Обед у мэра
В ратуше было очень много народа и шла суетня. За низким столом, покрытым зеленой байкой, сидели два писца. Перед ними возвышались связки бумаг. Перед столом стояла вереница людей, ожидающих своей очереди. Каждый из граждан клал на стол деньги, завёрнутые в бумагу или насыпанные в мешочек. Каждое пожертвование записывалось. Около стола стоял квадратный обитый железом сундук, куда убирались пожертвования. Проходя мимо, мы видели, что сундук уже до половины наполнен золотом. Многие из жертвователей были одеты очень плохо, лица у них были худые, изнурённые. Было совершенно очевидно, что жертвовали они не от избытка, что это были трудовые деньги, скоплённые путём трудов и лишений.
Некоторые произносили молитвы, а другие приводили уместные тексты из писания о тленных сокровищах и о том, что дающий взаймы Богу не оскудеет. Городской клерк стоял тут же у стола и называл жертвователей. Язык его болтал без умолку. Клерк делал разные замечания. Когда мы вошли, он кричал:
- Авраам Виглис жертвует двадцать шесть фунтов десять шиллингов. На сей земле вы, мэстер Виглис, будете получать десять процентов на капитал, да и на том свете вас не забудут - за это я вам уж ручаюсь. Джон Стандиш - два фунта. Виллиан - две гинеи. Стандфаст Хилинг - сорок пять фунтов. Вот это хорошо, мэстер Хилинг, этим пожертвованием вы попали папе римскому в самые ребра. Солон Уорен - пять гиней. Иаков Уойт - пять шиллингов. Это, Иаков, лепта вдовицы! Томас Бэквель - десять фунтов. Эге-ге-ге, мэстер Бэквель, у вас три фермы на реке Тоне и пастбища в самой лучшей части Ательняя. Вы могли бы и побольше пожертвовать на святое дело. Вы, конечно, зайдёте ещё раз. Олдермен Смитсон - девяносто фунтов. Ага! Это хороший щелчок по носу римской блуднице. Ещё столько же - и трон блудницы превратится в дырявый стул. Да, почтённый мэстер Смитсон, мы разрушим римскую ересь так же, как Ииуй, сын Нимши, разрушил храм Ваала.
Так болтал без умолку мэстер Тезридж. Одних он хвалил, других порицал, третьим, наконец, льстил, но серьёзные и важные бюргеры не обращали на эту пустую болтовню решительно никакого внимания.
В другой стороне залы стояло несколько громадных деревянных комяг, В них складывали приносимые пики и косы. По всему округу были разосланы гонцы и сборщики. Им было приказано скупать оружие. Собранные таким образом предметы приносились в ратушу и складывались в эти комяги под наблюдение главного оружейника. Около комяг стоял бочонок, наполненный пистолетами разных калибров. Кроме того, тут же помещался большой запас огнестрельного оружия; тут были мушкеты, карабины, ружья с пружинами, охотничьи ружья для стрельбы птиц. Я увидал с дюжину старинных аркебузов из меди и старинные пушки, привезённые из окрестных замков. Оттуда было привезено много и другого оружия прежних времён. Оружие это нашими предками очень ценилось,.но нам эти вещи казались смешными и ненужными. Что вы станете делать с аркебузом в наше время? Зачем он, когда у нас есть мушкет, стреляющий каждые две минуты и бьющий на четыреста шагов? Здесь были алебарды, боевые топоры; утренние звезды, палицы, так называемые, чёрные алебарды и старые латы из плетёного металла. Последнее годилось и для наших времён. Эта кольчуга прекрасно предохраняет от удара саблей или пикой.
Среди всех этих толкающихся и суетящихся людей стоял мэр, сам мэр, сам мэстер Таймвель, отдавая приказания. Сразу было видно опытного хозяина, думающего обо всем и умеющего предусмотреть всякую мелочь. И, увидав его за работой, я понял, почему все граждане так его любят и так ему верят. С мудростью старика в этом человеке соединились живость и энергия юноши. В то время когда мы к нему приблизились, мэстер Таймвель пробовал замок у фальконета. Увидя нас, он пошёл к нам навстречу и приветствовал нас с большим радушием.
- Я много слышал о вас, - сказал он, - мне рассказывали о том, как вы собрали верных и побили конницу узурпатора. Надеюсь, что вы видите их пятки не последний раз. Я слышал, полковник Саксон, что вам много пришлось сражаться за границей?
- Да, я был смиренным орудием в руках Провидения не раз. Моими руками Бог сделал много добра, - ответил Саксон с поклоном, - я сражался со шведами против пруссаков, а потом, отслужив положенный срок, помогал пруссакам против шведов. А затем я поступил на баварскую службу, и мне пришлось драться и со шведами, и с пруссаками. Кроме того, я принимал деятельное участие в турецких войнах на Дунае, и, наконец, мне пришлось воевать в Палатинате; впрочем, тут была не война, а скорее приятная прогулка.
- Вот это жизнь настоящего заправского солдата! - воскликнул старый мэр, приглаживая свою белую бороду. - Я слышал также, что вы замечательно хорошо молитесь и поёте священные песни. Я вижу, полковник, что вы человек старого закала и получили воспитание в сороковых годах. Люди сороковых годов, полковник, были настоящими людьми. Весь день они проводили в седле, половину ночи проводили коленопреклонённые, в молитве. Увидим ли мы подобное поколение когда-нибудь? От этого прошлого остались жалкие обломки вроде меня. Огонь юности погас, осталась одна зола старческого бессилия.
- Ну нет, - возразил Саксон, - ваша энергическая деятельность и польза, приносимая вами делу, свидетельствуют о противном. Вы слишком скромны, сэр. А что касается огня юности, то вот вам молодые люди. Огня в них сколько угодно, и они будут работать, как следует, если найдутся старцы, умеющие их наставить на истинный путь. Это капитан Михей Кларк, это капитан Рувим Локарби, а это вот высокочтимый господин сэр Гервасий Джером. Все они прибыли для того, чтобы сражаться за попранную веру.
Мэр взглянул довольно удивлённо на баронета, который успел уже вытащить карманное зеркальце и приглаживал себе брови.
- Таунтон приветствует вас, молодые сэры, - сказал он. - Я надеюсь, что все вы во время пребывания здесь поселитесь в моем доме. Обстановка у меня скромная и пища незатейливая, но ведь солдату не нужно изысканности. А теперь, полковник, я хотел бы спросить у вас совета насчёт этих трех небольших пушек. Я полагаю, что, если их обить медными обручами, они пойдут в дело. То же полагаю сделать и вот с этими тридцатифунтовыми пушками. Это наследие старых времён, но, может быть, они послужат и теперь народному делу?
