— Холмс, — проговорил я, стоя однажды утром у окна и смотря на улицу, — вот бежит сумасшедший. Как это родственники пускают его одного!
Мой приятель лениво поднялся с места и, засунув руки в карманы халата, заглянул через мое плечо на улицу. Стояло светлое, морозное февральское утро. Выпавший накануне снег покрывал землю плотным слоем и сверкал при лучах зимнего солнца. По средине улицы он почернел от езды, но ближе к тротуарам был точно только что выпавший. Тротуар был подметен и вычищен, но было очень скользко, так что прохожих было меньше, чем обыкновенно. Со стороны станции метрополитэна никого не было видно, за исключением господина, привлекшего мое внимание своим странным видом.
Это был человек около пятидесяти лет, высокий, плотный, внушительного вида с резко очерченными чертами лица. Он был скромно, но хорошо одет, На нем был черный сюртук, блестящий цилиндр, коричневые гетры и отлично сшитые серые брюки. Но поведение его странно противоречило его лицу и всему внешнему виду: он бежал изо всех сил, по временам подскакивая, как человек, не привыкший много ходить. На ходу он размахивал руками, качал головою и делал какие-то необыкновенные гримасы лицом.
— Что это с ним? — сказал я. — Он смотрит на номера домов.
— Я думаю, он идет сюда, — сказал Холмс, потирая руки.
— Сюда?
— Да. Я думаю, он идет посоветоваться со мной. Мне несколько знакомы эти симптомы. Ага! Что я говорил вам?
Незнакомец, задыхаясь, подбежал к нашему подъезду и дернул колокольчик так сильно, что звон раздался по всему дому.
Через несколько мгновений он стоял уже перед нами, все так же задыхаясь и размахивая руками, но во взгляде его глаз было столько горя и отчаяния, что мы перестали улыбаться и с ужасом и сожалением смотрели на него. Сначала он не мог выговорить ни слова и только раскачивался из стороны в сторону и хватал себя за волосы, как человек, потерявший рассудок; затем внезапно бросился к стенки принялся биться о нее головой с такой силой, что нам, вдвоем, еле удалось оттащить его на средину комнаты. Шерлок Холмс усадил его в кресло и стал говорить с ним свойственным ему ласковым, ободряющим тоном.
— Вы, вероятно, пришли рассказать мне, что с вами случилось, и просить совета, не правда ли? — сказал он. — Вы устали, потому что очень торопились. Пожалуйста, успокойтесь, а потом я буду очень рад выслушать вас.
Незнакомец сидел несколько времени молча, видимо, стараясь овладеть собой. Грудь его тяжело вздымалась. Наконец, он провел платком по лицу, крепко сжал губы и обернулся к нам.
— Вы, конечно, считаете меня сумасшедшим? — спросил он,
— Я вижу, что вы сильно взволнованы, что у вас большое горе, — ответил Холмс.
— Да, горе! Страшное, неожиданное горе, от которого можно с ума сойти! Я мог бы перенести позор, если бы это касалось моего положения в обществе, хотя я человек незапятнанной репутации. В частной жизни каждого человека могут быть также огорчения, но то и другое вместе… это потрясло мне всю душу! К тому же пострадаю не я один; если нельзя будет найти выхода из этого ужасного дела, пострадают самые высокопоставленные личности страны.
— Пожалуйста, успокойтесь, сэр, — сказал Холмс, — и скажите мне, кто вы и что случилось с вами.
— Вам, вероятно, приходилось слышать мою фамилию, — ответил наш посетитель. — Я — Александр Гольдер, один из владельцев банкирского дома «Гольдер и Стивенсонъ» в улице Треднидль.
Фамилия эта была, действительно, известна нам. Гольдеру и Стивенсону принадлежало второе по своим размерам частное банковское предприятие в Сити. Что же могло случиться с одним из самых выдающихся граждан Лондона, что довело его до такого печального состояния? Мы с нетерпением ожидали его рассказа. Он сделал над собой усилие и заговорил:
— Я чувствую, что нельзя терять ни минуты, — сказал он, — поэтому-то я и бросился сюда, как только полицейский инспектор посоветовал мне обратиться к вам. Я приехал в улицу Бэкер подземной дорогой и пошел пешком, так как кэбы ездят по снегу очень медленно. Оттого-то я так запыхался, так как вообще не привык много ходить. Теперь мне лучше, и я расскажу вам все, насколько возможно коротко и ясно.
«Конечно, вам хорошо известно, что успешное ведение банковых операций зависит не только от выгодного помещения капиталов, но и от увеличения числа вкладчиков. Одной из самых выгодных операций является выдача ссуд под верное обеспечение. В последние годы эта отрасль нашего дела сильно развилась, и мы давали ссуды многим знатным людям под залог картин, библиотек и серебра.
Вчера утром, когда я, по обыкновению, сидел у себя в конторе, клерк подал мне визитную карточку. Я изумился, когда прочитал стоявшее на ней имя. Это был не кто иной как — ну, пожалуй, даже вам не назову его, скажу только что это — личность, известная всему миру, представитель одной из известнейших, благороднейших фамилий Англии. Я был поражен оказанной мне честью и хотел выразить это, когда вошел посетитель, но он сразу приступил к делу с видом человека, желающего поскорее отделаться от неприятной обязанности.
— Мистер Гольдер, — сказал он, — мне сказали, что вы выдаете ссуды.
— Под хорошее обеспечение, — ответил я.
Мне необходимо немедленно иметь пятьдесят тысяч фунтов, — сказал он. — Конечно, я мог бы занять такую пустяшную сумму у любого из моих друзей, но я предпочитаю устроить дело сам. Вы понимаете, что в моем положении не следует обязываться кому бы то ни было.
— Позвольте узнать, на какой срок вам нужна эта сумма? — спросил я.
— В следующий понедельник я должен получить большую сумму денег и тогда, конечно, отдам вам всю ссуду с процентами, которые вы назначите. Но мне необходимо получить эти деньги сейчас.
