I

Мы с величайшим удовольствием помещаем в "Гражданине" это письмо слушательницы московских курсов. Не будем очень противоречить некоторым особым убеждениям автора, например о "здоровом воздухе" Москвы. Сам же автор свидетельствует, что в Москве нельзя без сплетней, -- а уж это одно не совсем здоровая черта московского воздуха. Мы всегда готовы согласиться, что Москва лучше, чем Петербург, но что она хороша абсолютно -- это уже совсем другой вопрос.

Во всяком случае благодарим прежде всего за некоторое сочувствие, выказанное многоуважаемой корреспонденткой нашему изданию. Несмотря, однако, на сочувствие, цель ее письма -- опровергнуть на факте наше заявление в 22 No "Гражданина" о "неудачных" доселе опытах допущения у нас женщин к университетскому и медицинскому образованию in corpore. {всех без исключения (лат.). } Автор является теперь с частным случаем основания высших женских курсов в Москве и, выражая прекрасные и благородные чувства, радуется успешному началу дела. Мы, пожалуй, пойдем еще далее в вере: мы верим и убеждены заранее, что большинство московских слушательниц доведут свои занятия до конца с полным успехом. Свидетельствуем громко, что никто более нас не уверен в чистоте чувств и в искренности жажды образования наших стремящихся к образованию женщин. Мы только думаем, что эта искренность и чистота доброго намерения могут быть, и весьма часто, дурно направлены, подпасть влиянию иной предвзятой мысли, имеющей мало общего с настоящим просвещением. Если в Москве случилось не то, если от слушательниц до профессоров, -- все служили единственно одним только целям просвещения, то мы первые этому радуемся и приветствуем прекрасное событие. Уверяем вас, г-н автор письма, что радуемся еще больше других, ибо случилось только то, чего мы сами желали, что призывали, о чем сами заявили.

Припомним же, чего мы пожелали и о чем заявили в 22 No "Гражданина".

"1) Строгая учебная дисциплина может быть введена и иметь целью требовать от женщин непременно учения, безо всяких послаблений в их пользу, и немедленно исключать тех из них, которые не учатся или учатся дурно.

2) Малейшее нарушение правил нравственности должно повлечь за собою немедленное исключение женщины из числа учащихся.

3) Ежегодные экзамены должны быть безусловно строги".

И вот за такие желания, или подобные им, нас обыкновенно объявляют в печати и обществе -- ретроградами. По крайней мере теперь, после вашего заявления о московских курсах, мы уже не одни будем ретроградами, а, во-первых, вместе с профессорами московских женских курсов, исполнившими свое дело точь-в-точь, как мы того пожелали; во-вторых, вместе с слушательницами, приходившими единственно для своего образования и ни для чего более, и, наконец, с вами самими, радующейся в своем письме и на профессоров и на слушательниц.

Правда, мы еще написали в статье 22 No "Гражданина", что у нас "нравственная фальшь поражает всякого, кто имеет случай ближе присматриваться к миру женщин, выделяющихся из общей массы для получения высшего образования", и что "женщины эти получают какую-то уверенность в том, что, обучаясь высшему курсу наук или медицине, они в то же время и по тому самому являются деятельницами в разрешении какого-то современного женского вопроса".

Ну вот в том-то и вся беда, что мы это написали. К этому и придрались; да и как было не придраться: сущность дела пока еще такова, что ее можно понять как угодно, придраться к чему угодно и выставить в свете каком угодно. Произнесено самое неопределенное и спорное современное слово, "женский вопрос", и как же было не выйти путанице?

Об этой беде мы не будем теперь говорить; заявим лишь одно нашей корреспондентке: вы именно хотели доказать вашим письмом, что на московских женских курсах таких слушательниц не было, что ни одна из них не задавалась задачею "явиться деятельницею в разрешении какого-то современного женского вопроса", а все просто учились; что, стало быть, могут быть слушательницы и без "фальши" и что, наконец, может быть, и очень большое число русских слушательниц окажутся "без фальши" и что мы, стало быть, преувеличили.