И старый солдат и пуританин пустились в длинный и учёный разговор о достоинствах разного рода артиллерийских орудий. Послышались толки о стенобитных машинах, об ужах и полуужах. Один хвалил селезней, другой ястребов, соколов и кречетов. Обсуждали достоинства мортир и разбирали достоинства фаворитов и краснобаев. О каждом из этих орудий Саксон высказывал своё совершенно определённое мнение, причём подкреплял его примерами и ссылками на собственный опыт. Затем Саксон перешёл к рассуждениям о том, какие орудия лучше всего употреблять при защите крепостей или при осаде оных. Он долго рассуждал о фортах прямоугольных и косоугольных, об укреплениях прямолинейных, горизонтальных, полукруглых и круглых. При этом Саксон так часто ссылался на пример устройства лагеря его императорского величества в Гране, что нам показалось, что его разговорам конца не будет. Кое-как нам удалось улизнуть, и когда мы уходили, Саксон говорил о действии, которое производили австрийские гранаты на баварскую уланскую бригаду во время битвы при Обер-Грауштоке.
- Пусть буду я проклят, если приму предложение старика и поселюсь в его доме, - вполголоса произнёс сэр Гервасий. - Слыхал я об этих пуританских домах. Так много молитвы и мало хересу и, кроме того, вам швыряют в голову текстами, увесистыми как булыжники. Спать ложатся на закате солнца, любезничать со служанками не позволяется, а также петь песни. Попробуйте сделать что-либо в этом роде - и вы немедленно подвергнетесь благочестивой проповеди.
- Дом у мэра, конечно, больше, чем у моего отца, но строгости там едва ли не больше, чем у нас, - сказал я.
- Вот сказал-то! - воскликнул Рувим. - Твоего отца я с этой стороны довольно хорошо знаю. Бывало, в деревне соберёмся мы, молодёжь, мавританский танец плясать или играть в поцелуй и в потерявшего свой камзол пастора и боимся, как бы нас кирасир Джо не увидал. И если увидит, то беда. Таким взглядом обдаст, что вся охота веселиться отпадает. Я убеждён в том, что он был из тех пуритан, которые убивали учёных медведей и рубили майские шесты.
- Ну, если такой человек убьёт медведя, то он будет братоубийцей, - воскликнул сэр Гервасий, - простите, друг Кларк, но я должен сказать правду, при всем моем уважении к почтённому вашему родителю.
- Ну, если вы убьёте попугая, то вы будете не более виноваты в братоубийстве, чем отец, убивая медведя, - ответил я, смеясь, - что же касается предложения мэра, то я предлагаю вот что. Сегодня мы у него обедаем и, стало быть, увидим, какие у него порядки. Если нам у него не понравится, мы подыщем какой-нибудь предлог и останемся в гостинице. Только помните, сэр Гервасий, что в домах этих людей порядки совсем иные, чем в тех домах, в которых вы до сих пор бывали. Придерживайте ваш язычок, а то можете кого-нибудь обидеть и нарваться на неприятность. Я вам буду подавать знаки. Имейте в виду, что если я начну покашливать, то это будет означать, что вы должны остерегаться.
- Согласен, молодой Соломон, согласен! - воскликнул баронет. - Я очень рад, что у меня будет кормчий, умеющий лавировать в этих священных водах. Сам я ни за что не разберусь в этих премудростях и непременно наскочу на мель. Но наши друзья окончили битву при Обере; кажется, я так называю этот немецкий город, - и идут к нам. Надеюсь, почтеннейший господин мэр, что вы выяснили, наконец, все ваши недоразумения по военной части?
- Да, я их выяснил, сэр, - ответил пуританин, - указания вашего полковника были для меня чрезвычайно полезны и назидательны. Я не сомневаюсь, что, служа под его руководством, вы извлечёте громадную пользу.
- Весьма вероятно, сэр, весьма вероятно! - беззаботно ответил сэр Гервасий.
- Но теперь уже около часа времени, - продолжал мэр, - наша слабая плоть громко вопиет, требуя пищи и пития. Прошу вас оказать мне честь и последовать за мной в моё смиренное жилище. Придя туда, мы найдём домашний наш стол уже накрытым.
Сказав эти слова, мэр двинулся вперёд. Следуя за ним, мы вышли из ратуши и двинулись вниз по Передней улице. Прохожие почтительно расступились перед Стефаном Таймвелем, давая ему дорогу. Он указывал нам на делаемые им приготовления. Местами улицы были перегорожены толстыми железными цепями. Делалось это для того, чтобы помешать неприятельской коннице ворваться в город. Иногда в угловых домах нам приходилось видеть пробитые в стенах отверстия, из которых выглядывали тёмные дула осадных пушек и каронад. Эти предосторожности были совершенно необходимы. Ходили слухи, что отряд королевской конницы находится поблизости от города. Нападение одного из таких отрядов нам пришлось отразить. Город поэтому должен быть укреплён как следует, иначе он мог сделаться жертвой смелого неприятеля. Дом у мэра был большой, каменный и имел солидную внешность. При доме был большой двор, выходивший на Восточную улицу. Дверь была стрельчатая, из тяжёлого дуба, обитая большими железными гвоздями. Вид этого входа был мрачный и угрюмый, зато передняя была весёлая, светлая и в ней было много воздуха. Пол состоял из гладко отполированных кедровых досок, по стенам шли высокие панели из тёмного дерева, издававшего очень приятный запах вроде фиалок. В дальнем конце передней виднелась широкая лестница. По этой лестнице, в то время как мы входили в дом, сбежала вприпрыжку молоденькая, хорошенькая девушка. За ней шла немолодая женщина, неся груду чистого столового белья. Увидав нас, старуха повернулась и ушла, а молодая девушка бросилась вниз, прыгая через три ступеньки, приблизилась к мэру и, обвив руками его шею, стала его нежно целовать, внимательно в то же время глядя ему в глаза. Так нежная мать смотрит на ребёнка, стараясь убедиться, что он вполне здоров.
- Опять устал, дедушка? Да? Опять устал? - произнесла она, тревожно качая головой и прижимая к плечам старика свои беленькие ручки. - Ах, дедушка, дух у тебя сильнее, чем тело, ты не должен забывать об этом.
- Ну-ну, девочка, - ответил мэр, гладя богатую тёмную шевелюру девушки, - работник должен работать до тех пор, пока не прозвонит час успокоения. Это, господа, моя внучка, Руфь. В ней - все моё потомство, и она свет моей старости. Вся роща вырублена, остался только старый дуб да вот эта молодая сосенка. Слушай, девочка, эти кавалеры издалека прибыли для того, чтобы послужить делу. Они сделали мне честь, согласились разделить с нами нашу скромную трапезу.
