(1862-1865)

1862

<1. ОБЪЯВЛЕНИЕ О ПОДПИСКЕ НА ЖУРНАЛ "ВРЕМЯ" НА 1863 г.>

"Время" в будущем 1863 году будет издаваться под тою же редакцией, в том же составе и в том же направлении, как и в настоящем году. В будущем месяце мы надеемся представить подробный отчет нашим читателям как о пути, уже пройденном нами, так и о том, в чем состоят теперь надежды и намерения наши. На этот же раз мы ограничиваемся этим коротким объявлением о продолжении нашего издания.

<2. ОБЪЯВЛЕНИЕ О ПОДПИСКЕ НА ЖУРНАЛ "ВРЕМЯ" НА 1863 г.>

"ВРЕМЯ" ЖУРНАЛ ЛИТЕРАТУРНЫЙ И ПОЛИТИЧЕСКИЙ, ИЗДАВАЕМЫЙ М. ДОСТОЕВСКИМ

С будущим годом начнется третий год издания нашего журнала. Направление наше остается то же самое. Мы знаем, что некоторые из недоброжелателей наших стараются затемнить нашу мысль в глазах публики, стараются не понять ее. Недоброжелателей у нас много, да и не могло быть иначе. Мы нажили их сразу, вдруг. Мы выступили на дорогу слишком удачно, чтоб не возбудить иных враждебных толков. Это очень понятно. Мы, конечно, на это не жалуемся: иной журнал, иная книга иногда по нескольку лет не только не возбуждают никаких толков, но даже не обращают на себя никакого внимания ни в литературе, ни в публике. С нами случилось иначе, и мы этим даже довольны. По крайней мере, мы возбудили толки, споры. Это ведь более лестно, чем встретить всеобщее невнимание.

Конечно, мы оставляем в стороне пустые и ничтожные толки рутинных крикунов, не понимающих дела и неспособных понять его. Они с чужого голоса бросаются на добычу; их натравливают те, у которых они в услужении и которые за них думают. Это -- рутина. В рутине никогда не было ни одной своей мысли. С ними и толковать не стоит. Но в нашей литературе есть теоретики и есть доктринеры, и они постоянно нападали на нас. Эти действуют сознательно. И они понимают нас, и мы их понимаем. С ними мы спорили и будем спорить. Но объяснимся, почему они на нас нападали.

С первого появления нашего журнала теоретики почувствовали, что мы с ними во многом разнимся. Что хотя мы и согласны с ними в том, в чем всякий в настоящее время должен быть убежден окончательно (мы разумеем прогресс), но в развитии, в идеалах и в точках отправления и опоры общей мысли мы с ними не могли согласиться. Они, администраторы и кабинетные изучатели западных воззрений, тотчас же поняли про себя то, что мы говорили о почве, и с яростью напали на нас, обвиняя нас в фразерстве, говоря, что почва -- пустое слово, которого мы сами не понимаем и которое мы изобрели для эффекта. А между тем они нас совершенно понимали, и об этом свидетельствовала самая ярость их нападений. На пустое слово, на рутинную гонку за эффектом не нападают с таким ожесточением. Повторяем: было много изданий и с претензией на новую мысль и с погоней за эффектом, которые по нескольку лет издавались, но не удостоивались даже малейшего внимания теоретиков. А на нас они обрушились со всею яростью.

Они очень хорошо знали, что призывы к почве, к соединению с народным началом не пустые звуки, не пустые слова, изобретенные спекуляцией для эффекта. Эти слова были для них напоминаньем и упреком, что сами они строят не на земле, а на воздухе. Мы с жаром восставали на теоретиков, не признающих не только того, что в народности почти всё заключается, но даже и самой народности. Они хотят единственно начал общечеловеческих и верят, что народности в дальнейшем развитии стираются, как старые Монеты, что всё сливается в одну форму, в один общий тип, который, впрочем, они сами никогда не в силах определить. Это -- западничество в самом крайнем своем развитии и без малейших уступок. В своей ярости они преследовали не только грязные и уродливые стороны национальностей, стороны, и без того необходимо долженствующие со временем уступить правильному развитию, но даже выставляли в уродливом виде и такие особенности народа нашего, которые именно составляют залоги его будущего самостоятельного развития; которые составляют его надежду и самостоятельную, вековечную силу. В своем отвращении от грязи и уродства они, за грязью и уродством, многое проглядели и многое не заметили. Конечно, желая искренно добра, они были слишком строги. Они с любовью самоосуждения и обличения искали одного только "темного царства" и не видали светлых и свежих сторон. Нехотя они иногда почти совпадали с клеветниками народа нашего, с белоручками, смотревшими на него свысока; они, сами того не зная, осуждали наш народ на бессилие и не верили в его самостоятельность. Мы, разумеется, отличали их от тех гадливых белоручек, о которых сейчас упомянули. Мы понимали и умели ценить и любовь, и великодушные чувства этих искренних друзей народа, мы уважали и будем уважать их искреннюю и честную деятельность, несмотря на то, что мы не во всем согласны с ними. Но эти чувства не заставят нас скрывать и наших убеждений. Молчание было бы пристрастием; к тому же мы не молчали и прежде. Теоретики не только не понимали народа, углубясь в свою книжную мудрость, но даже презирали его и, разумеется, без худого намерения и, так сказать, нечаянно. Мы положительно уверены, что самые умные из них думают, что при случае стоит только десять минут поговорить с народом и он всё поймет; тогда как народ, может быть, и слушать-то их не станет, об чем бы они ни говорили ему. В правдивость, в искренность нашего сочувствия не верит народ до сих пор и даже удивляется, зачем мы не за себя стоим, а за его интересы, и какая нам до него надобность. Ведь мы до сих пор для него птичьим языком говорим. Но теоретики на это упорно не хотят смотреть, и кто знает, может быть, не только рассуждения, но даже самые факты не могли бы их убедить в том, что они одни, на воздухе, в совершенном одиночестве и без всякой опоры на почву; что всё это не то, совершенно не то.

Что касается до наших доктринеров, то они, конечно, не отвергают народности, но зато смотрят на нее свысока. В том-то и дело, что весь спор состоит в том, как нужно понимать народ и народность. Они понимают еще слишком по-старому; они верят в разные общественные слои и осадки. Доктринеры хотят учить народ, согласны писать для него народные книжки (до Сих пор, впрочем, не умели написать ни одной) и не понимают главнейшей аксиомы, что только тогда народ станет читать их книжки, когда они сами станут народом, от всего сердца и разума, а не по-маскарадному, то есть когда народные интересы станут совершенно нашими, а наши его интересами. Но подобное возвращение на почву для них и немыслимо. Недаром же они так много говорят о своих науках, профессорствах, достоинствах и чуть ли не об чинах своих. Самые милостивые из них соглашаются разве только на то, чтоб возвысить народ до себя, обучив его всем наукам и тем образовав его. Они не понимают нашего выражения "соединение с народным началом" и нападают на нас за него, как будто это какая-то таинственная формула, под которой заключается какой-то таинственный смысл. "Да и что нового в народности? -- говорят нам они. -- Это тысячу раз говорилось и прежде, говорилось даже в недавние давнопрошедшие времена. В чем тут новая мысль, в чем особенность?"

Повторяем: всё дело в понимании слова "народность". В наших словах о соединении не было никакого таинственного смысла. Надо было понимать буквально, именно буквально, и мы до сих пор убеждены, что мы ясно выразились. Мы прямо говорили и теперь говорим, что нравственно надо соединиться с народом вполне и как можно крепче; что надо совершенно слиться с ним и нравстственно стать с ним как одна единица. Вот что мы говорили и до сих пор говорим. Такого полного соединения, конечно, теоретики и доктринеры не могли понимать. Не могли понимать и те, которые уже полтораста лет поневоле привыкли себя считать за особое общество. Мы согласны, что совершенно понять это довольно трудно. Из книг иногда труднее понять то, что понимается часто само собой на фактах и в действительной жизни. Но, впрочем, нечего пускаться в слишком подробные объяснения. За нашу идею мы не боимся. Никогда и быть того не могло, чтоб справедливая мысль не была наконец понята. За нас жизнь и действительность. И боже! какие нам иногда делали возражения: боялись за науку, за цивилизацию!.. "Куда денется наука? -- кричат они. -- И неужели нам всем воротиться назад, надеть зипуны и куда-нибудь приписаться?" На это мы отвечаем и теперь, что за науку опасаться нечего. Она -- вечная и высшая сила, всем присущая и всем необходимая. Она -- воздух, которым мы дышим. Она никогда не исчезнет и везде найдет себе место. Что же касается до зипунов, то, может быть, их и не будет, когда мы настоящим образом поймем, что такое народ и народность. Может быть, оттого-то именно, что мы искренно, а не на шутку воротимся к народу, и начнут исчезать у него зипуны. Разумеется, это замечание мы делаем для робких и белоручек, им в утешение. Мы же уважаем зипун. Это честная одёжа, и гнушаться ею нечего.