Если мы преувеличили -- мы опять-таки первые тому обрадуемся. В том, что у нас явятся слушательницы безо всякой "фальши" в самом ближайшем будущем, мы и сами уверены; но что доселе было довольно фальши -- можете ли вы отрицать? Если мы про это сказали открыто, не прикрашивая дела, то сказали именно потому, что от всей души желаем нашим женщинам настоящего, а не фальшивого образования. Что же касается до мечты "явиться деятельницею в разрешении какого-то женского вопроса", то мы на это заметим вот что: явиться слушательницею высших курсов с мыслию и надеждой образовать себя, приобресть тем высшие духовные силы, приобресть средства быть через образование более обеспеченною и вооруженною в несчастных случаях жизни; кроме того, вознестись до благородного понятия, что всеобщее образование женщины внесет новую, великую интеллигентную и нравственную силу в судьбы общества и человечества, -- эта мысль, заявляем мы, эта надежда не только возвышенна, прекрасна и желательна в душе каждой слушательницы будущих высших курсов в России, но именно и есть начало единственного и настоящего разрешения "женского вопроса" и у нас, и в Европе, и везде, начало настоящей правильной постановки его! В этом смысле пусть всякая слушательница мечтает о будущей своей деятельности в разрешении женского вопроса, садясь на студентскую скамейку. Но уверены ли вы, спрашиваем опять, что все слушательницы женских курсов садятся теперь, хотя бы даже и у вас в Москве, на студентскую скамью с ясным сознанием того, чего хотят, и не путаются в пустопорожних теориях? И вот единственно потому мы и желали, в трех нами выписанных из нашей статьи пунктах, чтоб женщины являлись прежде всего учиться и чтобы требовать от них непременно учения, самым строжайшим образом. В этом случае мы много надеемся на науку. Настоящая, строгая наука изгонит всякую фальшь, всякую постороннюю и ложную идею, засевшую в иную еще не привыкшую к идеям женскую голову и навеянную каким-нибудь посторонним, обыкновенно мужским влиянием. Чего же мы хотим, стало быть, как не женской самостоятельности, самостоятельности ума и сердца женщины прежде всего? Противники мы женского образования, как нас окричали, да или нет?

Вы говорите в одном месте вашего письма, что мы решились высказать свою мысль, "не боясь потерять популярность". Увы, мы в высшей степени сознаем, что ее потеряли! Мы дорожим лишь тем, что пользуемся некоторой симпатией нескольких толковых людей, которые в наше время всеобщего лакейства мысли решились сметь

Свое суждение иметь.

А надежды наши лишь в том, что круг этих людей несомненно и заметно увеличивается. Еще раз вас благодарим за письмо и просим и на будущее время известий о судьбе московских высших женских курсов. Мы слишком неравнодушны к их успехам.

II

Кстати, теперь ровно полугодие нашему изданию за нынешний год. Можно бы, воспользовавшись случаем, кое-что сказать о нашей деятельности и о наших редакторских усилиях; помечтать и пооткровенничать, спросить вслух: что мы сделали и чего не сделали, что высказали и чего не могли высказать? и проч. и проч. -- как всегда делают, когда пишут объявления об издании журнала на будущий год. Но мы всё это отложим и ответим только на несколько раз предлагавшийся нам со стороны вопрос: почему мы так мало или совсем даже не отвечаем на критики, нападения и ругательства, которые сыплются на нас беспрерывно; которые особенно сыпались в начале года и наверно будут сыпаться в конце его, перед началом подписки на будущий год? Теперь дошло до того, что мы стали выручкой для всех фельетонистов: не об чем писать -- а, ну есть "Гражданин", обругать его; к тому же либеральная тема! -- и ругают.

Почему же не отвечаем? Во-первых и главное: не отвечать же всякому шуту?

О, без сомнения, есть и не шуты; есть люди умные, а иногда и остроумные, есть и литературно образованные, что так редко теперь и что ценишь. Но иным из них совершенно нельзя отвечать, хотя бы иногда и хотелось, -- нельзя, потому что в конце концов не знаешь, чего сами они хотят. Не понимаешь, из-за чего они так кривят душой, так сами себе противуречат, какая их цель, что они преследуют, где их предания, в чем их будущее? Пишут они весело, а иногда действительно дельно, и вот на той же странице он же сам вдруг и опровергает себя, и опровергает с знанием дела, зная, что сам противуречит себе. Для чего это? Какие тут цели? Неужели всё это из одного литературного искусства? В конце концов и не знаешь, на что отвечать и -- зачем отвечать.

