Без указания переводчика.
Опубликовано: Английские писатели. - Харьков: Всеукраинская рабочая газета "Пролетарий", 1925. - (Б-ка пролетария, No 6)
Лестрейд говорил о погоде и о газетах. Затем замолчал, задумчиво попыхивая сигарой. Холмс пристально смотрел на него.
-- У вас на руках что-нибудь замечательное? -- спросил он.
-- Ах, мистер Холмс, я не имею никакой надобности отрицать, что мой ум действительно занят одним делом. Между тем, это такое нелепое дело, что я не решался беспокоить вас ради него. С другой же стороны, оно несомненно странное, а мне известно, что вы любите все, что выходит из ряда обыденного. Но, по моему мнению, дело это больше относится к специальности доктора.
-- Болезнь? -- спросил я.
-- Безумие. К тому же страннее безумие. Вы бы и не подумали, что в наше время существует на свете человек, питающий такую ненависть к Наполеону I, что разрушает всякое его изображение, попадающее на глаза.
Холмс откинулся на спинку кресла.
-- Это явно не моего ума дело, -- произнес он.
-- Точно. Это-то я и сказал. Но, если человек совершает воровство ради того, чтобы разрушать непринадлежащие ему изображения, то дело переходит из рук доктора в руки полиции.
-- Воровство! Это интереснее. Расскажите-ка поподробнее.
Лестрейд вынул из кармана свою служебную запасную книжку и освежил себе память, перелистав ее.
-- Первый случай, о котором получено донесение, произошел четыре дня назад, -- начал он. -- Это было в лавке Морса Гудсона, для продажи картин и статуй на Кенсингтонской дороге. Приказчик вышел на один момент в заднюю комнату лавки, как вдруг услыхал грохот и, вбежав обратно, увидел, что гипсовый бюст Наполеона, стоявший на прилавке, лежит разбитый вдребезги. Приказчик бросился на дорогу, но, хотя несколько прохожих заявили, что они заметили, как какой-то человек выбежал из лавки, однако, торговец никого не видел. Это казалось одним их тех бессмысленных проявлений хулиганства, которые случаются от времени до времени, и о нем донесли, как о таковом дежурному полицейскому. Гипсовый бюст стоил всего несколько шиллингов и все дело казалось слишком ребяческим, чтобы подвергнуть его особенному следствию. Но второй случай был более серьезным и вместе с тем более странным. Он произошел вчера ночью. В нескольких шагах от лавки Морса Гудсона живет известный практикующий врач, доктор Барнико. Он очень недавно купил два одинаковые слепка головы Наполеона, работы знаменитого французского скульптора Девина. Один из этих бюстов он поставил в передней своего дома на Кенсингтонской дороге, а другой на камин в хирургическом отделении на Нижне-Брикстонской дороге. Когда доктор Барнико спустился сегодня утром в переднюю, то был очень удивлен, увидев, что его дом был ночью ограблен, но ничего не было взято, кроме гипсового бюста. Он был вынесен и неистово брошен о садовую стену, около которой и валялись его осколки.
Холмс потер руки.
-- Это, конечно, нечто совсем новое, -- сказал он.
-- Я так и думал, что дело понравится вам. Но я еще не дошел до конца. Доктор Барнико должен был явиться в хирургическое отделение к двенадцати часам и, можете представить себе его удивление, когда, прибыв туда, он увидел, что окно было ночью открыто, и что осколки второго бюста были разбросаны по полу. Он был разбит на том самом месте, на котором стоял. Ни в том, ни в другом случае не было никаких следов, которые дали бы ключ к отысканию преступника или сумасшедшего, сделавшего это. Ну-с, мистер Холмс, вот и все факты.
-- Они странны, чтобы не сказать комичны, -- ответил Холмс. -- Смею я вас спросить, были ли два бюста в квартирах доктора Барнико точными копиями того, который был разбит в лавке Морса Гудсона?
-- Они были отлиты из одной формы.