Мы признаемся: нам труднее издавать журнал, чем кому-нибудь. Мы вносим новую мысль о полнейшей народной нравственной самостоятельности, мы отстаиваем Русь, наш корень, наши начала. Мы должны говорить патетически, уверять и доказывать. Мы должны выказать идеал наш и выказать в полной ясности. Обличителям легче нашего. Им стоит только обличать, нападать и свистать, чтоб быть всеми понятыми, часто не давая отчета, во имя чего они обличают, нападают и свищут'. Боже нас сохрани, чтоб мы теперь свысока говорили об обличителях. Честное, великодушное, смелое обличение мы всегда уважаем, а если обличение основано на глубокой, живой идее, то, конечно, оно нелегко достается. Мы сами обличители; ссылаемся на журнал наш за всё это время. Мы хотим только сказать, что обличителю легче найти сочувствие. Даже разномыслящие и не совсем согласные с обличителем готовы примкнуть к нему ради обличения. Разумеется, мы вместе с нашими обличителями, и дельными и дешевыми, отвергаем и гнилость иных наносных осадков и исконной грязи. Мы рвемся к обновлению уж, конечно, не меньше их. Но мы не хотим вместе с грязью и выбросить золота; а жизнь и опыт убедили нас, что оно есть в земле нашей, свое, самородное, что залегает оно в естественных, родовых основаниях русского характера и обычая, что спасенье в почве и народе. Этот народ недаром отстоял свою самостоятельность. Над ним глумятся иные дешевые критики; говорят, что он ничего не сделал, ни к чему не пришел. Вольно ж не видать. Это-то мы и хотим указать, что он сделал. Это укажут и последствия, разовьет и наука; мы верим в это. Уж одно то, что он отстоял себя в течение многих веков, что на его месте другой народ, после таких испытаний, которые тысячу раз посылало ему провидение, может быть, давно стал бы чем-нибудь вроде каких-нибудь чукчей. Пусть на нем много грязи. Но в его взглядах на жизнь, в иных его родовых обычаях, в иных уже сложившихся основаниях общества и общины есть столько смысла, столько надежды в будущем, что западные идеалы не могут к нам подойти беззаветно. Не подойдут и потому, что не нашим племенем, не нашей историей они выжиты, что другие обстоятельства были при созданьи их и что право народности есть сильнее всех прав, которые могут быть у народов и общества. Это аксиома слишком известная. Неужели повторять ее? Неужели повторять и то, что считающие народ несостоятельным, готовые только обличать его за его грязь и уродство, считающие его неспособным к самостоятельности, уже тем самым про себя презирают его? В сущности, один только наш журнал признает вполне народную самостоятельность нашу даже и в том виде, в котором она теперь находится. Мы идем прямо от нее, от этой народности, как от самостоятельной точки опоры, прямо, какая она ни есть теперь -- невзрачная, дикая, двести лет прожившая в угрюмом одиночестве. Но мы верим, что в ней-то и заключаются все способы ее развития. Мы не ходили в древнюю Москву за идеалами; мы не говорили, что всё надо переломить сперва по-немецки и только тогда считать нашу народность за способный материал для будущего вековечного здания. Мы прямо шли от того, что есть, и только желаем этому что есть наибольшей свободы развития. При свободе развития мы верим в русскую будущность; вы верим в самостоятельную возможность ее.

И кто знает, пожалуй, нас назовут обскурантами, не понимая, что мы, может быть, несравненно дальше и глубже идем, чем они, обличители наши, доказывая, что в иных естественных началах характера и обычаев земли русской несравненно более здравых и жизненных залогов к прогрессу и обновлению, чем в мечтаниях самых горячих обновителей Запада, уже осудивших свою цивилизацию и ищущих из нее исхода. Возьмем хоть один из многих примеров. Там, на Западе, за крайний и самый недостижимый идеал благополучия считается то, что у нас уже давно есть на деле, в действительности, но только в естественном, а не в развитом, не в правильно организованном состоянии. У нас существует, например, так, что, кроме ограниченного числа мещан и бедных чиновников, никто не должен бы родиться бедным. Всякая душа, чуть выйдет из чрева матери, уже приписана к земле, уже ей отрезан клочок земли в общем владении, и с голоду она умереть не должна бы. Если же у нас, несмотря на то, столько бедных, так ведь это единственно потому, что эти народные начала до сих пор оставались в единственном, в неразвитом состоянии, даже не удостоивались внимания передовых людей наших. Но с 19 февраля уже началась новая жизнь. Мы жадно встречаем ее.

Мы долго сидели в бездействии, как будто заколдованные страшной силой. А между тем в нашем обществе начала сильно проявляться жажда жить. Через это-то самое желание жить общество и дойдет до настоящего пути, до сознания, что без соединения с народом оно одно ничего не сделает. Но только чтоб без скачков и без опасных salto-mortale совершился этот выход на настоящую дорогу. Мы первые желаем этого. Оттого-то мы желаем благовременного соединения с народом. Но во всяком случае лучше прогресс и жизнь, чем застой и тупой беспробудный сон, от которого всё коченеет и всё парализируется. В нашем обществе уже есть энтузиазм, есть святая, драгоценная сила, которая жаждет применения и исхода. И потому дай бог, чтоб этой силе был дан какой-нибудь законный, нормальный исход. Разумеется, свобода, данная этому выходу, хотя бы в свободном слове, сама себя регуляризировала бы, сама себя судила бы и законно, нормально направила. Мы искренно ждем и желаем того.

Нам кажется, что с нынешнего года наша прогрессивная жизнь, наш прогрессизм (если можно так выразиться) должен принять другие формы и даже в иных случаях и другие начала. Необходимость народного элемента в жизни становится очевидной и ощутительной. Иначе не будет основания, не будет поддержки ни для чего, ни для каких благих начинаний. Это слишком очевидно, и на деле в этом согласны и прогрессисты и консерваторы.

Мы уважаем всякое благородное начинание; в наше время, когда всё запуталось и когда повсеместно возникает спор об основаниях и принципах, мы стараемся смотреть как можно шире и беспристрастнее, не впадая в безразличность, потому что имеем свои собственные убеждения, за которые горячо стоим. Но вместе с тем и всем сердцем сочувствуем всему, что искренно и честно.

Но мы ненавидим пустых, безмозглых крикунов, позорящих всё, до чего они ни дотронутся, марающих иную чистую, честную идею уже одним тем, что они в ней участвуют; свистунов, свистящих из хлеба и только для того, чтоб свистать; выезжающих верхом на чужой, украденной фразе, как верхом на палочке, и подхлестывающих себя маленьким кнутиком рутинного либерализма. Убеждения этих господ им ничего не стоят. Не страданием достаются им убеждения. Они их тотчас же и продадут за что купили. Они всегда со стороны тех, кто сильнее. Тут одни слова, слова и слова, а нам довольно слов; пора уж и синицу в руки.

Мы не боимся авторитетов и презираем лакейство в литературе; а этого лакейства у нас еще много, особенно в последнее время, когда всё в литературе поднялось и замутилось. Скажем еще одно слово: мы надеемся, что публика в эти два года убедилась в беспристрастии нашего журнала. Мы особенно этим гордимся. Мы хвалим хорошее и во враждебных нам изданиях и никогда из кумовства не похвалили худого у друзей наших. Увы! неужели такую простую вещь приходится в наше время ставить себе в заслугу?..

Мы стоим за литературу, мы стоим и за искусство. Мы верим в их самостоятельную и необходимую силу. Только самый крайний теоретизм и, с другой стороны, самая пошлая бездарность могут отрицать эту силу. Но бездарность, рутина отрицают с чужого голоса. Им с руки невежество. Не за искусство для искусства мы стоим. В этом отношении мы достаточно высказались. Да и беллетристические произведения, помещенные нами, достаточно это доказывают.

Мы не станем говорить здесь о тех улучшениях, какие намерены сделать в будущем году. Читатели сами их заметят.

Вот наша программа:

ПРОГРАММА

I. Отдел литературный. Повести, романы, рассказы, мемуары, стихи и т. д.

II. Критика и библиографические заметки как о русских книгах, так и об иностранных. Сюда же относятся разборы новых пьес, поставленных на наши сцены.

III. Статьи ученого содержания. Вопросы экономические, финансовые, философские, имеющие современный интерес. Изложение самое популярное, доступное и для читателей, не занимающихся специально этими предметами.

IV. Внутренние новости. Распоряжения правительства, события в отечестве, письма из губерний и проч.

V. Политическое обозрение. Полное ежемесячное обозрение политической жизни государств. Известия последней почты, политические слухи, письма иностранных корреспондентов.

VI. Смесь, а) Небольшие рассказы, письма из-за границы и из наших губерний и проч. b) Фельетон, с) Статьи юмористического содержания. { Далее следует: "Время" будет выходить в 1863 году каждый месяц, книгами в 30 и более листов большого формата.

Редакциею будут приняты все меры к правильной и скорой доставке журнала подписчикам.

Цена изданию для Петербурга и Москвы 14 р<ублей> 50 коп<еек>. С пересылкою и доставкою на дом 16 р<ублей> сер<ебром>.

Подписка принимается для жителей Петербурга и Москвы в конторах журнала "Время".

В Петербурге -- в книжном магазине Базунова, на Невском проспекте, в доме Энгельгард<та>;

в Москве -- в книжном магазине Базунова, на Страстном бульваре, в доме Загряжского.

Иногородные адресуют свои требования просто: в редакцию журнала "Время" в С.-Петербурге. Почтамту известно помещение редакции.

Редакция отвечает за исправность доставки своего журнала только подписавшимся в вышеозначенных конторах или в самой редакции.}

1864

<ОБ ИЗДАНИИ НОВОГО ЕЖЕМЕСЯЧНОГО ЖУРНАЛА "ЭПОХА", ЛИТЕРАТУРНОГО И ПОЛИТИЧЕСКОГО, ПОД РЕДАКЦИЕЙ МИХАИЛА ДОСТОЕВСКОГО>

В текущем 1864 году будет издаваться, под редакцией Михаила Достоевского, новый литературный и политический журнал "Эпоха". Выходить он будет раз в месяц, в объеме наших ежемесячных журналов, то есть от 30 до 35 листов большего формата в каждой книге.

Первые два номера "Эпохи", январский и февральский, выйдут в конце февраля, в одном большом томе (не менее 60 листов). Таким образом, редакция избежит дальнейших запаздываний, и с марта книги "Эпохи" будут выходить уже аккуратно. В этом первом томе, между прочим, будет помещена повесть И. С.Тургенева "Призраки" и повесть же Ф. М. Достоевского.

Цена без доставки 14 рублей 50 копеек с пересылкою и доставкою 16 рублей.

РАСЧЕТ С ПОДПИСЧИКАМИ "ВРЕМЕНИ" 1863 ГОДА

Подписчики "Времени" 1863 года, желающие выписать "Эпоху" в будущем году, благоволят выслать в редакцию "Эпохи" 6 руб. (с пересылкой 7 руб.) и получат сполна все двенадцать книг нового журнала. Редакция просит вернее обозначить адресы. К скорой и верной доставке книг редакциею будут приняты все зависящие меры.

