Москва, Моховая, д. Бенкендорфъ, книжный магазинъ Д. П. Ефимова.
1907 г.
Случилось это зимой 1897 года. Было морозное зимнее утро. Я проснулся, чувствуя, что меня трясутъ за плечо. Будилъ меня Гольмсъ. Онъ стоялъ надо мной, держа въ рукѣ свѣчу. По его возбужденному лицу я понялъ, что что-то случилось.
-- Вставайте, вставайте, Ватсонъ,-- воскликнулъ онъ,-- у насъ нынче будетъ хорошая охота. Ни слова! Одѣвайтесь и ѣдемъ.
Десять минутъ спустя, мы уже сидѣли въ кэбѣ и мчались по молчаливымъ улицамъ къ вокзалу въ Чарингъ-Кроссъ. Еще начинало только свѣтать, и фигуры рѣдкихъ прохожихъ представлялись намъ въ неясныхъ очертаніяхъ. Мы кутались въ наши теплыя пальто и жестоко зябли: очень ужъ холодно было, да и выѣхали-то не ѣвши.
На вокзалѣ мы напились чаю и усѣлись въ одинъ изъ вагоновъ кентскаго поѣзда. Въ вагонѣ было тепло, и мы почувствовали себя оттаявшими. Гольмсъ получилъ, наконецъ, способность говорить, а я -- слушать.
-- Вотъ, что я получилъ,-- произнесъ Гольмсъ вынимая изъ кармана письмо и подавая его мнѣ.
Я прочиталъ:
"Аббатство Гранджъ, Маршамъ, Кентъ
3 ч. 30 м. пополун.
Дорогой мистеръ Гольмсъ, я былъ бы очень вамъ благодаренъ, если бы вы мнѣ оказали немедленную помощь. Дѣло обѣщаетъ быть очень интереснымъ. Оно въ вашемъ вкусѣ. Я только освободилъ лэди, а все остальное не тронуто. Ради Бога, не теряйте ни минуты. Я не могу оставить сэра Евстафія.
"Преданный Вамъ Стэнли Гопкинсъ".
-- Съ Станли Гопкинсомъ мнѣ пришлось работать семь разъ,-- и никогда онъ меня не вызывалъ по пустому,-- замѣтилъ Гольмсъ,-- если не ошибаюсь, всѣ эти дѣла попали въ вашу коллекцію, Ватсонъ. Да, Ватсонъ, вы умѣете выбирать, и это нѣсколько смягчаетъ недостатки вашихъ писаній. Вы усвоили себѣ роковую привычку смотрѣть на мои изслѣдованія не съ научной, а съ романической точки зрѣнія. Вы испортили прекрасную идею. Вы могли бы составить поучительную серію научныхъ опытовъ. Во всѣхъ описаніяхъ вы обходите молчаніемъ мою тонкую и деликатную работу криминологическаго характера и распространяетесь о сенсаціонныхъ подробностяхъ дѣла; эти подробности, правда, возбуждаютъ читателя, но поучительнаго въ нихъ ровно ничего нѣтъ.
-- Такъ почему же вы не пишете эти исторіи сами?-- спросилъ я кисло.
-- И буду писать, дорогой Ватсонъ, непремѣнно буду. Теперь мнѣ этимъ заняться некогда. Вы же знаете, что на старости лѣтъ я непремѣнно займусь этимъ. Я напишу книгу. Въ этой книгѣ будетъ сконцентрировано все, будетъ изложено все содержаніе науки раскрытія преступленій. Что касается нашего настоящаго дѣла, то это, повидимому, убійство.
-- Вы полагаете, что сэръ Евстафій умеръ?
-- Думаю, что такъ. Гопкинсъ пишетъ это письмо нервнымъ, неровнымъ, поспѣшнымъ почеркомъ, а Гопкинсъ не можетъ быть названъ нервнымъ человѣкомъ. Да, я полагаю, что здѣсь имѣло мѣсто насиліе, и что трупъ ждетъ насъ, нашего разслѣдованія. Если бы дѣло шло о самоубійствѣ, то Гопкинсъ едва ли бы меня вызвалъ. Онъ пишетъ, что "освободилъ лэди". Это, по всей вѣроятности, означаетъ, что жена была заперта въ то время, какъ убійцы расправлялись съ мужемъ. Мы вступаемъ въ большой свѣтъ, Ватсонъ. Бумага, на которой написано письмо, шуршитъ какъ шелкъ, обратите также вниманіе на вензель К. В. и гербъ, взгляните на виньетку адреса. Я полагаю, что нашему другу Гопкинсу удастся выдвинуться, благодаря этому дѣлу, а что касается насъ, мы проведемъ интересное утро. Ну, вотъ мы и пріѣхали. Это Чапльхерстъ. Скоро мы узнаемъ, въ чемъ тутъ дѣло.
Проѣхавъ около двухъ миль по проселочной дорогѣ, мы остановились у воротъ парка. Ворота эти были отворены для насъ престарѣлымъ привратникомъ, лицо котораго имѣло растерянное выраженіе. Уже по одному этому лицу можно было догадаться, что въ домѣ произошло что-то недоброе.
Экипажъ нашъ двигался теперь по широкой аллеѣ, обсаженной старыми вязами. Въ концѣ аллеи стоялъ низкій, но широкій домъ, фронтонъ котораго былъ украшенъ колоннами въ стилѣ Палладіо. Центральная часть дома, отѣненная тиссами, была построена очень давно; флигеля же съ широкими окнами были болѣе современнаго происхожденія. Парадная дверь была отворена. Стэнли Гопкинсъ ожидалъ насъ, стоя на порогѣ.
-- Очень радъ, что вы пріѣхали, мистеръ Гольмсъ! Привѣтствую и васъ, д-ръ Ватсонъ. Бѣда только въ томъ, что я, кажется, напрасно васъ обезпокоилъ. Лэди пришла въ себя и разсказала намъ все, что было. Намъ дѣлать здѣсь почти нечего. Мы вѣдь имѣете понятіе, мистеръ Гольмсъ, о Льюишемской шайкѣ, грабителей?
-- Это вы про трехъ Рандоллей говорите?
-- Совершенно вѣрно: папаша и два сынка. Это ихъ дѣло. У меня никакихъ сомнѣній на этотъ счетъ не имѣется. Двѣ недѣли тому назадъ они обстряпали дѣло въ Сайденгемѣ. Ихъ многіе видѣли, и примѣты вполнѣ сходятся. Рандолли обнаружили необычайное хладнокровіе. Два преступленія въ одной и той же мѣстности и въ такой короткій промежутокъ времени -- это удивительно, не правда ли? На этотъ разъ, надо полагать, мы ихъ повѣсимъ.
-- Стало-быть, сэръ Евстафій умеръ?
-- Да, они ему проломили голову его же собственной кочергой.
-- Кучеръ мнѣ сказалъ, что это сэръ Евстафій Бракенстолль.
-- Совершенно вѣрно; это одинъ изъ богатѣйшихъ людей Кента. Лэди Бракенстолль находится въ настоящую минуту въ будуарѣ. Бѣдная женщина! Ей пришлось пережить тяжелую драму. Когда я ее увидалъ, она была почти мертвая. Да лучше пойдемте къ ней. Вы ее увидите сами, и она разскажетъ вамъ все, какъ было. А потомъ мы изслѣдуемъ вмѣстѣ столовую.
У лэди Бракенстолль была далеко не заурядная наружность. Рѣдко мнѣ приходилось видѣть такое граціозное, женственное и прекрасное лицо. Она была блондинка съ голубыми глазами. Ея волосы были золотистаго цвѣта. Цвѣтъ ея лица былъ несомнѣнно безукоризненъ, но теперь, послѣ пережитыхъ волненій, она была блѣдна и разстроена. Страданія лэди Бракенстолль были не только нравственныя. На одномъ изъ глазъ виднѣлся огромный, темнокрасный, отвратительный синякъ, къ которому горничная, высокая женщина, суроваго вида, то и дѣло прикладывала компрессы изъ воды и уксуса. Лэди Бракенстолль лежала, утомленная, на диванѣ. При нашемъ входѣ она оживилась и окинула васъ любопытнымъ, внимательнымъ взоромъ. Было очевидно, что энергія, несмотря на ночную драму, все еще продолжала жить въ этомъ прекрасномъ созданіи.
-- Вѣдь я же вамъ все разсказала, мистеръ Гопкинсъ, произнесла она усталымъ голосомъ,-- неужели же вы не можете повторить того, что знаете, сами? Ну, хорошо, если вы это находите нужнымъ, я передамъ этимъ господамъ то, что случилось. Они уже были въ столовой?
-- Я нашелъ нужнымъ провести ихъ сперва къ вашему сіятельству.
-- Ахъ, я вамъ буду очень благодарна, если вы выясните это дѣло. Мнѣ прямо страшно даже подумать о томъ, что онъ все еще лежитъ тамъ.