-- Этот факт должен свидетельствовать против предположения, что человек, разбивающий бюсты, делает это под влиянием общей ненависти к Наполеону. Если принять в соображение, что в Лондоне существуют сотни бюстов Наполеона, то нельзя допустить такого совпадения, чтобы ничего не разбирающий безумный как раз начал с трех экземпляров одной и той же модели.
-- Ну, и как вы это объясняете?
-- Я не пытаюсь объяснить. Я бы только заметил, что в забавных поступках этого господина есть известный метод. Например, в передней дома доктора Барнико, где шум мог разбудить всю семью, бюст был вынесен и разбит на дворе, между тем, как в хирургическом отделении, где можно было меньше опасаться тревоги, он был разбит на тем самом месте, на котором стоял. Дело кажется до нелепости пустым, но я не позволяю себе называть что бы то ни было пустяком. Поэтому не могу смеяться над вашими тремя разбитыми бюстами, Лестрейд, и буду очень вам обязан, если вы будете сообщать мне о всяком новом случае в такой удивительной цепи событий.
Случай, сведений о котором просил мой друг, явился быстрее и в несравненно более трагической форме, чем он мог себе представить. На следующее утро я еще одевался в своей спальне, когда услыхал стук в дверь, вслед за которым в комнату вошел Холмс с телеграммой в руках. Он прочитал ее вслух: "Приезжайте немедленно. 131 Питт-стрит, Кенсингтон. -- Лестрейд".
-- Что это может быть? -- спросил я.
-- Не знаю, -- может быть, какое-нибудь дело. -- Но я подозреваю, что это продолжение истории со статуями. В таком случае наш приятель-иконоборец принялся, значит, за свою деятельность в другой части Лондона. Кофе на столе, Уотсон, а у подъезда ждет экипаж.
Через полчаса мы доехали до Питт-стрит. Когда мы подъехали, у решетки перед домом стояла любопытная толпа, Холмс присвистнул.
-- Боже! Тут, по меньшей мере, было покушение на убийство. Что-нибудь более мелкое неспособно задержать лондонского рассыльного. Круглые плечи этого малого и его вытянутая шея говорят о каком-то насилии. Что это такое, Уотсон? С верхних ступенек течет вода, остальные сухи. Во всяком случае, тут достаточно следов! А вот и Лестрейд у окна, и мы скоро все узнаем.
Официальный сыщик принял нас очень серьезно и провел в гостиную, где чрезвычайно растрепанный и взволнованный пожилой господин во фланелевом халате ходил взад и вперед по комнате. Его представили нам как владельца дома мистера Гораса Гаркера, из "Синдиката центральной прессы".
-- Опять наполеоновский бюст, -- сказал Лестрейд. -- Вчера вечером вы, кажется, заинтересовались этим, поэтому я и подумал, что вам, может быть захочется присутствовать, когда дело приняло гораздо более серьезный оборот.
-- Какого же рода оборот?
-- Убийство. Мистер Гаркер, не расскажете ли вы этим господам в точности, что случилось?
Господин в халате обратил к нам крайне меланхолическое лицо.
-- Удивительное дело, -- сказал он, -- я всю свою жизнь собирал новости на стороне, а теперь, когда действительная новость случилась в моем собственном доме, я так смущен и сбит с толку, что не могу связать и пары слов. Если бы я явился сюда в качестве репортера, то интервьюировал бы самого себя и поместил бы по два столбца во все вечерние газеты. А при настоящих условиях дела, я трачу даром ценную статью, пересказывая свою историю целому ряду людей, а сам не могу ею воспользоваться. Однако ж я слыхал ваше имя, мистер Шерлок Холмс, и, если вы только объясните это странное дело, то я буду вполне вознагражден.
Холмс сел и приготовился слушать.