Те же из подписчиков, которые не пожелают возобновить подписку, получат, начиная с майской книги, восемь книг "Эпохи", так как в мае было прекращено издание "Времени". Редакция озаботится, чтоб в этой майской книге не было никаких продолжений. Таких подписчиков редакция также просит заявить письменно, не последовало ли каких перемен в их адресах.

В заключение М. Достоевский считает долгом заявить следующее:

Во-первых, он приносит искреннюю благодарность своим прежним подписчикам. Несмотря на то, что с его стороны до сих пор не было никаких объявлений, к нему поступило не более сотни писем от подписчиков "Времени" с требованием расчета.

Во-вторых, мы уже слишком долго толковали о почве, о соединении общества с чисто народными, естественными его интересами, чтобы объяснять теперь еще раз направление нашего нового журнала. Великие события последнего времени, заявившие собой первые признаки (после эпохи двенадцатого года) соединения общества с земством, так что та и другая стороны начали почти понимать друг друга, -- составляют наглядный пример того, чего мы всегда желали и к чему стремилось наше направление. Придет же наконец время, когда направление всех истинно-русских будет слишком ясно без всяких разъяснений, без всяких печальных недоразумений.

Подписка на "Эпоху" принимается: в Петербурге -- в книжном магазине А. Ф. Базунова, на Невском проспекте, в доме Энгельгардт<а>; в Москве -- в книжном магазине И. В. Базунова, на Страстном бульваре, в доме Загряжского. Иногородные адресуют свои требования просто: в редакцию журнала "Эпоха" в Санкт-Петербурге. Почтамту известно помещение редакции.

Редакция отвечает за исправность доставки журнала только подписавшимся в вышеозначенных конторах или в самой редакции.

ОБЪЯВЛЕНИЕ ОБ ИЗДАНИИ ЖУРНАЛА "ЭПОХА" ПОСЛЕ КОНЧИНЫ М. М. ДОСТОЕВСКОГО>

С кончиною Михаила Михайловича Достоевского, издателя и редактора журнала "Эпоха", издание журнала перешло в собственность его семейства, которое будет непосредственно участвовать в издании, а ответственным редактором утвержден один из прежних сотрудников Михаила Михайловича, А. У. Порецкий. Но спешим уведомить наших подписчиков, что направление журнала "Эпоха" остается то же, которое дал ему покойный издатель. Новый редактор и все прежние, постоянные сотрудники неуклонно будут следовать по прежнему пути.

Объявление об издании журнал "Эпоха" появилось в первый раз только в феврале нынешнего года. Первые две книги вышли в одном томе в конце марта. Издатель напрягал все свои силы, чтоб войти в сроки и не опаздывать. Но наконец болезнь и смерть его на некоторое время совершенно остановили издание. Даже майская книга журнала не могла быть своевременно разослана в губернии вследствие остановки всех дел по изданию после смерти издателя. Теперь, после утверждения нового редактора и разрешения семейству покойного продолжать журнал, дела по изданию пойдут усиленно, и новые издатели повторяют обещание покойного M. M. Достоевского войти в сроки. Поэтому, в наивозможно скорейшем времени выйдет июльская, а вслед за нею и августовская книжки "Эпохи".

<1> ОТ РЕДАКЦИИ

Редакция нашего журнала, с самого начала его, в марте месяце, когда вышли разом январский и февральский номера "Эпохи", объявила о расчете своем с подписчиками прежде издававшегося журнала "Время". По этому расчету подписчики на "Время" 63-го года, получившие всего только четыре книги журнала, приглашались заявить редакции "Эпохи" о желании своем получить "Эпоху" вместо журнала "Время". Те из подписчиков, которые пожелали бы получить журнал с первого номера, приглашались внести 6 р<ублей> с пересылкою 7 р<ублей>. Те же, которые пожелали бы получить журнал только с 5-й книги (т. е. с того самого номера, на котором остановился прошлого года выход журнала), не платили, разумеется, ничего, но приглашались убедительно заявлять свои требования на получение "Эпохи" с 5-го номера по возможности заблаговременно, ибо редакция "Эпохи" сообразно с этими заявлениями могла рассчитывать, в каком количестве экземпляров печатать журнал. Кроме того, редакция убедительно просила всех подписчиков "Времени" изъявляющих требование получить журнал с 5-го номера, сообщить в редакцию свои адресы.

Об этом расчете и все эти приглашения и просьбы свои редакция публиковала постоянно во всех выходивших номерах своего журнала, и, кроме того, во всех известнейших и наиболее читаемых газетах, петербургских и московских.

Наконец, чтобы склонить подписчиков "Времени", имеющих право на получение "Эпохи" с 5-го номера, заранее сообщать свои требования и адресы, редакция "Эпохи" опубликовала срок (1-е июня) и объявила, что она может высылать журнал только тем из подписчиков, которые заявят свои требования и сообщат свои адресы до этого срока. Но это заявление не помогло ничему.

Требования на журнал продолжались и после 1-го июня, продолжаются и до сих пор... Редакция по-прежнему удовлетворяет всем этим требованиям.

Но как быть с теми из требующих, которые, несмотря на десятки объявлений редакции во всех главнейших газетах, московских и петербургских, до сих пор не присылали ни требований, ни адресов, и вдруг -- шлют к нам сердитые письма (теперь, в августе и в сентябре) и изъявляют свое удивление и неудовольствие на то, что до сих пор не получают журнала, тогда как имеют право получать его бесплатно с 5-го номера. Но почему же не присылали они до сих пор своих требований и адресов, тогда как несколько десятков раз редакция "Эпохи" приглашала их к этому? Редакция не может знать сама собой не только их теперешних адресов, но даже находятся ли они в живых. Нам известно, по четырехлетнему опыту издания, что по крайней мере 1/4 всех подписчиков каждогодно меняют свои адресы. Мы не можем взять на себя послать книжку журнала в Томск или в Иркутск, получить ее обратно и послать потом в Варшаву. "Адрес мой тот же" пишут к нам некоторые из бывших подписчиков "Времени", "почему же нам не присылают журнала?" Но почему же редакция могла знать, что адрес их тот же? Потому ли, что подписчик не извещал о перемене своего адреса? Но на это нельзя положиться, когда уже прошел с лишком год, после того как он сообщил прошлого года свой адрес редакции. Доказательством тому может служить, что и теперь, каждую неделю, мы получаем требования на журнал от прошлогодних подписчиков, переменивших свои адресы, а между тем эти подписчики не заявляли же до самого сентября о своем желании получать "Эпоху". Что же, если б мы, не дожидаясь их требований, послали им журнал в июне по прежним адресам? Книга воротилась бы к нам обратно... Для избежания этих-то всех беспорядков, предвиденных редакциею на основании неоднократного опыта, мы и просили всех прежних подписчиков "Времени" предварительно присылать в редакцию извещение о желании получать журнал, а вместе с тем и свои адресы. Эту просьбу мы возобновляли беспрерывно, и несмотря на то, все-таки есть негодующие и удивляющиеся, что им до сих пор не высылают журнала. Таких писем редакция получила, конечно, не много; но, желая совершенно избавиться от незаслуженных упреков, мы просим хоть раз внимательно взглянуть на которое-нибудь из многочисленных объявлений наших.

Многие спрашивают, будет ли издаваться "Эпоха" и в будущем 1865 г.?

Отвечаем: "Эпоха" издаваться будет, непременно, в прежнем составе, в прежнем направлении, с прежними сотрудниками. Издаваться она будет семейством покойного M. M. Достоевского, которое будет принимать непосредственное участие в издании. О всем этом заявлено будет в свое время, в подробном объявлении от редакции.

Августовская книга журнала выйдет в самом непродолжительном времени.

ОБ ИЗДАНИИ ЕЖЕМЕСЯЧНОГО ЖУРНАЛА "ЭПОХА", ЛИТЕРАТУРНОГО И ПОЛИТИЧЕСКОГО, ИЗДАВАЕМОГО СЕМЕЙСТВОМ M. M. ДОСТОЕВСКОГО

Издание "Эпохи", журнала литературного и политического, будет продолжаться в будущем 1865 году семейством покойного Михаила Михайловича Достоевского. "Эпоха" будет выходить по-прежнему раз в месяц, в прежней программе, в объеме наших ежемесячных журналов, то есть от 30 до 35 листов большого формата в каждой книге.

Собственники журнала принимают в издании его непосредственное участие.

Все прежние всегдашние сотрудники покойного редактора, и почти все те писатели, которые помещали свои произведения в изданиях М. Достоевского (г-да Порецкий, Аверкиев, Страхов, М. Владиславлев, Ахшарумов, А. А. Головачов, Долгомостьев, Островский, Плещеев, Полонский, Милюков, Ф. Достоевский, Вабиков, Фатеев, Майков, Тургенев и многие другие), по-прежнему будут помещать свои труды в "Эпохе".

Из них А. Н. Островский положительно обещал нам в будущем году свою комедию. И. С. Тургенев уведомил нас, что первая написанная им повесть будет помещена в нашем журнале. Ф. М. Достоевский, кроме постоянного, непосредственного своего участия в "Эпохе", поместит в ней в будущем году свой роман. Журнал постоянно расширяет круг своих сотрудников.