— Я был бы счастлив выдать вам, без дальнейших разговоров, эти пятьдесят тысяч фунтов из моих личных денег, — сказал я, — если бы это не было несколько затруднительно для меня. Если же сумма будет выдана от имени фирмы, то, даже по отношению к вам, я должен соблюсти все установленные у нас правила.
— Так, пожалуй, и лучше будет, — проговорил он, подымая черный, кожаный футляр со стула, куда он положил его при входе. — Вам, вероятно, приходилось слышать о берилловой короне?
— Это одно из драгоценнейших сокровищ Англии, — сказал я.
— Совершенно верно.
Он открыл футляр. На мягком, розоватом бархате покоилась великолепная корона.
— Тут тридцать девять громадных бериллов, — продолжал он, — а золотая оправа не имеет цены. По самой дешевой оценке эта вещь стоит вдвое более той суммы, которую я спрашиваю. Я готов оставить вам ее в залог.
Я взял в руки футляр с драгоценной короной и, в смущении, смотрел то на нее, то на моего знатного клиента.
— Вы сомневаетесь в ее стоимости? — спросил он.
— Нисколько. Я только сомневаюсь…
— В том, могу ли я оставить ее вам. Можете успокоиться. Я бы и не подумал сделать это, если бы не был вполне уверен, что могу взять ее обратно через четыре дня. Это простая формальность. Итак, залог достаточен?
— С избытком.
— Вы понимаете, мистер Гольдер, что я даю вам серьезное доказательство доверия, так как много слышал о вас. Я надеюсь, что вы не только не станете рассказывать об этом деле, но и возвратите корону в полной сохранности. Мне нечего говорить вам, какой выйдет скандал, если что-нибудь приключится с этой вещью. Всякое повреждение имеет почти то же значение, что пропажа, так как во всем мире нет подобных бериллов и их нельзя будет заменить. Но я спокойно оставляю вам корону и зайду за ней сам в понедельник утром.
Видя, что мой клиент очень торопится, я позвал кассира и велел ему выдать пятьдесят тысяч фунтов стерлингов. Когда я остался один и взглянул на лежавший передо мной кожаный футляр, меня охватило невольное чувство смущения при мысли о принятой на себя ответственности. Как бы то ни было, это достояние нации, и в случае какого либо несчастья произойдет страшный скандал. Я сожалел, что согласился принять такой залог. Однако дела нельзя уже было поправить, и потому я запер драгоценный футляр в железный шкаф и принялся за работу.
Наступил вечер. Я подумал, что неблагоразумно оставлять в конторе такую драгоценную вещь. В банках часто бывают кражи со взломом. А в каком ужасном положении очутился бы я в подобном случае! Поэтому я решил, что буду брать с собой футляр домой и привозить его обратно в течение нескольких дней так, чтобы он всегда был при мне. Я позвал извозчика, поехал к себе в Стритгэм и вздохнул свободно только тогда, когда принес корону к себе наверх и запер ее в бюро.
Теперь расскажу вам о моих домашних, мистер Холмс, для того, чтобы вы могли составить себе ясное понятие о всех окружающих меня. Грум и лакей спят вне дома, так что о них и говорить нечего. У меня три горничные, которые живут в доме много лет; девушки честные, стоящие выше всяких подозрений. Люси Парр поступила недавно, но у нее отличный аттестат, и я ею доволен. Она очень хороша собой, и у нее много поклонников, которые торчат вокруг дома. За исключением этого недостатка, мы считали ее очень хорошей девушкой.
Такова моя прислуга. Семья же моя такая маленькая, что описать ее недолго. Я вдовец; у меня единственный сын, Артур. Он страшно огорчает меня, мистер Холмс. Не сомневаюсь, что во всем виноват я сам. Говорят, я избаловал его. Весьма вероятно, что это правда. Когда умерла моя дорогая жена, я перенес всю свою любовь на этого мальчика. Мне хотелось, чтобы улыбка никогда не сходила с его лица. Я исполнял все его желания. Может быть, для обоих нас было бы лучше, если бы я строже относился к нему, но во всяком случае, я поступал так, желая ему добра.
Весьма естественно, что мне хотелось, чтоб он унаследовал мое дело, но у него не было ни малейшего желания заниматься им. Он человек необузданный, упрямый, и, откровенно говоря, я не могу доверять ему больших денег. Он сделался членом аристократического клуба. Благодаря своим очаровательным манерам, он скоро близко сошелся с богатыми людьми, привыкшими широко жить. Он стал вести азартную игру, тратить деньги на скачках и часто приходил ко мне просить денег в счет получаемого им от меня содержания. Он много раз пытался бросить эту опасную компанию, но всякий раз влияние его друга, сэра Джорджа Бёрнвеля, удерживало его от этого намерения. Я нисколько не удивляюсь тому, что такой человек, как Джордж Бёрнвель, имеет влияние на Артура. Сын часто приводил его к нам, и я сам не мог устоять против его обаяния. Он старше Артура, вполне светский человек, много путешествовавший, много видевший, блестящий собеседник и очень красивый мужчина. Когда я разбираю его хладнокровно, не поддаваясь чарам его присутствия, припоминаю его цинические речи и выражение, появляющееся иногда в его глазах, я чувствую, что этому человеку нельзя доверяться. То же самое думает и моя маленькая Мэри, умеющая определять характеры с инстинктом женщины.
Теперь остается описать только ее. Она — моя племянница, но пять лет тому назад, когда умер мой брат, я удочерил ее. Это — луч солнца в моем доме — милая, любящая, прекрасная, чудесная хозяйка, нежная спокойная девушка. Она — моя правая рука. Я не знаю, что бы я делал без нее. Только в одном она идет против моего желания. Артур два раза делал ей предложение, он горячо любит ее, и оба раза она отказала ему. Я думаю, она одна могла бы воротить его на путь истинный. Этот брак совершенно изменил бы его жизнь. Теперь это — увы! — уже слишком поздно!