-- Все как будто сосредоточивается вокруг бюста Наполеона, который я купил для этой самой комнаты около четырех месяцев тому назад. Большая часть моей журналистской работы проходит ночью. Часто я пишу до утра. Так это было и сегодня. Я сидел в своей берлоге, которая находится в задней части верхнего этажа, когда, около трех часов, убедился, что слышу шум внизу. Я стал прислушиваться, но звуки не повторились. Затем вдруг, через пять минут, я услыхал страшный вопль, самый ужасный звук, когда-либо слышанный мною, мистер Холмс. Пока я жив, он будет раздаваться в моих ушах. Я минуту или две сидел, как окаменелый. Затем схватил кочергу и спустился вниз. Когда я вошел в эту комнату, окно было открыто настежь, и я сразу заметил, что с камина исчез бюст. Почему вор взял такую вещь, это выше моего понимания, так как это был простой гипсовый слепок, не имевший никакой, в сущности, цены.
Я направился к парадной двери и отпер ее. Желая выйти, я чуть не упал, споткнувшись в темноте о мертвое тело, лежащее там. Я побежал в дом за огнем и увидел бедного малого с большою раною поперек горла, плавающего в своей крови. Он лежал на спине с поднятыми вверх коленями и ужасно открытым ртом. Я буду видеть его во сне. Успев свистнуть в полицейский свисток, я затем, должно быть, упал в обморок, потому что ничего больше не сознавал, пока не увидел полисмена, стоявшего надо мною в передней.
-- Кто же был убитый? -- спросил Холмс.
-- Нет ничего, могущего удостоверить его личность, -- ответил Лестрейд. -- Вы увидите тело в мертвецкой, но мы до сих пор ничего не обнаружили. Он бедно одет, но не похож на рабочего. Около него в лужи крови лежал складной нож с роговою рукояткою. Его одежда не была помечена никаким именем, и в карманах ничего не было кроме яблока, бечевки, плана Лондона ценою в шиллинг и фотографического снимка. Вот он.
Фотография была, очевидно, снята моментально маленькой камерой. Она изображала человека с живым взглядом, с острыми обезьяньими чертами, с густыми бровями и сильно выдающейся нижней частью лица.
-- А что сталось с бюстом? -- спросил Холмс, тщательно изучив фотографию.
-- Как раз перед вашим приходом мы получили сведения о нем. Его нашли в саду пустого дома на дороге. Он был разбит вдребезги. Я сейчас иду взглянуть на него. Вы пойдете?
-- Конечно. Я только сейчас тут осмотрюсь.
Холмс рассмотрел ковер и окно.
-- У молодца очень длинные ноги, или же он крайне проворный человек. Не легкое дело на открытом месте достигнуть подоконника и отворить окно. Выйти из окна было сравнительно легче. Пойдете вы с нами, мистер Гаркер, взглянуть на остатки своего бюста?
Неутешный журналист уселся за письменным столом.
-- Я должен попытаться выжать что-нибудь из этого, -- ответил он, -- хотя не сомневаюсь в том, что первые издания вечерних газет уже вышли со всеми подробностями дела. Таково мое счастье! Помните, когда провалились места для зрителей в Донкастере? Ну, так я -- единственный журналист, бывший там, и моя газета была единственная, не давшая отчета об этом происшествии, потому что я был слишком потрясен, чтобы его написать. А теперь я опоздаю с убийством, совершенным на пороге моего собственного дома.
Место, в котором были найдены осколки бюста, находилось в нескольких сотнях шагов от дома. Бюст лежал разбитый вдребезги на траве. Холмс поднял несколько осколков и тщательно осмотрел их. Видя его пристальный взгляд и улыбку я убедился, что он напал наконец на след.
-- Ну? -- спросил Лестрейд. Холмс пожал плечами.
-- Нам предстоит еще длинный путь -- ответил он. -- Но... но... ну, у нас есть несколько намеков на факты, на основании которых мы можем действовать. Обладание этим дешевым бюстом имело в глазах странного преступника более значения, чем человеческая жизнь. Это первый пункт. Затем примечательно то, что он разбил бюст не в доме и не непосредственно за дверями дома. Это особенно удивительно, если его единственною целью было разбить этот бюст.
