В СТАРОМ СВЕТЕ
I
ЧЕЛОВЕК ИЗ АМЕРИКИ
То было обыкновенное окно из тех, какие существовали в Париже в конце семнадцатого столетия -- высокое, разделенное пополам большой поперечной перекладиной и украшенное над срединой ее маленьким гербом -- тремя красными чертополохами на серебряном поле, нарисованном по стеклу ромбовидной формы. Снаружи этого окна торчал толстый железный прут с висевшим изображением маленького золоченого тюка шерсти, раскачивавшегося и скрипевшего при малейшем порыве ветра. На противоположной стороне улицы из окна были видны дома: высокие, узкие, вычурные, с деревянной резьбой по фасадам, с остроконечными крышами и башенками на углах. Между двумя рядами их тянулась булыжная мостовая улицы Св. Мартина, откуда доносился несмолкаемый топот массы человеческих ног.
Внутри дома у этого окна стояла широкая скамья, обтянутая коричневой тисненой кожей. Расположившись на ней, члены семьи могли видеть все, происходившее в деловом мире улицы у их ног.
В настоящую минуту здесь, спиной к окну и лицом к большой, роскошно убранной комнате, сидели мужчина и девушка. По временам они переглядывались друг с другом и глаза их светились счастьем.
Впрочем, тут не было ничего удивительного, так как оба они представляли собой красивую парочку. Девушка была на вид очень молода, ни в каком случае не старше двадцати лет; лицо ее, прозрачное, с особой бледностью, полной выразительности и свежести, как бы свидетельствовало о чистоте и невинности. Никому и в голову не пришло бы пожелать, чтоб эта девическая прелесть сменилась более яркими красками. Черты лица были нежны и привлекательны, а иссиня-черные волосы и длинные темные ресницы составляли острый контраст с мечтательными серыми глазами и белизной кожи, напоминавшей слоновую кость. Во всей осанке девушки чувствовались какое-то особое спокойствие и сдержанность, еще более оттеняемые простым платьем из черной тафты; брошка каменного угля с таким же браслетом служили единственным украшением этого наряда. Такова была Адель Катина, единственная дочь известного гугенота, торговца сукном.
Но простота костюма девушки с избытком вознаграждалась роскошью одежды собеседника. Это был человек старше ее лет на десять, со строгим лицом солдата, мелкими четкими чертами, холеными черными усами и темными карими глазами, становившимися жесткими в момент отдачи приказания мужчине и нежными при обращении с мольбою к женщине -- и в том и в другом случае с одинаковым успехом. На нем был кафтан небесно-голубого цвета, расшитый блестящими галунами с широкими серебряными погонами на плечах. Из-под кафтана выглядывал белый жилет, а брюки из такой же материи были убраны в высокие лакированные ботфорты с золочеными шпорами. Лежавшие рядом на скамье рапира с серебряной рукояткой и шляпа с пером дополняли костюм, носить который считалось особой честью. Любой француз признал бы в незнакомце офицера знаменитой голубой гвардии Людовика Четырнадцатого. Со своими кудрявыми черными волосами, с гордой посадкой головы этот молодой человек казался изящным, блестящим воином. Действительно, он уже доказал это на поле брани, и имя Амори де Катина стало выделяться среди множества фамилий мелкого дворянства, стекавшегося ко двору короля.
Он приходился кузеном сидевшей с ним молодой девушке, и в их лицах можно было даже найти фамильное сходство. Де Катина происходил из дворянского гугенотского дома, но, рано лишившись родителей, поступил на военную службу. Без всякой протекции он сам пробил себе дорогу и достиг своего теперешнего положения. Между тем младший брат его отца, видя, что все пути пред ним закрыты вследствие преследований, обрушившихся на его единоверцев, откинул частичку "де" -- признак дворянского происхождения -- и занялся торговлей с таким успехом, что в описываемое нами время слыл за одного из самых богатых и выдающихся граждан Парижа. Офицер гвардии сидел в его доме и держал в руке белую ручку его единственной дочери.
-- Скажи, чем ты взволнована, Адель? -- проговорил он.
-- Ничем, Амори.
-- Ну а что значит эта складочка между нахмуренных бровей? Ведь я умею читать твои мысли, как пастух угадывает время по окраске неба.
-- Право, ничего, Амори, но...
-- Что "но"?
-- Ты уезжаешь сегодня вечером.
-- И возвращусь завтра.
-- А тебе непременно, непременно надо ехать сегодня?
-- Я мог бы поплатиться службой, если бы этого не сделал. Завтра утром я обязан дежурить у спальни короля. После обедни меня сменит майор де Бриссак, и тогда я снова буду свободен.
-- Ах, Амори, когда я слышу твои рассказы о короле, дворе, знатных дамах, я, право, удивляюсь...
-- Чему?