Итак, я рассказал вам про всех моих домашних, мистер Холмс, и буду продолжать мою грустную историю.
Вечером, когда мы пили после обеда кофе, я рассказал Артуру и Мэри о странном случае и драгоценной короне, которую привез домой. Я не назвал только имени моего знатного клиента. Я знаю, наверно, что Люси Парр, подав кофе, ушла из комнаты, но не могу поручиться, была ли заперта дверь. Мой рассказ очень заинтересовал Мэри и Артура. Им захотелось взглянуть на знаменитую корону, но я решил лучше не трогать ее.
— Куда вы ее положили? — спросил Артур.
— В бюро.
— Надеюсь, что воры не проберутся ночью в дом, — сказал Артур.
— Бюро заперто, — ответил я.
— О, всякий старый ключ подойдет к этому замку. Когда я был маленьким, я открывал бюро ключом от буфета.
Он часто говорил всякий вздор, и потому я не обратил внимания на его слова. Вечером он вошел ко мне в комнату с очень серьезным лицом.
— Папа, — проговорил он, опуская глаза, — не можешь ли ты дать мне двести фунтов?
— Нет, не могу, — резко ответил я. — Я и то передавал тебе слишком много денег.
— Вы были очень добры ко мне, — сказал он, — но мне необходимы эти деньги. Иначе я не могу показаться в клуб.
— И отлично! — крикнул я.
— Да, но не думаю, чтобы вам было приятно, если я выйду оттуда обесчещенным, — сказал он. — Я не вынесу позора. Мне нужно достать эти деньги во что бы то ни стало. Не дадите вы, придется употребить другие средства.
Я был страшно сердит: в третий раз в этом месяце он обращался ко мне за деньгами.
— Не видать тебе от меня ни одного фартинга! — крикнул я. Он поклонился и, молча, вышел из комнаты.
Когда он ушел, я открыл бюро, убедился, что корона на месте, и снова запер на замок. Потом я обошел весь дом, чтоб убедиться, все ли двери заперты. Обыкновенно это делает Мэри, но в эту ночь я решил исполнить сам эту обязанность. Спускаясь с лестницы, я увидел Мэри у бокового окна передней. Когда я подошел к ней, она закрыла ставни и окно.
— Скажите, папа, — проговорила она, несколько смущенно, — вы отпустили на сегодня Люси?
— Конечно, нет.
— Она только что вернулась домой. Я не сомневалась в том, что она выходила только поболтать с кем-нибудь за воротами, но, во всяком случае, это не годится.
— Поговори с ней об этом завтра утром, или я сам поговорю, если желаешь. Ну, что, все везде заперто?
— Да, папа.
— Спокойной ночи.
Я поцеловал ее, пошел в спальню и вскоре уснул.
Я стараюсь рассказать вам все, что имеет отношение к делу. Пожалуйста, м-р Холмс, предлагайте мне вопросы, если я говорю недостаточно ясно».
— Напротив, ваше показание отличается замечательною ясностью.
— Я перехожу к той части моего рассказа, которая требует особой точности. Я вообще сплю довольно чутко, а в эту ночь мой сон был тревожнее обыкновенного. Около двух часов меня разбудил какой-то шум. Он затих раньше, чем я вполне очнулся, но мне показалось, будто где-то тихо закрылось окно. Я насторожил уши. Вдруг я с ужасом услышал в соседней комнате чьи-то тихие шаги. Я встал с кровати, дрожа от страха, и заглянул в свою уборную.
«— Артур! — вскрикнул я, — негодяй! вор! Как смеешь ты трогать эту корону.
При свете газового рожка я увидел моего несчастного мальчика. Он был в рубашке и брюках и держал в руке корону. Он, казалось, сгибал или выпрямлял ее изо всех сил. При моем восклицании он уронил ее и побледнел, как смерть. Я поднял корону и осмотрел ее. Не хватало одного угла с тремя бериллами.
— Негодяй! — кричал я вне себя от бешенства. — Ты испортил ее! Ты опозорил меня навеки! где бериллы, которые ты украл?
— Украл! — вскрикнул он.
— Да, украл! Вор! — продолжал кричать я, тряся его за плечи.
— Камни все тут. Не может быть, чтоб не хватало, — возразил Артур.
— Не хватает трех, и ты знаешь, где они. Вор и к тому же лжец! Разве я не видел, как ты ломал корону.
— Довольно ругани, — проговорил он, — я не намерен долее терпеть и не скажу ни слова. Утром я покину ваш дом и буду жить самостоятельно.
— Я отдам тебя в руки полиции, — кричал я, не помня себя от горя и бешенства. — Я потребую, что бы это дело было расследовано.
— Вы ничего от меня не узнаете, — отвечал он со страстью, которой я не ожидал от него. — Если призовете полицию, пусть ищет!
Мой крик поднял на ноги всех в доме. Первой в комнату вбежала Мэри. При виде лица Артура и короны у меня в руках, она сразу догадалась в чем дело, громко вскрикнула и упала без чувств. Я послал за полицией и объяснил все. Когда инспектора и констэбли вошли в дом, Артур, стоявший с упрямым видом, сложив на груди руки, спросил меня, намерен ли я обвинять его в краже. Я ответил ему, что теперь это уже не частное, а общественное дело, так как испорченная корона — достояние нации, и потому я предоставляю закону вступить в свои права.
— По крайней мере, не допускайте, чтобы меня арестовали немедленно, — сказал он. — И вам, и мне будет лучше, если бы я мог на пять минут выйти из дома.
— Чтобы убежать или спрятать украденное, — возразил я.
Сознание ужасного положения, в котором я очутился, охватило меня с новой силой. Я умолял его припомнить, что дело идет не только о моей чести, но и о чести личности, стоящей гораздо выше меня. Подобного рода скандал может вызвать взрыв народного негодования. Но можно еще предупредить несчастие, если только он сознается, куда девались недостающие три камня.