Лэди Бракенстолль вздрогнула и прикрыла лицо руками. Во время этого жеста широкій рукавъ платья откинулся, и одна рука обнажилась. Гольмсъ ахнулъ.
-- У васъ есть еще ушибы, сударыня! Что это такое?
На рукѣ виднѣлись два ярко-красныхъ пятна.
Женщина поспѣшно опустила рукавъ.
-- Это ничего,-- сказала она,-- это не имѣетъ никакого отношенія къ ужасному дѣлу, совершившемуся въ эту ночь. Прошу васъ и вашего друга садиться, я разскажу все, что знаю... Я -- жена сэра Евстафія Бракенстолля. Замужъ за него я вышла около года тому назадъ. Бракъ нашъ былъ несчастнымъ. Скрывать это мнѣ не приходится, такъ какъ о нашихъ неладахъ съ мужемъ было всѣмъ извѣстно. Если бы я и вздумала отрицать это, то вы все равно узнали бы все отъ нашихъ сосѣдей. Можетъ-быть, въ этихъ неладахъ была виновата отчасти и я. Я была воспитана въ болѣе свободной атмосферѣ Южной Австраліи, гдѣ условности не въ модѣ. Англійская жизнь чопорна, манерна и совсѣмъ мнѣ не нравится. Во всякомъ случаѣ, не я одна была виновата въ нашихъ семейныхъ неурядицахъ. Всѣ здѣсь знаютъ, что сэръ Евстафій былъ неизлѣчимый пьяница. Это былъ такой человѣкъ, съ которымъ даже одинъ часъ провести тяжело. Представьте же себѣ, что должна была испытывать я, сильно чувствующая и вспыльчивая женщина, осужденная на совмѣстную жизнь съ этимъ человѣкомъ. Всякій, кто сталъ бы доказывать святость такого брака, долженъ быть признанъ кощунникомъ, злодѣемъ и негодяемъ. Ваши проклятые законы прямо тяготѣютъ надъ людьми. Богъ не можетъ терпѣть такою надругательства надъ человѣческой свободой. Эти законы не Богомъ создали, а нами...
Она привстала, щеки ея горѣли румянцемъ, глаза сверкали. Суровая горничная тихо взяла свою госпожу за талію и снова положила ее на подушку. Гнѣвъ несчастной сразу же утихъ, и она стала тихо плакать.
Немного успокоившись, она продолжала:
-- Я вамъ разскажу о томъ, что случилось ночью. Вамъ, можетъ быть, извѣстно, что наша прислуга ночуетъ въ постройкѣ. Центръ дома отведенъ подъ жилыя комнаты. Кухня помѣщается въ задней части дома, а наша кухня -- наверху. Въ этой части дома ночью никого не бываетъ; грабители, конечно, знали объ этомъ. Они вели себя шумно, зная, что ихъ никто не услышитъ.
Сэръ Евстафій удалился въ свою спальню около половины двѣнадцатаго. Прислуга ушла въ свою пристройку еще раньше. Бодрствовала только моя камеристка, но и она сидѣла въ своей комнатѣ наверху до тѣхъ поръ, пока я ея не вызвала. Я сидѣла въ этой комнатѣ и читала. Былъ двѣнадцатый часъ въ началѣ, когда я собралась итги спать. Но прежде, чѣмъ уйти, я захотѣла обойти комнаты и убѣдиться, все ли въ порядкѣ. Я дѣлала это каждый вечеръ. На сэра Евстафія, какъ я вамъ уже сказала, не всегда было можно полагаться. Я побывала въ кухнѣ, кладовой, ружейной комнатѣ, бильярдной, гостиной и, наконецъ, пришла въ столовую. Приблизившись къ окну, занавѣшенному толстой занавѣсью, я вдругъ почувствовала холодъ. Я поняла, что окно открыто. Отдернувъ занавѣску, я очутилась лицомъ къ лицу съ широкоплечимъ, немолодымъ человѣкомъ, который только что взлѣзъ на подоконникъ. Надо вамъ сказать, что это длинное французское окно -- не окно въ собственномъ смыслѣ слова, а скорѣе стеклянная дверь, ведущая на лужайку передъ домомъ. Въ рукахъ у меня была зажженная свѣча; при ея свѣтѣ я увидала еще двухъ человѣкъ, которые лѣзли въ комнату. Я бросилась назадъ, но разбойникъ быстро настигъ меня. Онъ сперва ухватилъ меня за руку, а потомъ за горло. Я хотѣла крикнуть. Тогда онъ изо всей силы ударилъ меня кулакомъ въ глазъ, и я упала на полъ. Должно-быть, я пробыла нѣсколько минутъ безъ сознанія. Очнувшись, я увидала, что я сижу на дубовомъ креслѣ около обѣденнаго стола, привязанная крѣпко къ этому креслу краснымъ шнуркомъ, который разбойники сорвали со стѣны. Шнурокъ этотъ былъ привязанъ къ проволокѣ, соединявшей столовую съ кухней. Ротъ мой былъ завязанъ платкомъ, и говорить или кричать я не могла.
И вдругъ я увидала, что въ столовую входить мой несчастный мужъ. Онъ, повидимому, слышалъ шумъ, заподозрѣлъ недоброе и приготовился къ неожиданностямъ. Онъ былъ безъ пиджака и жилета, босой, въ рукахъ у него была увѣсистая палка изъ чернаго дерева. Онъ бросился на одного изъ разбойниковъ, но другой -- старикъ -- наклонился, схватилъ съ каминной рѣшетки кочергу и нанесъ моему мужу ужаснѣйшій ударъ по головѣ. Сэръ Евстафій грохнулся на полъ, даже не простонавъ, такъ и остался лежатъ недвижимый. Я снова лишилась чувствъ.
Когда я снова пришла въ себя, я увидала, что разбойники грабятъ буфетъ. Они вытащили изъ него все серебро и связали его въ узелъ. Затѣмъ они взяли бутылку вина, откупорили ее и принялись пить. Каждый налилъ себѣ по стакану. Я, кажется, уже говорила вамъ, что одинъ изъ разбойниковъ былъ старикъ, а другіе два -- молодые, безбородые. Мнѣ показалось, что это отецъ и два сына. Между собой они разговаривали шопотомъ. Затѣмъ одинъ изъ нихъ приблизился ко мнѣ и удостовѣрился, что и хорошо привязана къ креслу. Наконецъ, они ушли, затворивъ за собой окно. Прошло, по крайней мѣрѣ, четверть часа прежде, чѣмъ я освободила ротъ отъ закрывавшаго его платка. Я начала кричать. Первая прибѣжала ко мнѣ моя камеристка. Подняли тревогу, прибѣжали слуги. Въ полицію о происшедшемъ діли знать немедленно. Вотъ и все, что я вамъ могу сообщить, господа. Надѣюсь, что вы меня не заставите болѣе говорить на эту тяжелую тему?
-- Вы не желаете задавать никакихъ вопросовъ, мистеръ Гольмсъ?-- спросилъ Гопкинсъ.
-- О, нѣтъ,-- отвѣтилъ Гольмсъ,-- я не хочу злоупотреблять временемъ и терпѣніемъ лэди Бракенстолль, я хотѣлъ бы только,-- Гольмсъ обратился къ камеристкѣ,-- прежде, чѣмъ я пойду въ столовую, выслушать васъ. Что вы знаете объ этомъ дѣлѣ?
-- Разбойниковъ этихъ я видѣла прежде, чѣмъ они влѣзли въ столовую,-- отвѣтила горничная.-- Сидя въ своей комнатѣ у окна, я видѣла при свѣтѣ луны, какъ трое человѣкъ подошли къ тѣмъ вонъ воротамъ, но эти люди мнѣ не показались подозрительными. Болѣе часу прошло послѣ этого. Вдругъ я слышу, что барыня кричитъ. Я сбѣжала внизъ и увидала ее, бѣдную овечку, привязанной къ креслу, а онъ самъ лежалъ на полу съ разбитой головой, и весь полъ вымазанъ его кровью и мозгомъ. Я думаю, сэръ, что этого довольно, чтобы свести съ ума любую женщину. Сидитъ она, бѣдная, связанная, и платье ея выпачкано въ крови мужа. Но только она у меня храбрая всегда была. Когда она въ дѣвушкахъ была и называлась миссъ Мэри Фразоръ изъ Аделаида, она ничего не боялась. Такой же она осталась, сдѣлавшись лэди Бракенстолль. Только, господа, вы ужъ очень много ее спрашивали. Ей пора итти на покой, и поведетъ туда свою госпожу старая Тереза. Старая Тереза знаетъ, что ея барынѣ нуженъ отдыхъ.
И высокая старуха съ материнской нѣжностью взяла свою госпожу за талію и вывела ее вонъ изъ комнаты.
-- Эта женщина ее вынянчила,-- замѣтилъ Гопкинсъ, она даже кормила ее грудью, потомъ состояла при ней въ должности няньки и пріѣхала вмѣстѣ съ нею восемнадцать мѣсяцевъ тому назадъ изъ Австраліи. Зовутъ эту женщину Терезой Райтъ. Такихъ прислугъ теперь не сыщешь. Сюда, сюда пожалуйте, мистеръ Гольмсъ!
