С этого дня, если они случайно сталкивались на переменах, Реваз опускал голову и, глядя исподлобья, проходил мимо. Ламара откровенно прыскала.
В классе ссору, конечно, заметили, и это еще больше раздуло нелепый слух, хотя Ламара не только не бросила школу, а стала заметно лучше учиться. Ее бабушка ходила именинницей и нет-нет да скажет:
— А что я говорила? Разве это не счастье, когда девочка дома за книгой?!
Не все, однако, было так уж хорошо. Ссора затягивалась. Дома тоже это заметили, но не придавали значения — подумаешь, поссорились. Сто раз еще помирятся и поссорятся.
А Реваз стал хуже учиться. Часто пропускал занятия. Одна за другой обрывались нити, которыми была спаяна группа. Что-то необратимо кончилось.
Кто бы мог подумать, что случайная находка наделает столько дел — дом перевернет вверх дном, целую улицу лишит покоя, не говоря уже о том, сколько «неудов» нахватал Реваз и сколько огорчений ждет еще Ламару!
Ближайшая ее подруга Элисо сделалась вдруг очень занятой. Скажет ей Ламара: пошли ко мне, — Элисо начинает тараторить, как много у нее сегодня дел. Ламара не знала, что Элисо перестала бывать у нее под влиянием своей матери — главной собирательницы слухов на Гунибской. Правда, Тинико с ее неутоленной любовью к животным всегда была рядом.
Другие девочки тоже стали вести себя странно. Придут и не столько болтают, сколько приглядываются, все что-то высматривают. Если стук в дверь, словно у себя дома, кидаются открывать.
Чутье подсказывало Ламаре, что за спиной у нее что-то происходит. Она погрустнела и стала молчаливой. Еще заметней сделалось, какая она красивая. Это и понятно, когда человек не хохочет, не кричит и не мечется — он виднее. Особенно девочка с такой внешностью — без этой пресловутой жгучести, без глазищ в пол-лица, даже брови не разлетаются черными стрелами, как принято изображать грузинок, а, орехово-золотистые, уплывают к вискам. Вся она состоит из спокойных, ясных линий. Для своих тринадцати лет — рослая, с высокой шеей и чуть покатыми плечами. Когда стоит спокойно, не девочка, а грузинский кувшин!
Конечно, такая в группе, да и в целой школе, где тьма хорошеньких, — одна. А это нелегко простить.
Как ни приглядывались, как ни прислушивались к дому Гопадзе, ничего «такого» не обнаружили, и слушок теми же путями, какими попал в школу, вернулся назад. И тут у драгоценных соседей началось… и уже не в ночной духоте, а в душной шашлычной.
На «суд» были приглашены прежде всего те, кто «своими ушами слышал», и те, кто «своими глазами видел…»
Ну что тут описывать — кипели страсти, лилось вино, отстаивалась честь оказавшихся в дураках соседей… с шумными уточнениями: «А ты кто такой?!», «А он кто такой?!» — за вином и посерьезнее дела проясняются.
Даже мы с вами знаем, слухоносцы не врали. Странно другое — как на протяжении веков древний Кавказ не выработал правил, скажем: «Или подслушивай как следует, или не подслушивай совсем».
Но есть, очевидно, и на это свой резон. Что, спрашивается, делали бы некоторые почтенные тифлисцы душными ночами, как боролись бы с бессонницей?!
Так и течет жизнь под горой святого Давида — с освежающим смехом и бодрящим паникованием. А любопытство, как вечный огонь, никогда не угасает и никому не мешает радоваться жизни.
Слух не подтвердился, о нем позабыли, однако прозрачная тень не исчезла. А если ее породила зависть, она не исчезнет вообще. Ее даже седина подчас отбелить не может.