401. H. H. СТРАХОВУ

2 (14) декабря 1870. Дрезден

Дрезден 2/14 декабря 1870.

Простите и Вы меня, многоуважаемый Николай Николаевич, что не сию минуту отвечаю на письмо Ваше. Все мои заботы не по силам. Вы пишете мне об обещанной в "Зарю" статье, о романе. Я давно уже, с боязнию, ждал Вашего вопроса и - что могу ответить? Теперь, в настоящую минуту, я почти совсем себя придавил. Обязательство в "Русский вестник" было моим долгом, говоря буквально, то есть я остался туда должен значительную сумму. Меня не беспокоили, (1) обращались со мной деликатнейшим и благороднейшим образом. Говоря с полною точностию, повесть (роман, пожалуй), задуманный мною в "Р<усский> вестник", начался еще мною в конце прошлого (69-го) года. Я надеялся окончить (2) его даже к июлю месяцу, хотя бы он разросся свыше (3) 15 листов.

Я вполне был уверен, что поспею в "Зарю". И что же? Весь год я только рвал и переиначивал. Я исписал такие груды бумаги, что потерял даже систему для справок с записанным. Не менее 10 раз я изменял весь план и писал всю первую часть снова. Два-три месяца назад я был в отчаянии. Наконец всё создалось разом и уже не может быть изменено, но будет 30 или 35 листов. Если б было время теперь написать не торопясь (не к срокам), то, может быть, и вышло бы что-нибудь хорошее. Но уж наверно выйдет удлинение одних частей перед другими и растянутость! Написано мною до 10 листов всего, 5 отослано, 5 отсылаю через две недели и затем буду работать каждый день как вол, до тех пор как кончу. Вот мое положение; что же могу я в эту минуту отвечать Вам утвердительно?

Верьте, что всё, что написал я Вам, - честная правда, до последнего слова.

Не мог же я знать вперед, что целый год промучаюсь над планом романа (именно промучаюсь).

Наконец, если б я, чтобы сдержать мое летнее обещание "Заре", бросил роман и принялся за другой в "Зарю", то, согласитесь сами, было ли бы возможно физически писать его? Я не мог бы никак бросить теперешнюю работу, именно потому, что она так болезненно досталась мне. Я к Вам обращаюсь, к Вашему тонкому пониманию участи писателя: решите сами, возможно ли это?

Итак, буду писать, - но будущего не знаю. Одно знаю: вторая половина романа достанется мне неимоверно легче, чем первая. Если кончу (что, впрочем, наверно) летом, то к концу года (4) помещу в "Заре" или повесть, или начало романа (то есть такое начало романа, которое, само по себе, есть отдельный роман). Вы просите заглавие? Не могу дать. Вот в чем дело: повестей задуманных и хорошо записанных у меня есть до шести. Каждая такого свойства, что я с жаром присел бы за нее. Но если б я был свободен, то есть если б не нуждался поминутно в деньгах, то ни одну бы не написал из всех шести, (5) а сел бы прямо за мой будущий роман. Этот будущий роман уже более трех лет как мучит меня, но я за него не сажусь, ибо хочется писать его не на срок, а так, как пишут Толстые, Тургеневы и Гончаровы. Пусть хоть одна вещь у меня свободно и не на срок напишется. Этот роман я считаю моим последним словом в литературной карьере моей. Писать его буду во всяком случае несколько лет. Название его: "Житие великого грешника". Он дробится естественно на целый ряд повестей. Но не знаю, смогу ли начать его в этом году, если даже к июлю кончу в "Р<усский> вестник". Итак, всё во времени. Заглавия теперь дать не могу. Сговоримся же обо всем лично или в конце апреля, или в мае будущего года. (Я был бы и осенью в Петербурге, если б не запоздал с романом, а стало быть, и с деньгами. Теперь же, в декабре, возможности нет перевезти ребенка, а потому и сижу здесь до весны). Чтоб окончить в настоящую минуту, скажу Вам, что редакция во всяком случае может обещать меня (без заглавия), и я, что бы ни случилось, слово сдержу. (NB. Хотя, признаюсь, работа дорого достается, начинаются сильные приливы крови к голове; боюсь, не доканать бы себя. Но меня роман в "Р<усский> вестник" измучил за год.)