Выразительное лицо Гольмса утратило теперь всякое оживленіе. Тайна разъяснилась, и всякое очарованіе исчезло. Правда, нужно было арестовать убійцъ, но какое дѣло Гольмсу до этихъ заурядныхъ бродягъ. Онъ и рукъ марать ими не станетъ. Представьте себѣ знаменитаго доктора, свѣтило науки, котораго вызвали къ человѣку, заболѣвшему корью. Таково было приблизительно положеніе Шерлока Гольмса.
Видъ столовой оказался, однако, настолько оригинальнымъ, что Гольмсъ снова заинтересовался.
Это была очень большая, высокая комната, съ рѣзнымъ дубовымъ потолкомъ и дубовыми панелями. Стѣны были украшены головами ланей и стариннымъ оружіемъ. Въ самомъ дальнемъ углу отъ двери виднѣлось французское окно, о которомъ мы слышали уже отъ лэди Бракенстолль. Было еще три меньшихъ по размѣру окна, и черезъ нихъ справа въ столовую проникалъ холодный свѣтъ зимняго солнца. Около камина стояло тяжелое дубовое кресло, ножки котораго внизу были соединены крестообразными брусьями.
Кресло было все переплетено краснымъ шнуркомъ. Тамъ и сямъ виднѣлись узлы. Шнурокъ былъ протянутъ внизъ и привязалъ къ брусьямъ внизу. Когда освобождали лэди Бракенстолль, шнурокъ былъ только ослабленъ. Узлы-же всѣ оставлены нетронутыми. На эти подробности мы обратили вниманіе только послѣ. Теперь же наши взоры были устремлены въ другую сторону.
На тигровой шкурѣ противъ камина было распростерто нѣчто поистинѣ ужасное. Передъ нами лежалъ трупъ высокаго, хорошо сложеннаго мужчины, лѣтъ сорока. Онъ лежалъ навзничь, глядя въ потолокъ. Изъ-за короткой черной бороды виднѣлись бѣлые зубы, оскаленные въ страшную улыбку. Лицо покойнаго, смуглое, красивое, съ орлинымъ носомъ, было исковеркано мстительной ненавистью. Это выраженіе застыло на лицѣ мертвеца навсегда и производило страшное впечатлѣніе, впечатлѣніе чего-то дьявольскаго.
Сэръ Евстафій, очевидно, спалъ въ то время, какъ поднялась тревога. Онъ былъ почти не одѣть. Ноги были босы, одѣтъ онъ былъ въ панталоны и красивую, расшитую шелкомъ, ночную рубашку. Голова его была страшно изуродована. Кровь и мозгъ были разбрызганы повсюду, и все свидѣтельствовало о томъ, что ударъ, нанесенный помѣщику, быль ужасенъ. Около трупа лежало оружіе смерти -- согнувшаяся отъ силы удара кочерга.
Осмотрѣвъ трупъ и кочергу, Гольмсъ замѣтилъ:
-- Этотъ старый Рандолль, должно-быть, очень сильный человѣкъ.
-- О, да,-- отвѣтилъ Гопкинсъ,-- я кое-что знаю объ этомъ молодцѣ. Онъ мастеръ своего дѣла.
-- Изловить его вамъ будетъ не трудно?
-- Труда ни малѣйшаго. Мы уже давно гоняемся за нимъ, но въ послѣдніе дни было получено извѣстіе, будто Рандолли уѣхали въ Америку. Но теперь, разъ мы знаемъ, что шайка здѣсь, то дѣло въ шляпѣ. Удрать имъ едва ли придется. За всѣми морскими пароходами уже установлено наблюденіе, и за поимку Рандоллей назначена награда. Что меня изумляетъ, такъ это поведеніе Рандоллей. Они поступали безумно. Вѣдь они же понимали, что лэди Бракенстолль можетъ описать ихъ наружность!
-- Совершенно вѣрно. Съ ихъ точки зрѣнія было благоразумнѣе убить лэди Бракенстолль.
-- Но, можетъ быть, они не замѣтили, что лэди Бракенстолль очнулась отъ обморока?-- замѣтилъ я.
-- Это похоже на правду. Разъ она лежала безъ сознанія, ее не зачѣмъ было лишать жизни. Но что вы скажете объ этомъ бѣднягѣ, Гопкинсъ? Я слышалъ о немъ много всякой всячины.
-- Въ трезвомъ видѣ это былъ добрѣйшій человѣкъ, но, напившись, онъ становился чортомъ. Впрочемъ, онъ почти всегда находился въ полупьяномъ состояніи. Окружающіе говорили въ этихъ случаяхъ, что сэромъ Евстафіемъ овладѣлъ бѣсъ, и, дѣйствительно, пьяный, онъ бывалъ способенъ на все. Несмотря на богатство и титулъ, ему приходилось раза два приходить въ соприкосновеніе съ нашимъ вѣдомствомъ. Однажды онъ схватилъ собаку это была любимая собака ея сіятельства облилъ ее керосиномъ и поджогъ. Скандаль этотъ мы потушили съ величайшимъ трудомъ. Другой раза, онъ запустилъ графиномъ въ эту самую горничную -- Терезу Райтъ. Это тоже повело къ непріятностямъ. Вообще говоря, смерть его,-- между нами, конечно,-- не большая бѣда. Теперь въ этомъ домѣ будутъ жить поскладнѣе.
Гольмсъ, стоя на колѣняхъ, съ величайшимъ вниманіемъ разглядывалъ узлы на красномъ шнуркѣ, которымъ разбойники связали лэди Бракенетолль. Затѣмъ онъ также внимательно оглядѣлъ шнурокъ въ томъ мѣстѣ, гдѣ онъ былъ оборванъ.
-- Когда они обрывали шнурокъ, колокольчикъ въ кухнѣ долженъ былъ зазвонить очень громко,-- замѣтилъ онъ.
-- Да, но этого звонка никто не могъ слышать. Кухня находится въ задней части дома.
-- Но почему грабители-то знали, что этого колокольчика никто не можетъ слышать? Какъ они осмѣлились такъ беззаботно дергать за этотъ шнурокъ?
-- Совершенно правильно замѣчено, мистеръ Гольмсъ; меня и самого интересовалъ этотъ вопросъ. Несомнѣнно, что Рандолль зналъ мѣстоположеніе и привычки обитателей дома. Онъ зналъ, что прислуга уже спитъ, и что звонка въ кухнѣ никто не услышитъ. Рандолль, по моему мнѣнію, вошелъ въ соглашеніе съ кѣмъ-либо изъ прислуги. Это совершенно очевидно. Здѣсь -- восемь человѣкъ прислуги, и всѣ они имѣютъ отличныя рекомендаціи.
-- Ну,-- отвѣтить Гольмсъ,-- разъ у нихъ у всѣхъ хорошая репутація, то намъ придется оставить подъ подозрѣніемъ ту прислугу, въ которую покойный хозяинъ запустилъ графиномъ. Но вѣдь, приводя убійцъ, Тереза Райтъ совершила измѣну по отношенію къ своей госпожѣ, которую она, однако, очень любить. Ну, да ладно, это не важное обстоятельство въ дѣлѣ. Разъ вы изловите Рандолля, онъ, конечно, назоветъ своего сообщника. Да, Гопкинсъ, разсказъ лэди Бракенстолль подтверждается... Нужно ли подтверждать этотъ разсказъ?... Да, этотъ разсказъ подтверждается всѣмъ, что мы видимъ здѣсь.
Гольмсъ приблизился къ французскому окну и отворилъ его.
-- Слѣдовъ нѣтъ, да ихъ и не должно быть. Грунтъ твердъ, какъ желѣзо. И я вижу, что свѣчи на каминѣ были зажжены въ моментъ преступленія.
-- А то какъ же. Въ то время, какъ воры распоряжались въ столовой, эти свѣчи горѣли.
-- Что же унесено ворами?
-- О, они похитили немного. Ими унесено шесть-семь штукъ серебряныхъ вещей изъ буфета. Лэди Бракенстолль думаетъ, что они были испуганы смертью сэра Евстафія и. вслѣдствіе этого, не осмѣлились ограбить весь домъ, что собственно и имѣли въ виду.
-- Можетъ-быть, можетъ-быть. И кромѣ всего этого я вижу, что они пили здѣсь вино?
-- Это чтобы успокоить нервы.
-- Совершенно вѣрно. Я полагаю, что къ этимъ тремъ стаканамъ на боковомъ столѣ никто не прикасался?
-- Никто. Все -- и стаканы и бутылки,-- все стоить въ томъ видѣ, какъ стояло.
-- Посмотримъ. Эге, это что же такое!?
Стаканы стояли рядомъ. Остатки вина были во всѣхъ трехъ, но въ одномъ изъ нихъ было очень много осадковъ. Бутылка стояла рядомъ. Вылито изъ нея было только треть содержимаго. Рядомъ лежала длинная, пропитанная виномъ пробка. По замѣченному виду бутылки можно, было думать, что убійцамъ пришлось полакомиться очень хорошимъ и старымъ виномъ.