Такие есть; я собственно про летучую литературу нашу говорю. Но есть и не из летучих; есть, напротив, очень искренние. В этом случае я не мог забыть г-на H. М. из "Отечественных записок" и о "долгах" моих ему. Я не имею чести знать его лично и ровно ничего не имел удовольствия слышать о нем как о частном человеке. Но я всею душою убежден, что это один из самых искренних публицистов, какие только могут быть в Петербурге. Не мое совсем дело, но я никак не понимаю вражды к нему почтенного г-на Z. из "С.-Петербургских ведомостей", столь упорной и безостановочной. Много раз и искренно сожалел о сем обстоятельстве. Уверен, что оба эти деятеля могли бы совершенно сойтись, если бы не так враждовали друг с другом. Но не мое дело. Г-н H. М. в первый раз поразил мое внимание своим отзывом о моих отзывах о Белинском, социализме и атеизме, а потом о моем романе "Бесы". Отвечать ему по поводу моего романа я немного упустил время, хотя и хотел было; но о социализме непременно отвечу. И вообще о социализме буду писать во второе полугодие моего редакторства. Главное, никак не могу понять, что хотел мне сказать г-н H. М., уверяя меня, что социализм в России был бы непременно консервативен? Не думал ли он меня этим как-нибудь утешить, предположив, что я консерватор во что бы ни стало. Смею уверить г-на H. М., что "лик мира сего" мне самому даже очень не нравится. Но писать и доказывать, что социализм не атеистичен, что социализм вовсе не формула атеизма, а атеизм вовсе не главная, не основная сущность его, -- это чрезвычайно поразило меня в писателе, который, по-видимому, так много занимается этими темами. Пишу теперь обо всем этом к слову, именно чтоб показать на примере, как трудно теперь у нас в литературе рассуждать или спорить с кем-нибудь и о чем-нибудь, даже с непритворяющимися и простодушнейшими людьми. (NB. Простодушие вовсе не исключает ни ума, ни таланта.) Об г-не же H. М. я именно вспомнил потому, что всё хочу ему ответить, но никак не удается.

Но зато есть такие, которым отвечать уже никак невозможно. Я не за брань их сержусь -- а уж как они ругались! Но иная брань приносит только честь и ничего дурного. Я сержусь... впрочем, нет, не сержусь: и сердиться на них нельзя. Это целая толпа пишущей братии, когда-то, от предков наследовавшая несколько либеральных мыслей, но в совершенной их наготе и наивности, безо всякого их развития и толку. Что у Белинского и Добролюбова предлагалось всё же с некоторою последовательностию, то утратило у них все концы и начала. Я уверен, что явись теперь опять Белинский и если им не скажут, указывая перстом, что вот это сам Белинский, то они тотчас же бросятся ругать его. Впрочем, если и укажут, то разве только подождут немного, а через месяц какой-нибудь все вдруг бросятся и начнут ругать. Толку никакого. Первая их забота, разумеется, чтоб было либерально. Но как написать либерально? -- он уже и не знает, забыл; потому что никогда не имел ни одной своей мысли и совершенно не знает, что в сущности должно оказываться либеральным. Большая часть из них пишут наудачу, на всякий случай. Девочка воткнула булавку в голову другого ребенка, и вот они находят, что это хорошо, потому что либерально: она протестовала против деспотизма. С фактами участившихся самоубийств или ужасного теперешнего пьянства они решительно не знают, что делать. Написать о них с отвращением и ужасом он не смеет рискнуть: а ну как выйдет нелиберально, и вот он передает на всякий случай зубоскаля. Для этого выработался у них отвратительнейший и глупейший тон. Взяли Хиву, и он тотчас же теряется: он не знает, либерально это или нет? Хвалить, -- пожалуй, выйдет нелиберально. Восторгаться -- непременно нелиберально! Хулить? Пожалуй, тоже нелиберально: Вамбери похвалил. И вот он мечется туда и сюда: "Я радуюсь... а впрочем, пожалуй, не радуюсь... впрочем, пожалуй, отчего же не радоваться, а впрочем, пожалуй, и нечему радоваться" и т. д. и т. д. -- три столбца. Позубоскалить на всякий случай все-таки как будто либеральнее.