- Добро пожаловать, господа. Вы пришли как раз вовремя. Домочадцы собрались, и обед готов, - произнесла девушка, взглядывая на нас и ласково улыбаясь. Это была улыбка доброй, любящей сестры.
- Ну, вы тут готовы, а мы ещё более готовы! - воскликнул весело старый гражданин. - Веди-ка гостей и сажай их на места, а я пойду в свою комнату, сниму эту парадную одежду. Сперва надо освободиться от меховой пелерины и золотой цепи, а потом и за трапезу.
Мы последовали за нашей прекрасной проводницей и очутились в большой комнате с высоким потолком. Стены были покрыты дубовыми панелями и обвешаны коврами. Пол был штучный, по французской моде, и устлан звериными шкурами и коврами. В конце комнаты стоял громадный мраморный камин, по размерам в целую комнату. Над камином были набиты крюки, по всей вероятности, для того, чтобы вешать и ставить оружие. У богатых купцов Англии было обыкновение держать при себе очень много оружия, которым они вооружали в случае надобности своих учеников и мастеров. Но теперь оружия в комнате не было. Теперь куча пик и алебард в углу напоминала отом, что страна переживает смутное время.
Посреди комнаты стоял длинный и тяжёлый стол. за которым сидело тридцать-сорок человек народа, большей частью мужчины. Когда мы вошли, все эти люди, впрочем, стояли. В дальнем углу стоял человек с очень важным выражением лица и читал бесконечную предобеденную молитву, сочинённую им самим. Начиналась молитва благодарением за ниспослание пищи, продолжалась рассуждением о церкви и государстве и заканчивалась молением о ниспослании помощи "Израилю" в его борьбе с тиранией. Мы остановились у дверей и, сняв шапки, стали ожидать окончания молитвословия, наблюдая всех этих людей. Нам было легко к ним присматриваться именно теперь, когда они стояли, опустив очи вниз, и погружены были в свои мысли.
Здесь были люди разных возрастов; и старики с седыми бородами, и безусые юноши, но у всех у них были торжественные лица. Одеты они были в простые одежды тёмного цвета. Некоторое разнообразие этой монотонной темноте придавали лишь белые широкие воротники. Тёмные камзолы и куртки плотно охватывали талии, башмаки из испанской кожи были лишены всяких украшений и завязаны тёмными лентами. Носки на башмаках были некрасивые, четырехугольные. Большинство имело кожаные портупеи, но сабель не было видно. Оружие вместе с широкими фетровыми шляпами и чёрными плащами было положено на скамьи вдоль стен. Пресвитериане стояли, молитвенно сложив руки и склонив головы; они слушали длинную молитву и изредка испускали стоны и восклицания, показывая этим одобрения чтеца.
Наконец бесконечная молитва кончилась, и все общество, молчаливо усевшись на места, приступило безо всякого отлагательства и церемоний к еде. На столе аппетитно дымились горячие блюда. Наша юная хозяйка привела нас к концу стола, где стояло высокое резное кресло с чёрной подушкой. Это было председательское место хозяина дома. Сама мистрис Таймвель села направо, сэр Гервасий сел с ней рядом. Почётное место налево от хозяина было предоставлено Саксону, я сел рядом, а со мной с другой стороны поместился Локарби. Я заметил, что глаза Рувима были устремлены на пуританскую девушку. Внешность её поразила моего товарища, и он продолжал глядеть на неё с нескрываемым восхищением.
Стол был не особенно широк, так что, несмотря на стук ножей и тарелок и разговоры гостей, мы могли, не возвышая голоса, беседовать с сидящими против нас.
- Все это домочадцы моего отца, - произнесла мистрис Таймвель, обращаясь к Саксону, - здесь нет ни одного человека, который не состоял бы у него на службе; у него большое шерстяное дело, и он держит много учеников. Мы каждый день садимся за обед в количестве сорока человек.
- Хороший обед! - ответил Саксон, оглядывая стол. - Сёмга, мясо, телятина, баранина, пироги - чего человеку ещё желать? Да и хорошего домашнего пива много, есть чем запить все эти блюда. Если почтённый мэстер Таймвель сумеет устроить таким же способом продовольствие армии, я провозглашу его гением. В лагере таких лакомств не найдёшь. Там вы благодарите Бога, если вам дадут стакан грязной воды и кусок завалявшегося мяса, кое-как изжаренного.
- Но вера дороже всех яств, не правда ли? - произнесла пуританская девушка. - Всевышний пропитает своих воинов. Вспомните, как были питаемы в пустыне пророки Илия и Агар.
- Верно, верно! - подтвердил сидевший рядом с сэром Гервасием загорелый юноша. - Господь попечется о нас. Из скал он извлечёт для нас воду и пошлёт нам манну в пустыню и жирных перепелов.
- Верю, верю, юный сэр! - ответил Саксон. - Но тем не менее мы должны позаботиться и об устройстве хорошего продовольственного обоза. Надлежит иметь достаточное количество повозок и при каждой из них присмотрщика, как это делается в Германии. Это дело важное, и на случай рассчитывать нельзя.
Хорошенькая пуританка удивлённо взглянула на Саксона. В его словах она усмотрела недостаток веры в Промысел и, кажется, хотела возразить. Но в эту самую минуту в комнату вошёл её отец. Все встали и кланялись, по мере того как мэр проходил мимо, пробираясь к своему месту.
- Садитесь, садитесь, друзья! - сказал он, махая рукой. - Мы простые люди, полковник Саксон, соблюдаем старый и похвальный обычай почтения к старшим. Надеюсь, Руфь, что ты позаботилась как следует о наших гостях?
Все мы заявили, что большего внимания и гостеприимства представить себе не можем.
- Прекрасно, прекрасно! - произнёс бодрый старик. - Но я вижу, что ваши тарелки и стаканы пусты. Виллиам, позаботься о гостях. Кто ест хорошо, тот и сражается как следует. Я всегда это замечал. Скажу хоть об учениках. У меня такая примета даже сложилась. Раз я заметил, что какой-нибудь ученик плохо ест, так уж наперёд знаю, что от него никакого толка в работе не будет. Пища необходима для поддержания телесной силы. Виллиам, отрежте-ка ломтик от этого куска говядины. А что касается этой битвы при Обер-Грауштоке, полковник, я хотел бы знать, какую же роль сыграл кавалерийский полк Пондура? Ведь вы, как я понял, служили в этом полку?
