A Night Among the Nihilists, 1881
Перевод Н. Д. Ф.
Робинзон, хозяин вас требует! "Какого черта ему нужно!" -- подумал я. Мистер Диксон, одесский агент фирмы "Бейлэй и К0" был довольно крут, в чем я убедился на собственной шкуре.
-- В чем же дело? -- спросил я своего товарища-конторщика. -- Напал он что ли на следы наших дурачеств в Николаеве?
-- Не имею ни малейшего представления, -- сказал Грегори, -- старикашка по-видимому в хорошем настроении; скорей всего что-нибудь деловое. Однако не заставляй его ждать.
Приняв вид оскорбленной невинности, чтобы быть готовым ко всему, я вошел в логовище льва.
Мистер Диксон стоял перед камином в чисто английской освященной временем позе и указал мне на стул перед ним.
-- Мистер Робинзон, -- сказал он, -- я очень доверяю вашей рассудительности и здравому смыслу. Юная дурь прорывается, но я думаю, что под внешним легкомыслием кроется чистый и благородный характер.
Я наклонил голову.
-- Вы, кажется, -- продолжал он, -- очень бегло говорите по-русски?
Я снова наклонил голову.
-- В таком случае я хотел бы вам дать поручение, в случае успешного выполнения которого вас ждет повышение. Я не доверил бы его подчиненному, если бы меня не удерживали здесь мои обязанности.
-- Сэр, можете быть уверены, что я сделаю все от меня зависящее, -- ответил я.
-- Так. Именно так. Вот что вам предстоит сделать. Только что открыта для движения железная дорога на Сотлев, верстах в полутораста отсюда. Я желаю раньше других одесских фирм начать скупку продуктов этого района, что, я думаю, можно будет совершить по весьма низким ценам. Вы отправитесь по железной дороге в Сотлев, повидаетесь там с господином Димидовым, самым богатым землевладельцем в уезде. Постарайтесь сойтись с ним на самых выгодных условиях. И я, и Димидов желаем, чтобы все дело было обделано тихо и сокровенно, насколько возможно, -- одним словом, чтобы никто ничего не знал до того момента, как зерно появится в Одессе. Я желаю этого в интересах фирмы, Димидов -- вследствие нежелания крестьян допускать вывоз зерна. Вас встретят, и вы должны выехать сегодня же вечером Деньги на издержки будут своевременно переданы вам. До свидания, мистер Робинзон. Я надеюсь, что вы оправдаете мое доверие.
-- Грегори, -- сказал я, вскакивая в контору, -- меня посылают с поручением, секретным поручением; дело в несколько десятков тысяч рублей. Дай мне твой чемодан -- мой слишком заметен -- и скажи Ивану, чтобы он упаковал его. Русский миллионер ждет меня в конце моего пути. Ни слова об этом Симкинсе, иначе все дело пропало. Будь могилой.
Я был так восхищен своей таинственной ролью, что целый день слонялся по конторе с видом бандита с глубокой заботой и чувством ответственности в каждой черте.
И когда вечером я украдкой явился на станцию, случайный наблюдатель заключил бы, конечно, по моему поведению, что я только что ограбил какую-нибудь кассу, содержимое которой упрятано теперь в маленький чемоданчик Грегори. Кстати, с его стороны было ужасно неосторожно, оставить на чемодане английские наклейки, пестревшие по всей его поверхности. Мне оставалось только надеяться, что "Лондоны" и "Бирмингемы" не обратят на себя внимание, или, по крайней мере, никакой торговец хлебом и зерном не в состоянии будет догадаться по ним, кто я и в чем моя миссия.
Заплатив деньги и получив свой билет, я притаился в уголке удобного русского вагона и предался мечтам о неожиданном счастье. Диксон становился стар, и если я сумею ухватиться как следует, меня ждут великие вещи.
В мечтах я добрался уже до компаньонства в фирме. Шумливые колеса, казалось, уже выстукивали: "Бэйлэй, Робинзон и К0", "Бэйлэй, Робинзон и К0", выстукивали ровно и однообразно, навевая понемногу дремоту, пока я не погрузился в тихое море глубокого сна.