Гольмсъ какъ-то сразу оживился. Вялость исчезла, и въ его умныхъ глазахъ опять засверкалъ огонекъ. Прежде всего онъ взялъ пробку и сталъ ее внимательно разглядывать.
-- Какъ они откупорили бутылку?-- спросилъ онъ.
Гопкинсъ указалъ на полувыдвинутый ящикъ стола, въ которомъ лежали салфетки и большой штопоръ.
-- Лэди Бракенстолль сказала вамъ, что они откупорили бутылку этимъ штопоромъ?
-- Нѣтъ, она мнѣ этого не говорила. Развѣ вы забыли, что она лежала безъ сознанія въ то время, какъ убійцы откупоривали бутылку?
-- Да, теперь вспомнилъ. Дѣло въ томъ, Гопкинсъ, что бутылка была откупорена не этимъ штопоромъ. Пробка была вынута карманнымъ штопоромъ. Знаете, бываютъ такіе штопоры при перочинныхъ ножахъ. Длиной этотъ штопоръ былъ приблизительно полтора дюйма. Взгляните-ка на пробку. Штопоръ завинчивали три раза подъ рядъ, и только послѣ этого пробка была вынута. Просверлить ея до конца они не могли. Этимъ же штопоромъ просверлить пробку можно было съ перваго же раза. Когда вы изловите Рандолля, вы найдете у него перочинный ножъ со штопоромъ.
-- Великолѣпно!-- произнесъ Гопкинсъ.
-- Но что меня удивляетъ, такъ это стаканъ,-- продолжалъ Гольмсъ: неужели лэди Бракенстолль видѣла своими глазами, какъ эти люди пили?
-- Да, она говорить, что видѣла.
-- Ну, тогда нечего объ этомъ и толковать; разъ вы говорите такъ, то и дѣлу конецъ. Вы, однако, Гопкинсъ, должны признать, что эти три стакана презамѣчательны. Какъ! Вы въ нихъ не видите ничего замѣчательнаго? въ такомъ случаѣ оставимъ этотъ вопросъ въ сторонѣ. Можетъ-быть, я и ошибаюсь, я самъ признаюсь, что у меня есть слабость отыскивать мудреныя объясненія тамъ, гдѣ дѣло объясняется очень просто. Кромѣ же того, эти стаканы... Это можетъ оказаться простою случайностью. Итакъ, до свиданія. Гопкинсъ. Не думаю, чтобы я могъ быть вамъ полезенъ. Ваше дѣло совершенно ясно. Извѣстите меня объ арестѣ Рандолля и, вообще, увѣдомляйте меня оба всѣхъ событіяхъ. Надѣюсь, что мнѣ скоро придется поздравлять васъ съ успѣшнымъ окончаніемъ дѣла. Ну, ѣдемъ, что ли, Ватсонъ, мы дома нужнѣе, больше чѣмъ здѣсь!
На возвратномъ пути Гольмсъ велъ себя очень странно. Повидимому, его мучили какія-то сомнѣнія, отъ которыхъ онъ старался отвязаться. Нѣсколько разъ онъ какъ бы нарочно заговаривалъ о постороннихъ предметахъ для того, чтобы забыть о своихъ мысляхъ, но это ему не удавалось, и онъ снова задумывался. Сдвинутыя брови, разсѣянные глаза -- свидѣтельствовали о томъ, что душа Гольмса находится все еще тамъ, въ большой столовой дворянскаго дома, въ которой разыгралась ночная трагедія. Наконецъ, видимо, уже будучи не въ со состояніи сдерживать себя. Гильмсъ выпрыгнулъ на платформу и вытащилъ меня за собой. Нашъ поѣздъ въ эту минуту трогался. Мы стояли на платформѣ. Вагоны проносились мимо насъ, а Гольмсъ говорилъ мнѣ:
-- Простите меня, дорогой товарищъ! можетъ быть, я васъ безпокою напрасно; можетъ-быть, я увлекся пустой фантазіей, но, клянусь моей жизнью, Ватсонъ, я прямо не могу оставить этого дѣла въ его настоящемъ положеніи. Вся моя душа протестуетъ противъ офиціальнаго объясненія событій. Это объясненіе ложно,-- ложно съ начала до конца. Я готовъ поклясться, что оно ложно, я согласенъ, что разсказъ лэди Бракенстолль обстоятеленъ. Показаніе служанки также достаточно. Этими показаніями устанавливается дѣло до мельчайшихь деталей. Что я могу выставить противъ этого? Только три стакана съ виномъ -- и ничего болѣе. Но я самъ виноватъ въ томъ, что у меня нѣтъ фактовъ. Если бы я разслѣдовалъ дѣло безпристрастно, то, конечно, я набралъ бы достаточный матеріалъ, и намъ не пришлось бы возвращаться и начинать все дѣло снова. Садитесь, Ватсонъ, вотъ на эту лавочку, подождемъ поѣзда, а я тѣмъ временемъ объясню намъ это дѣло. Умоляю только васъ объ одномъ: не думайте, пожалуйста, что мы обязаны вѣрить въ правдивость словъ лэди Бракенстолль и ея камеристки. Эта лэди имѣетъ восхитительную наружность, но изъ этого отнюдь не явствуетъ, что мы должны ей безусловно вѣрить. Видите ли, въ ея разсказѣ о событіяхъ есть подробности, которыя при ближайшемъ разсмотрѣніи кажутся подозрительными. Она обвиняетъ въ убійствѣ Рандоллей. Они устроили большой грабежъ всего днѣ недѣли тому назадъ въ Сайденгамѣ. Грабежъ этотъ и внѣшность грабителей были описаны въ газетахъ. Представьте себѣ, что лэди Бракенстолль нужно было придумать исторію грабежа и убійства. Въ этомъ случаѣ вполнѣ естественно, что она взвалила преступленіе на Рандоллей. Впечатлѣніе сайденгамской исторіи было, разумѣется, свѣжо въ ея памяти. Но я не особенно вѣрю тому, что сэра Евстафія убили Рандолли. Грабители, только что поживившіеся, едва ли станутъ рисковать такъ скоро. Они скорѣе спрячутся куда-нибудь подальше и станутъ наслаждаться жизнью, благодаря награбленному добру. Кромѣ того, профессіоналы-грабители не являются въ домъ такъ рано, и затѣмъ, вы помните, грабитель ударилъ лэди Бракенстолль, чтобы помѣшать ей кричать. Этимъ путемъ онъ могъ скорѣе заставить ее закричать во весь духъ! Что мнѣ еще сказать вамъ? Да, вспомнилъ: профессіоналы никогда не убиваютъ своихъ жертвъ безъ надобности. Убивать сэра Евстафія но было никакой нужды. Ихъ было трое, а онъ одинъ, и они могли съ нимъ отлично справиться. Странно также, что воры удовлетворились небольшимъ количествомъ серебра въ то время, какъ могли ограбить весь домъ. И, наконецъ, люди этого сорта никогда не оставляютъ бутылку вина недопитой. Развѣ васъ не удивляетъ все это, Ватсонъ? Развѣ вамъ не кажутся всѣ эти подробности странными и придуманными?
-- Да, пожалуй, нарисованная вами картина кажстся неправдоподобной во всей ея совокупности. Но если брать всѣ эти подробности порознь, то онѣ окажутся правдоподобными. Самое удивительное, по моему мнѣнію, это то, что грабители привязали лэди Бракенстолль къ креслу.
-- Ну, на этотъ счетъ я думаю иначе, Ватсонъ! Разъ они ее не убили, то нужно было ее обезвредить. Для этого-то они ее и связали. Во всякомъ случаѣ, мнѣ кажется, я вамъ доказалъ, что въ разсказѣ лэди Бракенстолль не все кажется правдоподобнымъ. Самое же удивительное заключается въ этихъ стаканахъ съ виномъ.
-- Что же въ нихъ удивительнаго?
-- Вы хорошо помните эти стаканы?
-- Да, хорошо.
-- Намъ сказали, что изъ этихъ стакановъ мили трое людей. Кажется ли это вамъ похожимъ на правду?
-- Что же тутъ неправдоподобнаго? Вино было во всѣхъ трехъ стаканахъ.
-- Совершенно вѣрно. Но осадки были только въ одномъ стаканѣ. Замѣтили ли вы это? Какъ вы объясняете себѣ этотъ фактъ?
-- Что же тутъ удивительнаго? Въ послѣднемъ налитомъ стаканѣ оказались осадки.
-- Но вы позабыли о томъ, что бутылка была почти-что полна и, несмотря на это, въ двухъ стаканахъ осадковъ нѣтъ, а въ третьемъ ихъ масса. Какъ это объяснить? Объясненій можетъ быть только два. Первое заключается въ слѣдующемъ: Послѣ того, какъ были налиты два стакана, бутылку сильно встряхнули, и вслѣдствіе этого въ третій стаканъ попало много осадковъ. По такое объясненіе мнѣ кажется мало вѣроятнымъ. Ну, конечно же... въ этомъ объясненіи нѣтъ и тѣни правды.