Всего забавнее, что у них в подобных затруднительных случаях проглядывает уловка показать, что он что-то знает: "Вот только бы дали нам написать, дали б высказать; эва, что бы мы тогда насказали! А теперь вот поневоле зубоскалим! Но зато сколько мы знаем!.. И-и-и, сказать нельзя, сколько знаем!"

Неужели же отвечать таким, пускаться с ними в полемику? Только развороти муравейник -- беда! Впрочем, им, видимо, приятно бы было связаться, я замечал это по многим признакам. И уж как задирали! Они объявляли меня "сыскно-полицейским писателем", в другой раз объявили крепостником, вздыхающим по "крепостному состоянию". Ну что же я стал бы им отвечать?

Вот очень недавний анекдот, довольно характерно рисующий эту среду.

Недавно в нашей газете передавалась всем теперь известная история монаха отца Нила и упоминалось о некоторых секретных похождениях его.

При этом мы заявили, что у нас есть особенный тип таких барынь, которые хоть и очень богомольны, но вместе с тем и наклонны к некоторым уже непозволительным снисхождениям к служителям церкви. Приведем, впрочем, наши слова; тут дело именно в том, как он их понял: "...вернее сказать, пламень набожности принимает в высшей степени неестественную потребность, так сказать, усластить, заласкать, залюбить, лично и даже по-земному, самого уважаемого и чтимого ими служителя божия. Мы заметили, что в католицизме эти случаи повторяются чаще, чем у нас, у нас же совсем даже редки... Вначале, например, из самой горячей набожности посылают служителям бо-жиим конфеты, сласти, не рассуждая, что, как ни невинны эти посылки, всё же они дьявольский соблазн; и затем постепенно расширяют идею о конфетах до пределов совсем непозволительных. Всего любопытнее, повторяем это, что вся эта неестественность рождается почти из похвального чувства и до того обманывает природу, что в моменты сильнейшего грехопадения уживается с молитвами, молебнами, постами и проч. Прибавим, что народу такие утонченности совсем не знакомы; они только у барынь, да еще у редких. Если же и происходят у монастырских грехи с женщинами из народа, то уже совсем как грехи -- вполне откровенно и безо всякого ложного оттенка святости".

Тип отвратительный, но весьма любопытный и стоящий внимания, как болезненный нарост нашей цивилизации. Верно обрисованный художником, например, в романе, он дал бы художнику славу. И что же? фельетонист не понял ни типа, ни иронии нашего изложения. Он вообразил, что мы хвалим этих барынь! Ну и тотчас же разругал: либеральная тема!

-- Уверяю вас, -- сказал мне один мой знакомый, которому я с удивлением сообщил листок, -- уверяю вас, что он совершенно так понял, как написал, безо всякого коварства. Напротив, это естественное, так сказать, фельетонное отупение чувств, мыслей и всякого соображения -- десятилетнее отупение от десятилетнего либерализма с чужого голоса и несвойственного его голове. Тут окончательная утрата понимания всего, что вне их приемов, привычек и ихнего казенного и вымученного фельетонного слога... утрата почти языка человеческого...

Верю. Так что даже простительно. Ну так как же этаким отвечать?

ПРИМЕЧАНИЯ

Автограф неизвестен.

Впервые напечатано: Гр, 1873, 2 июля, No 27, стр. 762--704, с подписью: Ред.

В собрание сочинении впервые включено в издании: 1882, т. X, стр. 253--260.

Печатается по тексту первой публикации.

Принадлежность статьи Достоевскому, устанавливаемая на основании ее заглавия, содержания и стиля, подтверждается тем, что в оглавлении "Гражданина" за 1873 г. она включена в состав "Дневника писателя", а затем перепечатана А. Г. Достоевской в собрании сочинений Достоевского.

Стр. 153. Мы с величайшим удовольствием помещаем в "Гражданине" это письмо слушательницы московских курсов. -- Имеется в виду "Заметка о Высших женских курсах в Москве. Письмо к редактору" неизвестной слушательницы этих курсов, подписанная криптонимом "Л" и опубликованная в No 27 "Гражданина" за 1873 г. от 2 июля (стр. 761--762). Первая из "Заметок редактора" является ответом на это "письмо".