Мэр затронул тему, которая представляла для Саксона чрезвычайно большой интерес, и скоро оба начали оживлённую беседу. Стефен Таймвель рассказывал различные вещи о битвах при Раундвэ-Даун и Марстоне, а Саксон называл разные более или менее неудобопроизносимые города в Штирийских Альпах и по берегам Дуная. В своей молодости мэр командовал сперва конной ротой, а затем полком и участвовал во всех парламентских войнах, начиная с Чальгрова и кончая последней битвой у Ворчестера. Его военный опыт был далеко не так разнообразен, как у Саксона, но то, что он знал, он знал твёрдо. В общих положениях собеседники сходились, и споры их вращались вокруг частностей; спорили они ожесточённо, перестреливаясь непонятным для простых смертных военным жаргоном. Сперва мы внимали речам о палисадах и эстакадах, затем пошли сравнения между лёгкой и тяжёлой кавалерией и разбор относительных достоинств улан, мушкетёров, ландскнехтов, лигеров и т. п. Мы прямо остолбенели от сыпавшихся на нас целыми кучами непонятных слов. Наконец заговорили об укреплениях. Мэр, чтобы доказать справедливость своего мнения, построил крепость из вилок и ножей. Саксон же со своей стороны немедленно предпринял осаду крепости; настроив из кусков хлеба множество траверсов и прикрытий, он быстро приблизился к крепости мэра. Спор возгорелся с новой силой.
Пока старшие предавались этому дружественному состязанию, сэр Гервасий Джером и Руфь беседовали на другом конце стола. Редко я видывал, дети мои, таких красивых женщин, как эта пуританская девушка. Что это было за чудное личико! В нем светилась скромность и девственность. Видно было сразу, что прекрасное тело скрывает в себе не менее прекрасную душу. Эта душа светилась в чистом взоре её очей. Её тёмные волосы были зачёсаны назад и открывали большой белый лоб. Брови были дугой, а глаза большие, голубые, задумчивые. В фигуре девушки было что-то нежное, голубиное. Форма рта и развитой подбородок показывали, однако, что у этой красотки есть характер и что и в настоящее смутное и опасное время она покажет себя достойной своих круглоголовых предков, пуритан. Эта хорошенькая и нежная внучка мэра - я сразу понял - не спасует ни перед чем. Она сумеет показать себя и там, где бы оробела иная болтливая и энергичная, на первый взгляд, женщина.
Я забавлялся, видя, как сэр Гервасий старается занимать свою соседку. Баронет и девушка жили в двух разных мирах, и сэру Гервасию пришлось делать невероятные усилия для того, чтобы вести разговор на понятом для Руфи Таймвель языке.
- Вы, конечно, очень много читаете, мистрис Руфь? - говорил он. - Чем иным, кроме чтения, можно заниматься, живя здесь, так далеко от города?
- Как это так? - с удивлением спросила девушка. - А разве Таунтон не город?
- Помилуй меня Бог, я и не думал говорить, что Таунтон не город, - ответил сэр Гервасий, - могу ли я отрицать это, да ещё в присутствии стольких почтённых бюргеров, которые могли бы на меня обидеться на оскорбление их родного города. И однако, прекрасная барышня, факты остаются фактами. Лондон настолько превосходит все остальные города, что его право называться городом по преимуществу неоспоримо. Если кто говорит просто о городе, не называя его по имени, нечего и толковать, что речь идёт о Лондоне.
- Неужели он такой большой, этот Лондон?! - воскликнула удивлённо хорошенькая девушка. - Но ведь и в Таунтоне строят теперь новые дома. Поглядите-ка, какая стройка у нас за старыми стенами и по ту сторону Шутерна. Даже по ту сторону реки теперь дома строят. Почём знать? Может быть, со временем Таунтон сравняется с Лондоном.
- Если бы всех жителей Таунтона в один прекрасный день переселили в Лондон, - ответил сэр Гервасий, - то столица не заметила бы даже, что её народонаселение увеличилось.
- Ну, я вижу, вы надо мной смеётесь! - воскликнула провинциалка. - То, что вы говорите, немыслимо.
- Ваш дедушка может подтвердить, что я говорю правду, - засмеялся сэр Гервасий, - но вернёмся, однако, к вопросу о чтении. Я убеждён в том, что вы поглотили все сочинения Скюдери. Конечно, вы наслаждались "Великим Киром". Вы знакомы и с Коолеем, Уоллером и Драйденом?
- А кто они такие? В каких церквях они проповедуют? - спросила Руфь.
Баронет опять засмеялся.
- Вот тебе раз! - воскликнул он. - Ну, если вы так хотите, честный Джон проповедует в церкви Вилля Онвина. В просторечии эта церковь называется "заведением Вилля". Иногда его проповедь затягивается, и слушатели расходятся только после двух часов утра. Но меня, право, удивляет ваш вопрос. Неужели человек не имеет права водить пером по бумаге, если он не принадлежит к духовному званию? Неужели проповедовать можно только с церковной кафедры? Я положительно был уверен, что Драйдена читают все девушки вашего возраста. Скажите, мистрис Руфь, какие ваши любимые книги?
- Больше всего я люблю книгу Аллейона "Горе грешникам", - ответила Руфь, - это очень хорошая книга, и она принесла многим пользу. Неужели вы не доставили пользы своей душе и не читали этой книги?
- Нет, этой книги я не читал, - произнёс сэр Гервасий.
- Да неужто не читал"? - поднимая брови и страшно удивляясь, воскликнула девушка. - А я-то-думала, что "Горе" читали все люди на свете. Ну, а "Спор верующих"? Эту-то книгу вы, наверное, читали?
- Тоже не читал.
- А проповеди Бакстера?
- Не имею понятия о них.
- А "Напиток духовный" Болля?
- Не читал.
Мистрис Руфь Таймвель, окончательно удивлённая, воззрилась на нашего приятеля как на некое чудо.
- Простите, сэр, вы меня не сочтите, пожалуйста, невоспитанной, но я удивлена, - произнесла она наконец. - Где же вы жили? Что же вы делали, - чем занимались? Ведь эти книги даже уличным ребятам у нас известны.