Направление журнала неуклонно остается прежнее. Разработка и изучение наших общественных и земских явлений в направлении русском, национальном по-прежнему будут составлять главную цель нашего издания. Мы по-прежнему убеждены, что не будет в нашем обществе никакого прогресса, прежде чем мы не станем сами настоящими русскими. Признак же настоящего русского теперь -- это знать то, что именно теперь надо не бранить у нас на Руси. Не хулить, не осуждать, а любить уметь -- вот что надо теперь наиболее настоящему русскому. Потому что кто способен любить и не ошибается в том, что именно ему надо любить на Руси -- тот уж знает, что и хулить ему надо; знает безошибочно, и чего пожелать, что осудить, о чем сетовать, и чего домогаться ему надо; и полезное слово умеет он лучше н понятнее всякого другого сказать, -- полезнее всякого присяжного обличителя. Многое научились мы бранить в нашем отечестве, и иногда, надо отдать справедливость, довольно остроумно и как будто даже и метко бранились. Чаще же всего городили ужаснейший вздор, за который покраснеют за нас грядущие поколения. Но зато мы до сих пор не научились и, дочти сплошь, не знаем того, что именно должно не бранить на Руси. За это и нас никто не похвалит. В самом деле, в чем мы наиболее все ошибаемся и в чем все до ярости несогласны друг с другом? В том, что именно у нас есть хорошего. Если б нам только удалось согласиться в этом пункте, мы б тотчас же согласились и в том, что у нас есть нехорошего. Неумелость эта -- опасный и червивый признак для общества. Вот отчего нас (то есть общество) до сих пор и не понимает народ. Народ и мы -- любим розно; вот в чем наш главный пункт разделения. Непонятно и смешно другим стало наше выражение: "почва". Почва вообще есть то, за что все держатся и на чем все держатся и на чем все укрепляются. Ну а держатся только того, что любят. А что мы любим и умеем любить теперь в России искренно, непосредственно, всем существом нашим? Что нам в ней теперь дорого? Разве не за стыд, не за ретроградство считают у нас до сих пор идею о том, что мы -- сами по себе, что мы своеобразны, своеисторичны? Разве не за принцип науки считают у нас, что национальность, в смысле высшего преуспеяния, есть нечто вроде болезни, от которой избавит нас всестирающая цивилизация?

По нашему убеждению, как бы ни была плодотворна сама по себе чья-нибудь захожая к нам идея, но она лишь тогда только могла бы у нас оправдаться, утвердиться и принести нам действительную пользу, когда бы сама национальная жизнь наша, безо всяких внушений и рекомендаций извне, сама собой выжила эту идею, естественно и практически, вследствие практически сознанной всеми ее необходимости и потребности. Ни одна в мире национальность, ни одно сколько-нибудь прочное государственное общество еще никогде не составлялись доселе по предварительно рекомендованной и заимствованной откуда-нибудь извне программе. Всё живое составлялось само собой и жило в самом деле, заправду. Все лучшие идеи и постановления Запада были выжиты у него самостоятельно, рядом веков, вследствие органической, непосредственной и постепенной необходимости. Те, которые начинали в Англии парламент, уж, конечно, не знали, во что он обратится впоследствии. Отчего же обличители наши отказывают нам в собственной, своеобразной жизни и смеются над выражениями нашими: "органическая, почвенная, самостоятельная жизнь"? Но, смеясь свысока, они то и дело шибаются сами и путаются в современных явлениях нашей национальной жизни, не зная, как и определить их: органическими или наносимыми, хорошими или дурными, здоровыми или червивыми? Они до того теряют точность в определениях, что даже начинают бояться определений и всё чаще и чаще спасаются в отвлеченность. Всё более и более нарушается в заболевшем обществе нашем понятие о зле и добре, о вредном и полезном. Кто из нас, по совести, знает теперь, что зло и что добро! Всё обратилось в спорный пункт, и всякий толкует и учит по-своему. Говоря это, мы не выставляем, разумеется, себя безошибочными и всезнающими; напротив, мы, так же как и все, можем городить вздор, совершенно искренно и добросовестно. Мы, не попрекая, говорили сейчас: мы, сокрушаясь, говорили. Но нам все-таки кажется, что наша точка зрения дает возможность вернее и безошибочнее разузнать и точнее распределить то, что кругом нас происходит (мы не журнал наш хвалим теперь, мы точку зрения хвалим). На такой точке зрения мы уже не можем, например, оставаться в недоумении перед недавними фактами нашей национальной жизни, не зная, как отнестись к ним, то есть и за общечеловеческие наши убеждения боясь, и неотразимый факт проглядеть боясь, -- сбиваясь и путаясь и на всякий случай наблюдая благоразумное виляние туда и сюда.

Ни одна земля от своей собственной жизни не откажется и скорее захочет жить туго, но все-таки жить, чем жить по чужому и совсем не жить. Мудрецы и реформаторы являлись в народах тоже органически и имели успех не иначе как только когда состояли в органической связи с своим народом. Говорят, в то время, когда шло у нас дело об улучшении быта наших крестьян, один французский префект заявил и свой проект из Франции. По его мнению выходило, что ничего нет легче, как дело освобождения; что стоит только издать указ, состоящий в том, что все имеющие родиться в русской земле, с такого-то года и с такого-то числа, родятся свободными. Et c'est tout... {И это всё (франц.). } И удобно и гуманно. Над этим французом у нас смеялись -- совершенно напрасно, по-нашему. Во-первых, он, разумеется, решил по-своему, по духу и идеалу своей нации, и не мог быть в своем решении не французом. По убеждению же француза, человек без земли, пролетарий -- все-таки может считаться свободным человеком. По русскому, основному, самородному понятию, не может быть русского человека без общего права на землею. Западная наука и жизнь доросли только до личного права на собственность, следственно, чем же был француз виноват? Чем же он виноват, когда мы сами наше братское, широкое понятие о праве на землю за низшую степень экономического развития по западной науке считаем? А во-вторых, чем выше этого француза наши собственные журнальные мыслители и теоретики? -- Всякая здоровая и земская сила верит в себя и в свою правду, и это есть самый первый признак здоровья народного. Эта народная вера в себя и в собственные силы -- вовсе не застой, а, напротив, залог жизненности и энергии жизни и отнюдь не исключает прогресса и преуспеяния. Без этой веры в себя не устоял бы, например, в продолжение веков белорусский народ и не спас бы себя никогда.-- Народ, как бы ни был он груб, не станет упорствовать в дряни, если только сам сознает, что это дрянь, и будет иметь возможность изменить ее по своему собственному распоряжению и усмотрению. От науки тоже никогда народ сам собой не отказывается. Напротив, если кто искренно чтит науку, так это народ. Но тут опять то же условие: надо непременно, чтоб народ сам, путем совершенно самостоятельного жизненного процесса дошел до этого почитания. Тогда он сам к вам придет и попросит себя научить. Иначе и науку он не примет от вас и от дряни своей никогда не откажется. Народ же выживает свои выводы практически, на примерах. А чтобы иметь собственный, неоспоримый пример, надо жить самостоятельно, надо натолкнуться на этот пример настоящей практической жизнию. Итак, что же выходит? Выходит, что не надо посягать на самостоятельность жизни национальной, а, напротив, всеми силами расширять эту жизнь и как можно более стоять за ее самобытность и оригинальность. Наш русский прогресс не иначе может определиться и хоть чем-нибудь заявить себя как только по мере развития национальной жизни нашей и пропорционально расширению круга ее самостоятельной деятельности как в экономическом, так и в духовном отношении, -- пропорционально постепенности освобождения ее от вековой ее в себе замкнутости. Повторяем, вот к чему прежде всего надо стремиться и чему надо способствовать. До тех пор будет у нас на виду одно только смешение языков в нашем образованном обществе и чрезвычайное духовное его бессилие. Мы видим, как исчезает наше современное поколение, само собою, вяло и бесследно, заявляя себя странными и невероятными для потомства признаниями своих "лишних людей". Разумеется, мы говорим только об избранных из "лишних" людей (потому что и между "лишними" людьми есть избранные); бездарность же и до сих пор в себя верит и, досадно, не замечает, как уступает она дорогу новым, неведомым здоровым русским силам, вызываемым наконец к жизни в настоящее царствование. И слава богу!

Конечно, все мы, в нашей литературе, все, кроме весьма немногих, вообще говоря -- любим Россию, желаем ей преуспеяния и все ищем для нее того, что получше. Одного только жаль: все мы желаем и ищем каждый по-своему и расползлись в разных "направлениях", как раки из кулька. Почти все у нас ссорятся и перессорились. Правда, ничего более нам не оставалось и делать в качестве уединенных людей и покамест никому ненадобных и никем не прошенных. Но все-таки если проявлялись где признаки самостоятельной жизни в нашем обществе (то есть собственно в образованном обществе), то уж, конечно, наиболее в литературе. Вот почему мы, несмотря на смешение языков и понятий и на всеобщие ссоры, все-таки смотрим на нашу литературу с уважением, как на явление жизненное и в своем роде -- совершенно органическое. Осуждая других в ссорах и распрях, мы не думаем исключить и себя; мы тоже не избежали своей участи; не извиняемся и не оправдываемся; скажем одно: мы всегда дорожили не верхом в споре, а истиной. Конечно, и ловкие спекуляции на убеждения уже водятся в нашей литературе; но в сущности, даже и тут -- более явлений смешных, чем серьезных; более комических историй, раздраженных самолюбий и напрашивающихся в карикатуру претензий, чем истинно грустных и позорных фактов. Мы обещаемся внимательно следить за ходом и развитием нашей литературы и обращать внимание на всё, по нашему мнению, значительное и выдающееся. Мы не будем избегать и споров и серьезной полемики и готовы даже преследовать то, что считаем вредным нашему общественному сознанию; но личной полемики мы положительно хотим избегать, хотя и не утверждаем, что до сих пор не были сами в ней, хотя бы и невзначай, виноваты. Мерзит это нам, и не понимаем мы, как можно позорить бранью и сознательной клеветой людей (на что решаются некоторые) за то только, что те не согласны с нами в мыслях. -- Хвалить дурное и оправдывать его из-за принципа мы не можем и не хотим. Издавать журнал, так чтобы все отделы его пристрастно составлять из одних подходящих фактов; видеть в данном явлении только то, что нам хочется видеть, а всё прочее игнорировать и умышленно устранять; называть это "направлением" и думать, что это и правильно и беспристрастно и честно, -- мы тоже не можем. Не так разумеем мы направление. Мы не боимся исследования, свету и ходячих авторитетов. Мы всегда готовы похвалить хорошее даже у самых яростных наших противников. Мы всегда тоже готовы искренно сознаться в том, в чем мы ошибались, тотчас же, как нам это докажут.