-- Его смутила и сбила с толку встреча с тем другим. Вряд ли он сознавал, что делал.
-- Возможно. Но мне хотелось бы обратить ваше внимание на положение дома, в саду которого был разбит бюст.
Лестрейд посмотрел вокруг себя.
-- Это пустой дом, и, видимо, человек знал, что его никто не потревожит в саду.
-- Да, но есть другой дом выше по улице, мимо которого он должен был пройти, направляясь к этому дому. Почему же он не разбил бюст там, так как, очевидно, что каждый пройденный им шаг увеличивал опасность встречи с кем-нибудь?
-- Отказываюсь угадывать, -- ответил Лестрейд.
Холмс указал на уличный фонарь над нашими головами.
-- Здесь он мог видеть то, что делает, а там нет. В этом вся причина.
-- Клянусь Юпитером, это верно! -- воскликнул сыщик. -- Теперь я вспомнил, что и бюст доктора Барнико был разбит недалеко от его красного фонаря. Ну-с, мистер Холмс, и к чему приводит нас этот факт?
-- К тому, чтобы запомнить его. Мы можем позднее напасть еще на что-нибудь, к чему он будет относиться. А теперь, Лестрейд, что вы намерены предпринять?
-- По-моему, самым практичным действием будет установить личность покойного. Это не представит затруднений. Когда мы узнаем, кто он такой и кто его товарищи, то мы сделаем большой шаг к тому, чтобы узнать, что он делал прошлой ночью, с кем он встретился, и кто убил его на пороге дома.
-- Несомненно. Между тем, это не совсем тот путь, по которому я бы подошел к делу. Но я не хочу никоим образом оказывать на вас давление. Будет лучше, если затем мы сравним свои выводы и дополним друг друга.
-- Прекрасно, -- согласился Лестрейд.
-- Если вы пойдете на Питт-стрит и увидите мистера Гораса Гаркера, то скажите ему от моего имени, что я совершенно убедился в том, что прошлою ночью в его доме был опасный сумасшедший. Это послужит для его статьи.
Лестрейд выпучил глаза. Холмс улыбнулся.
-- Я уверен, что это будет интересно для мистера Гораса Гаркера и для подписчиков "Синдиката Центральной Прессы". Теперь, Уотсон, я полагаю, мы должны подумать о том, что нам предстоит на сегодня продолжительная и довольно сложная работа. Мне было бы приятно, Лестрейд, если бы вы нашли удобным прийти к нам сегодня в шесть часов вечера. До тех пор я бы хотел оставить у себя фотографию, найденную в кармане покойника.
Шерлок Холмс и я прошли в лавку братьев Гардинг, в которой был куплен бюст. Молодой приказчик передал нам, что мистер Гардинг вернется только после полудня. Лицо Холмса выразило разочарование и досаду.
-- Что делать, Уотсон, нельзя же ожидать, чтобы все шло по-нашему, -- сказал он наконец. -- Придется вернуться сюда после полудня. Вы, конечно, не сомневаетесь в том, что у меня зародилось подозрение и что я хочу проследить за этими бюстами до источника их происхождения, чтобы узнать, нет ли в них какой-нибудь особенности, которая бы объяснила их замечательную судьбу. Отправимся к Морсу Гудсону и посмотрим, не прольет ли он немного света на эту задачу.
Мы ехали целый час до заведения торговца картинами. Это был низенький, толстенький человечек с красным лицом и раздражительным тоном.