Если бы я знал, что ждет меня в конце моего пути, едва ли мой сон был бы таким мирным.
Я проснулся с неприятным чувством, что кто-то пристально за мной наблюдает. И я не ошибся. Высокий смуглый человек уселся на противоположной скамейке, и его черные пытливые глаза пронизывали меня, словно пытаясь заглянуть мне в самую душу. Потом я заметил, что он перевел свой взгляд на мой чемодан.
-- Господи, -- подумал я, -- это агент Симкинса. И дернуло же Грегори оставить свои наклейки.
На несколько мгновений я закрыл глаза, а, открыв их, снова опять поймал на себе пытливый взгляд незнакомца.
-- Вы, по-видимому, из Англии? -- спросил он, показывая ряд белых зубов и раздвигая губы, что у него, вероятно, означало любезную улыбку.
-- Да, -- ответил я, пытаясь смотреть небрежно, но, мучительно чувствуя, что это мне не удается.
-- Вероятно, путешествуете для развлечения? -- спросил он.
-- Да, -- горделиво ответил я, -- конечно для развлечения, ничего больше
-- Несомненно, ничего больше, -- сказал он с оттенком насмешки в голосе. -- Англичане всегда путешествуют для развлечения, не правда ли? О, конечно, только для развлечения.
Поведение его было, по крайней мере, загадочно.
Объяснить это можно было бы только двумя предположениями -- он был или сумасшедшим, или был агент какой-нибудь фирмы, посланный с таким же поручением, как и я сам, и желавший показать мне, что он разгадал мою скромную игру.
Эти предположения оба были одинаково неприятны, и, в общем, я почувствовал облегчение, когда поезд въехал под низкий сарай, игравший в Сотлеве роль станции, -- в том Сотлеве, в котором я должен оживить промышленность и направить торговлю в великий мировой поток.
Я ожидал увидеть чуть ли не триумфальную арку, ступив на платформу.
Меня должны были встретить в конце моего пути, как сказал мне мистер Диксон. Я вглядывался в серую толпу, но не видел в ней господина Димидова. Внезапно человек славянского типа, с небритым подбородком, быстро прошел мимо меня и взглянул сперва на меня, и потом на мой чемодан -- причину всех моих тревог. Он исчез в толпе, но через некоторое время снова появился и прошел, почти касаясь меня и, проходя, прошептал:
-- Следуйте за мною, но не слишком близко. Затем тотчас же направился быстрыми шагами из станционного помещения на улицу. Все это было чертовски таинственно! Я бежал за ним со своим чемоданом и, повернув за угол, натолкнулся на грязные дрожки, поджидавшие меня. Мой небритый друг отстегнул подножку, и я уселся.
-- Что господин Дим... -- начал было я.
-- Чш!.. -- воскликнул он. -- Без имен, без имен, даже стены имеют уши. Вы все услышите сегодня ночью.
И с этим обещанием он закрыл верх, взял вожжи, и мы тронулись быстро рысью, такою быстрой, что я видел удивленное лицо моего железнодорожного знакомого, провожавшего нас глазами, пока мы не исчезли из его поля зрения.
Я обдумывал все дело, пока мы тряслись в отвратительной безрессорной повозке.
"Говорят, что дворяне -- угнетатели России, -- размышлял я -- но, по-видимому, это как раз наоборот, так как хотя бы вот этот бедный господин Димидов, боящийся, очевидно, что его бывшие крепостные восстанут и убьют его, если он, вывозя из уезда зерно, подымет на него цену. Вообразите только, что вы принуждёны прибегать ко всей этой таинственности и скрытности для того только, чтобы продать свою же собственность. Это, пожалуй, хуже, чем быть ирландским помещиком. Это чудовищно! Однако, он, по-видимому, живет не в особенно аристократическом квартале", -- заключил я, оглядев узкие и кривые улицы и грязных и неуклюжих "московитов", попадавшихся по дороге.