— Все равно ты попался на месте преступления, — говорил я. — Признание не ухудшит дела. Если ты скажешь, где находятся бериллы, все будет прощено и забыто.
— Прощайте тех, которые нуждаются в прощении, — отворачиваясь от меня, насмешливо ответил Артур. Я увидел, что никакие слова не могут повлиять на него. Делать было нечего, я позвал полицейского и инспектора и велел арестовать моего сына. Немедленно обыскали и его самого, и его комнату, и все места в доме, куда он мог спрятать бериллы, но нигде не оказалось и следа их, а мой несчастный сын молчал в ответ на все наши уговаривания и угрозы. Сегодня утром его отвезли в тюрьму, а я, выполнив все формальности, бросился к вам, чтобы молить вас помочь раскрытии тайны. В полиции открыто сознаются, что ничего не понимают в этом деле. Не стесняйтесь никакими расходами. Я уже объявил, что даю тысячу фунтов награды. Боже мой, что я буду делать! В одну ночь я потерял честь, бериллы и сына. О, что делать мне?!»
Он схватился обеими руками за голову и начал раскачиваться из стороны в сторону, бормоча что-то, словно ребенок, горе которого слишком велико для того, чтоб выразить его словами. Шерлок Холмс сидел молча, нахмурив брови и устремив глаза на огонь в камине.
— Бывает у вас много гостей? — спросил он.
— Никого, за исключением моего партнера и его семьи. Иногда заходит кто-нибудь из друзей Артура. В последнее время часто бывал сэр Джордж Бёрнвель.
— А сами вы часто бываете в обществе?
— Артур — да. Мэри и я предпочитаем оставаться дома. Мы с ней не любим выездов.
— Со стороны молодой девушки это удивительно.
— Она очень тихого нрава и к тому же не очень молода. Ей двадцать четыре года.
— По вашим словам, это событие страшно подействовало на нее?
— Ужасно! Она расстроена даже сильнее меня.
— И никто из вас не сомневается в виновности вашего сына?
— Как можем мы сомневаться, когда я собственными глазами видел корону в его руках.
— Я не считаю это достаточно убедительным доказательством. А вообще корона попорчена?
— Да, она помята.
— А вы не думаете, что он хотел расправить ее?
— Да благословит вас Бог! Вы стараетесь сделать все, что можно, для него и меня. Но это слишком трудная задача. Зачем же корона была у него в руках? Если с невинной целью, то почему он не сказал этого?
— Вот именно. А если он виновен, то почему не выдумал какого-нибудь оправдания? Молчание его носит обоюдоострый характер. Вообще, в этом деле много странного. Что говорят в полиции насчет шума, от которого вы проснулись?
— Там думают, что это Артур хлопнул дверью своей спальни, запирая ее.
— Удивительно правдоподобно! Неужели человек, идущий красть, хлопнет дверью так громко, что разбудит всех в доме? А что же говорят о пропаже камней?
— Продолжают еще обыскивать пол, стены и мебель в надежде найти их.
— А искали вне дома?
— Да. Поиски ведутся с необычайной энергией. Весь сад тщательно обыскан.
— Ну, сэр, — сказал Холмс, — очевидно, что дело-то гораздо серьезнее, чем думаете и вы, и полиция. Вам оно кажется простым, мне же чрезвычайно сложным. Подумайте, что можно вывести из вашей гипотезы. Вы предполагаете, что ваш сын встал с постели, сильно рискуя попасться, вошел в вашу уборную, открыл бюро, вынул корону, отломал небольшую часть ее, пошел куда-то в другое место, где спрятал три берилла из общего числа тридцати девяти так искусно, что их не могут найти, потом вернулся с остальными в уборную, пренебрегая опасностью быть пойманным. Скажите, пожалуйста, выдерживает ли подобного рода гипотеза критику?
— А другая какая? — крикнул банкир с жестом отчаяния. — Если он не виновен, то почему не объяснит нам всего?
— Эта задача выпадает на нашу долго, — ответил Холмс. — М-р Гольдер, мы с вами отправимся в Стритгэм и займемся часок-другой изучением некоторых подробностей.
Холмс настаивал, чтобы я отправился с ними. Я охотно согласился на его желание. Слышанная мной история возбудила во мне сильное любопытство. Сознаюсь, что виновность сына банкира казалась мне столько же очевидной, как и его несчастному отцу, но я настолько верил в ясность суждений Холмса, что чувствовал, что не вся надежда потеряна, раз он недоволен данным ему объяснением. Он не сказал ни слова, пока мы ехали в южную часть Лондона, и сидел, опустив голову на грудь и надвинув шляпу на глаза, очевидно, весь погруженный в свои мысли. Наш клиент, очевидно, несколько ободрился от мелькнувшего ему слабого луча надежды и даже стал болтать со мной о своих делах. После непродолжительной поездки по железной дороге и по шоссе, мы скоро очутились в Форбанке, скромном жилище великого финансиста.
Форбанк, большой квадратный дом из белого камня, стоял несколько в стороне от дороги. Со стороны фасада две широких аллеи, покрытых снегом, вели к двум железным воротам. Справа маленькая деревянная калитка вела на узенькую дорожку между двумя хорошенькими изгородями, по которой ходили торговцы. К кухне слева шла тропинка к конюшням, стоявшим на большой, но глухой проезжей дороге. Холмс покинул нас у подъезда, медленно обошел кругом всего дома, по дорожке к кухне, по саду и вышел к конюшням. Мистер Гольдер и я вошли в столовую и сели у камина, ожидая его. Вдруг дверь отворилась, и в комнату бесшумно вошла молодая барышня. Она была несколько выше среднего роста, тонкая, с темными волосами и глазами, казавшимися еще темнее от необыкновенной бледности ее лица. Мне, кажется, никогда не приходилось видеть такого смертельно бледного женского лица. Губы были также совершенно бескровны, а глаза воспалены от слез. На меня она произвела впечатление женщины, сильно удрученной горем, страдающей даже более отца предполагаемого преступника.