-- Да, сэр. На самом моем прилавке, -- ответил он. -- Не понимаю, для чего мы платим налоги, если всякий негодяй может войти и разбить наш товар. Да, сэр! Я продал доктору Барнико два бюста. Это гнусно, сэр. Это заговор анархистов, вот что я думаю. Красные республиканцы, -- вот как я их называю. Откуда я получил бюсты? Не вижу, какое это имеет отношение к делу. Впрочем, если вам, действительно, нужно это знать, я получил их от Гельдера и К° на Черч-стрит, Степней. Сколько у меня их было? Три. Два у доктора Барнико и один, разбитый среди бела дня на моем собственном прилавке. Знакома ли мне эта фотография? Нет, не знакома. Впрочем, да, знакома. Да это Беппо! Он прислуживал у меня в лавке. Умел немного лепить, золотить, вставлять в рамки и исполнял всякую мелкую работу. Парень ушел от меня на прошлой неделе, и с тех пор я ничего не слыхал о кем. Нет, не знаю, откуда он явился и куда отправился. Я ничего не имел против него, пока он был здесь. Он ушел за два дня до того, как был разбит бюст.
-- Ну больше этого нельзя было и надеяться узнать от Морса Гудсона, -- сказал Холмс, когда мы вышли из лавки. -- Этот Беппо является для нас одним и тем же действующим лицом, как на Кенсингтонской дороге, так и в Кенсингтоне, и это сведение стоит десятиверстной поездки. Теперь, Уотсон, отправимся-ка к Гельдеру и К° в Степнее, к источнику происхождения бюстов. Меня очень удивит, если мы там ничего не получим.
Достигнув приречного поселения в сто тысяч жителей, где отдающиеся в наем дома кишат отбросами Европы, мы нашли скульптурную мастерскую. Хозяин, крупный, белокурый немец, принял нас учтиво и толково отвечал на все вопросы Холмса. Справка в его книгах показала, что с мраморного экземпляра головы Наполеона работы Девина были отлиты сотни бюстов, но что те три, которые были посланы Морсу Гудсону, составляли половину одной отливки в шесть бюстов и что остальные три были посланы братьям Гардинг в Кенсингтоне. Не было причины, чтобы эти шесть бюстов отличались от бюстов прочих отливок. Он не видит никакого повода желать уничтожить их; он прямо расхохотался над этой мыслью. Отливка производилась в двух формах с каждой стороны лица, затем оба гипсовые профиля соединялись и образовывали полный бюст. Эта работа производилась обыкновенно итальянцами в той самой комнате, в которой мы находились. Вот все, что немец мог сказать нам.
Но фотография произвела удивительное действие на него. Лицо его покраснело от гнева, и брови сморщились над его голубыми тевтонскими глазами.
-- Ах разбойник! -- воскликнул он. -- Конечно, я прекрасно знаю его. Мое заведение всегда пользовалось уважением. Единственный раз, когда сюда явилась полиция из-за этого самого мерзавца. Это произошло больше года тому назад. Он пырнул ножом на улице другого итальянца, а затем пришел в мастерскую. Полиция явилась по его пятам и арестовала его здесь. Его звали Беппо; фамилии его я никогда не знал. И поделом мне было, что я нанял человека с таким лицом. Но он был хорошим работником, одним из лучших.
-- Чем он поплатился?
-- Пострадавший остался жив и он отделался одним годом. Несомненно теперь освобожден, но не посмел показать сюда носа. У нас тут его двоюродный брат и полагаю, что тот мог бы вам сказать, где он находится.
-- Нет, нет, -- воскликнул Холмс, -- ни слова двоюродному брату, ни одного слова, прошу вас. Дело очень важное и чем дальше, тем оно кажется важнее. Когда вы справлялись в книгах о продаже тех слепков, то я заметил, что там поставлено число: 3-го июня прошлого года. Не можете ли вы мне сказать, когда был арестован Беппо?
-- Я могу вам сказать об этом приблизительно по расчетным листам, -- ответил хозяин. -- Да, -- продолжал он, перевернув несколько страниц, -- в последний раз ему было уплачено 20-го мая.