- Говоря по правде, эти книги в Лондоне не в ходу, - ответил сэр Гервасий, - мы слушаем пьесы сэра Джорджа Эзриджа, мы любуемся периодами сэра Джона Соклинча. Вот наша умственная пища. Она, может быть, не так полезна для здоровья, как ваша, но зато легче усваивается. И затем, живя в Лондоне, можно развлечься и в то же время находиться в курсе науки и литературы. В кофейнях болтают о литературе, тем же заняты газеты. Кроме того, мы, лондонцы, бываем на собраниях поэтов и остряков. Два раза в неделю, по крайней мере, едешь в театр. Вы слушаете таких актёров, как Вандрог или Фаркхар, а эти господа свои люди в современной литературе. После театра некоторые идут к Грум-Портеру попытать счастья за зелёным столом, а те, кто не любит игры, отправляются в разные места. Тоги стремятся к "Кокосовому дереву", а виги - в Сент-Джемс. Это названия клубов, где опять-таки разговоры вращаются около литературы. Один хвалит ямбы, другой бранит анапесты, третий восхваляет белый стих, а четвёртый уверяет, что без ритфмы поэзия погибла. В клубе люди ужинают и отправляются к Виглю или Слафтеру, где всегда можно найти и самого старого Джона Драйдена, и Тикеля с Клигревом и всю их компанию. Если вам угодно, вы можете слушать споры этих господ поэтов о трех драматических единствах и тому подобных материях. Признаюсь, меня эти вопросы не очень занимали, и мне было гораздо приятнее играть в кости, пить вино и...
- Гм, гм, гм! - закашлялся я.
Некоторые-из пуритан стали прислушиваться к словам сэра Гервасия; и глядели на него с нескрываемым неодобрением.
- Ваши рассказы о Лондоне меня очень заинтересовали, - произнесла пуританская девушка, - хотя я совсем не знаю тех людей, о которых вы говорите. Кстати, вы упомянули о театре. Я полагаю, что хорошие люди туда не ходят. Театр - это место неправедное, это западня, расставленная для людей дьяволом. Наш добрый и праведный мистер Балль объявил с кафедры, что театры суть собрания нечестивых и избранные места развращённых ассириан. Театры так же опасны для души, как и папские дома с колокольнями,. в которых проповедуется ересь.
- Хорошо и верно сказано, мистрис Таймвель! - воскликнул худой истый пуританин, сидевший направо от Руфи и внимательно прислушивавшийся к разговору. - Великое зло и грех заключается в этих проклятых театрах. Не сомневаюсь, что гнев божий снизойдёт на эти притоны и будут они разрушены и уничтожены вконец вместе с развращёнными людьми и погибшими женщинами, которые их посещают.
- Вы рассуждаете очень решительно, - спокойно произнёс сэр Гервасий, - конечно, вы рассуждаете так потому, что предмет вам хорошо знаком. Будьте любезны сообщить, много раз вы бывали в театре?
- Благодаря Богу я никогда так далеко не отходил от истинной стези. В театрах моя нога никогда не бывала, - ответил пуританин, - я даже в этом великом решете духовном, которое называется Лондоном, никогда не был; надеюсь, впрочем, войти в него с мечом в руках. Вот только дайте нам войска короля разбить, а уж с этими театрами мы расправимся как следует. Кромвель удовольствовался только тем, что закрыл их, а мы их разрушим. Мы камня на камне не оставим и самое место, где они стояли, солью посыпем, чтобы весь народ знал, что здесь стояли эти вертепы.
Мэр, услыхав эти рассуждения, сказал:
- Вы правы, Джон Деррик, но мне кажется, что было бы приличнее, если бы вы говорили с гостями вашего хозяина более тихим голосом и менее дерзко. Кстати, о театрах, полковник... Это он правду сказал. Мы закрыли тогда все театры, мы не хотели позволить, чтобы между пшеницей росли плевелы. Вспомните, какие плоды приносили эти театры во времена Карла. Все эти Гвинны и Пальмери были паразитами и королевскими лизоблюдами. Вы бывали когда-нибудь в Лондоне, капитан Кларк?
- Нет, сэр, я вырос и воспитывался в деревне.
- Тем лучше для вас, - ответил хозяин и продолжал: - А мне вот пришлось побывать в Лондоне два раза: первый раз я был там в дни Жирного парламента. Ламберт привёл свою дивизию в столицу, чтобы припугнуть коммонеров. Я стоял на квартире в Саузворке под вывеской "Четырех крестов". Гостиницу держал благочестивый человек, некто Джон Дольман. Я помню, что у нас с ним была весьма назидательная беседа относительно предопределения. И тогда, господа, в Лондоне царили спокойствие и трезвость. Уверяю вас, что любой человек мог тогда ночью идти от Вестминстера в Тауэр совершенно спокойно. Никакого крика и гама. Только и слышно было чтение молитвы и пение гимнов. Тогда в Лондоне был порядок. Бывало, только смеркнется - и на улице нет уже ни одного скандалиста, ни одной девки. Если кого и увидишь, так только степенного человека, который куда-нибудь по своему делу идёт, или сторожевого с алебардой. Это, я вам говорю, было во времена Кромвеля. Второй же раз я попал в Лондон по такому случаю: правительство приказало срыть укрепления Таунтона. Я и сосед мой, перчаточник Фостер, были во главе депутации, посланной Таунтоном в Тайный совет Карла. И кто мог поверить, что в такой короткий срок в Лондоне произойдёт такая перемена? Все гады, загнанные нами в свои норы, выползли на свет Божий и опоганили улицы и площади. Святые люди теперь не знали, куда деваться в Лондоне, и скрывались в домах. Да, мы увидали, что князь духов нечистых, Аполлион, царствует в Лондоне. Хорошему человеку не было возможности по улицам ходить. Или к нему какой-нибудь пьяница привяжется и в канаву столкнёт, или накрашенная девка пристанет. Куда ни взглянешь, везде пестрота, фалбалы всякие, юбки раздуваются во все стороны, плащи в кружевах, шпоры звенят, перья на шляпах развеваются, повсюду ругательства и божба - нам показалось, что мы попали в ад. Вы можете себе представить, что делалось тогда в Лондоне, если даже тех, которые в каретах ездили, ухитрялись грабить!
- Это как же так? - спросил Рувим.
- А вот как. Я пострадал сам и могу поэтому рассказать вам все по порядку. Побывали мы с Фостером в Тайном совете. Приняли нас холодно. Оно и понятно: Тайному совету мы были так же приятны, как приятен сборщик налогов жене земледельца. А затем нас пригласили в Букингемский дворец к вечернему приёму короля. Полагаю, что пригласили нас не из вежливости, а больше в насмешку. Мы было хотели отказаться, но боялись, чтобы король нашим отказом не обиделся, а ссориться нам не хотелось. А мы все ещё рассчитывали на успех в нашем деле. Итак, пришлось ехать во дворец. Моя дома сработанная одежда мало подходила для дворца, но я решил ехать в ней. Купил я только новый чёрный жилет, отделанный шёлком, да хороший парик. За парик я заплатил в лавке на Нью-маркете три фунта десять шиллингов.
Молодой пуританин, сидевший напротив, поднял глаза к потолку и пробормотал что-то укорительное для людей, приносящих "жертву Дагону". К счастью для молодого человека, вспыльчивый мэр не слыхал его бормотания.