Это было тем удивительнее, что она казалась женщиной сильного характера, умеющей замечательно владеть собой. Не обратив на меня ни малейшего внимания, она прямо подошла к дяде и нежно погладила его по голове.
— Ты ведь распорядился, чтобы Артура выпустили из тюрьмы, не правда ли, папочка? — спросила она.
— Нет, нет, деточка, надо довести дело до конца.
— Но я уверена, что он невинен. Вы знаете, что значит женский инстинкт, Я знаю, что он ничего не сделал. Вы раскаетесь, что поступили так жестоко.
— Зачем же он молчит, если невиновен?
— Как знать? Может быть, оттого, что ваши подозрения оскорбили его?
— Как же я мог не заподозрить его, когда собственными глазами видел в его руках корону?
— О, он взял ее только для того, чтоб посмотреть на нее. О, поверьте моему слову, поверьте, что он невинен. Замните это дело. Так тяжело думать, что наш милый Артур сидит в тюрьме.
— Я не брошу этого дела, пока не найдутся камни… ни за что, Мэри! Я не только не хочу замять этого дела, но, напротив, пригласил сюда одного господина из Лондона, чтобы он хорошенько занялся им.
— Этого господина? — спросила она, оборачиваясь ко мне.
— Нет, его друга, который попросил нас оставить его одного. В настоящее время он остался у конюшен.
— У конюшен? — она с удивлением подняла свои черные брови. — Что же он надеется найти там? А! вероятно, это он. Надеюсь, сэр, вам удастся доказать невинность кузена Артура, в которой я глубоко убеждена.
— Вполне разделяю ваше убеждение и надеюсь, что нам удастся достичь нашей цели, — ответил Холмс, отряхивая снег с сапог. — Вероятно, я имею честь говорить с мисс Мэри Гольдер? Могу я предложить вам несколько вопросов?
— Пожалуйста, сэр, если это может помочь разъяснению этого ужасного дела.
— Вы ничего не слышали прошлой ночью?
— Ничего. Я сошла вниз только тогда, когда услышала громкий голос дяди.
— Вы запирали в эту ночь окна и ставни. Заперли ли вы все окна?
— Да.
— А утром все окна были закрыты?
— Да.
— У вашей горничной есть возлюбленный? Насколько я помню, вы говорили вашему дяде, что она выходила на свидание с ним.
— Да. Она могла слышать рассказ дяди о короне, когда прислуживала в гостиной.
— Понимаю. Вы хотите сказать, что она могла передать эти сведения своему возлюбленному, и потом, вдвоем, они составили план покражи.
— Ну, к чему все эти смутные гипотезы, — с нетерпением крикнул банкир, — ведь я же сказал вам, что видел корону в руках Артура!
— Погодите немного, м-р Гольдер. Мы еще вернемся к этому вопросу. Итак, мисс Гольдер, вы, как я предполагаю, видели ее, когда она возвращалась домой в кухонную дверь?
— Да, когда я пошла посмотреть, заперта ли дверь, я видела, как она проскользнула в нее. В темноте я заметила тоже и мужчину.
— Вы знаете его?
— О, да. Это зеленщик, который носит нам провизию. Его зовут Фрэнсис Проспер.
— Он стоял налево, на дорожке, на таком расстоянии от двери, что не мог войти в дом? — сказал Холмс.
— Да.
— У него одна нога деревянная?
Тень испуга мелькнула в выразительных черных глазах молодой девушки.
— Да вы настоящий волшебник!.. — проговорила она. — Как вы это узнали?
Она улыбнулась, но эта улыбка не нашла себе ответа на тонком, умном лице Холмса.
— Мне бы хотелось подняться теперь наверх, — сказал он, — а потом надо будет опять обойти кругом всего дома. Впрочем, сначала я осмотрю окна внизу.
Он быстро переходил от одного окна к другому и остановился только у большого окна, из которого были видны конюшни. Холмс открыл его и тщательно осмотрел подоконник в увеличительное стекло.
— Теперь пойдем наверх, — наконец, проговорил он.
Уборная банкира была маленькая комната, устланная серым ковром, с большим бюро и длинным зеркалом. Холмс подошел прямо к бюро и пристально оглядел замок.
— Каким ключом оно было отперто? — спросил он.
— Тем, о котором говорил мой сын, ключом от буфета в кладовой.
— Где он?
— Здесь на туалетном столе.
Шерлок Холмс взял ключ и отпер бюро.
— Замок открывается бесшумно, — сказал он. — Неудивительно, что вы не проснулись. Корона, вероятно, в этом футляре. Надо взглянуть на нее.
Он открыл футляр, вынул оттуда диадему и положил ее на стол. Это было редкое произведение ювелирного искусства, а таких чудных бериллов мне никогда не приходилось видеть. Один угол с тремя камнями был отломан.
— Ну, м-р Гольдер, — сказал Холмс, — вот с другой стороны совершенно такой же угол, как пропавший. Не попробуете ли сломать его.
Банкир в ужасе отшатнулся.
— Ни за что на свете! — сказал он.
— Тогда я попробую, — сказал Холмс и, пустив в дело всю свою силу, попробовал отломить угол, но безуспешно.
— Чувствую, что он подается немного, но, несмотря на то, что обладаю замечательной силой пальцев, я не в состоянии сломать его; тем менее это может делать человек обыкновенной силы. А как вы думаете, м-р Годьдер, что бы случилось, если бы мне удалось отломить этот кусок? Нечто в роде выстрела. Могло ли это случиться в нескольких шагах от вашей постели, и вы бы ничего не слышали?
— Не знаю, что и думать. Все так туманно для меня.
— Может быть, постепенно, и выяснится. А вы как думаете, мисс Гольдер?
