H. B. УСПЕНСКІЙ

" ИЗЪ ПРОШЛАГО."

МОСКВА.

1889.

Ѳ. М. Достоевскій на каторгѣ.

Нѣкто г. Рожновскій, находившійся въ Сибири въ одной тюрьмѣ съ Достоевскимъ, разсказалъ про нашего знаменитаго писателя слѣдующее: -- Давно это было. Мы были вмѣстѣ тамъ. Впрочемъ, я раньте прибылъ туда. Кажется, черезъ годъ или два послѣ меня привезли и Достоевскаго. Когда пришелъ Достоевскій, то съ перваго раза сильно не понравился "ватагѣ". Каторга имѣетъ свои законы, и каторжники строго слѣдятъ за точнымъ выполненіемъ ихъ. Иного и сами зарѣжутъ. Тамъ законъ Линча въ ходу. У насъ насчетъ женщинъ было строго, и всѣ ватажники горой стояли другъ за друга въ этомъ дѣлѣ. Каждый изъ насъ, по-очереди, дежурилъ по вечерамъ, когда проходили прачки изъ прачешной, а Достоевскій отказался отъ дежурства, когда очередь дошла до него. Въ другой разъ, онъ досталъ отъ солдата листокъ махорки. По тамошнимъ правиламъ, если кто достанетъ табаку, то половину беретъ себѣ, а другую половину дѣлятъ на нѣсколько частей, и затѣмъ бросаютъ жребій, кому достанется. Достоевскій же и отъ своей части отказался, и жребій не захотѣлъ бросать: раздѣлилъ пополамъ между двумя цинготными. Вотъ на него и взъѣлись "большаки" наши: "Что, ты порядки сюда новые вводить пришелъ", говорятъ: хотѣли "крышку" {"Крышку" сдѣлать, на арестантскомъ жаргонѣ -- убить.} сдѣлать, но здѣсь Достоевскаго спасло одно обстоятельство, Однажды, въ пищу одному изъ каторжниковъ попалъ какой-то комокъ; развернули, смотримъ: тряпка, и въ ней кости и еще какая-то гадость. Можетъ быть, нечаянно попало, а можетъ, кто и нарочно бросилъ. Тотъ, къ кому попалъ этотъ комокъ, хотѣлъ бросить его и смолчать -- старый былъ арестантъ, зналъ порядки, а Достоевскій говорилъ: "Надо жаловаться; если ты боишься, давай мнѣ". Хотѣли мы его предупредить, чтобы онъ не жаловался, да "большакъ" запретилъ. Вотъ, при повѣркѣ, и выходитъ Достоевскій съ тряпкой впередъ. Набросились тутъ на него плацъ-маіоръ и ключникъ.-- "Ты это нарочно выдумалъ, чтобы бунтъ поднять. Эй, кто видѣлъ, что это было у него въ чашкѣ, выходи?" Арестанты молчатъ, "большаковъ" боятся. Хотѣлъ-было я выйти, да думаю: одинъ въ полѣ не воинъ, если не "большаки", то начальство заѣстъ. А знаете, вѣдь, своя рубашка ближе къ тѣлу. Постоялъ плацъ-маіоръ, видитъ -- всѣ молчатъ.

-- Въ кордегардію! Пятьдесятъ!

Увели Достоевскаго. Пролежалъ онъ потомъ недѣли двѣ въ больницѣ, затѣмъ, выписали-выздоровѣлъ. Вотъ этотъ случай и спасъ его отъ "крышки". Онъ теперь уже сдѣлался свой, "крещеный", за ватагу пострадалъ.

Прошло около года послѣ этого случая.

Я работалъ съ нимъ въ одной партіи. Нравился онъ мнѣ за свой тихій характеръ. Пальцемъ бывало, никого не тронетъ, не то, что другіе, бывшіе у насъ, хотя тоже изъ привиллегированныхъ. Да и совѣсть мучила: почему я не подтвердилъ тогда его словъ передъ плацъ-маіоромъ; онъ (Достоевскій) болѣзнь послѣ той экзекуціи получилъ на всю жизнь {Здѣсь Рожновскій намекалъ, вѣроятно, на припадки, сведшіе потомъ Ѳ. М. въ могилу.}. Иногда, бывало, ночью, какъ начнетъ его бить объ нары, такъ мы его сейчасъ свяжемъ куртками, такъ и успокоится.

Пошли мы, однажды, барку ломать и взяли урокъ втроемъ. Третій былъ солдатъ, по фамиліи Головачевъ,-- въ работы попалъ за нанесеніе удара ротному, командиру. Начали работать. Погода была хорошая, на душѣ было какъ-то веселѣе обыкновеннаго, и работа шла скоро. Уже почти оканчивали урокъ, какъ я вдругъ нечаянно уронилъ топоръ въ воду. Что тутъ дѣлать -- надо достать во что бы то ни стало: конвойные требуютъ, чтобы топоръ былъ, а не то грозятъ прикладами. Снялъ я куртку и штаны, подвязалъ кандалы покрѣпче, обвязался веревкой и началъ спускаться. Все было бы хорошо, да на бѣду плацъ-маіоръ работы объѣзжалъ. Увидалъ, что меня Достоевскій и Головачевъ держатъ въ водѣ и спрашиваетъ: "Что здѣсь такое?" Конвойные отвѣтили.

-- Не задерживать работъ, пусть самъ лазитъ, какъ знаетъ, бросьте веревку,-- кричитъ онъ на Головачева и Достоевскаго.

Тѣ не слушаютъ.

Побѣлѣлъ весь отъ злобы плацъ-маіоръ, даже пѣна на губахъ выступила; звѣрь, а не человѣкъ былъ.

-- Въ кордегардію послѣ работъ!