-- Что же вы предполагаете въ такомъ случаѣ?
-- Я предполагаю, что пили только изъ двухъ стакановъ и что остатки вина, въ нихъ содержащіеся, были слиты въ третій! Зачѣмъ? а затѣмъ, чтобы заставить повѣрить, что вино пили трое людей. Вотъ по этому-то случаю винные осадки оказались только въ одномъ стаканѣ. Вы понимаете меня? Я, по крайней мѣрѣ, убѣжденъ, что это такъ. Но если я правильно объяснилъ этотъ маленькій фактикъ, то этимъ самымъ общая картина совершенно измѣняется. Заурядная исторія превращается въ замѣчательное дѣло. Оказывается, что лэди Бракенстолль и ея камеристка умышленно лгали въ своихъ показаніяхъ. Мы не должны вѣрить ни одному слову этихъ женщинъ. У нихъ есть, очевидно, серьезныя причины скрывать настоящаго преступника. Мы должны производить наше слѣдствіе безъ ихъ помощи. Вотъ какая миссія предстоять намъ, Ватсонъ; а теперь поѣдемъ, поѣздъ подходить.
Наше возвращеніе удивило всѣхъ въ аббатствѣ. Стенли Гопкинсъ былъ въ отъѣздѣ. Онъ отправился съ докладомъ въ Скотландъ-Ярдъ. Гольмсъ отправился въ столовую, заперся изнутри и предался трудолюбивому и самому тщательному изслѣдованію. Работалъ онъ два часа. Это было одно изъ тѣхъ изслѣдованій, на основаніи которыхъ Гольмсъ строилъ свои блестящія дедукціи, сидя въ углу столовой, какъ студентъ, слѣдящій за своимъ профессоромъ, я наблюдалъ каждый шагъ этого замѣчательнаго изслѣдованія.
Окно, занавѣси, коверъ, кресло, шнурокъ -- все было по очереди осмотрѣно и тщательно взвѣшено. Трупъ несчастнаго баронета уже унесли, но все остальное оставалось на мѣстахъ. Затѣмъ, къ моему великому удивленію, Гольмсъ вскарабкался на каминъ. Прямо, въ нѣсколькихъ дюймахъ надъ его головой, висѣлъ остатокъ краснаго шнурка прикрѣпленный къ проволокѣ. Нѣкоторое время онъ глядѣлъ на. этотъ обрывокъ, а потомъ, стараясь къ нему приблизиться, поставилъ колѣно на маленькій деревянный костыль, выходившій изъ стѣны. Его вытянутая рука оказалась тогда въ нѣсколькихъ дюймахъ отъ шнурка. Но теперь Гольмсъ глядѣлъ уже не на шнурокъ, а на деревянный костыль.
Спрыгнувъ, наконецъ, внизъ, Гольмсъ сказалъ:
-- Все обстоитъ благополучно, Ватсонъ. Мы закончили наше дѣло. Это одно изъ самыхъ замѣчательныхъ дѣлъ въ нашей коллекціи. Но, Боже мой, какимъ глупцомъ я былъ сегодня утромъ! Я чуть не совершилъ ошибки, которая могла окончательно скомпрометировать мою репутацію. Ну, а теперь... теперь надо собрать еще нѣсколько недостающихъ звеньевъ, и цѣпь будетъ полная.
-- Итакъ, вы открыли преступниковъ?
-- Не преступниковъ, Ватсонъ, а преступника. Только одинъ, но зато очень страшный человѣкъ. Силенъ, какъ левъ; объ этомъ мы можете судить по силѣ удара, отъ котораго согнулась кочерга. Ростомъ шесть футовъ три дюйма, энергиченъ, какъ бѣлка, и обладаетъ замѣчательный ловкостью въ пальцахъ. Кромѣ всего этого, онъ уменъ и сообразителенъ. Вся эта интересная исторія о разбойникахъ принадлежитъ ему, Да, Ватсонъ, это преступленіе -- дѣло рукъ очень замѣчательнаго человѣка. И знаете, что открыло мнѣ всю тайну? Этотъ вотъ самый красный шнурокъ.
-- Объясните мнѣ, пожалуйста, какъ вы до всего этого дошли?
-- Я вамъ это сейчасъ объясню. Предстаньте себѣ, Ватсонъ, что вы, стоя на полу, захотѣли бы оборвать вотъ этотъ шнурокъ? Гдѣ онъ, по вашему мнѣнію, оборвался? Конечно, въ томъ мѣстѣ, гдѣ онъ прикрѣпленъ къ проволокѣ. Но въ данномъ случаѣ, онъ оборвался на три дюйма ниже. Почему это случилось?
Я взялъ въ руки конецъ шнурка, привязаннаго къ креслу, поглядѣлъ на него и отвѣтилъ:
Потому, что онъ перетертъ въ этомъ мѣстѣ. Совершенно вѣрно. Этотъ конецъ кажется перетертымъ. Этотъ господинъ хитеръ и лукавъ. Онъ нарочно растрепалъ конецъ шнурка перочиннымъ ножомъ. Но тотъ конецъ шнурка тамъ, на потолкѣ, вовсе не перетертъ. Отсюда этого не видно, но если, бы вы стали, какъ я, на каминъ то увидѣли бы, что онъ срѣзанъ ножомъ. Вообще, не трудно угадать, что случилось въ данномъ случаѣ. Человѣку этому нуженъ быль шнурокъ. Оборвать его онъ боялся, потому, чтобы не зазвонилъ въ колокольчикъ въ кухню и не поднять тревоги. Что же онъ дѣлаетъ? Онъ вскакиваетъ на каминъ для того, чтобы поднятыя повыше, упирается колѣномъ въ деревянный костыль, я видѣлъ даже отпечатокъ его колѣна на пыли -- и рѣжетъ шнурокъ ножомъ. Я старался достать до шнурка, но не досталъ, по крайней мѣрѣ, трехъ дюймовъ. Изъ этого я заключаю, что онъ ростомъ выше меня на три дюйма. А взгляните-ка вотъ на это пятно, на сидѣньи деревяннаго кресла: это что такое?
-- Кровь.
-- Несомнѣнно, кровь; и ужъ это одно обстоятельство доказываетъ, что исторія лэди Бракенстолль -- сплошная ложь. Если бы она сидѣла связанною въ креслѣ, въ то время, какъ совершалось преступленіе,-- этого пятна бы здѣсь не было. Нѣтъ, Ватсонъ, она была посажена въ это кресло уже послѣ смерти своего мужа. Я готовъ держать пари, что мы найдемъ такое же пятно на ея черномъ платьѣ. Да, Ватсонъ, мы еще не дожили до нашего Ватерлоо. Это дѣло -- мое Маренго: оно началось пораженіемъ и кончается побѣдой. Теперь мнѣ нужно поговорить съ этой Терезой. Мы должны быть съ нею осторожны. Иначе мы не добьемся отъ нея тѣхъ свѣдѣній, какія намъ нужны...
Суровая австралійка оказалась очень интересной особой; молчаливая, подозрительная, нелюбезная, она долго не поддавалась нападеніямъ Гольмса, но подъ конецъ растаяла. Своей ненависти къ покойному барину она и не думала скрывать.
-- Да, сэръ, это правда: однажды онъ въ меня швырнулъ графиномъ. Онъ обозвалъ, какъ-то, при мнѣ барыню нехорошимъ словомъ, и я ему и сказала, что онъ не посмѣлъ бы такъ ругаться, если бы барынинъ братъ былъ здѣсь. Онъ тогда разсердился и запустилъ въ меня графиномъ. Да это что: бросалъ бы онъ въ меня хоть дюжину графиновъ, я не сердилась бы, лишь бы мою птичку онъ оставилъ въ покоѣ. Сильно онъ ее мучилъ, сэръ; она гордая, никому не жаловалась: даже мнѣ не говорила всего, что онъ съ нею дѣлалъ. Вотъ хоть нынче утромъ, мы видѣли красныя пятна на рукахъ? Я знаю откуда эти пятна; это онъ ее булавкою отъ шляпы кололъ. Злобный онъ былъ, дьяволъ! Прости меня, Господь, что этакъ говорю о покойникѣ! Но только если черти по землѣ ходить, то онъ этотъ самый чортъ и былъ. А ужъ какимъ онъ сахаромъ-медовичемъ прикинулся, когда мы его встрѣтили полтора года тому назадъ! И дались намъ съ барыней эти полтора года! Каждый мѣсяцъ за годъ показался. Она-то въ первый разъ пріѣхала въ Лондонъ, это было ея первое путешествіе. Прежде она никогда съ родины не уѣзжала. Взялъ онъ ее своимъ титуломъ да деньгами, да этими своими фальшивыми лондонскими ухватками. Пускай она согрѣшила, выйдя замужъ, но она этотъ свой грѣхъ искупила, какъ ни одна женщина въ свѣтѣ не искупала. Вы спрашиваете, сэръ, въ какомъ мѣсяцѣ мы съ нимъ встрѣтились? Какъ вамъ сказать? Это было вскорѣ послѣ нашего пріѣзда въ Лондонъ. Пріѣхали мы въ іюнѣ, ну, а стало-быть, съ нимъ она познакомилась въ іюлѣ. Обвѣнчались они въ январѣ прошлаго года... Точно такъ, сэръ, барыня сейчасъ у себя въ будуарѣ. Она, конечно, васъ приметъ, только вы ее не очень спрашивайте, а то она, бѣдняжка, ужъ очень натерпѣлась.