— Сознаюсь, что разделяю недоумение дяди.
— У вашего сына, когда вы увидели его, не было на ногах ни сапог, ни туфель?
— Кроме брюк и сорочки на нем ничего не было.
— Благодарю вас. В этом деле счастье замечательно благоприятствует нам и мы сами будем виноваты, если дело не выяснится. Если позволите, м-р Гольдер, я буду продолжать свои наблюдения вне дома.
Он ушел один, объяснив, что все лишние следы затруднят ему дело. Он вернулся через час с кучей снега на ногах. Лицо его носило все то же непроницаемое выражение.
— Кажется, я видел все, что следует, м-р Гольдер, — сказал Холмс, — и потому отправлюсь домой, где могу быть полезнее для вас.
— А камни, м-р Холмс? Где они?
— Не могу сказать.
Банкир заломил, в отчаянии, руки.
— Значит, мне не видать их больше! — вскрикнул он. — А сын мой… Вы можете дать мне надежду?
— Мое мнение остается неизменным.
— Так скажите же, ради Бога, что за темное дело разыгралось вчера в моем доме?
— Если вы загляните ко мне завтра утром между девятью и десятью часами, я буду рад выяснить его, насколько могу. Ведь вы даете мне carte blanche, не правда ли? Вы желаете, чтобы я добыл обратно камни во что бы то ни стало и даете мне неограниченный кредит?
— Я готов отдать все свое состояние, чтобы только получить их обратно.
— Отлично. Я займусь этим делом. Прощайте; очень возможно, что я загляну еще сюда до вечера.
Я видел, что мой друг уже составил себе определенное мнение насчет этого происшествия, хотя я даже смутно не мог себе представить, к каким выводам он пришел. Я несколько раз, в то время как мы ехали домой, пробовал выведать у него что-нибудь, но он всякий раз уклонялся от этого разговора, так что я бросил бесполезные попытки и молчал всю остальную дорогу. Еще не было трех часов, когда мы снова очутились в нашей квартире. Холмс поспешно прошел к себе в комнату и вскоре вышел оттуда в одежде самого обыкновенного бродяги. В оборванном пальто с поднятым воротником, в красном галстухе, в стоптанных сапогах, он казался типичным представителем этого класса людей.
— Кажется, ничего, — проговорил он, смотрясь в зеркало. — Очень бы мне хотелось, Ватсон, чтобы вы пошли со мною, но боюсь, что не следует этого делать. Может быть, я и попал на след, а может быть, все окажется вздором. Во всяком случае я скоро узнаю это и через несколько часов вернусь домой.
Он отрезал кусок мяса, вложил его между двумя ломтиками хлеба и, сунув бутерброд в карман, вышел из комнаты.
Я только что кончил пить чай, как он вернулся, очевидно, в превосходнейшем настроении духа, с каким-то старым сапогом в руках. Он швырнул сапог в угол и налил себе чашку чая.
— Я зашел только мимоходом и сейчас уйду опять, — сказал он.
— Куда?
— О, в сторону Вест-Энда. Пожалуйста, не дожидайтесь меня. Я, может быть, приду поздно.
— Ну, как идут дела?
— Ничего. Нельзя пожаловаться. Я побывал в Стритгэме с тех пор, что мы не видались с вами, но не заходил в дом. Дело-то выходит славное, я ни за что не согласился бы упустить его. Однако нечего рассиживать тут и болтать; надо поскорее снять эти отвратительные лохмотья и принять свойственный мне приличный вид.
Я видел по всему, что он довольнее, чем можно было заключить по его словам, Глаза его горели, а на бледных щеках появился легкий румянец. Он быстро поднялся наверх, а через несколько минут я услышал, как входная дверь захлопнулась за ним.
Я ждал его до полуночи и, не дождавшись, ушел к себе в комнату. Случалось, что он пропадал целыми днями и ночами, когда бывал занят каким-нибудь интересным делом, и потому его отсутствие нисколько не встревожило меня. Не знаю, когда он вернулся, но когда на следующее утро я спустился в столовую, он сидел за чашкой чая, с газетой в руках, свежий и опрятный как всегда.
— Извините, что не дождался вас, Ватсон, — сказал он, — но наш клиент должен прийти сюда рано утром.
— А теперь уже позже девяти, — ответил я. — Да вот и звонят. Вероятно, это он.
Действительно, это был наш приятель банкир. Я ужаснулся перемене, которую увидел в нем. Его широкое лицо осунулось и побледнело, волосы поседели. Он вошел с усталым, апатичным видом, производившим еще более печальное впечатление, чем волнение предыдущего утра, и тяжело опустился в кресло, которое я подставил ему.
— Не знаю, за что судьба преследует меня так жестоко, — проговорил он. — Два дня тому назад я был счастливым, обеспеченным человеком. Теперь меня ожидает одинокая, опозоренная старость. Одна беда приходит за другой. Моя племянница Мэри покинула меня.
— Покинула вас?
— Да. Сегодня утром ее постель оказалась нетронутой; спальня ее была пуста, а на столе в передней лежала записка. Вчера вечером в порыве горя, но не гнева, я сказал ей, что ничего бы этого не было, если бы она вышла замуж за моего мальчика. Может быть, мне не следовало говорить этого. Она намекает на эти слова в своей записке. Вот она: «Дорогой дядя, я чувствую, что причинила вам горе, и знаю, что если бы я поступила иначе, не произошло бы этого ужасного несчастия. Я не могу быть счастлива под вашей кровлей с этой ужасной мыслью и потому решилась навеки покинуть вас. Не тревожьтесь о моей судьбе и, главное, не ищите меня, потому что это будет совершенно бесполезно… Вечно вас любящая Мэри». Что значат эти слова, мистер Холмс? Неужели она решилась на самоубийство?
— О, нет, нет! Быть может, это наилучшее разрешение вопроса. Я думаю, мистер Гольдер, что ваши испытания близятся к концу.