День начал уже склоняться к вечеру, когда нам удалось наскоро позавтракать в ресторане. При входе мы прочли в листке новостей: "Кенсингтонское преступление. Убийство, совершенное сумасшедшим", и содержимое газеты показывало, что мистеру Горасу Гаркеру удалось-таки поместить в печати свой отчет. Холмс читал газету не прерывая еды. Раза два он хихикнул.
-- Вот это хорошо, Уотсон, -- сказал он. -- Послушайте: "Приятно сознавать, что не может быть разногласия в мнениях относительно этого дела, так как мистер Лестрейд, один из самых опытных представителей официальной полиции, и Шерлок Холмс, пришли оба к заключению, что нелепая серия инцидентов, окончившихся таким трагическим образом, является следствием сумасшествия, а не умышленного преступления". Пресса, Уотсон, крайне ценный инструмент, когда умеешь им пользоваться. А теперь, если вы окончили свой завтрак, мы поедем и посмотрим, что имеет сказать относительно этого дела управляющий братьев Гардинг.
Основатель этого большого дома оказался живым маленьким человеком, очень проворным, с ясною головою и речистым языком.
-- Да, сэр, я уже читал об этом в вечерних газетах. Мы выписали три таких бюста от Гельдер и К° из Степнея. Они теперь все проданы. Кому? О, думаю, что, справившись в своей книге о продаже, я в состоянии буду сказать вам это. Один бюст продан мистеру Гаркеру, один мистеру Жозиа Броуну в Чисвике и один мистеру Сандефорду, Нижне-Гровская дорога. Нет, никогда не видел лица, изображенного на этой фотографии. Есть ли у нас на службе итальянцы? Есть, сэр; их несколько среди мастеров и чистильщиков. Они имеют возможность заглянуть в эту книгу, если пожелают. Нет никакой особенной причины караулить эту книгу.
Холмс сделал несколько заметок во время показаний мистера Гардинга, и я видел, что он вполне доволен оборотом, который приняло дело. Когда мы вернулись домой, Лестрейд уже был там, и мы застали его шагавшим по комнате с лихорадочным нетерпением. Его многозначительный взгляд выражал, что день не пропал для него даром.
-- Ну? -- спросил он. -- Что скажете хорошенького, мистер Холмс?
-- День выдался очень хлопотный и не совсем даром пропал, -- ответил мой друг. -- Мы видели обоих торговцев в розницу, а также и оптового фабриканта. Я теперь могу проследить за каждым бюстом с самого начала его существования.
-- Бюсты! -- воскликнул Лестрейд. -- Ну, да ладно, у вас свой метод, мистер Шерлок Холмс, и не мне говорить против него, но думаю, что я лучше вас поработал сегодня.
-- Да что вы?
-- И нашел причину преступления.
-- Роскошно!
-- У нас есть инспектор, специальность которого итальянский квартал. Ну а так как на шее убитого была надета какая-то католическая эмблема, да притом он смуглый, я и подумал, что он должно быть южанин. Инспектор Гилль тотчас же узнал его, как только увидел. Его имя Пьетро Венучи из Неаполя, и он был одним из величайших разбойников в Лондоне. Он имел связь с мафией, как вам известно, подкрепляющей свои декреты убийством. Теперь вы видите, как дело начинает вырисовываться. Другой, вероятно, тоже итальянец и тоже член мафии. Он как-нибудь нарушил ее постановления. Пьетро назначили следить за ним. Вероятно, найденная в кармане фотография -- портрет этого самого человека, данный Пьетро для того, чтобы он не убил кого-нибудь другого. Он проследил за человеком, увидел как последний вошел в дом, стал ожидать его у двери и в схватке сам получил смертельный удар. Как находите вы такое объяснение, мистер Шерлок Холмс?
Холмс одобрительно захлопал руками.
-- Превосходно, Лестрейд, превосходно! -- воскликнул он. -- Но я не совсем следил за вашим объяснением относительно бюстов.
-- Бюсты! Вы не можете выбросить их из головы. В сущности это пустяки; мелкое воровство, за которое суд приговаривает не больше как к шестимесячному заключению. В действительности мы производим следствие по делу об убийстве, и, говорю вам, я собираю все нити в свои руки.