Лэди Бракенстолль лежала на томъ же диванѣ, но была веселѣе, чѣмъ вчера. Горничная вошла вмѣстѣ съ нами и тотчасъ же начала прикладывать къ пострадавшему глазу хозяйки компрессъ изъ уксуса.
-- Надѣюсь,-- сказала лэди Мери,-- что вы пришли не съ тѣмъ, чтобы меня снова допрашивать.
-- О, нѣтъ!-- отвѣтилъ Гольмсъ любезнѣйшимъ тономъ.-- Я не буду васъ напрасно безпокоить, лэди Бракенстолль. Я ничего не желаю, кромѣ того, какъ устроить ваши дѣла, Вы и такъ слишкомъ много страдали для того, чтобы я насъ подвергалъ еще новымъ испытаніямъ. Если вы будете смотрѣть на меня какъ на друга и довѣритесь мнѣ, то я сумѣю оправдать ваше довѣріе.
-- Чего же вы отъ меня хотите?
-- Чтобы вы мнѣ сказали всю правду.
-- Мистеръ Гольмсъ!
-- Лэди Бракенстолль, это не годится! Надѣюсь, мы слышали немножко обо мнѣ. Я готовь поставить что угодно и стою на томъ, что ватъ разсказъ о преступленіи есть сплошная выдумка.
Обѣ женщины, госпожа и служанка, глядѣли на Гольмса блѣдныя и перепуганныя.
-- Ахъ, вы, безстыдникъ!-- воскликнула, наконецъ, Тереза.-- Какъ вы смѣете говорить, что моя госпожа лжетъ?
Гольмсъ всталъ.
-- Итакъ, вы мнѣ ничего не скажете?-- спросилъ онъ.
-- Я вамъ сказала все.
-- Подумайте хорошенько, лэди Бракенстолль; не лучше ли вамъ быть со мною откровенной?
По хорошенькому личику лэди Мери пробѣжало что то, но затѣмъ оно снова сдѣлалось непроницаемо, какъ маска.
-- Я вамъ сказала все, что знаю,-- повторила она.
Гольмсъ взялъ шляпу и пожалъ плечами.
-- Мнѣ очень жать,-- произнесъ онъ и затѣмъ вышелъ изъ будуара и изъ дому.
Въ паркѣ былъ прудъ, и къ нему-то и направился мой другъ. Прудъ оказался замерзшимъ, и только въ серединѣ его была сдѣлана небольшая прорубь, по которой плавалъ одинокій лебедь. Гольмсъ долго глядѣлъ на прорубь и на лебедя, а затѣмъ прослѣдовалъ къ воротамъ. Войдя въ сторожку, онъ набросалъ небольшое письмо Стэнли Гопкинсу и вручилъ его привратнику.
-- Можетъ-быть, и ошибка,-- сказалъ онъ,-- но мы должны сдѣлать что-нибудь для нашего друга Гопкинса. И притомъ, надо же чѣмъ-нибудь оправдать этотъ нашъ второй визитъ въ аббатство. Посвящать его, однако, въ свои секреты я пока не хочу. Теперь, Ватсонъ, намъ надо ѣхать, знаете куда? Поѣдемъ мы съ нами въ главную контору Аделаидо-Саутгемптоновскаго пароходства. Если не ошибаюсь, оно находится въ самомъ концѣ улицы Пель-Мель. Это вторая пароходная линія, соединяющая Южную Австралію съ Англіей.
Mu пріѣхали въ контору. Гольмсъ послалъ карточку директору и немедленно же былъ принятъ. Нужныя ему свѣдѣнія онъ получилъ очень скоро, въ іюнѣ 1895 года только одинъ изъ пароходовъ компаніи прибылъ въ Англію. Это былъ самый большой и самый лучшій изъ пароходовъ, который назывался "Гибралтарская Скала". Въ спискѣ пассажировъ значились миссъ Фразеръ и ея горничная. Пароходъ этотъ находился въ настоящую минуту по пути въ Австралію, гдѣ-нибудь къ югу отъ Суэцкаго канала. Офицеры на пароходѣ были тѣ же самые, что и въ 1895 году. Первый офицеръ "Гибралтарской Скалы", мистеръ Джекъ Крокеръ, былъ произведенъ въ капитаны, и ему порученъ новый пароходъ компаніи "Сѣверная Звѣзда". Этотъ пароходъ сейчасъ въ Англіи, но черезъ два дня отправляется изъ Саутгемптона въ Австралію. Мистеръ Крокеръ все это время жилъ въ Сайденгамѣ, но сегодня онъ, по всей вѣроятности, въ Лондонѣ и пріѣдетъ въ контору за инструкціями. Если мистеръ Гольмсъ хочетъ подождать, то онъ увидитъ мистера Крокера здѣсь.
Но мистеръ Гольмсъ, какъ оказалось, не хотѣлъ ждать мистера Крокера. Онъ только хотѣлъ узнать отъ директора побольше подробностей объ его личности.
Директоръ далъ о мистерѣ Крокерѣ самый лучшій отзывъ.
-- О, это прекрасный офицеръ! Лучшаго у насъ нѣтъ. Въ смыслѣ исполнительности я, положительно, не могу его сравнить ни съ кѣмъ. Вотъ, говорятъ, на сушѣ онъ ведетъ себя не всегда ровно. У него бѣшеный характеръ. Онъ горячъ и вспыльчивъ. Но, несмотря на всѣ эти недостатки, всѣ согласны въ томъ, что Крокеръ благороденъ, честенъ и добръ.
Получивъ всѣ эти свѣдѣнія, Гольмсъ простился съ директоромъ пароходной компаніи и отправился въ Скотландъ-Ярдъ. Но, вмѣсто того, чтобы войти въ полицейское бюро, онъ остался сидѣть въ кэбѣ и просидѣла, такимъ образомъ долго, съ нахмуренными бровями, погруженный въ глубокую задумчивость. Въ концѣ концовъ, онъ такъ и не вышелъ изъ экипажа, а велѣлъ извозчику ѣхать въ Чарингъ-Кроссъ. Тамъ мы остановились около почтово-телеграфнаго отдѣленія. Гольмсъ отправилъ кому-то депешу, и послѣ этого мы отправились, наконецъ, домой, на Бэкеровскую улицу.
Когда мы пошли къ себѣ въ столовую, Гольмсъ произнесъ:
-- Нѣтъ, я положительно не могъ рѣшиться на это, Ватсонъ; если бы я взялъ полномочіе на арестъ, никакая сила въ мірѣ не могла бы его спасти. Раза два въ теченіе моей карьеры я ясно сознавалъ, что я причинялъ обществу куда болѣе вреда арестомъ преступника, чѣмъ самъ преступникъ -- своимъ преступленіемъ, я теперь научился быть осторожнымъ. Я считаю болѣе благороднымъ обмануть англійскіе законы, нежели свою совѣсть. Но прежде, чѣмъ окончательно рѣшиться на этотъ обманъ, мы должны еще кое-что узнать.
Еще до наступленія вечера къ намъ заѣхалъ Стэнли Гопкинсъ.
-- Я прямо васъ колдуномъ считаю, мистеръ Гольмсъ,-- сказалъ онъ,-- въ васъ живетъ какая-то сверхъ-естественная сила. Скажите, пожалуйста, какимъ образомъ вы узнали, что украденное серебро затоплено въ пруду парка?
-- Я этого но зналъ.
-- Но ни мнѣ посовѣтовали обшарить ли о пруда.
-- И вы нашли тамъ серебро?
-- Да, нашелъ.
-- Я очень радъ, что мнѣ удалось вамъ помочь.
-- Да вы мнѣ совсѣмъ не помогли. Мы только еще болѣе запутали это трудное дѣло. Что же это за воры такіе? Они воруютъ вещи для того, чтобы швырнуть ихъ въ прудъ.
-- Да, поведеніе воровъ немножко эксцентрично. Я, видите ли, руководствовался тою идеей, что серебро было похищено лицами, которыя въ немъ совсѣмъ не нуждались. Похищено серебро было только для отвода глазъ, какъ говорится. А если это такъ, то, натурально, воръ постарался какъ можно скорѣе освободиться отъ похищеннаго.
-- Я самъ понимаю, но какъ у васъ могла возникнуть такая идея?