Вы пишете насчет Писемского и Клюшникова. Но ведь Писемский, во всяком случае, напишет любопытно. Вы говорите, что их имена не привлекут. Сделайте так: напишите, что в будущем году непременно явятся у вас следующие, - и затем выставьте (6) все имена, то есть Толстого, Кохановскую, Писемского, Клюшникова, Чаева, меня и проч. и проч., - и поверьте, что выйдет (7) по крайней мере прилично. Ну какой же журнал может обещать больше этого по беллетристике?

В будущем году направление "Зари" могло бы обратить на себя внимание, вследствие клонящихся к тому политических обстоятельств в Европе. Во всяком случае, все будущие ближайшие (8) годы, как кажется, не обойдутся без начала разрешения Восточно-славянского вопроса. Если б даже и не состоялась подписка на будущий год вполне удовлетворительная, то журналу как "Заря", то есть с таким направлением, - нельзя унывать. Будущность несомненно его возвысит, и даже близкая. Будущность принадлежит этому направлению, (9) а нигилисты исчезнут яко прах. Дело, стало быть, в исполнении задачи.

Вы спрашиваете моего мнения о последних книжках. На лету не скажешь, а если б увидеться, то, кажется, долго и много бы говорил. И как хочется высказать. Для меня "Заря" - вещь родная. Она, почти одна из журналов, стоит за те мнения, которые я ценю теперь выше моей жизни и которым, по убеждению моему, принадлежит будущность. Насчет же теперешнего исполнения, то (исключая Ваших статей, которыми упиваюсь) - оно не совсем, по-моему, удовлетворительно. Но всё это - длинная тема. Вот Вам одна крошечная заметочка: по-моему, нельзя бы помещать (10) в одном номере две такие статьи, как об Америке Огородникова и о "Грамотности и народности" Константинова, - они обратно противуположны по направлению. Огородникову Американец плюнул в глаза, а он пишет: это мне понравилось. Из русского ему нравится, и он с почтением говорит лишь о студенте Я., явившемся в глубь Америки, чтоб узнать на опыте, каково работать американскому работнику (!). (11) И вдруг в том же номере статья Константинова.

Но, впрочем, всё это я напрасно пишу.

Мне не нравится в Ваших статьях лишь то, что Вы их редко помещаете. Ну, возможно ли было манкировать Вам в ноябрьскую книгу, голубчик Николай Николаевич, то есть в самую подписную книгу из всех! (Замечу, что в ноябрьской книге, так или этак, но все статьи чрезвычайно занимательны. Если б к тому же и Ваша - то вышло бы вдвое занимательнее.)

К статье о Карамзине (Вашей) я пристрастен, ибо такова сочти была и моя юность и я возрос на Карамзине. Я ее с чувством читал. Но мне понравился и тон. Мне кажется, Вы в первый раз так резко (12) высказываете то, о чем все молчали. Резкость-то мне и нравится. Именно смелости, именно усиленного самоуважения надо больше. (13) Нисколько не удивляюсь, что эта статья Вам доставила даже врагов.

"Король Лир" Тургенева мне совсем не понравился. Напыщенная и пустая вещь. Тон низок. О, выписавшиеся помещики! Ей-богу, не из зависти говорю.

Вы говорите, что интересная для Вас минута пришла. Но теперь именно такое время настает, что чем дальше, тем интереснее для нашего направления.

Все-то меня не то что забыли, а вроде того, что забросили. Здоров ли А<поллон> Николаев<ич> Майков? (14)

Здесь очень много столпилось русских. На этой неделе все собрались (собственной инициативой) и послали адресс канцлеру по поводу 19 октября. Адресс написал им я.

До свидания, многоуважаемый Николай Николаевич, не забывайте меня и верьте моим искренним чувствам к Вам. Неужели мы скоро свидимся? Как хочется в Россию. Анна Григорьевна больна по России. До свидания, дорогой Николай Николаевич.

Ваш Федор Достоевский.

Р. S. Анна Григорьевна Вам кланяется.

(1) было начато: о<беспоили>

(2) было: вполне окончить

(3) было: даже свыше

(4) далее было: наверно <?>

(5) вместо: всех шести - было: них

(6) было: выпиши<те>

(7) далее было: если не очень красноречиво <?>

(8) ближайшие вписано

(9) Будущность ... ... направлению вписано. К этому тексту примеч. Достоевского: "Этого только Ваш прозорливый Тургенев не видит. Не соглашусь с Вами в его прозорливости".