Хотелось бы мне, чтобы со мною здесь были Грегори или кто-нибудь в этом роде, потому что кругом так и пахнет перерезанными горлами! Черт возьми! Должно быть, мы приехали, он задерживает лошадь...
Да, по всей вероятности мы приехали, так как дрожки остановились, и косматая голова моего возницы показалась передо мной.
-- Здесь, учитель, -- сказал он, помогая мне выйти.
-- Что господин Дим... -- начал я.
Но он снова прервал меня.
-- Что угодно, только не имена, -- прошептал он. -- Что угодно, только не это. Вы слишком привыкли в свободной стране. Осторожнее!..
И он свел меня по выложенному камнями проходу, затем вверх по лестнице в конце его.
-- Сядьте на несколько минут в этом помещении, -- сказал он, отворяя дверь, -- и ужин будет приготовлен нам.
С этими словами он ушел и оставил меня моим мыслям.
"Хорошо, -- подумал я, -- каков бы ни был дом Димидова, слуги его хорошо приучены. Святители божьи! "Учитель"!.. Хотел бы я знать, как он называет самого старика Диксона, если он так вежлив с канторщиком?" Хорошо бы выкурить здесь трубочку. Кстати, как по-тюремному выглядит это помещение.
И в самом деле, оно было похоже на тюрьму: дверь железная и необыкновенно крепкая, в то время как единственное окно было заделано частой решеткой. Пол был деревянный и скрипел, и гнулся под моими шагами.
И пол, и стены были запачканы кофе или какой-то другой темной жидкостью.
В общем, это было далеко не то местечко, где человек мог бы чувствовать себя слишком весело.
Едва я кончил свой осмотр, когда услыхал приближающиеся шаги в коридоре, и дверь была открыта моим приятелем по дрожкам. Он объявил, что обед готов, с многочисленными поклонами и извинениями за то, что меня оставил в "помещении для увольнений", как он его назвал, и повел меня по проходу в большую великолепно убранную комнату. В центре был накрыт стол на двоих, и около печки стоял человек немного старше моих лет. Он обернулся при моем появлении и шагнул навстречу с выражением глубочайшего почтения.
-- Так молоды и так почтенны! -- воскликнул он, и, овладев, по-видимому, собой продолжал. -- Садитесь, прошу вас, на хозяйское место. Вы, должно быть, устали от своего длинного и тревожного путешествия. Мы пообедаем tete-a-tete, но остальные соберутся после.
-- Господин Димидов, я полагаю? -- спросил я.
-- Нет, -- сказал он, обращая на меня взгляд своих серых острых глаз. -- Мое имя -- Петрохин: вы принимаете меня, вероятно, за другое лицо? Но теперь ни слова о деле, пока не соберется совет.
-- Попробуйте-ка суп нашего "шефа". Я думаю, что вы найдете его превосходным.
Кто мог быть Петрохин или другие, я не мог себе представить. Приказчики Димидова, скорее всего.
Однако, по-видимому, имя Димидова не было знакомо моему собеседнику.
Так как он казался не расположенным заниматься в настоящее время какими бы то ни было деловыми вопросами, я также отбросил их в сторону, и разговор наш перешел на общественную жизнь Англии, -- предмет, относительно которого он проявил большую осведомленность. Его замечания насчет теории Мальтуса и его законов роста населения были также удивительно верны, хотя и страдали излишним радикализмом.
-- Кстати, -- сказал он, когда мы за вином закурили сигары, -- мы никогда бы не узнали вас, если б не английские наклейки на вашем багаже; было большим счастьем, что Александр заметил их. Мы не имели вашего описания и, в сущности, мы ожидали встретить человека более пожилого. Вы, нельзя не сознаться, очень молоды, принимая важность вашего поручения.
-- Хозяин мой мне доверяет, -- ответил я, -- и мы привыкли в нашей торговле думать что молодость и осмотрительность не несовместимы.