Стр. 153. Не будем очень противоречить некоторым особым убеждениям автора, например о "здоровом воздухе" Москвы. -- Неизвестная корреспондентка противопоставляет прекрасную постановку дела высшего женского образования в Москве положению в Петербурге, который "заражен ложью", "отрешен от здравых, коренных начал русской жизни" и стремится следовать "за всякой мыслью, названной либеральною, извращая и портя ее при приведении в исполнение" (там же, стр. 761).

Стр. 153. Несмотря, однако, на сочувствие ~ радуется успешному началу дела. -- Речь идет об отклике корреспондентки на редакционную статью "Наши студентки" (см.: наст. изд., т. XXVII, раздел "Dubia"), которая предваряла публикацию в No 22 "Гражданина" за 1873 г. от 28 мая (стр. 627--629) перепечатанного из "Правительственного вестника" оповещения, запрещавшего русским студенткам посещать высшие учебные заведения Цюриха. В письме слушательницы Высших женских курсов, в частности, говорится: "Я была поражена высказанным в ней (редакционной заметке "Гражданина",-- Ред.) осуждением всех начинаний в деле высшего женского образования и скорбью, что это образование у нас с трудом пойдет или пойдет, что еще хуже, по ложному пути и приведет к прямо противоположным результатам. Откровенно, не боясь утратить популярности, вы высказали свои мысли о столь важном вопросе, и я, отрываясь от семейного, домашнего, главного, -- что бы там ни говорили о назначении женщины, -- хочу вам возразить и подтвердить примером, что высшее образование женщины может идти надлежащим образом, как видно из опыта, бывшего в Москве" (там же, стр. 761).

Стр. 155. ... решились сметь Свое суждение иметь. -- Намек на слова Молчалива в комедии А. С. Грибоедова "Горе от ума" (д. III, явл, 3):

В мои лета не должно сметь

Свое суждение иметь.

Стр. 156. Кстати, теперь ровно полугодие нашему изданию за нынешний год. -- Достоевский стал официальным редактором "Гражданина" е 1 января 1873 г.

Стр. 156. ... почему мы так мало или совсем даже не отвечаем на критики ~ и -- зачем отвечать. Ср. со статьей "Полписьма "одного лица"" из "Дневника писателя" за 1873 г. (стр. 60--68).

Стр. 156. ... я не мое забыть г-на H. М. из "Отечественных записок" и о "долгах" моих ему. -- Речь идет о Н. К. Михайловском, писавшем о Достоевском в статьях "Литературные и журнальные заметки" (ОЗ, 1873,

Стр. 156. ... но я никак не понимаю вражды к нему почтенного г-на Z из "С.-Петербургских ведомостей"... -- Криптонимом "Z" подписывался публицист В. П. Б у репин.

Стр. 157. Г-н H. М. в первый pas поразил мое внимание своим отзывом о моих отзывах о Белинском, социализме и атеизме, а потом о моем романе "Бесы". -- Речь идет об упоминавшихся выше статьях Михайловского "Литературные и журнальные заметки". В первой из них Михайловский касается вопроса об отношении Достоевского к социализму. "С нового года, -- пишет критик, -- редактором "Гражданина" состоит наш известный и талантливый беллетрист г-н Достоевский. Что он сделает из "Гражданина", неизвестно. Поживем, увидим. А пока в "Дневнике писателя" г-на Достоевского (в No 1) обратили на себя наше внимание следующие слова: "Я застал Белинского страстным социалистом..."" (ОЗ, 1873, No 1, стр. 159). Михайловский имел в виду рассказ Достоевского в статье "Старые люди" из "Дневника писателя" за 1873 г. о его знакомстве с Белинским и об увлечении последнего идеями утопического социализма и атеизма (см. выше, стр. 8--12). В связи с этим Михайловский, полемизируя с Достоевским по вопросу об отношении социалистов к экономическим и религиозным проблемам, пишет, в частности: "Между тем совершенно неосновательные показания и рассуждения вроде тех, какие делает г-н Достоевский, пугают общество и извращают истину. Это ведет к множеству печальных результатов, из которых мы отметим хотя бы один -- нечаевское дело. Если бы социалистические учения у нас не инсинуировались без толку и русское общество, в особенности русская молодежь, имела возможность понимать и здраво обсуждать их, то Нечаев, как представитель Международного общества рабочих, собрал бы очень небольшую жатву" (ОЗ, 1873, No 1, стр. 160--161). Что же касается поразившего Достоевского отзыва Михайловского о романе "Бесы", то он имеет в виду, вероятно, следующее высказывание критика в "Литературных и журнальных заметках", опубликованных в февральском номере "Отечественных записок" за 1873 г.: "Если бы вы не играли словом "бог" и ближе познакомились с позоримым вами социализмом, вы убедились бы, что он совпадает с некоторыми по крайней мере элементами народной русской правды" (ОЗ, 1873, No 2, стр. 342).