- Парик - это, конечно, одно только тщеславие, - продолжал мэр, - вы меня извините, сэр Гервасий Джером, но я, при всем к вам уважении, париков одобрить не могу; у каждого человека есть свои собственные волосы. Надо только причесать их получше, ну, попудрить немножко и, поверьте мне, это куда лучше парика. Дело не в коробке, а в том, что в этой коробке содержится. Но нам с мистером Фостером пришлось вдаваться в эту суету. Мы наняли коляску и поехали во дворец. Едем мы по бесконечным улицам и беседуем, а беседа у нас была полезная и серьёзная для души. Вдруг я слышу, кто-то меня дёрнул сзади за голову. Шляпа с меня соскочила и упала на камни. Я поднял руки, хвать себя за голову, ан парика-то и нет. Исчез парик. Ехали мы по улице Флит, и в коляске никого, кроме меня и моего соседа Фостера, не было, а он был так же изумлён, как и я. Стали мы искать, обыскали всю коляску, но нигде парика не было. Парик исчез бесследно.
- Ну и что же дальше? - спросили мы в один голос. - Куда же делся парик?
- Вот этот-то трудный вопрос и пришлось решать нам с соседом Фостером. Уверяю вас, что мы сперва подумали даже, что сделались жертвами дьявольского наваждения и что Бог нас наказывает за суетность и угождение и нами шутит злое привидение вроде Тедворского барабанщика, о котором тогда ходило много рассказов. Тоже немало болтали тогда ещё ио замке с привидениями в Малом Бортме. Это недалеко отсюда, в Сомерсетском графстве. С такими мыслями мы обратились к вёзшему нас кучеру и рассказали ему о случившемся. Кучер слез с облучка и, узнав, что мы приписываем исчезновение парика нечистой силе, разразился глупым хохотом. Затем, подойдя к задку экипажа, он указал нам на разрез в одном месте кузова. Вор просунул руку в это отверстие и стащил с меня парик. Кучер рассказал мне, что в Лондоне есть целое сословие воров, которые занимаются только похищением париков. Они так и дежурят около парикмахерских заведений и следят за теми, кто купил хороший парик. Для того чтобы похитить парик, воры пускаются на разные хитрости. Могу вам прибавить, что мой парик так и пропал и найден не был и мне пришлось покупать другой. Иначе нельзя было предстать пред очи короля.
- Действительно, странное приключение! - воскликнул Саксон. - Однако, расскажите, что же было дальше, на приёме короля?
- Ничего хорошего не было. Карл никогда не отличался любезностью, но нас он принял отменно кисло. Его братец - папист - был также мало любезен. Приглашены мы были только потому, что нам хотели показать весь этот придворный блеск и треск. Пускай, дескать, рассказывают там на западе, как хорошо король живёт. Народу мы нагляделись при дворе всякого. Были здесь и придворные, у которых спины хорошо гнутся, и аристократы, чванные, как павлины, и бабы с голыми плечами. На этих срамниц прямо неприятно было смотреть. Кромвель, конечно, посадил бы их всех в исправительный дом. Военные были в разноцветных мундирах. Повсюду шёлк, золотое шитьё, страусовые перья... Мы с соседом Фостером чувствовали себя в положении двух ворон, попавших в павлинье стадо. Но конфузиться мы и не думали. Чего конфузиться человеку, который создан по образу и подобию Божию? И памятуя о Творце, мы держали себя как подобает независимым английским гражданам. Герцог Букингемский стал на наш счёт острить. Рочестер улыбался, а девки захихикали, но мы с моим другом не обращали на этих насмешников никакого внимания. Мы были заняты интересным разговором; насколько мне кажется, мы, стоя в этой придворной толпе, обсуждали догмат об обсуждении и оправдании. Насмешки летели мимо. Тут же рядом шла игра на деньги и танцы. Так мы и простояли весь вечер. Видя, что из нас посмешище устроить нельзя, лорд Кларендон сказал, что мы можем уходить. Откланявшись королю и всей компании, мы удалились.
- Ну, я так бы не поступил, - воскликнул молодой пуританин, внимательно слушавший рассказ хозяина, - вы должны были поднять руки вверх и призвать на них Божие Правосудие. Так поступали древние пророки, приходя в грешные города.
- Вы не так поступили бы! - нетерпеливо воскликнул мэр. - Беда, молодой человек, в том, что вы не умеете поступать как следует. Молодой человек должен молчать в присутствии старших. Молодой человек говорит только в тех случаях, когда его просят высказаться. Разве вам неизвестно, что Гнев Божий идёт на свинцовых ногах, но зато поражает железными руками? Король и все эти люди потерпели наказание или потерпят его, но одному Богу дано знать времена и дни. Грешник терпит наказание, когда ноша его беззаконий переполняется, а нам судить об этом не дано. Не нам, людям, учить Бога. А насчёт проклятий надо помнить, что у них есть повадка возвращаться назад, на тот самый насест, с которого они слетели. Помните это, Джон Деррик, и не будьте чересчур щедры на проклятия.
Молодой подмастерье, выслушав выговор, молча поклонился. Мэр же, помолчав немного, продолжал рассказывать:
- Вечер был тихий, ясный, - сказал он, - и мы решили пойти из дворца к себе пешком. Никогда я не забуду тех гнусностей, коих нам тогда пришлось быть свидетелями. Если бы добрый мистер Буниан из Эльстоу был в тот вечер с нами, он, конечно, прибавил бы ещё несколько лишних страниц к своей "Ярмарке тщеславия". Женщины - набелённые, нарумяненные, бесстыдные, мужчины горланят, хвастают, ругаются неприличными словами. На улицах стоял какой-то содом. Не христианский город был перед нами, а какой-то пьяный вертеп. По Сеньке - шапка. Такие именно подданные и нужны для такого короля и правительства. Кое-как мы добрались до более тихих улиц и уже находились в уверенности, что наши приключения кончились. Но вдруг из тёмного переулка выскочила пьяная ватага вооружённых людей и набросилась с саблями на нас и прохожих. Мы были прямо поражены. Казалось, что мы не в английской столице находимся, а на каком-то острове, населённом дикими язычниками, которые устраивают мирным жителям засады. Эти пьяные буяны были из тех людей, по всей вероятности, которых описал несравненный Джон Мильтон; называл он их "сынами Велиала, упоёнными вином и дерзостью". Ах, господа, в последние годы у меня стала остывать память, а было время, когда я знал наизусть целые главы этой благородной и благочестивой поэмы.
- Но как же вы отвязались от этих буянов, сэр? - спросил я.