-- Как ты, живущий среди такого великолепия, снисходишь до того, чтобы сидеть в комнате простого торговца.
-- Да, но то, что находится в ней?
-- Вот это-то и есть самое непонятное для меня. Ты, проводящий жизнь среди таких красивых, умных женщин, вдруг считаешь меня достойной своей любви, меня, совсем тихую маленькую мышку, всегда одинокую в этом большом доме, такую застенчивую и неловкую. Вот это-то и удивительно.
-- У всякого свой вкус, -- промолвил Амори, поглаживая маленькую ручку. -- Женщины -- это цветы. Некоторые предпочитают большой золотистый подсолнечник или розу, величественно красивую, невольно бросающуюся в глаза. А мне, наоборот, нужна крошечная фиалка, скрывающаяся среди мхов, но такая милая и благоухающая... А складочка у нас все не разглаживается, дорогая.
-- Мне хочется, чтоб вернулся отец.
-- Почему? Разве ты чувствуешь себя одинокой?
Внезапная улыбка осветила бледное лицо.
-- Я не буду одинока до вечера. Но я вечно беспокоюсь, когда он отсутствует дома. Теперь так много говорят о преследовании наших бедных братьев.
-- Ну, дяде-то нечего бояться.
-- Он пошел к старшине гильдии переговорить насчет приказа о расквартировании драгун.
-- А, ты умолчала об этом.
-- Вот бумага.
Она встала и взяла со стола лист синей бумаги с болтавшейся красной печатью. При взгляде на него Амори нахмурил свои густые черные брови.
"Предписывается вам, Теофилу Катина, торговцу сукном, проживающему по улице Св. Мартина, дать помещение и продовольствие двадцати солдатам из Лангедокского полка голубых драгун под командой капитана Дальбера, впредь до дальнейшего распоряжения.
(Подписано) Де Бопре, королевский комиссар".
Де Катина хорошо знал этот способ притеснения гугенотов, практиковавшийся во всей Франции, но льстил себя надеждой, что своим положением при дворе избавит родственников от подобного унижения. С гневным выкриком он швырнул бумагу на пол.
-- Когда они должны прибыть?
-- Отец говорил, сегодня вечером.
-- Ну, так они ненадолго задержатся здесь. Завтра я достану приказ об их удалении. Однако солнце уже зашло за церковь Св. Мартина и мне пора отправляться в путь.
-- Нет, нет, не уезжай...
-- Мне бы хотелось передать тебя в руки отца, так как я боюсь оставить тебя одну с этими солдатами. Но от меня не примут никаких объяснений, коль скоро я не явлюсь в Версаль. Посмотри, какой-то всадник остановился перед дверью. Он штатский и, может быть, послан твоим отцом.
Девушка быстро подбежала к окну и выглянула, опершись рукой о плечо кузена.
-- Ах, я и забыла! -- воскликнула она. -- Это человек из Америки. Отец сказал, что он должен прибыть сегодня.
-- Человек из Америки? -- повторил с удивлением офицер, и оба, вытянув шеи, стали смотреть на него из окна.
Всадник, сильный, широкоплечий мужчина, бритый, с коротко подстриженными волосами, повернул в их сторону длинное смуглое лицо с резкими чертами, оглядывая фасад дома. Его серая шляпа с мягкими полями могла и не удовлетворить парижские вкусы, но зато темная одежда и высокие ботфорты ничем не отличались от костюма любого гражданина Парижа. Но вообще в нем было нечто экзотическое, и потому целая толпа зевак уже собралась поглазеть на всадника и лошадь. Старый мушкет с необычайно длинным стволом был привязан к стремени так, что дуло торчало вверх; у луки седла болтался черный мешок, а сзади него красовалось скатанное ярко-красное полосатое одеяло. Сильная лошадь, серая в яблоках, была вся покрыта сверху потом, а снизу грязью. Ноги ее, казалось, подгибались от усталости.
Всадник, очевидно, убедившись, что это и есть разыскиваемый им дом, легко соскочил с седла, отвязал мушкет, одеяло и мешок, спокойно пробрался среди глазевшей на него толпы к двери и громко постучался.
-- Кто он такой? -- спросил де Катина. -- Канадец? Я сам почти могу считаться им. По ту сторону океана у меня было, пожалуй, столько же друзей, сколько здесь. Может быть, я встречал его. Там не очень-то много белых, и за два года я едва ли не перевидал их всех.
-- Нет, он из английских колоний, Амори. Но владеет нашим языком. Мать его была француженкой.
-- А как его звать?
-- Амос... Амос... Ах, уж эти имена. Да, вспомнила... Амос Грин. Его отец давно ведет дела с моим, а теперь послал сына, жившего, как я слышала, всегда в лесах, посмотреть людей и города. Ах, Боже мой, что случилось там?