Стр. 157. Отвечать ему по поводу моего романа я немного упустил время, хотя и хотел было... -- Замысел ответить Н. К. Михайловскому на его отзыв о романе "Бесы" возник у Достоевского, по-видимому, сразу же после опубликования статьи критика, но полностью так и не был реализован. Сохранившийся черновик "Послесловия" к "Бесам" "О том, кто здоров и кто сумасшедший. Ответ критикам" (см.: наст. изд., т. XI, стр. 308) -- одно из звеньев этого замысла. Именно Михайловский писал, что любимые герои Достоевского "держатся на границе ума и безумия, нормального и ненормального состояния воли..." (ОЗ, 1873, No 2, стр. 317). К разряду "больных" и даже сумасшедших относили героев Достоевского также П. Н. Ткачев и В. П. Буренин (см.: наст. изд., т. XII, стр. 260--261, 262--263). Достоевский намеревался ответить критикам романа "Бесы" и в статье "Полписьма "одного лица"" ("Дневник писателя" за 1873 г. -- см. стр. 410--417).

Стр. 157. Главное, никак не могу понять ~ что социализм в России был бы непременно консервативен?-- Достоевский имеет в виду следующие слова Н. К. Михайловского: "Экономическое зерно социализма не представляет у нас, в России, учения революционного, так как большинство нашего народа владеет продуктами своего труда и достигает это при помощи ассоциации -- поземельной общины" (ОЗ, 1873, No 1, стр. 160). Касаясь вопроса о возможном влиянии Нечаева как представителя "Международного общества рабочих" на русскую молодежь, Михайловский замечал: "Русская молодежь могла бы ответить на все его искушения: я могу сочувствовать и не сочувствовать Международному обществу в Европе, но в России ему делать нечего. Революционный в Европе, социализм в России консервативен" (там же, стр. 161).

Стр. 157.... "лик мира сего" мне самому даже очень не нравится. -- Ср. выражение "проходит образ мира сего" в Первом послании апостола Павла коринфянам (гл. 7, ст. 31).

Стр. 157. Но писать и доказывать, что социализм не атеистичен ~ а атеизм вовсе не главная, не основная сущность его ~ так много занимается этими темами. -- Касаясь вопроса об отношении социализма к религии, Михайловский писал: "Богословскими вопросами социализм никогда не занимался. В этом отношении между социалистами существуют самые различные мнения <...> можно бы было привести тысячи цитат из Фурье, Сен-Симона, Луи-Блана и проч., в которых на бытии божием настаивается в самых определенных и подчас пламенных выражениях. Что касается, в частности, христианства, то почти все социалисты признавали его учением высоконравственным <...> Итак, если мы говорим о социализме вообще, то не имеем ни малейшего права навязывать ему какое бы то пи было богословское или даже какое бы то ни было нравственно-политическое учение. Мы можем говорить об нем только как об экономическом учении" (ОЗ, 1873, No 1, стр. 160).