- Ну вот, видите, они окружили нас и ещё несколько почтённых граждан, шедших домой, и, размахивая обнажёнными саблями, стали требовать, чтобы мы положили на землю своё оружие и воздали бы поклонение. "Кому же мы должны кланяться?" - спросил я. Тогда пьяницы показали на какого-то человека, принадлежавшего к их компании. Он был одет почище других и находился в состоянии полного опьянения. "Это наш великий государь!" - кричали пьяницы, указывая на этого человека. "Над кем же он царствует, ваш государь?" - опять спросил я. "Да над нами же, над нами, - ответили они, - над сатирами. Неужели же ты, невежда, не видишь, с кем имеешь дело? Ты в руках благородного Ордена Сатиров". - "Вы ошибаетесь, - ответил я, - Ваш настоящий король - не этот человек. Ваш король лежит в бездне, скованный ангелами, но наступит время, когда он придёт на землю и соберёт вас, своих верноподданных, вокруг себя". - "Эге, да это изменник!" - закричали пьяницы и без дальних разговоров накинулись на нас с саблями и кинжалами. Мы с соседом Фостером прижались к стене и стали работать мечами. Одного или двух бродяг нам, кажется, пришлось-таки отправить на тот свет. Особенно удачно ткнул Фостер ихнего короля. Его величество завизжал, как поросёнок, и покатился на мостовую. Но нас было только двое, а их целая куча. Нам пришлось бы кончить жизнь на этом месте, если бы на шум не явился караул. Солдаты своими алебардами вышибли из рук сражающихся оружие и арестовали нас всех. А пока длилась стычка, граждане соседних домов поливали нас водой, точно мы были не люди, а дерущиеся на крыше коты. Вода ничьего пыла не охладила, но зато мы все оказались в самом жалком виде. Потащили нас в кутузку, и там нам пришлось провести ночь вместе с буянами, ворами и публичными женщинами. Впрочем, мы с соседом Фостером пожалели этих несчастных и сказали им несколько слов утешения, дав совет исправить свою жизнь. Утром нас отпустили домой, и мы поспешили, конечно, отрясти прах от ног наших и покинуть Лондон. У меня никогда не было желания повидать ещё раз Лондон. Вот теперь другое дело. Великая мне радость будет, если я вступлю в столицу вместе с храбрыми Сомерсетскими полками. Хотелось бы мне быть свидетелем того, как король Монмауз украсил свою голову короной, добытой им в честном бою с папистом и клятвопреступником.
Едва мистер Стефен Таймвель окончил свой рассказ, как послышалось шарканье ног и все стали вставать из-за стола. Обед был кончен. Покидали столовую медленно и в порядке, соблюдая старшинство. Все пуритане были удивительно похожи друг на друга. Выражение лиц угрюмое и хмурое, походка важная, глаза опущены вниз. Я привык с детства к этим обычаям и манере держать себя, но никогда я не бывал в таких больших обществах.
Мы хотели тоже удалиться, но мэр нас задержал.
- Подождите немножко. Виллиам, принесите там бутылку старого хереса с зеленой печатью. Этих вещей я не подаю моим домочадцам. Они вполне довольны хорошим ростбифом и добрым пивом. Но в то же время отчего не выпить с друзьями бутылку хорошего вина? Это полезно и для тела, и для души. А ты, моя девочка, иди делай своё дело.
- А вы опять на работу? - спросила Руфь.
- Да, мне ещё нужно побывать в ратуше. Я не окончил осмотр оружия.
- Ну в таком случае я приготовлю для вас одеваться, а также надо приготовить комнаты для наших гостей, - произнесла девушка и, улыбнувшись нам всем своей хорошей улыбкой, вышла из комнаты.
- Если бы я управлял городом так же, как она управляет домом, то это было бы очень хорошо, - сказал мэр, - она умеет о всем вовремя позаботиться. Она точно мои мысли читает и предупреждает мои желания прежде, нежели я успел их высказать. Я и общественные-то обязанности выполнять могу, несмотря на старость, только потому, что у меня все в доме хорошо. Не бойтесь этого хереса, господа. Я выписал его из Лондона, от Брукса и Хеллерса. На это вино можно положиться.
- Значит, и из Лондона можно что-нибудь хорошее получить, - ответил сэр Гервасий.
- Правда, правда! - улыбнулся старик. - Ну, а что вы скажете о моей молодёжи, сэр? Вы, наверное, таких молодых людей не видали? Ведь вы, если не ошибаюсь, вращались в придворном обществе?
- Как вам сказать?! - весело ответил сэр Гервасий. - Я не сомневаюсь в том, что это очень хорошие молодые люди. Задору только мало в них. В их жилах не кровь течёт, а кислое молоко.
- Ну нет, в этом вы ошибаетесь, - горячо возразил мэр, - вы несправедливы к моей молодёжи. Они только сдерживают свои страсти и чувства - знаете, как опытный всадник управляет своим конём... Заметили ли вы благочестивого юношу, который сидел от вас направо? Мне пришлось два раза остановить его. Чересчур уж в нем много этого рвения. Этот молодой человек - хороший юноша. Он умеет управлять собою.
- Что вы хотите сказать? - спросил я.
- Ну, между друзьями скрывать нечего, - ответил мэр, - дело, вийите ли, в том заключается, что в день Благовещения он просил руки моей внучки Руфи. Срок учения он почти кончил, а его отец Сэм Деррик считается почтеннейшим ремесленником. Для моей внучки он был бы подходящим мужем, но вот беда, он ей не понравился. У девушек бывают свои фантазии. Так эта свадьба и расстроилась. И, несмотря на это, он живёт с ней под одной кровлей и сидит с ней рядом за столом, не показывая и виду, что он огорчён. А между тем он был очень сильно влюблён в Руфь, и страсть, конечно, не успела в нем погаснуть. Со времени сватовства у нас дважды был пожар. Горели шерстяные склады. Оба раза пожар потушен благодаря распорядительности Джона Деррика. Трудно найти подобных молодых людей. Любовь его отвергнута, но он переносит своё несчастье спокойно.
- Мне бы очень хотелось верить вам, сэр, - ответил сэр Гервасий Джером, - иногда человек при первом знакомстве кажется антипатичным, но этому чувству отвращения, как говорят, не надо доверять. Надо помнить совет Джона Драйдена. Я имею в виду следующее двустишие:
Пороки по поверхности души скользят и исчезают,
Жемчужины души на дне её бездонном вечно пребывают.
- Ту же мысль высказал и почтённый Самюэль Бутлер, - прибавил Саксон, - в своём бессмертном "Гудибрасе" он говорит:
О людях смело не суди,
Но прежде в корень погляди.