-- Ваше замечание справедливо, сэр, -- возразил мой вновь обретенный друг, -- но меня несколько удивляет, что вы называете нашу славную партию "торговлей". Этот термин очень образен, конечно, для обозначения совокупности людей, собравшихся доставить всему свету то, чего он добивается, но что без наших усилий он не может надеяться когда-либо получить. Однако, имя "братство по духу" скорее подошло бы к нам.
"Господи, -- подумал я, -- какое бы удовольствие было старику Диксону послушать его! Он сам должен быть большим дельцом, кто бы он ни был на самом деле.
-- Ну-с, сэр, -- сказал Петрохин, -- часы показывают восемь, и совет вероятно уже собрался. Пойдемте вместе, и я представлю вас. Я думаю, излишне напоминать, что все совершается в величайшей тайне, и что нашего появления ожидают с большим нетерпением.
Я обдумывал про себя, пока я шел за ним, как мне лучше исполнить мое поручение и добиться наиболее благоприятных условий. По-видимому, им не терпится в этом деле не менее моего, и, мне кажется, противоречий я не встречу. Так что, пожалуй, лучше всего было бы выждать их предложения.
Едва я пришел к этому заключению, как мой проводник отворил настежь большую дверь в конце коридора, и я очутился в помещении большем и еще изысканнее убранном чем-то, в котором я обедал. Длинный стол, покрытый зеленым сукном и усыпанный бумагами, занимал середину, и вокруг него сидело человек четырнадцать-пятнадцать, оживленно разговаривая. В общем, сцена, помимо воли, напомнила мне игорный зал, который я посетил незадолго до этого. При нашем входе все общество встало и поклонилось.
Я не мог не заметить, что на моего спутника внимания обращено было очень мало, и все глаза повернулись ко мне со странной смесью удивления и почти рабского почтения. Человек, сидевший на председательском месте и отличавшийся страшной бледностью своего лица, особенно выделявшейся благодаря его иссиня-черным волосам и усам, указал на место рядом с ним, и я уселся.
-- Едва ли я должен повторять, -- сказал господин Петрохин, -- что Густав Берже, агент из Англии, почтил нас в настоящее время своим присутствием. Он конечно молод, Алексей, -- продолжал он, обращаясь к моему бледнолицему соседу, -- но приобрел уже европейскую известность!
"Ладно, тащи помаленьку", -- подумал я и прибавил вслух: -- Если это относится ко мне, то хотя я и являюсь агентом-англичанином, но мое имя вовсе не Берже, а Робинзон -- Том Робинзон, к вашим услугам...
Смех прокатился вокруг стола.
-- Пусть будет так, пусть будет так, -- сказал человек, которого они называли Алексеем, -- я понимаю ваше решение. Осторожность никогда не излишняя. Сохраняйте ваше английское инкогнито всеми средствами. Мне очень жаль, что сегодняшний вечер, -- продолжал он, -- омрачится исполнением тяжелого долга; но правила нашего общества должны быть во всяком случае соблюдены, что бы мы не чувствовали, и "увольнение" неизбежно в сегодняшнюю ночь.
"Куда он к черту загибает? -- подумал я. -- Какое мне дело, если он кого-нибудь из слуг рассчитывает? Этот Димидов, кто бы он ни был, по-видимому, содержит частный дом умалишенных".
-- Выньте кляп!
Слова эти подействовали на меня как выстрел, и я выпрямился в кресле. Говорил Петрохин. В первый раз я заметил, что руки дюжего, рослого человека, сидевшего на другом конце стола, были привязаны позади его стула, и что рот его был завязан носовым платком. Куда я попал? У Димидова ли я? Кто были эти люди с их странными речами?
-- Выньте кляп, -- повторил Петрохин; и платок был снят.
-- Теперь, Павел Иванович, -- сказал он, -- что вы имеете сказать раньше, чем вы пойдете?