Стр. 157. Девочка воткнула булавку в голову другого ребенка со она протестовала против деспотизма. -- Имеется в виду сообщение о деле Франциски Цих в фельетоне "Провинциальное обозрение", опубликованном за подписью "Доктор П." в газете "Новое время" от 4 января 1873 г. Тринадцатилетняя девочка, служившая нянькой в семье чиновника Шпитца и ухаживавшая за трехмесячным ребенком, была недовольна работой и дважды убегала от своих хозяев, но мать снова возвращала ее на прежнее место. Тогда девочка из мести иглою проткнула в нескольких местах головку ребенка, отчего тот умер. Франциска Цих была приговорена к пожизненной ссылке в Сибирь на поселение. Рассказав об этом трагическом событии, фельетонист замечал: "...недоумеваем, кто здесь более виновен: подсудимая ли, совершившая убийство, или те лица, которые, против воли, довели ее до этого преступления, или, наконец, само то общество, в котором безнаказанно совершаются такие безобразия? <...> Семейная жизнь Шпитцов и, вероятно, тираническое обращение их с подсудимой остались неприкосновенными... А жаль!" (НВр, 1873, 4 января, No 4). Об этом замечании "Доктора П." анонимный автор заметки "Сентиментальная фальшь в области уголовного суда", напечатанной в No 2 "Гражданина" за 1873 г., писал: "Вот факт. Для всякого человека такая девочка является существом, носящим в себе зачатки беспредельной в бесчеловечности преступницы <...> Но что же?-- фельетонист газете "Новое время" совсем другое находит. Вообразите себе, он находит, что девочка почти ни в чем не повинна и заслуживает полного снисхождения, а виновато то семейство, которое держало девочку будто бы насильно у себя в услужении и доверило ей свое лучшее, дражайшее благо -- ребенка! <...> Вот логика и мораль господ фельетонистов" (Гр, 1873, No 2, стр. 52--53).

Стр. 158. Взяли Хиву, и он тотчас же теряется ~ все-таки как будто либеральнее. -- Столица Хивинского ханства Хива была взята 29 мая 1873 г. Хивинский поход широко освещался в русской печати, в том числе в "Гражданине" (см. стр. 262, 514). Достоевский, вероятно, имеет в виду фельетон "Литературные и общественные курьезы", опубликованный за подписью "-- ръь в No 170 "Голоса" от 21 июня 1873 г. В этом же фельетоне содержались выпады против Достоевского в связи с публикацией статьи "По поводу новой драмы" из "Дневника писателя" за 1873 г. (см. стр. 96--105).

Вамбери Герман (Арминий) (1832--1913) -- венгерский ученый и писатель, совершивший в 1863 г., под видом паломника-мусульманина, путешествие из Ирана в Среднюю Азию. В июне 1873 г. русские газеты опубликовали его отзыв о хивинском походе, напечатанный в "Times". Вамбери, отстаивавший в своих статьях интересы Великобритании и видевший в продвижении русских войск в глубь Средней Азии угрозу Британской колониальной империи, писал: "Известно, что я не особенно долюбливаю русских, но все-таки не могу не сказать, что из всех европейских народов они одни достигли Хивы о того пункта, от которого никто еще не отправлялся" (Гр, 1878, 28 июня, No 26, стр. 744; ср.: Г, 1873, 18 июня, No 167),

Стр. 158. Недавно в нашей газете со упоминалось о некоторых секретных похождениях его. -- Речь идет о статье Достоевского "История о. Нила", опубликованной в No 24 "Гражданина" от И июня 1873 г. (ем. стр. 148).

Стр. 159. ... фельетонист не понял ни типа, пи иронии нашего изложения, ~ и тотчас же разругал: либеральная тема! -- Речь идет о фельетоне "Кое о чем", опубликованном в "Биржевых ведомостях" от 24 июня 1873 г. 8а подписью: Экс. Автором его был Александр Павлович Чебышев-Дмитриев (1835--1877), усиленно высмеивавший в своих фельетонах "Гражданин" я его редактора Достоевского (см., например: БВ, 1873, 14 января, No 11; 4 марта, No 57; 29 апреля, No 111). О статье "История о. Нила" Чебышев-Дмитриев писал: "..."Гражданин" так звероподобно смотрит на девиц, состоящих в гражданском браке с мирянами из нигилистов, и в то же время с такого елейного снисходительностью смотрит на дам, вроде девицы Огурцовой, у которых "пламень набожности принимает в высшей степени неестественную потребность усластить, заласкать, залюбить, лично и даже поземному, служителя божия" <...> "Гражданин" старается покрыть весь этот скандал маслом умиротворения и доказывает, что если о. Нил и попался впросак, то это послужит только к нравственному его совершенствованию <...> Стало быть, вместо того чтобы свистать о. Нилу, гораздо полезнее устроить многие обители <...> все эти обители населить отцами Нилами, а около обителей, чтобы у них были под рукою все удобства для возрождения, водворить искушающих девиц..." (БВ, 1873, 24 июня, No 166).