— Что вы говорите, мистер Холмс! Вы слышали что-нибудь, узнали что-нибудь? Где камни?
— Вы согласны заплатить по тысяче фунтов за каждый камень? Это не покажется вам слишком дорого?
— Я согласен заплатить десять.
— Это уж лишнее. Трех тысяч достаточно. Ну, конечно, вознаграждение. С вами есть чековая книжка? Вот перо. Пишите чек на четыре тысячи фунтов.
Ошеломленный банкир написал чек. Холмс подошел к письменному столу, вынул из ящика треугольный кусок золота с тремя бериллами и бросил его на стол.
Банкир схватил его с криком радости.
— Вы добыли камни! Я спасен, спасен! — задыхаясь, проговорил он.
Радость его выражалась так же бурно, как и rope. Страстным движением он прижал камни к груди.
— За вами еще один долг, мистер Гольдер, — сказал Холмс несколько строгим голосом.
— Долг! — он схватил перо. — Назовите сумму, и я заплачу ее.
— Нет, это долг не мне и совсем другого рода. Вы должны извиниться перед благородным юношей, вашим сыном. Если бы у меня был такой сын, я гордился бы им.
— Так Артур не брал камней?
— Я говорил вам это вчера и повторяю сегодня.
— Вы уверены в этом? Так поедемте скорей к нему и скажем ему, что истина открыта.
— Он уже знает это. Когда я узнал все, я увиделся с ним. Видя, что он не хочет говорить мне правды, я сам рассказал ему всю историю, так что он должен был признаться, что я прав, и прибавил только несколько подробностей, не вполне ясных для меня. Сегодняшняя новость может развязать ему язык.
— Ради Бога, скажите, что это за тайна?
— Я расскажу вам все и расскажу вам, каким образом я дошел до объяснения тайны. И прежде всего скажу то, что мне труднее всего говорить, а вам слышать. Сэр Джорж Бёрнвель и ваша племянница сговорились бежать и исполнили свое намерение.
— Моя Мэри! Это невозможно!
— К сожалению, это совершенно верно. Ни вы, ни ваш сын не знали человека, которого ввели в свою семью. Это один из опаснейших людей в Англии — разорившийся игрок, отчаянный негодяй, человек без сердца и совести. Ваша племянница не имела понятия о людях такого сорта. Когда он стал нашептывать ей слова любви, как это он делал сотням женщин, она вообразила, что только она одна заставила биться его сердце. Чорт знает, что он наговорил ей, только она превратилась в игрушку в его руках и имела свидания с ним почти каждый вечер.
— Не верю и никогда не поверю этому! — крикнул банкир. Лицо его было смертельно бледно.
— Ну, так я расскажу, что случилось вчера вечером у вас в доме. Когда вы ушли к себе в комнату, как думала ваша племянница, она сошла вниз и разговаривала со своим возлюбленным у окна, которое выходит к конюшням. Он, должно быть, долго стоял на, снегу, так как следы его ног ясно отпечатались там. Она рассказала ему про корону. Алчность проснулась в нем, и он подчинил мисс Мэри своей воле. Не сомневаюсь, что она любит вас, но, я думаю, она из тех женщин, в которых любовь к любовнику заглушает все другие чувства. Едва она успела захлопнуть окно, когда увидела, что вы сходите с лестницы, и принялась рассказывать вам о свидании одной из горничных с возлюбленным на деревянной ноге, что действительно верно.
Ваш сын Артур, после разговора с вами, ушел к себе в спальню, но спал плохо, так как мысль о долгах в клубе тревожила его. В полночь он услышал чьи-то легкие шаги около своей двери. Он встал и, выглянув в коридор, с изумлением увидел свою кузину, которая тихо шла к вашей уборной. Пораженный юноша надел брюки и ждал в темноте, чем окончится это странное дело. Наконец, она вышла из вашей комнаты и при свете лампы, висящей в коридоре, ваш сын увидел у нее в руках берилловую корону. Она спустилась с лестницы. Он, в ужасе, сбежал за нею и спрятался за занавеской у вашей двери, откуда мог видеть, что делается в передней. Он увидел, как мисс Мэри осторожно открыла окно, передала кому-то корону, потом закрыла окно и быстро прошла мимо него к себе в комнату.
Пока она была тут, Артур не мог ничего сделать из опасения выдать любимую женщину. Но как только она ушла, он сразу сообразил, какое ужасное несчастие грозит вам и как важно предупредить его. Он бросился вниз, как был, босиком, открыл окно, выпрыгнул в снег и побежал по дорожке, где увидел темную фигуру, облитую лунным сиянием. Сэр Джорж Бёрнвель хотел бежать, но Артур нагнал его, и между ними началась борьба. Ваш сын старался вырвать корону из рук Бёрнвеля, причем ударил его в глаз. Вдруг что-то треснуло, и корона осталась в руках Артура. Он бросился в дом, закрыл окно, поднялся в вашу уборную, заметил, что корона помята в борьбе, и старался выпрямить ее, когда вы вошли в комнату.
— Неужели все это правда? — задыхаясь, прошептал банкир.
— Вы рассердили его тем, что стали осыпать его бранью как раз в то время, когда он чувствовал, что заслуживает самой горячей благодарности. Он не мог объяснить дела, не выдавая той, которая, конечно, не заслуживала его снисхождения. Он поступил по-рыцарски и сохранил ее тайну.
— Так вот почему она вскрикнула и упала в обморок, когда увидела корону, — сказал мистер Гольдер. — О, Боже мой! Как я был глуп и слеп! А он просил у меня позволения выйти на пять минут! Бедный, дорогой мальчик хотел посмотреть, не найдется ли отломанный кусок на месте борьбы. Как я был жесток и несправедлив к нему!