"Эпоха", с самого начала своего существования, подверглась большим и неожиданным неудачам. Во-первых, она вышла поздно; покойный издатель объявил об издании своего журнала только в феврале нынешнего 1864 г. Первые два номера, в одной книге, могли выйти не ранее 20 марта. Следственно, журнал опоздал с самого начала. Покойный издатель обещал войти в сроки и непременно сдержал бы свое слово; для этого он имел перед собой девять месяцев и сделал бы это, постепенно, не торопясь и, таким образом, не вредя составу номеров журнала поспешностью.

Но неожиданная болезнь и смерть его совершенно остановили издание почти на полтора месяца. Образовавшаяся наконец редакция увидела вдруг перед собой бездну новых трудностей, которые должна была преодолевать.

Во-первых, опоздали поневоле вдвойне против прежнего.

Во-вторых, письменные сношения журнала, несколько сот рукописей, хранящихся в конторе журнала, -- всё это было незнакомо, неизвестно; всё это предстояло разобрать и распутать, иногда совершенно безо всякой руководящей нити. Переписка с иногородними увеличилась, усложнилась. Прежние решенные дела требовали объяснения, проверки, новых решений. Рукописи требовали нового разбора и нового с ними знакомства. Не говорим уже о чисто материальных препятствиях и заботах, которые, однако же, все требовали настоятельного и скорейшего разрешения и отнимали время у редакции. Тем не менее редакция поставила себе в обязанность ввести журнал в срок. Сентябрьский и октябрьский номера будут печататься разом в двух типографиях и выйдут оба в ноябре месяце. Ноябрьский и декабрьский номера выйдут в декабре. Январский No будущего 1865 г. выйдет непременно в январе. Придать делу такой усиленный ход редакция не могла с самого начала; она должна была сперва обеспечить почти все отделы журнала, не повредив ему поспешностью.

Редакция обратит особое внимание на рассылку своего журнала в губернии и доставку его подписчикам. Хотя жалоб на неправильную доставку книг получалось в редакции не более чем в прежнее время, но тем не менее редакция сознается, что должны быть произведены улучшения, и она непременно займется ими.

<2> ОТ РЕДАКЦИИ

Два месяца тому назад, в нашем объявлении об издании "Эпохи" в будущем 1865 году, мы обещали положительно войти в сроки: ноябрьскую и декабрьскую книги за нынешний 1864 год выдать в декабре, а январскую книгу будущего года в январе. Но несмотря на то, что последние номера "Эпохи" печатались в двух типографиях разом (Тиблена и Праца) и что приняты были все меры к скорейшему выпуску запоздавших номеров, к концу декабря могла явиться только одна ноябрьская книга. Дело журнальное слишком сложное и зависит иногда от многих самых неожиданных обстоятельств. Впрочем, надеемся, что подписчики "Эпохи" видели наши усилия: 28 ноября вышла сентябрьская книга "Эпохи", 12 декабря октябрьская, и наконец теперь, в конце декабря, выходит ноябрьская, которая поспела бы и раньше, если б не помешало прекращение типографских работ по случаю праздников. Декабрьская книга явится в январе будущего года, а первый январский номер 1865 года, как мы твердо надеемся, выйдет тоже в конце января, -- так мы и обещали в объявлении нашем. Таким образом, в конечном результате, мы все-таки сдержим то, что обещали первоначально.

Окончание статьи г-на Филиппова: об особых родах гражданского судопроизводства -- не могло явиться в ноябрьской книге "Эпохи".

Политическое обозрение откроется у нас с декабрьской книги.

<3> ОТ РЕДАКЦИИ

Мы опоздали выходом январской книги "Эпохи" на тринадцать дней против срока, обещанного нами подписчикам нашим в прошлогоднем нашем объявлении об издании "Эпохи" на 1865 год. Но повторяем, с конца ноября, когда вышла еще только сентябрьская книга "Эпохи", по 10-е февраля нынешнего года выдано было нами, кроме сентябрьского номера, четыре книги журнала; таким образом, почти в каждые две недели выходило по номеру, и каждый номер заключал в себе не менее тридцати пяти листов. Одним словом, мы сделали всё, что могли сделать, и надеемся, что подписчики наши извинят, что мы, в конечном результате, опоздали тринадцать дней против того, как обещали первоначально.

И хотя мы предварительно взяли меры, чтобы поспешность выпуска последних пяти номеров журнала не повредила их внутреннему содержанию, тем не менее она была слишком обременительна для редакции. Теперь мы уже не будем спешить в такой степени, но все-таки обещаем, что не оставим наших усилий окончательно войти в сроки до тех пор, пока каждый номер журнала не будет выходить в первой половине соответствующего ему месяца. Этот окончательный труд будет уже гораздо легче, чем всё то, что нам удалось сделать до сих пор, то есть сократить запоздалый срок выпуска книг вместо трех месяцев, как было еще недавно, на один только месяц, как теперь.

Редакция "Эпохи" твердо надеется выполнить все свои обещания, данные ею публике при объявлении о подписке на 1865 год.

ОТ ИЗДАТЕЛЕЙ ЖУРНАЛА "ЭПОХА"

Многие неблагоприятные обстоятельства, большею частию от нынешней редакции не зависевшие и постигнувшие наше издание еще с прошлого года, заставляют нас прекратить в настоящее время выпуск нашего журнала, а вместе с тем и продолжающуюся на него подписку.

Мы вошли в соглашение с издателем "Библиотеки для чтения", и он принял на себя высылать всем согласным на то подписчикам нашим, вместо нашего журнала, свой журнал, со всеми его приложениями, вплоть до конца нынешнего года, начиная с апрельской книжки.

В самом непродолжительном времени мы разошлем подписчикам нашего журнала более подробное объявление. Это объявление задержалось на несколько дней. Оно будет вложено в No иногородним и разослано столичным подписчикам на журнал "Эпоха". Оно будет приложено к апрельскому номеру "Библиотеки для чтения", который и разошлется на этот раз ко всем нашим подписчикам без исключения. Дальнейшую же высылку своего журнала подписчикам "Эпохи" "Библиотека для чтения" будет производить уже по получении от них самих на то заявлений и требований.

Контора редакции журнала "Эпоха", а вместе с тем и вся текущая ее переписка перемещается в контору журнала "Библиотека для чтения". Почтамту известно помещение редакции.

ПРИМЕЧАНИЯ

<1. ОБЪЯВЛЕНИЕ О ПОДПИСКЕ НА ЖУРНАЛ "ВРЕМЯ" НА 1863 г.>

Автограф неизвестен.

Впервые напечатано: Вр, 1862, No 8, с подписью: Редактор-издатель -- М. Достоевский (ценз. разр. -- 14 августа 1862 г.). Печатается по тексту первой публикации.

Это предварительное объявление скорее всего написано M. M. Достоевским (Ф. М. Достоевский с 7 июня по сентябрь 1862 г. был за границей). Оно убедительно свидетельствует о том первостепенном значении, которое придавала редакция "Времени" изменениям в программе журнала, остро и полемично изложенным Ф. М. Достоевским по его возвращении в большом, развернутом объявлении, напечатанном в следующем месяце. (о нем см. ниже).

<2. ОБЪЯВЛЕНИЕ О ПОДПИСКЕ НА ЖУРНАЛ "ВРЕМЯ" НА 1863 г.>

Автограф неизвестен.

Впервые напечатано: Вр, 1862, No 9, перед титульным листом (стр. 1--12), с подписью: Редактор-издатель М. Достоевский (ценз. разр. -- 14 сентября 1862 г.).

В собрание сочинений впервые включено в издании: 1883, т. I, отд. III, стр. 28--34.

Печатается по тексту первой публикации.

На принадлежность объявления Ф. М. Достоевскому указал H. H. Страхов, перепечатавший его в Биографии (отд. III, стр. 28--34). Сохранились черновые наброски к тексту объявления в записной книжке писателя 1860--1862 гг. (см. выше, стр. 169--170).

H. H. Страхов рассказал о том, как создавалось только что вернувшимся из-за границы Ф. М. Достоевским объявление, и раскрыл, с кем в нем ведется полемика: "Первым делом Федора Михайловича было написать для сентябрьской книжки длинное объявление об издании "Времени" в 1863 году <...> Оно очень хорошо написано, с искренностью и воодушевлением. Главное содержание, кроме настоятельного повторения руководящей мысли журнала, состоит в характеристике противников. По терминологии Ап. Григорьева, одни из них называются теоретиками -- это нигилисты; другие -- доктринерами -- это ортодоксальные либералы, напр<имер> тогдашний "Русский вестник". Почти всё объявление-посвящено именно теоретикам и обличителям. Есть, однако, и оговорка об уважении, так же как и в предыдущем объявлении на 1862 год. Объявление на 1863 год имело большой успех, то есть возбудило литературные толки, большей частью враждебные. Живописное выражение об "кнутике рутинного либерализма", было подхвачено мелкими журналами, понявшими, что речь идет об них" (Биография, стр. 245--246).

Воспоминания Страхова упрощают подлинную картину: Страхев, по-видимому сознательно, "забывает", что к "теоретикам" Достоевский в 1860-е годы (объявление на 1863 г. в этом смысле не исключение) относил не только "нигилистов" "Современника" и "Русского слова", но и славянофилов "Дня". Поэтому Достоевский счел необходимым, защищая почвенничество от нападок теоретиков и доктринеров, подчеркнуть отличие почвенничества от славянофильства: "В сущности, один только наш журнал признает вполне народную самостоятельность нашу даже и в том виде, в котором она теперь находится <...> Мы не ходили в древнюю Москву за идеалами..." Правда, полемика Достоевского со славянофилами постепенно ослабевает.

"Доктринерами" Достоевский называл не только влиятельную партию "Русского вестника" Каткова, но не в меньшей степени и "Отечественные записки" Краевского и Дудышкина. "Рутинные крикуны", "лакеи" -- это но представители каких-либо определенных журнальных партий, а их "подголоски", узкие и рьяные догматики, ничего не выстрадавшие, во ревностно отстаивающие "чужие" идеи.

