье держится.

Увеселитель

(Умирающие типы)

КОММЕНТАРИИ