Сѣлъ на дрожки и уѣхалъ.

Досталъ я топоръ, вылѣзъ изъ воды. Жутко было оканчивать работу, а надо кончить, не то прибавятъ.

Вернулись мы вечеромъ въ замокъ. Я думалъ, что и меня поведутъ въ кордегардію -- нѣтъ, повели только Достоевскаго и Головачева.

Не знаю, какъ ихъ наказывали, только пронесся на другой день слухъ у насъ, что Достоевскій умеръ. Я повѣрилъ этому, зная, что онъ не привыкъ къ подобнымъ пыткамъ, да, при томъ, и боленъ былъ еще.

Слухъ упорно держался, такъ-что мы были вполнѣ увѣрены въ его смерти, а достовѣрно узнать нельзя было -- никто за это время изъ больницы не выписался.

Прошло мѣсяца полтора послѣ этой экзекуціи, многіе уже начали забывать о Достоевскомъ. Я только не могъ никакъ забыть его, все онъ какъ-будто стоитъ передъ глазами.

Пришли мы, однажды, съ работъ -- камень дробили. Было уже довольно поздно, такъ-что въ отдѣленіи, когда я зашелъ туда, былъ полумракъ. Подхожу къ нарамъ, смотрю: кто-то сидитъ. Я думалъ -- новичокъ какой-нибудь, и особеннаго вниманія не обратилъ, вдругъ слышу знакомый голосъ:

-- Здравствуй, Рожновскій!

Приглядываюсь -- Достоевскій...

Не могу передать вамъ, какъ я испугался въ ту минуту. Мнѣ показалось, что это привидѣніе, выходецъ съ того свѣта. Я такъ и оцѣпенѣлъ на мѣстѣ.

-- Что ты такъ смотришь? не узнаешь?

Руку протягиваетъ...

-- Достоевскій! Развѣ ты живъ? могъ только я проговорить: смѣхъ и слезы -- все смѣшалось въ горлѣ, и я повисъ у него на шеѣ.

Послѣ все объяснилось. Рядомъ съ койкой Достоевскаго, въ госпиталѣ, лежалъ горячечный больной, который и умеръ на другой левъ послѣ поступленія Достоевскаго въ госпиталь. Фельдшеръ по ошибкѣ записалъ, что умеръ Достоевскій. Все разъяснилось тогда, когда Достоевскій выздоровѣлъ и выписался изъ госпиталя. Послѣ этого случая, ему и дали у насъ въ "ватагѣ" кличку "покойника". По фамиліи больше никогда и не называли.

Живо помню еще одинъ случай,

У плацъ-маіора была гувернантка, молоденькая дѣвушка. Шла упорная молва, что онъ состоитъ съ нею въ любовной связи, и что она, какъ говорится, держитъ его въ рукахъ. Звали ее арестанты Неткой и боялись, какъ огня; настоящая змѣя была, подъ-стать плацъ-маіору. Про нее разсказывали, что когда, бывало, сѣкутъ въ кордегардіи, то она подходитъ къ замку и слушаетъ крикъ. Впрочемъ, я этому не вѣрю. У Нетки были ручные голуби, которыхъ она привезла изъ Россіи и очень за ними ухаживала. Голуби эти часто залетали къ намъ во дворъ, и многіе изъ нашихъ зарились на нихъ, но надсмотрщики еще зорче слѣдили, чтобы ихъ не ловили. Одинъ молодой голубь сильно привязался къ Достоевскому. Тотъ кормилъ его хлѣбомъ, и онъ каждый день прилеталъ къ нему за своей порціей. Сначала, сторожа возставали противъ этого, но потомъ, видя, что Достоевскій вреда голубю не дѣлаетъ, начали смотрѣть сквозь пальцы. Пришлось намъ, однажды, идти обжигать алебастръ, а путь лежалъ мимо плацъ-маіорскаго дома. Работа эта тяжелая, и потому насъ отпустили въ замокъ раньше обыкновеннаго. Поровнялись мы съ плацъ-маіорскимъ домомъ, вдругъ, смотримъ, Нетка голубей кормитъ. Достоевскому пришла въ голову взбалмошная мысль свистнуть на голубей. Вся стая поднялась на воздухъ, а голубь Достоевскаго, видно, узналъ его, подлетѣлъ къ нему близко и вьется надъ головой. Нетка выскочила на дорогу и прямо бросилась къ Достоевскому.

-- Это ты приманиваешь моихъ голубей, разбойникъ! постой, я тебѣ задамъ!

Не помню, право, что отвѣтилъ ей на это Достоевскій; кажется, сказалъ, что она хуже безсловеснаго животнаго; знаю только, что сказалъ сильную и внушительную фразу. Нетка такъ и замерла на мѣстѣ. Далеко мы уже отошли отъ плацъ-маіорскаго дома, а она все стоитъ; потомъ, смотрю, закрыла лицо руками и тихо пошла въ домъ.

Мы всѣ ожидали, что эта вспышка дорого обойдется Достоевскому; между тѣмъ, ничего, прошло благополучно. Потомъ, недѣли черезъ двѣ, узнаемъ, что Нетка уѣхала въ Россію, вмѣстѣ со своими голубями, но, что всего удивительнѣе, голубъ Достоевскаго остался и по-прежнему прилеталъ къ нему каждый день. Нарочно-ли оставила его Нетка, или онъ самъ отъ нея улетѣлъ -- мы не могли узнать. Послѣ отъѣзда Нетки, въ замкѣ сдѣлалось еще хуже: плацъ-маіоръ до того разсвирѣпѣлъ, что его не разъ удерживали высшія начальствующія лица. Не проходило дня, чтобы въ кордегардію не отправлялось нѣсколько человѣкъ...