Страхов тенденциозно упомянул о возмущении объявлением "Времени" только "мелких журналов". "Современник" и "Русское слово", которых преимущественно задевало объявление, действительно, в 1862 г. не имели возможности для ответа: они были приостановлены на восемь месяцев и сразу же возобновили полемику со "Временем", уделив особое внимание объявлению, с января 1863 г. Но "Искра" полемически откликнулась на текст объявления моментально в "Хронике прогресса", иронизируя над почвеннической программой журнала и претензией "Времени" на роль первооткрывателя: "Беру я объявление о выходе в будущем году "Времени", не "Нашего времени", а просто только "Времени", -- мне и тут делается так хорошо, что я пересказать не умею! Я утопаю в восторге! "Время" продолжает открывать давно открытую Америку, то есть необходимость соединения с народом, и из всех сил рвется доказать, что оно первое говорит об этом, дошло до этого своим умом. Подите, разубедите его! Никто, говорит, кроме нас, не говорил, что нравственно надо соединиться с пародом вполне и как можно крепче, что надо совершенно слиться с ним и нравственно стать с ним как одна единица. Этого, говорит, не только никто доселе не говорил, а даже никто не понял и тогда, когда мы объясняли. Впрочем, прибавляет "Время" в утешение тех, которых бы могло подобное известие обеспокоить: "за нашу идею мы не боимся". Какое милое: мы пахали!!" ( И, 1862, 26 октября, No 41). Владимир Монументов (В. П. Буренин) в сатире "Домашний театр "Искры". Шабаш на Лысой горе, или Журналистика в 1862 году (драматическая фантазия)" также иронически упоминает "почву" и "теоретиков", выделывающих "сальто-мортале" в воздухе ( И, 1862, 30 ноября, No 46). Целый ряд выпадов против "ученой редакции "Времени"" и направления "убогого журнала" содержится и в "Хронике прогресса" от 7 декабря; особенно показательны следующие риторические вопросы хроникера: "... отчего "Время", трактующее постоянно о том, что оно открыло какую-то новую народность, которой прежде не только никто не примечал, но которой будто бы и теперь никто не может понять после сделанного им, "Временем", истолкования, никак не может добиться того, чтобы за ним признали это открытие? Отчего то же "Время", также неумолимо внушающее всем, что у него есть направление, никого доселе не может убедить в этом?" (И, 1862, 7 декабря, No 47). Обличительный поэт (Д. Д. Минаев) в пародии "Ад. Сцена в трех песнях (подражание Данте)", помещает в ад и "жреца "Времени", тщетно ищущего "почву"" (Я, 1862, 21 декабря, No 41); этот же номер газеты открывается карикатурой, изображающей Сатурна с косой и M. M. Достоевского на "пьедестале собственного изделия". Наконец, автор "Литературных размышлений в начале второго тысячелетия России" последний раз в 1862 г. задел объявление "Времени", которое обильно цитирует, сопровождая ироническими замечаниями в скобках и курсивом ( И, 1862, 30 декабря, No 30).

Другие ранние отклики появились в газете "Русский мир" и журнале "Отечественные записки". Фельетонист "Русского мира" "--Z--" коротко, но язвительно в своем ироническом обзоре объявлений на 1863 г. упомянул и "Время": "...готовит грозный поход на всех свистунов, как оно выражается, из хлеба..." ( РМ, 1862, 27 октября, No 42). В журнале А. А. Краевского появилась большая статья А. Ленивцева (А. В. Эвальда) "Недосказанные заметки. (Теория здравого смысла, теория почвы, теория сердцевины и коры, теория стихийных начал)" (ОЗ, 1862, No 10, отд. II, стр. 217--234). Эвальд широко использует в статье полемические статьи М. А. Антоновича, направленные против "Времени", и совершенно отказывается увидеть в журнале Достоевских оригинальное направление: "Побойтесь хоть бога и г-на Ивана Аксакова! Ведь он еще жив и издал сочинения не только своего брата, но также и Хомякова и Киреевского. Правда, г-да Даль и Бессонов не пишут о таинственных французских уголовных делах, но ведь они тоже давно говорят кое о чем народном и прежде, чем вы, научились кой-чему из статей г-на Григорьева" (там же, стр. 225). Эвальду отвечал анонимный рецензент "Северной пчелы", в заметке "Наши журналы" -- и это единственный сочувственный отклик на объявление -- вступившийся, в частности, и за направление "Времени" -- "которое совершенно точно проводится в критических статьях г-на А. Григорьева и полемико-философских г-на Косицы. В этом отделе можно заметить скорее пробелы, но не отступления от программы" (СП, 1862, 24 ноября, No 318).

Но по-настоящему серьезная, а по тону необыкновенно резкая полемика с программой "Времени", изложенной в объявлении, развернулась в 1863 г., особенно после заметки Ф. М. Достоевского "Необходимое литературное объяснение по поводу разных хлебных и нехлебных вопросов" (см. выше, примеч. к стр. 292). В полемике, помимо "Искры", энергично участвовали и все другие органы демократической журналистики: журналы "Современник" и "Русское слово", газета "Очерки", а также только что начавшая выходить новая газета Краевского "Голос", уже в январе мимоходом задевшая "Время" в анонимной рецензии "Детские книги" ( Г, 1863, 11 января, No 10). Спустя месяц в том же "Голосе" появился фельетон В. --кина "Литературный Дулькамара. (Письма к редактору "Голоса""), в котором повторялись заимствованные из "Искры" и "Современника" ставшие уже традиционными антипочвенные тезисы. "Это объявление произвело на меня какое-то странное впечатление, -- писал фельетонист "Голоса". -- Мне было и смешно, потому что там встречаются высококомические вещи, и досадно за то наивно бессознательное неуважение к словам "народность", "Русь", "прогрессизм" и проч., с каким они третируются г-ном Достоевским, и, наконец, грустно за самого редактора, который, горячась (потом я увидел отчего), ломаясь и выдавая себя за какого-то провозвестника новой идеи, которая одна только может снасти нас и вылечить нравственно, напоминает собою знаменитого Дулькамару из оперы "Любовный напиток", который, с пестрой, раззолоченной колесницы, в блестящей театральной одежде, разубранный всевозможными побрякушками, приглашает падкую до всяких диковинок толпу покупать у него любовный напиток и эликсир от всех болезней" (Г, 1863, 16 февраля, No 41). Фельетонист "Голоса" упрекает "Время" в шутовстве, в "эквилибристических упражнениях" (вроде раз de podpiska) на наконец-то отысканной "почве", тем самым вскрывая истинную, коммерческую подоплеку полемики газеты Краевского с журналом Достоевских. Совсем иными мотивами руководствовались, возобновляя и усиливая полемику со "Временем", "Русское слово", "Современник", "Искра". В февральском номере "Русского слова" была помещена очень резкая полемическая статья "Хлебная критика "Времени" (Посвящ. M. M. Достоевскому">, за подписью "Старый свистун", в которой язвительно говорилось о изобретенном редакцией "Времени" "учении о почве" и утверждалось, что "все хлебные свистуны, взятые вместе, ничего не значут в сравнении с хлебным критиком "Времени"" (РСл, 1863, No 2, отд. II, стр. 2, 7. Журнал имеет в виду Ап. Григорьева, -- ред.). В том же номере иронически упоминались "почва, которую взрывает M. M. Достоевский с своей компанией" в "Библиографическом листке" (там же, стр. 7), и "хлебные свистуны" в "Дневнике темного человека" Д. И. Минаева (там же, отд. IV, стр. 36).

Ни один номер "Искры" в первые месяцы 1863 г. не обходился без выпадов против "Времени", причем по-прежнему главной мишенью для нападок оставалось объявление журнала. Нападки достигли кульминации в большом фельетоне В. П. Буренина и В. С. Курочкина за подписью "Хлебный свистун" -- "Домашний театр "Искры". Ванна из "почвы", или Галлюцинации M. M. Достоевского. Фантастическая сцена". В этой фантазии, в частности, фигурирует "кнутик рутинного либерализма, высвистывающий над ухом M. M. Достоевского свою песню" ( И, 1863, 22 февраля, No 7).

Вышедший в начале года сдвоенный номер "Современника" уделил "Времени" и его объявлению видное место в статьях, обзорах и хрониках М. А. Антоновича, Г. З. Елисеева, M. E. Салтыкова-Щедрина. Антонович в "Кратком обзоре журналов за истекшие восемь месяцев" увидел в новом объявлении "Времени" повторение прежних туманных фраз о "почве" и "теоретиках" лишь "с небольшим видоизменением": "... прежде оно уверяло, что теоретики хотят превратить русский народ в "стертый пятиалтынный", а теперь уверяет, будто они "верят, что народности в дальнейшем развитии стираются, как старые монеты". Что значит это пристрастие к одним и тем же метафорам и аллегориям -- к почве, воздуху, истертым монетам и т. д.? А то, что они не выражают никакой мысли, что если б не эти метафоры, то людям, употребляющим их, нечего было бы и сказать" (С, 1863, No 1--2, отд. II, стр. 252). "Хлебных свистунов" и "либеральные кнутики" вспомнит Антонович и в статье ""Свисток" и его время. Опыт истории "Свистка"" ( С, 1863, No 4, "Свисток", No 9, стр. 7). В 9-м номере "Свистка" Михаил Антиспатов (В. П. Буренин) предпошлет стихотворению "Ах, зачем читал я "Время"" эпиграф из объявления ("Мы ненавидим пустых ~ кнутиком рутинного либерализма"), которое язвительно и остроумно пародирует (там же, стр. 85):

Хлеб ли есть теперь начну я,

Как прилично сыну Феба,

И внезапно вспомню: боже!

Я свистун, свистун из хлеба!

<. . . . . . . . . . . .>

Ванька ль встретится, и ваньку

Я найму за пятьалтынный --

Глядь, у ваньки кнут ... и тот час

Вспомню кнутик свой рутинный!

<. . . . . . . . . . . .>

О редактор Достоевский!

Я прошу вас: ради неба,

Не казните так жестоко

Тварь, свистящую из хлеба!

Лучше вы собой займитесь

Иль Катковым Михаилом,

Но в особенности Павлов

Вам пришелся бы по силам!