-- Ну... я просто полагалъ, что такое предположеніе возможно. Воры вылѣзли изъ французскаго окна, а прямо передъ ихъ носомъ замерзшій прудъ, а въ серединѣ его соблазнительная прорубь. Развѣ это не удачная идея -- скрыть похищенное серебро въ проруби?
-- А, понимаю: прорубь, какъ мѣсто для скрытія похищенныхъ вещей! Да, это возможно! воскликнулъ Стэнли Гопкинсъ,--да, теперь я понимаю все! Было еще рано, ворамъ могли встрѣтиться люди, они бы увидали серебро. И вотъ они его бросили въ прудъ, чтобы достать его послѣ. Великолѣпно, мистеръ Гольмсъ, это лучше, чѣмъ ваша теорія "отвода глазъ".
-- То-то вотъ и есть. Вы, Гопкинсъ, придумали отличную теорію. Я думаю, что ошибался во взглядахъ на это дѣло. Единственная моя заслуга заключается въ томъ, что я нашелъ серебро.
-- Да, сэръ, это ваша заслуга; вотъ я -- другое дѣло, я получилъ хорошую нашлепку.
-- Нашлепку? Какую же нашлепку вы получили, Гопкинсъ?
-- А такую, мистеръ Гольмсъ, что три Рандолля арестованы сегодня утромъ въ Нью-Іоркѣ.
-- Боже мой, Гопкинсъ! Это скверно. Если они арестованы въ Нью-Іоркѣ, то, разумѣется, они не могли совершить преступленія въ Кентѣ.
-- Да, въ этомъ дѣлѣ, мистеръ Гольмсъ, есть нѣчто роковое, нѣчто въ высшей степени роковое! Я думаю, что тройныя шайки имѣются, кромѣ Рандоллей. Навѣрное, одна изъ такихъ шаекъ, еще неизвѣстныхъ полиціи, и убила сэра Евстафія.
-- Вѣрно, Гопкинсъ, это вполнѣ возможно, Какъ! развѣ вы уже уѣзжаете?
-- Да, мистеръ Гольмсъ, я не успокоюсь до тѣхъ поръ, пока не распутаю этого дѣла.
-- Что же, развѣ вы мнѣ ничего не скажете
-- Да я вамъ уже сказалъ.
-- Что такое?
-- Да насчетъ отвода глазъ.
-- Да зачѣмъ понадобился то этотъ отводъ глазъ?
-- Ну, это вы сами рѣшайте. Я вамъ только даю идею. Можетъ-быть, вы и откроете что-нибудь въ этомъ направленіи. Обѣдать вы не останетесь? Нѣтъ? Ну, такъ до свиданія. Увѣдомляйте меня, пожалуйста, о ходѣ дѣла.
Мы пообѣдали. Столъ былъ убранъ. Гольмсъ все это время не говорилъ ни слова о дѣлѣ. Онъ усѣлся у камина и грѣлъ себѣ ноги, куря трубку. Вдругъ онъ взглянулъ на часы.
-- Я жду событій, Ватсонъ,-- сказалъ онъ.
-- Когда?
-- Теперь... черезъ нѣсколько минуть... по всей вѣроятности. Вы меня осуждаете за мое поведеніе съ Стэнли Гопкинсомъ?
-- Отнюдь нѣтъ. Вы лучше знаете, какъ поступать.
-- Это разумный отвѣть, Ватсонъ. Знаете ли, какъ надо смотрѣть на это дѣло. Вотъ какъ: все, что знаю я, я знаю неофиціально, а Стэнли Гопкинсъ чиновникъ. Онъ не имѣетъ права разсуждать въ данномъ случаѣ, а я... Почему бы мнѣ не разсуждать? Онъ долженъ докладывать обо всемъ по начальству. Поступая иначе, онъ нарушаетъ присягу, а мнѣ это дѣло представляется сомнительнымъ, очень сомнительнымъ. Я долженъ сперва выяснить все, а ужъ только потомъ я поступлю и поступлю такъ, какъ хочу.
-- Когда же все это произойдетъ?
-- Время настало. Сейчасъ вы будете присутствовать при послѣдней сценѣ этой маленькой, но замѣчательной драмы.
По лѣстницѣ раздались шаги. Дверь отворилась, и въ комнату вошелъ красавецъ-мужчина. Это былъ очень высокій молодой человѣкъ, съ свѣтлыми усами, голубоглазый, загорѣлый. Твердый и легкій шагъ свидѣтельствовалъ объ энергіи и силѣ. Затворивъ за собою дверь, онъ стоялъ, сжавъ кулаки и тяжело дыша. Видимо, онъ очень волновался.
-- Садитесь, пожалуйста, капитанъ Крокеръ. Вы получили мою телеграмму?
Нашъ гость опустился въ кресло и вопросительно взглянулъ на Гольмса.
-- Я получилъ вашу телеграмму и прибыль въ назначенный часъ. Я слышалъ, что вы были въ нашей конторѣ. Увильнуть отъ свиданія съ вами я не могъ. Я готовь къ самому худшему. Скажите, что вы собираетесь со мной сдѣлать? Арестовать меня? Да говорите же, милостивый государь! Нельзя такъ играть человѣкомъ. Вы играете мною, какъ кошка мышью.
-- Дайте ему сигару, Ватсонъ,-- произнесъ Гольмсъ.-- Попробуйте-ка эту сигару, капитанъ Крокеръ, и прошу васъ не нервничать. Я не сидѣлъ бы здѣсь съ вами, если бы считалъ васъ зауряднымъ преступникомъ,-- будьте въ этомъ увѣрены... Будьте только откровенны со мною, я могу быть вамъ полезенъ. Вотъ другое дѣло, если ны станете хитрить. Тогда пощады не ждите.
-- Чего же вы отъ меня хотите?
-- Я хочу, чтобы вы мнѣ разсказали по правдѣ все, что произошло прошлой ночью въ аббатствѣ Грэнджъ. Слышите ли вы меня? Я хочу знать всю правду. Вы должны разсказать все, рѣшительно все, ни о чемъ не умалчивая. Я знаю уже многое. Если вы солжете, и узнаю это, и тогда... я дамъ свистокъ, сюда явится полиція, и я буду безсиленъ спасти васъ.
Морякъ подумалъ съ минуту, а потомъ хлопнулъ себя по колѣну.
-- Ладно, попробую!-- воскликнулъ онъ.-- И вѣрю тому, что вы честный человѣкъ и что вы сдержите слово. Я разскажу вамъ всю эту исторію. Но, прежде всего, я долженъ васъ предупредить о слѣдующемъ. Себя лично я не жалѣю и ничего не боюсь. Если бы мнѣ предложили повторить это дѣло, я бы, не колеблясь, повторилъ его и не раскаивался бы. Будь проклятъ этотъ звѣрь! Если бы онъ имѣлъ нѣсколько жизней, я бы его все равно убилъ. За кого я боюсь, такъ это за Мери... Мери Фразеръ... Ни за что я ея не назову этимъ проклятымъ именемъ. Мнѣ прямо страшно подумать, что ее запутаютъ въ это дѣло. И, человѣкъ никого и ничего не боящійся, дрожу при мысли о томъ, что имя этой женщины будетъ опозорено. И однако... однако... что же мнѣ дѣлать? Я ничего не сдѣлалъ худого. Да вотъ лучше слушайте, господа, и рѣшите, какъ поступили бы вы, если бы находились въ моемъ положеніи?
Начну я немного издалека. Вы, повидимому, знаете все, значитъ, вы должны знать и то, что я встрѣтился съ нею впервые на пароходѣ "Гибралтарская Скала". Она ѣхала изъ Австраліи въ Англію, а я занималъ на этомъ пароходѣ должность старшаго офицера, Я влюбился въ нее, влюбился страстно и безумно. Женщинъ съ тѣхъ поръ для меня не существуетъ. Мы познакомились, и я привязывался къ ней съ каждымъ днемъ все болѣе и болѣе. Мнѣ стыдно признаваться въ этомъ, но иногда, стоя на ночной вахтѣ, я становился на колѣни и цѣловалъ полъ палубы, по которой она ходила. Невѣстой моей она, однако, не была. Она даже не кокетничала со мной. Я не могу ея ни въ чемъ упрекнуть. Она держала себя со мною честно. Когда мы, наконецъ, разстались, она была попрежнему свободна, но я потерялъ свою свободу на-вѣки.
Вернувшись на слѣдующій годъ изъ плаванья, я узналъ о томъ, что она вышла замужъ. Ну, и что же?! Я не имѣлъ права претендовать. Она имѣла право выходить замужъ за кого угодно. Мужъ ея имѣлъ титулъ и деньги... Прекрасно, я былъ радъ за нее. Она, эта прекрасная, чудная женщина, была рождена для роскоши и богатства. Я не горевалъ объ, ея замужествѣ, я вовсе ужъ по такая себялюбивая собака... Напротивъ, я радовался ея удачѣ. Что было бы съ нею, если бы она вышла замужъ за моряка, у котораго пѣть ни гроша въ карманѣ? Я, господа, любилъ и люблю Мери Фразеръ!