- Я удивляюсь на вас, полковник Саксон, - сурово вымолвил хозяин, - как это вы можете относиться благосклонно к столь развратной поэме. Она, говорят, и сочинена-то была для того, чтобы выставить в смешном виде святых людей. Чего доброго, вы, пожалуй, станете хвалить нечестивое и безумное произведение Гоббса и его зловерную мысль: "Король доставляется Богом, а закон издаётся королём"?
- Видите ли, - лукаво извернулся Саксон, - я презираю и ненавижу Бутдера за то, что он направил свою сатиру на то, что выше насмешек, но сама по себе сатира изумительно талантлива. Я восхищаюсь сабельным клинком, но мне нет дела до того, что этот клинок защищает неправое дело. Ведь это же вопрос совсем особенный.
- Ну, для моих старых мозгов ваше рассуждение слишком тонко, - возразил упрямый старый пуританин, - наша Англия разделена на два лагеря. Одни стоят за Бога, другие - за антихриста. Тот, кто не с нами, - против нас. Всех, кто сражается под знаменем дьявола, мы должны презирать и поражать нашими мечами.
- Это верно, - ответил Саксон, наливая себе вина, - я не лаодикиец и временным владыкам служить не намерен. Я надеюсь послужить своему делу и мечом, и проповедью.
- В этом я нисколько не сомневаюсь, мой достоуважаемый друг, - ответил мэр, - извините меня, если я сказал что-нибудь резкое... Но вот что мне неприятно, - я должен сообщить вам грустные новости. Народу я об этом не говорил. Не нужно, чтобы люди падали духом, но вам я скажу. Я знаю, что неудача ещё более утвердит вас в намерении добиться торжества правого дела. Дело, господа, в том, что Арджилю не удалось поднять восстание в Шотландии. Он и его товарищи попались в плен и находятся в руках такого человека, который никогда не имел понятия о том, что такое сострадание.
Мы все вскочили с мест и растерянно глядели друг на друга. Спокоен остался один только сэр Гервасий Джером, который был невозмутим от природы и никогда не волновался. Вы помните, конечно, дети, то, что я вам говорил в начале. Монмауз возлагал большие надежды на восстание в Шотландии. Арджиль и шотландские изгнанники отправились в Айршир с целью поднять местное население. Они надеялись отвлечь на себя значительную часть войск короля Иакова. Если бы им это удалось, поход на Лондон был бы сопряжён с гораздо меньшими затруднениями. На Арджиля возлагались нами большие надежды, ибо в Айршире находились его собственные имения. Думали, что он в одних своих имениях соберёт не менее пяти тысяч сабель. Кроме того, в восточных графствах было много преданных нам людей, готовых сражаться за Ковенант. Все эти люди были отличные воины, доказавшие свои качества во многочисленных стычках. Рассчитывая на помощь горцев и сторонников Ковенанта, Арджиль, казалось, мог надеяться на успех, тем более, что с ним находился пуританин из англии Румбольд и другие лица, опытные в военном деле. И вдруг пришла внезапная весть, что Арджиль разбит наголову и может считаться погибшим. Весть эта была удручающая. Теперь все войска правительства шли на нас.
- А из верного ли источника вы получили это известие? - спросил после долгого молчания Децимус Саксон.
- К сожалению, новость эта верная и никакому сомнению не подлежит, - ответил мэр, - но я понимаю ваше удивление. У герцога были надёжные советники. При нем находился, между прочим, сэр Патрик Юм из Польцорза...
- Да, этот говорить умеет, но зато сражаться - ни-ни... - заметил Саксон.
- А Ричард Румбольд?
- Ну, этот сражаться мастер, зато в голове пустота. Спросите у самого Румбольда, он сам скажет.
- Там был ещё майор Эльфинстон.
- Хвастун и дурак! - воскликнул Саксон.
- А сэр Джон Кохран?
- Большой льстец с длинным языком, но работу любит и глуп, - ответил солдат. - Да, этот поход был с самого начала осуждён на неуспех. Во главе экспедиции стояли самые неподходящие люди. Я все это предвидел, но все-таки надеялся. Я думал, что отряд Арджиля сумеет пробраться в горную страну, где живут эти бродяги, что без панталон ходят. С этими бродягами он мог бы долгое время держаться против королевских войск. Так вы говорите, что они все попали в плен? Это урок нам, это предостережение. Монмауз и его советники должны действовать более энергично. Они должны поражать врага в самое сердце, а не отделываться пустяками. Пуще же всего не стоит медлить, а то мы попадём в такое же положение, как Арджиль и Румбольд. Скажите, зачем они промешкали два дня в Аксминстере? Ведь теперь нам каждый час дорог. Что это за порядок такой? Разобьёт Монмауз маленький отряд милиции и радуется. Валандается в одном городе сорок восемь часов да благодарственные молебны служит. А враг-то не дремлет. Черчилль и Фивершам, как мне это хорошо известно, двигаются на запад со всеми силами. Голландских гренадеров у короля больше, чем крыс на чердаке.
- Вы правы, полковник Саксон, - ответил мэр. - Подождите, король скоро прибудет сюда, и я надеюсь, что будут нужны советы настоящих воинов; после ухода Флетчера при короле не осталось ни одного человека, который знал бы на практике военное дело.
- Так-так! - задумчиво произнёс Саксон. - Теперь после гибели Арджиля нам придётся меряться силами со всей армией Иакова. Нам надо рассчитывать только на себя.
- Верно, мы должны рассчитывать только на себя и на правоту дела, за которое стоим. Ну а вам, молодые люди, как понравились эти вести? Небось вам и вино после них показалось кислым? Может быть, вы хотите отступить от знамени Господа?
- Уж раз начали дело, надо его делать до конца, - ответил я.
- И я поступлю так же, как Михей Кларк, - добавил Рувим Локарби.
Сэр же Гервасий произнёс:
- Мне, господа, решительно все равно. Воевать очень интересно, кроме же того, я нахожусь в хорошем обществе и поэтому доволен.
- В таком случае, - сказал мэр, - вернёмся каждый к своей работе. Надо все приготовить к прибытию короля. Надеюсь, господа, что вы мне сделаете честь и поселитесь в моем смиренном жилище?
- К сожалению я не могу воспользоваться вашим любезным приглашением, - ответил Саксон, - в военное время я веду неправильную жизнь, ухожу из дома и возвращаюсь, как придётся - то рано, то поздно. Я буду жить в гостинице. Еда там, правда, неважная, но у меня вкусы самые скромные. Чёрное пиво там найдётся, тринидадский табак - тоже, а больше мне ничего и не нужно.
Мэр стал упрашивать Саксона поселиться у него, но тот упёрся. Что касается нас троих, мы приняли с радостью предложение доброго фабриканта и поселились под его гостеприимным кровом.