Однако самым остроумным и метким откликом на объявление была выступление M. E. Салтыкова-Щедрина в хронике "Наша общественная жизнь" (январь--февраль 1863 г.): "... этот "маленький кнутик рутинного либерализма" -- прелесть! Как должно было взыграть сердце И. Ф. Павлова при чтении этих строк! Что должен был он сказать! Очевидно, он должен был сказать: всё это я уж целых два года думаю, a M. M. Достоевский только возвел в перл создания" (Салтыков-Щедрин, т. VI, стр. 21). В мартовской хронике, положившей начало новому ожесточенному этапу полемики "Современника" с "Временем", Салтыков напомнит снова слова объявления, как определяющие истинную суть направления "Времени": "Вся ваша деятельность за два года ограничивалась тем, что вы открыли каких-то "свистунов, свистящих из хлеба и подхлестывающих себя маленьким кнутиком рутинного либерализма". Это самое ясное из всего, что вы сказали" (там же, стр. 45). Далее Салтыков, прекрасно видя, как "Время" дорожит полемикой с "Русским вестником", очень резко пишет о нейтральной позиции журнала ("Вы постоянно стремились высказать какую-то истину, вроде "сапогов всмятку", вы всегда садились между двух стульев и до того простирали свою наивность, что даже не захотели заметить, как шлепались на пол") и отказывается придавать сколько-нибудь серьезное значение его антикатковской линии, пророча полное согласие между нынешними противниками в ближайшем будущем: "Вы называете Каткова булгаринствующим, но разве неправ будет тот, кто вас, "Время", назовет катковствующим? Вот я, например, именно одарен такою прозорливостью, которая так и нашептывает мне, что вы начнете катковствовать в самом непродолжительном времени" (там же, стр. 47). Салтыков в обоюдоострой полемике, постепенно приобретавшей личную окраску, значительно сгущает краски. Но если отвлечься от полемических излишеств, то его заметки в хронике дают верную картину того "успеха", какой имело объявление о подписке на журнал "Время" в конце 1862--начале 1863 гг. в либерально-демократических кругах русской журналистики (подробнее о полемике Салтыкова-Щедрина с Достоевским см. выше, стр. 299--316, 318--320, 332-336).

Современникам надолго запомнится это программное объявление журнала Достоевских. Так, в 1873 г., касаясь "предыстории" романа "Бесы", о нем вспомнит бывший сотрудник "Времени и "Эпохи" П. Н. Ткачев в статье "Больные люди" ("Дело", 1873, NoNo 3, 4; см.: наст. изд., т. XII, стр. 262).

Стр. 211. Мы долго сидели в бездействии ~ ничего не сделает. -- См. о связи данной здесь характеристики современного человека с образом героя повести "Записки из подполья" -- наст. изд., т. V, стр. 376.

ОБ ИЗДАНИИ НОВОГО ЕЖЕМЕСЯЧНОГО ЖУРНАЛА "ЭПОХА", ЛИТЕРАТУРНОГО И ПОЛИТИЧЕСКОГО, ПОД РЕДАКЦИЕЙ МИХАИЛА ДОСТОЕВСКОГО

Автограф неизвестен.

Впервые напечатано: СПбВед, 1864, 31 января, No 25; РП, 1864, 31 января, No 25; МВед, 1864, 31 января, No 25; Г, 1864, 1 февраля, No 32. О позднейших перепечатках см. стр. 399.

Печатается по тексту СПбВед.

Ф. М. Достоевский в январе 1864 г. находился в Москве. Данное объявление составлено, по-видимому, M. M. Достоевским, без участия брата, сразу по получении окончательного разрешения на издание "Эпохи" (см. об этом выше, стр. 255). При выработке его текста M. M. Достоевский руководствовался советами, изложенными в письме к нему брата от 19 ноября 1863 г. (см. выше, стр. 256). "Объявление мастерское, именно такое, о каком питал замыслы Федор Михайлович", -- так оценил объявление H. H. Страхов (Биография, стр. 267--268). Об истории "Эпохи" и о характере данного объявления см. также: Нечаева, "Эпоха", стр. 13--14.

Стр. 213. ...мы уже слишком долго толковали о почве ~ его интересами... -- К этому месту H. H. Страхов в своих "Воспоминаниях" сделал примечание: "Эта нескладная фраза отзывается цензурными поправками, о которых у меня сохранилось смутное воспоминание" (Биография, стр. 267. Возможно, однако, что Страхов имел при этом в виду не только эту, но и последующую фразу, открывающуюся словами: "Великие события последнего времени...").

<ОБЪЯВЛЕНИЕ ОБ ИЗДАНИИ ЖУРНАЛА "ЭПОХА" ПОСЛЕ КОНЧИНЫ М. М. ДОСТОЕВСКОГО>

Автограф неизвестен.

Впервые напечатано: Э, 1864, No 6, в начале книги, без подписи (ценз. разр. -- 20 августа 1864 г.).

В собрание сочинений впервые включено в издании: 1926, т. XIII, стр. 565.

Печатается по тексту первой публикации.

Есть все основания считать это объявление (и все другие, напечатанные в "Эпохе" после июля 1864 г.) принадлежащим перу Ф. М. Достоевского. После смерти M. M. Достоевского ему пришлось взять на себя не только хозяйственные, но и издательские дела по журналу (см. выше, стр. 257). В письме к И. С. Тургеневу от 20 сентября 1864 г. Достоевский пишет о продолжении журнала после смерти брата: "... издаем мы все, прежние сотрудники, а главное я <...> Работаю день и ночь <...> Все дела на мне, а главное -- издательская часть..."

Стр. 214. С кончиною Михаила Михайловича Достоевского ~ А. У. Порецкий. -- M. M. Достоевский умер 10 июля 1864 г. 18 июля вдова его Э. Ф. Достоевская подала в С.-Петербургский цензурный комитет прошение о праве продолжать издание "Эпохи" (см.: Сб. Достоевский, II, стр. 574--575. А. С. Долинин высказал предположение, что прошение было написано Ф. М. Достоевским -- там же, стр. 562, 574). Журнал был разрешен в соответствие с просьбой вдовы, "опекунши детей" и "сонаследницы", ввиду того что "издание упомянутого журнала было единственным средством, служившим к содержанию осиротевшего семейства" (там же, стр. 576). Ф. М. Достоевский взял на себя после смерти брата долги по журналу и заботу о семье покойного.

А. У. Порецкий также подал в Цензурный комитет краткое прошение о разрешении ему принять на себя обязанности редактора "Эпохи" "по соглашению с наследниками покойного <...> Михаила Достоевского" (там же, стр. 575). 25 июля 1864 г. из канцелярии III Отделения последовал ответ на запрос Цензурного комитета по этим двум прошениям: "... к дозволению вдове отставного подпоручика Достоевского продолжать издание журнала "Эпоха" под редакциею статского советника Порецкого со стороны 3-го отделения <...> препятствий не встречается" (там же, стр. 576). А. У. Порецкий (1819--1879) окончил восточный факультет Казанского университета, с середины 1840-х годов служил в Петербурге и занимался переводами (в частности, он переводил Жорж Санд). Тогда же познакомился с братьями Достоевскими в доме Майковых. С 1864 по 1870 гг. преподавал русский язык и историю в Доме воспитания бедных. Был сторонником педагогических идей Л. Н. Толстого. Помещал анонимно в "Отечественных записках", во "Времени" и других изданиях статьи и рецензии по вопросам воспитания и на другие темы. Перейдя из иллюстрированной еженедельной газеты "Воскресный досуг", где с ноября 1863 г. он заведовал редакциею, по приглашению Ф. М. Достоевского, в "Эпоху", Порецкий был лишь номинальным редактором журнала. В письме к И. С. Тургеневу от 20 сентября 1864 г. Ф. М. Достоевский писал но этому поводу: "Порецкий наш знакомый (мой и покойного брата) <...> Когда-то он составлял "Внутреннее обозрение" в "Отечественных) записках". Этим занимался он и во "Времени" в 61-м году <...> Теперь мне объявили, что я официально редактором быть не могу и чтоб я подыскал себе официального редактора. Порецкий -- человек тихий, кроткий, довольно образованный и без литературного имени <...> но, главное, статский советник. Я и представил его как редактора <...> Он помогает в редакции и даже стал писать "Внутреннее обозрение"..." В письме к А. М. Достоевскому от 29 июля 1864 г. Ф. М. Достоевский писал: "Я остаюсь, в сущности, редактором журнала. От правительства, кроме того, назначен еще и другой". А. У. Порецкий вел в "Эпохе" отдел "Наши домашние дела" (внутреннее обозрение) (см. о Порецком также комментарий А. С. Долинина -- Д, Письма, т. I, стр. 495--496).

<1> ОТ РЕДАКЦИИ

Автограф неизвестен.

Впервые напечатано: Э, 1864, No 7, стр. I--IV, без подписи (ценз. разр.-- 19 сентября 1864 г.).

В собрание сочинений впервые включено в издании: 1926, т. XIII, стр. 565--566.

Печатается по тексту первой публикации.

Стр. 214--215. Редакция нашего журнала ~ журнала "Время". -- Объявление о расчете с подписчиками "Времени", написанное M. M. Достоевским (см. выше, стр. 213--214), было напечатано на обороте обложки No 1--2 журнала "Эпоха" (ценз. разр.-- 20 марта 1864 г.).

Стр. 215. Об этом расчете ~ во всех известнейших и наиболее читаемых газетах... -- "Расчет с подписчиками "Времени" 1863 года" был напечатан 31 января 1864 г. в 25-х номерах газет "С.-Петербургские ведомости", "Московские ведомости", "Русский инвалид", а также в No 32 газеты "Голос" за 1 февраля (см. выше, стр. 397). В объявлении о выходе No 1--2 журнала "Эпохи" в марте он был повторен в ряде газет (см.: Г, 24 марта, No 84; СПбВед, 24 марта, No 67; РИ, 25 марта, No 67 и МВед, 28 марта, No 70).