Из нижнего коридора внезапно раздались отчаянные крики и визг, затем чей-то мужской голос и звуки поспешных шагов. В один миг де Катина сбежал с лестницы и остановился, с изумлением глядя на происходившую перед ним сцену.
Две девушки визжали что есть мочи, прижавшись к косякам двери. Посреди сеней старый слуга Пьер, суровый кальвинист, отличавшийся обыкновенно сознанием собственного достоинства, вертелся волчком, размахивая руками и вопя так громко, что его крики, наверное, можно было слышать в Лувре. В серый шерстяной чулок, обтягивающий его худую ногу, вцепился какой-то пушистый волосатый черный шар с маленьким блестящим красным глазом, устремленным вверх, и ярко-белыми зубами.
Молодой незнакомец, вышедший было на улицу к лошади, услышав крики, поспешно вбежал в сени, схватил зверька, ударил его два раза по мордочке и бросил головой вниз в мешок, откуда тот выбрался.
-- Ничего, -- проговорил он на превосходном французском языке, -- ведь это только медвежонок.
-- О Боже мой! -- кричал Пьер, отирая лоб. -- Ах, за эти минуты я состарился на пять лет. Я стоял у двери, раскланиваясь с мсье, а он вдруг схватил меня сзади.
-- Это я виноват, не завязал мешка. Звереныш родился как раз в день нашего отъезда из Нью-Йорка, во вторник ему будет шесть недель. Я имею честь говорить с другом моего отца, мсье Катина?
-- Нет, сударь, -- ответил с лестницы офицер. -- Дяди нет дома. Я капитан де Катина, к вашим услугам, а вот м-ль Катина, хозяйка этого дома.
Незнакомец поднялся по лестнице и поклонился обоим с видом человека робкого, как дикая серна, но вместе с тем принявшего отчаянное решение перенести все, выпавшее на его долю. Он прошел с хозяевами в гостиную, а затем немедленно исчез, и шаги его уже раздавались на лестнице. Скоро он вернулся с красивым блестящим мехом в руках.
-- Медведь предназначен вашему отцу, -- проговорил он. -- Эту же шкуру я привез для вас. Пустяк, но все же из нее можно сделать пару мокасин или сумочку.
Адель в восторге вскрикнула, погружая руки в мягкий мех. Да и было чем восхищаться, так как ни у одного короля в мире не было ничего подобного.
-- Ах, как это красиво! -- промолвила она. -- А что это за зверь и откуда он?
-- Чернобурая лисица. Я сам убил ее во время последней экспедиции в ирокезские селения у озера Онеида.
Адель прижалась щекой к меху; ее белое личико казалось мраморным на этом черном фоне.
-- Очень жаль, мсье, что отца нет дома, чтобы вас встретить, -- сказала она, -- но я от всего сердца приветствую вас за него. Комната вам приготовлена наверху. Если желаете, Пьер проводит.
-- Комната, мне? Зачем?
-- Как зачем? Чтобы спать.
-- А разве мне непременно нужно спать в комнате?
Де Катина рассмеялся при виде недовольного лица американца.
-- Можете не спать там, если не желаете, -- сказал он.
Лицо незнакомца прояснилось. Он подошел к дальнему окну, выходившему на двор.
-- Ах! -- вскрикнул он. -- Там есть бук. Если вы позволите мне взять туда мое одеяло, это будет лучше всякой комнаты. Зимой, конечно, приходится спать под крышей, но летом я задыхаюсь... меня давит потолок.
-- Так вы живете не в городе? -- спросил де Катина.
-- Мой отец живет в Нью-Йорке, через два дома от Питера Стьювшанта, о котором вы, вероятно, слыхали. Он очень выносливый человек, переносит и это, но я... с меня слишком достаточно нескольких дней в Олбани или Шенектэди. Я всю жизнь провел в лесах.
-- Я уверена, что отцу будет все равно, где бы вы ни спали и что' бы вы ни делали, только бы были довольны.
-- Благодарю вас. Ну, так я возьму туда свои вещи и вычищу лошадь.
-- Но ведь Пьер может сделать это.
-- Я привык делать все сам.
-- Я пойду с вами, -- проговорил де Катина. -- Мне нужно сказать вам пару слов. Итак, до завтра, Адель.
-- До завтра, Амори.
Молодые люди вместе сошли с лестницы, и капитан проводил американца до двора.
-- Вам пришлось сделать длинный путь? -- осведомился он.
-- Да, я приехал из Руана.
-- Вы устали?
-- Нет, я редко устаю.
-- Так побудьте с мадемуазель, пока не вернется ее отец.
-- Почему вы говорите это?
-- Потому что я должен уехать, а ей может понадобиться защитник.
Незнакомец молча кивнул головой и, скинув свою темную одежду, усердно принялся чистить грязную от дороги лошадь.