— Когда я приехал к вам, — продолжал Холмс, — я сразу тщательно осмотрел все вокруг — не найду ли каких-нибудь следов на снегу. Я знал, что с вечера не напало нового снега, а мороз был достаточно сильный для того, чтоб сохранить отпечатки. Я прошел по дорожке к кухне; она оказалась совершенно истоптанной. Но у входа кухни, очевидно, стояла женщина, разговаривая с мужчиной; круглый след указывал, что одна нога у него деревянная. Я мог даже сказать, что разговору их помешали, потому что женщина быстро побежала к двери, что было видно по глубокому следу каблуков и мелкому носков, а человек с деревянной ногой подождал немного и потом ушел. Я подумал, что это, должно быть, была та горничная и ее возлюбленный, о которых вы говорили мне, и расспросы подтвердили мое предположение. Я обошел весь сад и не видел ничего, кроме нескольких случайных следов, очевидно, принадлежавших полицейским, но когда пришел на дорожку у конюшен, то прочел на снегу длинную, сложную историю. Тут тянулся двойной ряд следов. Один из них принадлежал человеку в сапогах, другой, к моему восторгу, босому. Судя по вашим словам, я сразу же вывел заключение, что последний — вашего сына. Первый шел к дому и обратно, второй бежал за ним. Я пошел по этим следам и увидел, что они вели к окну передней, причем человек в сапогах истоптал весь снег, очевидно, в ожидании кого-то. Тогда я пошел обратно к другому концу, ярдах в ста от окна. Я увидел место, где человек в сапогах остановился; там снег был разбросан, как будто происходила борьба. Несколько капель крови, замеченных мною на снегу, доказали мне, что я не ошибся.
Затем «сапоги» побежали по переулку у конюшни, и новые следы крови показали мне, что ранен именно обладатель их. Когда я вышел по его следам на большую дорогу, то увидел, что мостовая подметена, так что идти дальше было бесполезно.
Если припомните, войдя в дом, я рассматривал в увеличительное стекло раму и подоконник окна. Я сразу убедился, что кто-то влез в него. Я разглядел след мокрой ноги и мог составить себе некоторое понятие о том, что произошло. За окном стоял какой-то человек; кто-то принес ему корону; ваш сын видел это, бросился за вором, боролся с ним; они тянули корону каждый к себе и сломали ее соединенными силами, чего никак бы не мог достигнуть один из них. Ваш сын вернулся с драгоценной короной, но часть ее осталась в руках его противника. До сих пор все было ясно мне. Теперь весь вопрос заключался в том, кто этот человек и кто принес ему корону?
Я издавна придерживаюсь одного правила: исключите все невозможное, и все, что останется, окажется истиной, несмотря на всю кажущуюся неправдоподобность. Я знал, что это не могли быть вы. Оставалась, значит, ваша племянница и горничные. Если виновны горничные, то почему ваш сын позволяет, чтоб его обвиняли вместо них? Очевидно, это предположение не выносило критики. Но Артур любил свою кузину, и это вполне объясняет, почему он не хотел открыть ее тайны, тем более такой позорной. Когда я припомнил, как вы говорили, что видели ее у окна, как рассказывали о том, что она упала в обморок, увидя корону, мои предположения подтвердились.
Но кто же ее сообщник? Очевидно, любовник. Кого иного она могла любить настолько, чтобы забыть чувство любви и благодарности к вам? Я узнал, что вы мало выезжаете, и круг ваших друзей очень ограничен. Но среди них был сэр Джордж Бёрнвель. Я еще раньше слышал об его дурной репутации по отношению к женщинам. Должно быть, он и был человек в сапогах, и камни находятся у него. Если он и подозревает, что Артур узнал его, он все же мог считать себя в безопасности, так как молодой человек промолчит, чтобы не скомпрометировать своей семьи.
Ну, теперь вы сами можете предположить, какие меры я принял. В виде нищего бродяги я отправился в дом сэра Джоржа, свел знакомство с его лакеем, узнал, что его барин разбил ночью голову и, наконец, купил за шесть шиллингов его старые сапоги, отправился с ними в Стритгэм и увидел, что они приходятся вполне к следам.
— Вчера вечером я видел вблизи дома какого-то оборванца, — заметил м-р Гольдер.
— Это был я. Я убедился, что нашел виновного, и потому вернулся домой и переоделся. Мы предстояла очень трудная роль, так как нужно было избежать скандала, а я знал, что такой ловкий негодяй отлично понимает, что у нас связаны руки, Я отправился к нему. Сначала он, конечно, отрекся от всякого участия в этом деле. Но когда я рассказал ему все подробности, он стал угрожать мне и снял со стены револьвер. Я, однако, предвидел это и, прежде чем он успел оправиться, приставил ему к голове дуло пистолета. Тогда он стал поблагоразумнее. Я сказал ему, что мы заплатим по тысяче фунтов за каждый камень. Тут, в первый раз, я подметил в нем признаки горя. «Ах, чорт возьми! — проговорил он, — а я-то продал все три за шестьсот фунтов!» Я скоро узнал от него адрес покупателя, успокоив сэра Джоржа, что ему не угрожает преследование. Я отправился к ювелиру, которому он продал камни, долго торговался и, наконец, купил камни по тысяче фунтов за штуку. Тогда я заглянул к вашему сыну, сказал, что все окончилось благополучно, и в два часа ночи лег спать после довольно-таки утомительного трудового дня.
— Дня, который избавил Англию от большого публичного скандала, — сказал банкир, вставая с места, — и, сэр, не нахожу слов, чтобы поблагодарить вас, но вы увидите, что я человек благодарный. Ваше искусство, действительно, превосходит все, что я слышал о нем. А теперь лечу к моему дорогому мальчику, чтоб извиниться перед ним. То, что вы рассказали мне о бедной Мэри, сильно огорчает меня. Даже ваше искусство не может помочь вам сказать мне, где она?
— Я думаю, можно наверно сказать, что она там, где сэр Джорж Бёрнвель, — ответил Холмс. — Верно так же и то, что она скоро будет наказана за все свои прегрешения.
1892