Стр. 216. ... семейством покойного M. M. Достоевского ~ непосредственное участие... -- Ф. М. Достоевский давал этими словами понять подписчикам "Эпохи", что сам будет участвовать в журнале. Необходимость такого разъяснения диктовалась слухами среди читателей, что умер "знаменитый Достоевский", известный писатель (см. об этом в воспоминаниях H. H. Страхова -- Биография, стр. 272 первой пагинации).

Стр. 216. Августовская книжка ~ времени. -- Августовская книжка "Эпохи" вышла лишь 27 октября.

ОБ ИЗДАНИИ ЕЖЕМЕСЯЧНОГО ЖУРНАЛА "ЭПОХА", ЛИТЕРАТУРНОГО И ПОЛИТИЧЕСКОГО, ИЗДАВАЕМОГО СЕМЕЙСТВОМ M. M. ДОСТОЕВСКОГО

Автограф неизвестен.

Впервые напечатано: Э, No 8, 1864, стр. I--VIII, с подписью: Редактор А. Порецкий (ценз. разр.-- 22 октября 1864 г.).

В собрание сочинений впервые включено в издании: 1883, т. I, отд. III, стр. 35--41.

Печатается по тексту первой публикации.

Объявление было переплетено Страховым и включено им в список статей, написанных Ф. М. Достоевским для "Времени" и "Эпохи" (см.: наст. изд., т. XVIII, стр. 209). Подтверждением авторства писателя является почти дословное совпадение следующих слов объявления: "Многое мы научились бранить ~ за это нас никто не похвалит" с заметкой в записной книжке Ф, М. Достоевского: "Мы многое научились, что бранить на Руси, и иногда бранимся дельно. Но мы совершенно не знаем и [не] имеем до сих пор, что хвалить на Руси, за что, впрочем, и нас похвалить не следует" (стр. 178). Запись скорее всего сделана Достоевским еще в Москве, когда он, по просьбе брата, работал над полемической статьей для первых книг "Эпохи" (см.: письма к M. M. Достоевскому от 29 февраля и 20 марта 1864 г.).

Стр. 216. Все прежние всегдашние сотрудники... -- Из числа перечисленных Достоевским сотрудников активно работали в "Эпохе" Д. В. Аверкиев (во всех номерах за 1864 г. и в No 2 за 1865), H. H. Страхов (во всех номерах за 1864 г.; 1865. NoNo 1, 2) и анонимно участвовавший в составлении обозрений А. У. Порецкий. М. И. Владиславлев поместил в "Эпохе" три статьи (1864, NoNo 9, 11: 1865, No 1), Н. Д. Ахшарумов -- роман "Мудреное дело" (1864, NoNo 5, 6, 7), А. А. Головачев -- статью (1864, No 3), И. Г. Долгомостьев -- две статьи (1864, NoNo 1--4, 8, 11), А. Н. Плещеев -- "Сцены" (1864, No 9), Я. П. Полонский -- стихотворения и две пьесы (1864, NoNo 4, 9, 10; 1865, No 1), А. П. Милюков -- отрывки из воспоминаний и статьи (1864, NoNo 1--2, 4, 8), К. И. Вабиков -- стихотворение и роман "Глухая улица" (1864, NoNo 1, 9, 10, 11, 12), А. М. Фатеев -- очерк "Ералаш" (1864, No 7), А. Н. Майков -- стихотворения (1864, NoNo 1,3), И. С. Тургенев -- повесть "Призраки" (1864, No 1). А. Н. Островский в "Эпохе" не печатал ничего.

Стр. 217....А. Н. Островский положительно обещал нам в будущем году свою комедию. -- Став фактическим редактором "Эпохи", Достоевский 24 августа 1864 г. обратился с письмом к А. Н. Островскому с просьбой "поддержать" журнал. Вскоре он получил согласие драматурга, о котором "сообщил И. С. Тургеневу в письме от 20 сентября 1864 г.: "Островский только что прислал теплое письмо. Обещает непременно в течение года две комедии". Это дало Достоевскому право указать Островского в числе сотрудников журнала на 1865 г. Однако, несмотря на настойчивые напоминания Достоевского (в письмах от 19 сентября, 9 и 30 декабря 1864 г.), Островский ничего не поместил в "Эпохе", хотя в письме к Достоевскому от 3 января 1865 г. вновь повторил обещание: "Дайте мне отдохнуть немного, я Вам непременно напишу пьесу, и скоро" (Островский, т. XIV, стр. 122).

Стр. 217. И. С. Тургенев уведомил нас...-- К И. С. Тургеневу с предложением сотрудничества Достоевский обращался 24 августа и 20 сентября 1864 г. Тургенев в ответном письме из Баден-Бадена от 3 (15) октября уверял редактора "Эпохи" в готовности "содействовать" успеху журнала и обещал свое сотрудничество "по мере сил" в следующих словах: "... даю вам обещание первую написанную мною вещь поместить у вас" (Тургенев, Письма, т. V, стр. 287). Таким образом, Достоевский почти точно повторил в "Объявлении" обещание Тургенева, которое не было, однако, исполнено, -- возможно, ввиду прекращения "Эпохи".

Стр. 217. Направление журнала неуклонно остается прежнее ~ нас никто не похвалит. -- Эти строки "Объявления" были процитированы и подверглись резкой критике в No 10 "Современника". В частности, в статье "Литературные мелочи" Посторонний сатирик (М. Антонович) писал: < Вся эта тирада есть не что иное, как собрание фраз без значения <...> Поэтому мы думаем, что все эти обещания "русского национального направления" останутся по-прежнему одними фразами, а сама "Эпоха" будет предаваться гегельянству" (С, 1864, No 10, стр. 251). "Гегельянством" Антонович называл "страховское направление" в журнале. В этом "Объявлении, как свидетельствуют записные тетради Достоевского, были использованы наброски двух статей "Социализм и христианство" и "О наших направлениях" (см. выше, стр. 191--194).

Стр. 217. Непонятно и смешно другим стало наше выражение: "почва". -- О "почве" как девизе "Времени" и "Эпохи" и журнальной полемике вокруг этого понятия см. выше, стр. 259, 395.

Стр. 219--220. Мы видим, как исчезает наше современное поколение ~ наконец к жизни... -- Об отношении Достоевского к "лишним людям" и о психологической близости к ним героя повести "Записки из подполья" см.: наст. изд., т. V, стр. 375--376.

Стр. 220....все-таки смотрим на нашу литературу с уважением со совершенно органическое. -- Мысль эта ранее была сформулирована Достоевским в записной книжке: "В объявление о журнале. Искусством мы потому занимаемся особенно, чтоб заявить о нашем уважении к органическим проявлениям жизни духа, который хотят игнорировать нравоучители" (см. выше, стр. 195).

Стр. 220.... по личной полемики мы положительно хотим избегать... -- О полемике Достоевского с "Современником" см. выше, стр. 299-- 316, 318-329, 332-336.

<2> ОТ РЕДАКЦИИ

Автограф неизвестен.

Впервые напечатано: Э, 1864, No 11, без подписи (ценз. разр. -- 24 дек. 1864 г.).

В собрание сочинений впервые включено в издании: 1926, т. XIII, стр. 567.

Печатается по тексту первой публикации.

О постоянном запаздывании номеров "Эпохи" см. выше, стр. 213, 214, 221. Что редакции "Эпохи" не удалось выполнить обещаний, данных в настоящем заявлении, видно из следующего ее объявления (стр. 222).

Стр. 222. Окончание статьи г-на Филиппова... -- М. А. Филиппов. "Об особых родах гражданского судопроизводства. Статья первая" (Э, 1864, No 10, стр. 1--46). Вторая статья, несмотря на данное обещание, в "Эпохе" не появилась.

Стр. 222. Политическое обозрение... -- Оно действительно появилось в декабрьской книжке "Эпохи" (Э, 1864, No 12, стр. 1--32) и продолжалось в NoNo 1 и 2 за 1865 г.

<3> ОТ РЕДАКЦИИ

Автограф неизвестен.

Впервые напечатано: Э, 1865, No 1, на последнем листе без подписи (ценз. разр. -- 5 февраля 1865 г.).

В собрание сочинений впервые включено в издании: 1926, т. XIII, стр. 567--568.

Печатается по тексту первой публикации.

О принадлежности перу Ф. М. Достоевского всех редакционных объявлений "Эпохи", начиная с No 6, см. выше, стр. 398.

В объявлении от редакции в No 11 "Эпохи" (см. выше, стр. 222; вышел 1 января 1865 г.) было обещано выдать январскую книгу в январе; в действительности январская книжка вышла 13 февраля (см.: Нечаева, "Эпоха", стр. 259).

ОТ ИЗДАТЕЛЕЙ ЖУРНАЛА "ЭПОХА"

Автограф неизвестен.

Впервые напечатано: Г, 1865, 9 нюня, No 157 и перепечатано: БдЧт у 1865, No 7--8, апрель (вышел во второй половине июня, ценз. разр. -- 16 июня 1865 г.).

В собрание сочинений впервые включено в издании: 1926, т. ХП1" стр. 568--569.

Печатается по тексту первой публикации.

О принадлежности перу Ф. М. Достоевского всех редакционных заметок в "Эпохе", начиная с No 6, см. стр. 398 и 417.

Стр. 222. Многие неблагоприятные обстоятельства... -- Как свидетельствует письмо Достоевского к А. Е. Врангелю от 31 марта--14 апреля, уже после выдачи второй книги журнала (вышла 22 марта 1865 г.) редакция не могла продолжать издание из-за отсутствия денег. Настоящее объявление означало признание временного банкротства. О последнем периоде и ликвидации "Эпохи" см. воспоминания H. H. Страхова (Биография, стр. 274); письмо Ф. М. Достоевского к А. П. Сусловой от 23 апреля 1867 г.; Нечаева, "Эпоха", стр. 18--22.

Стр. 222--223. Мы вошли в соглашение ~ книжки. -- "Библиотека для чтения" не смогла выполнить этого обещания, так как прекратилась на том же 7-м--8-м номере, в котором перепечатала это объявление. См. об этом: П. Д. Боборыкин. Воспоминания, т. I. Изд. "Художественная литература", М., 1965, стр. 332--333, 391.