-- Господа, только не "увольнение", -- взмолился он, -- только не увольнение, что хотите, только не это! Я уеду далеко отсюда, мой рот будет замкнут навсегда. Я сделаю все, что потребует общество, но, молю, не "увольняйте" меня.
-- Вы знаете наш закон и знаете ваше преступление, -- сказал Алексей спокойным и жестким голосом. -- Кто выманил нас из Одессы своим лживым языком и двуличием? Кто отрезал проволоку подкопа, приготовленного для тирана? Это вы сделали, Павел Иванович, и вы должны умереть.
Я откинулся на спинку кресла, я задыхался.
-- Уведите его, -- сказал Петрохин.
И человек, управлявший дрожками, и двое других силой вытащили его из комнаты.
Я слышал шаги по коридору и дверь, отворившуюся и запертую вновь. Затем послышался звук борьбы, закончившийся тяжелым хрустящим ударом и заглушённым стоном.
-- Так погибают все, нарушившие клятву, -- сказал торжественно Алексей, и хриплое "аминь" обошло все общество.
-- Только смерть может уволить нас из нашего братства, -- сказал другой, сидящий ниже, -- но господин Бер... господин Робинзон бледен. Эта сцена оказалась слишком тяжелой для него после длительного путешествия из Англии.
"О, Том, Том, -- подумал я, -- если ты только выберешься из этой напасти, ты откроешь новый лист твоей жизни. Ты не готов к смерти, это -- факт".
Теперь для меня было более чем ясно, по странному недоразумению я попал в шайку отъявленных нигилистов, которые по ошибке приняли меня за одного из своих. Я чувствовал после всего того, чему я был свидетелем, что единственным способом спасти жизнь было попробовать играть ту роль, которая выпала мне так неожиданно, пока не представиться случай сбежать. Я приложил поэтому все усилия, чтобы овладеть собой.
-- Да, я устал, конечно, -- ответил я, -- но я чувствую себя теперь сильнее. Простите минутную слабость...
-- Ничего не могло быть естественнее, -- сказал человек с густой бородой, сидевший направо от меня. -- Ну-с, расскажите нам, пожалуйста, как продвигается дело в Англии?
-- Замечательно хорошо, -- ответил я.
-- Согласен ли главный уполномоченный отправить послание сотлевскому отделению?
-- Не на бумаге, -- ответил я.
-- Но он говорил о нем?
-- Да, он сказал, что он с чувством живейшего удовлетворения наблюдал за его развитием, -- сказал я.
-- Это приятно... Это приятно... -- пробежал шепот вокруг стола.
У меня кружилась голова, и я чувствовал себя больным, размышляя о безвыходности своего положения. В любое мгновение мне могли задать вопрос, который показал бы, что я такое на самом деле. Я поднялся и выпил рюмку наливки, которая стояла на столе сбоку. Живительная влага охватила мой мозг, и, садясь вновь, я чувствовал себя достаточно беспечно, чтоб наполовину быть готовым забавляться своим положением и склонным даже поиграть с моими мучителями. Впрочем, сознание мое было вполне ясно.
-- Бывали ли в Бирмингеме? -- спросил бородач.
-- Много раз, -- ответил я.
-- Тогда вы, конечно, видели частную мастерскую и арсенал?
-- Я бывал в них не раз.
-- Я надеюсь, что полиция до сих пор ничего не подозревает? -- продолжал он свой допрос.
-- Совершенно, -- ответил я.
-- Не объясните ли вы нам, как удается держать в секрете такое большое дело?
Тут была закавыка. Но моя природная сметка и наливка, по-видимому, пришли мне на помощь.
-- Такого рода сведения, -- ответил я, -- я не чувствую себя вправе открывать даже здесь. Скрывая их, я действую согласно указаниям главного уполномоченного.
-- Вы правы, вы совершенно правы, -- сказал мой первый друг, Петрохин. -- Вы, конечно, хотите дать сперва отчет центральному комитету в Москве раньше, чем входить в такие подробности.
-- Именно так, -- ответил я, счастливый, что выбрался из затруднения.