Встрѣтиться съ нею снова я не думалъ. Встрѣча эта произошла случайно. Меня назначили капитаномъ на новый пароходъ, который не быть еще спущенъ на воду. По этому случаю мнѣ дали отпускъ на дна мѣсяца, и это время я провелъ у своихъ родственниковъ въ Сайденгамѣ. Однажды, гуляя по лугу, я встрѣтилъ Терезу Райтъ -- ея старую прислугу. Тереза мнѣ поразсказала объ ея житьѣ-бытьѣ; много кой-чего она мнѣ порасказала. Клянусь вамъ, джентльмены, что я чуть не сошелъ съ ума. Эта пьяная собака осмѣливалась бить женщину, и какую женщину! Онъ недостоинъ былъ быть даже ея лакеемъ, а не то что мужемъ!
Я встрѣтилъ Терезу еще разъ, а потомъ я встрѣтилъ самую Мери. Встрѣча эта повторилась, и она мнѣ сказала, что не желаетъ меня болѣе видѣть; но на-дняхъ меня увѣдомили, что черезъ недѣлю мнѣ надо будетъ ѣхать въ Австралію, и я рѣшилъ передъ отъѣздомъ увидать Мери еще разъ.
Съ Терезой мы были всегда въ пріятельскихъ отношеніяхъ. Я люблю старуху за то, что она любить Мери и ненавидитъ этого негодяя. Отъ Терезы я узналъ расположеніе комнатъ. Мери имѣла привычку читать по вечерамъ въ своемъ маленькомъ будуарѣ въ нижнемъ этажѣ. Ночью я пробрался къ окну и постучалъ въ стекло. Сперва она мнѣ не хотѣла отворить окна, но потомъ отворила. О, теперь я знаю, что она меня любить! Она не захотѣла, чтобы я замерзъ около окна. Отворивъ окно, она шепнула мнѣ, чтобы я шелъ кругомъ, къ большому окну. Окно это было отворено, и я проникъ въ столовую. Она стала мнѣ разсказывать о своей жизни, кровь во мнѣ снова закипѣла, и я началъ проклинать животное, которое истязало любимую мною женщину. Да, джентльмены, мы стояли съ ней въ амбразурѣ окна и разговаривали самымъ невиннымъ образомъ, между нами и намековъ никакихъ не было на что-нибудь!...
И вдругъ этотъ человѣкъ врывается какъ безумный въ столовую, обзываетъ ее гадкими словами, хуже обозвать женщину нельзя, какъ онъ ее назвалъ и ударяетъ ее палкой ни лицу. Я бросился къ камину, схватилъ кочергу, и между нами завязалась схватка. Поглядите-ка на мою правую руку: это онъ меня палкой ударилъ. Ну, а затѣмъ насталъ мой чередъ. Я его расшибъ вдребезги, какъ гнилую тыкву. Вы думаете, что я жалѣю объ этомъ? Ни капельки. Во-первыхъ, у насъ шелъ бой не на жизнь, а на смерть. Мнѣ нужно было его убить, а иначе я бы самъ пропалъ, но я не о себѣ хлопоталъ, а о ней. Не могъ же я оставить ее во власти этого полоумнаго человѣка! Онъ бы ее убилъ.
Вотъ какъ я убилъ Бракенстолля. Развѣ я не былъ правъ? Поставьте себя, джентльмены, въ мое положеніе и скажете, какъ бы вы поступили?
Когда онъ ударилъ Мери, она закричала. Крикъ услыхала Тереза и прибѣжала въ столовую. На столѣ была бутылка вина. Я откупорилъ ее и влилъ немного вина въ ротъ Мери. Она была почти безъ памяти, такъ онъ ее сильно ударилъ. А потомъ я выпилъ вина самъ. Тереза была спокойна, и мы съ нею придумали исторію о разбойникахъ. Тереза стала втолковывать Мери, какъ она должна говорить съ полиціей, а я влѣзь на каминъ и срѣзалъ шнурокъ; затѣмъ я привязалъ Мери къ креслу и для отвода глазъ растрепалъ конецъ шнурка. Это было нужно, а то всѣмъ бы показалось подозрительно, что воры лазили на каминъ и рѣзали шнурокъ. Кромѣ того, я захватилъ съ собою столовое серебро -- тоже, чтобы заставить полицію думать, будто преступленіе совершено съ цѣлью грабежа. Уходя, я сказалъ Мери и Терезѣ, чтобы онѣ поднимали тревогу не ранѣе пятнадцати минуть послѣ моего ухода. Серебро я бросилъ въ прудъ и отравился затѣмъ въ Сайденгамъ. Идя домой, я чувствовался себя такъ, какъ будто бы сдѣлалъ очень доброе дѣло. Я вамъ разсказалъ правду, мистеръ Гольмсъ, всю правду, и эта правда мнѣ будетъ стоить висѣлицы.
Гольмсъ нѣсколько минуть молчалъ, куря свою любимую трубку, а потомъ, походивъ по комнатѣ, приблизился къ Крокеру и пожалъ ему руку.
-- Знаете ли, что я думаю?-- сказалъ онъ.-- Я думаю, что вы сказали мнѣ всю правду. Догадаться объ этомъ, впрочемъ, не трудно, потому что я зналъ все еще до васъ. Только морякъ или акробатъ могъ добраться до шнурка, упершись колѣномъ въ стѣнной костыль. Ну, а что касается узловъ на красномъ шнуркѣ, то для меня было несомнѣнно, что ихъ могъ сдѣлать только морякъ. Я разсуждалъ такъ: эта лэди знакома съ моряками, но гдѣ она могла съ ними познакомиться и когда? Разумѣется, это случилось, когда она ѣхала съ родины, въ Лондонъ. Я считалъ, что убійца принадлежитъ къ интеллигенціи. Она старалась насъ всѣми силами покрыть. Значить, она васъ любить. Вы понимаете, почему мнѣ удалось васъ отыскать такъ легко? Я напалъ на вѣрный слѣдъ.
-- А я думалъ, что полиція ни за что не разберется въ нашей штукѣ.
-- Да полиція и не разобралась и никогда не разберется,-- такъ я полагаю, по крайней мѣрѣ. Ну, а теперь, капитанъ Крокеръ, слушайте. Это очень серьезное дѣло. Я охотно признаю, что мы вели себя въ этой исторіи такъ, какъ долженъ вести себя всякій честный и порядочный человѣкъ. Я даже убѣжденъ, что васъ признаютъ невиновнымъ: вы убили человѣка, защищая отъ него собственную жизнь. Но рѣшить этотъ вопросъ -- дѣло присяжныхъ засѣдателей... Я, капитанъ Крокеръ, очень люблю и уважаю васъ. Мнѣ не хотѣлось бы впутываютъ васъ въ это дѣло. Я даю вамъ двадцать четыре часа сроку. Бѣгите, вамъ никто не помѣшаетъ.
-- А потомъ все это будетъ разоблачено?
-- Конечно.
Морякъ даже покраснѣлъ отъ гнѣва.
-- Какъ! вы мнѣ осмѣливаетесь дѣлать такія предложенія? Законы я знаю. Я знаю, что Мери будутъ судить какъ мою сообщницу. Неужели вы думаете, что я способенъ улизнуть и оставить ее одну расхлебывать эту кашу? Нѣтъ, сэръ, этого не будетъ! Я васъ буду простъ о другомъ, мистеръ Гольмсъ. Устройте такъ, чтобы отвѣтственность за это дѣло понесъ я одинъ,-- пусть меня хоть казнятъ. Только бы мою бѣдную Мери оставили въ покоѣ.
Гольмсъ второй разъ пожалъ руку гостя.
-- Я васъ испыталъ, капитанъ. Въ васъ ни капельки фальши нѣтъ... Ну, что же, я беру на себя нравственную отвѣтственность за случившееся. И, кромѣ того, я сдѣлалъ Гопкинсу намекъ. Если онъ имъ не воспользуется, такъ я тутъ ни при чемъ. Мы приведемъ ваше дѣло, капитанъ Крокеръ, по всѣмъ законнымъ формамъ. Вы -- подсудимый, а вы, Ватсонъ, будете исполнять должность присяжныхъ засѣдателей. Къ вамъ эта роль идетъ какъ нельзя болѣе. И буду судья. "Господа присяжные, вы слышали показаніе подсудимаго. Признаете ли ни его виновнымъ или невиновнымъ?"
-- Не виновенъ, милордъ,-- отвѣтилъ я.
-- Vox populi -- vox Dei, произнесъ Гольмсъ,-- вы оправданы, капитанъ Крокеръ; такъ какъ за вами другихъ прегрѣшеній нѣтъ, вы можете себя считать свободнымъ. Черезъ годъ вы вернетесь къ этой дамѣ, и пусть ваше и ея будущее оправдаетъ тотъ приговоръ, который мы съ Ватсономъ только сейчасъ произнесли.