-- Мы слышали, -- сказал Алексей, -- что вас посылали осмотреть "Ливадию". Можете ли вы рассказать что-нибудь об этом?
-- Если вы зададите вопрос, я постараюсь ответить, -- сказал я отчаянно.
-- Были ли сделаны какие-нибудь заказы для нас в Бирмингеме?
-- Нет еще, когда я уезжал из Англии.
-- Да, конечно, времени еще достаточно, -- сказал бородач, -- еще несколько месяцев. Дно будет деревянное или железное?
-- Деревянное, -- ответил я наудачу.
-- Так лучше, -- сказал другой голос. -- А какова ширина Клайда ниже Гринока?
-- Разная, -- ответил я: -- в среднем около восьмидесяти ярдов.
-- Сколько человек она поднимает? -- спросил анемичный юноша в конце стола, более подходивший для школы, чем для этого логовища убийц.
-- Около трехсот, -- сказал я.
-- Плавучий гроб! -- сказал молодой нигилист замогильным голосом.
-- Кладовая на одной палубе с каютами или ниже? -- спросил Петрохин.
-- Ниже, -- сказал я решительно, хотя едва ли нужно пояснить, что я не имел об этом ни малейшего представления.
-- Скажите нам теперь, пожалуйста, -- сказал Алексей, -- каков был ответ германского социалиста Бауэра на прокламацию Равинского?
Здесь был мертвый узел, здесь было отмщение! Удалось ли бы мне вывернуться или нет, так и осталось нерешенным, поскольку Провидение поставило предо мною новую задачу еще тяжелее.
Скрипнула внизу дверь, и послышались быстрые приближающиеся шаги. Затем раздался громкий удар в дверь, сопровождаемый несколькими более слабыми.
-- Знак общества! -- сказал Петрохин. -- Однако мы все здесь налицо. Кто бы это мог быть?
Дверь открылась, и в нее прошел человек, покрытый пылью и измученный путешествием, но сохранивший повелительную осанку и с лицом, полным силы в каждой черте. Он оглядел сидевших вокруг стола, внимательно приглядываясь к каждому. Движение Изумления пробежало среди присутствующих. Прибывший был, по-видимому, для всех чужим.
-- Что значит это вторжение, милостивый государь? -- спросил мой бородатый приятель.
-- Вторжение... -- сказал незнакомец. -- Мне было сообщено, что меня ждут, и я надеялся на более ласковый прием от сочленов. Лично я неизвестен вам, но я осмеливаюсь думать, что мое имя пользуется некоторым уважением среди вас. Я -- Густав Берже, агент из Англии, имеющий письмо от главного уполномоченного к его братьям в Сотлеве.
Если бы одна из их собственных бомб взорвалась бы среди них, она вызвала бы меньше удивления. Все глаза остановились попеременно на мне и на вновь прибывшем агенте.
-- Если вы в самом деле Густав Берже, -- сказал Петрохин, -- то кто же этот?
-- Что я -- Густав Берже, эти верительные письма покажут, -- сказал незнакомец, бросая на стол пакет, -- кто же мог бы быть этот человек, я не знаю; но если он явился собранию под вымышленным именем, ясно, что он не должен вынести отсюда то, что он здесь узнал. Скажите мне, -- прибавил он, обращаясь ко мне, -- кто и что вы такое?
Я почувствовал, что час мой пробил. Мой револьвер лежал в боковом кармане. Но что он мог сделать против стольких отчаянных голов? Я нащупал, однако, его рукоятку, как утопающий хватается за соломинку, и попытался сохранить хладнокровие, оглядываясь на холодные мстительные лица, повернувшиеся ко мне.
-- Господа, -- сказал я, -- роль, которую я сыграл в этот вечер, была совершенно невольной с моей стороны. Я не полицейский шпион, как это вам, по-видимому, кажется, но, с другой стороны, я также не принадлежу к вашему почтенному сообществу. Я -- безобидный хлебный торговец, попавший, благодаря удивительной ошибке, помимо воли в это непонятное и беспокойное положение.
На мгновение я остановился. Казалось ли это мне только, или действительно я услышал какой-то особый шум на улице, -- шум как бы тихих, крадущихся шагов. Нет, он прекратился; скорее всего, это было биение моего собственного сердца.
-- Лишнее говорить, -- продолжал я, -- что, что бы я ни слышал сегодня, будет свято сохранено. Клянусь честью, как джентльмен, что ни одно слово не будет выдано мною.
Чувства людей, попавших в большую физическую опасность, страшно обостряются, и может быть и воображение в это время шутит с ними шутки... Садясь, я повернулся спиною к двери, и я мог бы присягнуть, что я слышал тяжелое дыхание за нею. Быть может, это были те трое, кого я видел при исполнении их ужасных обязанностей и кто, как ястребы, почуяли новую жертву.
Я оглянулся вокруг стола.
Все те же жестокие, упрямые лица. Ни луча сочувствия. Я взвел курок револьвера в кармане.
Настала томительная тишина; суровый хриплый голос Петрохина нарушил ее:
-- Обещания легко даются и легко нарушаются, -- сказал он, -- есть только один способ обеспечить вечное молчание. Это ваша жизнь -- или наша жизнь. Пусть старший между нами скажет свое мнение.
-- Вы правы, -- сказал агент из Англии, -- открыта только одна дорога. Он должен быть "уволен".
Я знал уже, что это значит на их секретном языке, и вскочил на ноги.
-- Клянусь небом, -- крикнул я, упираясь спиною в дверь, -- вы не убьете свободного англичанина, как барана! Первый из вас, кто пошевелится, отправится на тот свет!
Один из них бросился на меня. Я увидел по направлению прицела блеск ножа и дьявольское лицо Густава Берже. Я нажал собачку... и одновременно с его хриплым воплем, прозвучавшим в моих ушах, был брошен на землю страшным ударом сзади. Наполовину потерявший сознание и придавленный чем-то тяжелым, я слышал шумные крики и удары надо мной, затем мне сделалось дурно.
Когда я пришел в себя, я лежал среди обломков двери. Против нее сидела дюжина людей, только что судивших меня, связанных по двое и охраняемых группой русских солдат.
Около меня лежало тело несчастного английского агента; все его лицо было обезображено силой выстрела. Алексей и Петрохин -- оба, подобно мне, лежали на полу, исходя кровью...
-- Ну-с, молодой человек, вы счастливо отделались, -- сказал сердечный голос надо мною.
Я взглянул наверх и узнал моего черноглазого знакомого в вагоне.
-- Встаньте, -- продолжал он, -- вы только немного оглушены; кости целы. Неудивительно, что я принял вас за агента нигилистов, если они сами ошиблись. Как бы то ни было, вы единственный посторонний, который выбрался из этого логовища живым. Пойдемте со мною наверх. Я знаю теперь, кто вы и что вы такое.
Я проведу вас к господину Димидову. Нет, не идите туда! -- воскликнул он, когда я направился было к двери комнаты, в которой я был первоначально помещен. -- Подальше отсюда; вы достаточно насмотрелись ужасов для одного дня. Подите сюда и выпейте рюмочку.
Он объяснил мне, пока мы шли в гостиницу, что сотлевская полиция, начальником которой он был, получила уведомление и ожидала уже несколько дней нигилистского посла. Мой приезд в это глухое местечко в связи с моим таинственным видом и английскими наклейками на этом грегориевском чемоданчике довершил дело.
Мне остается мало прибавить. Мои друзья социалисты были или сосланы в Сибирь, или казнены. Поручение свое я исполнил к полному удовлетворению моих хозяев. Поведение мое во время всего дела дало мне повышение, и мои виды на будущее значительно изменились к лучшему после, той ужасной ночи, одно воспоминание о которой до сих пор заставляет меня вздрагивать.
Печатается по изданию: Дойл А. К. "Ночь между нигилистами" -- СПб.: тип. тов-ва "Общественная польза", 1907.