-- А следующая стадия?
-- Очень простая. Я отправлюсь вместе с Гиллем в итальянский квартал, найду человека, фотография которого у нас и арестую его по обвинению в убийстве. Поедете вы с нами?
-- Не думаю. Мне кажется, что мы можем достигнуть своей цели более простым путем. Ставлю два против одного, что если вы отправитесь сегодня ночью с нами, то я в состоянии буду помочь вам посадить его в тюрьму.
-- В итальянский квартал?
-- Нет; мне думается, что в Чисвике мы скорее найдем его. Если вы поедете сегодня ночью со мною в Чисвик, то я обещаю вам завтра поехать с вами в итальянский квартал. А пока, я думаю, несколько часов сна принесут нам всем пользу, так как я не предполагаю выехать раньше одиннадцати часов, и вряд ли мы вернемся раньше утра. А теперь, Уотсон, будьте добры позвонить и потребовать рассыльного; мне нужно послать, и очень важно, чтобы оно было отправлено тотчас же.
Холмс провел вечер, роясь в кипах старых газет, которыми была заполнена одна из наших кладовых. Когда он, наконец, спустился, то глаза его сверкали торжеством, но он ничего не сообщил нам о результате своих поисков. Что касается меня, то я следил шаг за шагом за способом, которым он изучил все изгибы этого сложного дела и, хотя я еще не видел цели, которой мы достигнем, однако же, ясно понимал, что Холмс ожидает покушения нелепым преступником на оставшиеся два бюста, из которых один находился, как я помнил, в Чисвике. Без сомнения, целью нашего путешествия было поймать его на месте преступления, и я мог только восхищаться остроумием, с каким мой друг поместил в вечерней газете ложные сведения так, чтобы преступник вообразил, что он может безнаказанно продолжать осуществление своих намерений. Я не был удивлен, когда Холмс посоветовал мне взять с собою револьвер.
В одиннадцать часов мы доехали до определенного пункта. Кучеру было приказано ждать. Сделав несколько шагов пешком, мы дошли до уединенной дороги, окаймленной веселыми домами в садах. При свете уличного фонаря мы прочитали на воротах одного из них: "Вилла Лабурним". Обитатели, очевидно, легли спать, так как кругом было темно, за исключением окна над подъездом и подсвеченной им дорожки сада. Деревянный забор, отделявший виллу от дороги, бросал густую черную тень в сад, где мы и притаились.
-- Боюсь, что вам придется долго ждать, -- шепнул Холмс. -- Мы можем благодарить небо за то, что нет дождя. Я даже думаю, что нам нельзя рискнуть покурить для препровождения времени.
Оказалось, однако же, что нам пришлось ждать не так долго, как опасался того Холмс, и наш караул окончился самым внезапным и необыкновенным образом. В одну секунду, без малейшего звука предупреждения, садовая калитка открылась настежь и гибкая, темная фигура бросилась с быстротою я ловкостью обезьяны по дорожке. Мы видели, как она быстро промелькнула в свете от окна над дверью и исчезла в черной тени дома. Последовала продолжительная пауза, в течение которой мы задерживали дыхание, а затем до нашего слуха донесся слабый скрип. То открывалось окно. Шум прекратился, и снова наступило продолжительное безмолвие. Человек пробирался в дом. Мы увидели внезапный свет потайного фонаря внутри комнаты.
-- Подойдем к открытому окну и сцапаем его, когда он будет вылезать, -- шепнул Лестрейд.
Когда человек вошел в тусклый сноп света, мы увидели, что он нес под мышкою что-то белое. Повернувшись к нам спиною, он опустил на землю свою ношу, после чего послышался резкий звук удара, а затем треск и звон. Человек был так серьезно занят тем, что делал, что не услышал, когда мы подкрались к нему по траве. С ловкостью тигра Холмс вскочил к нему на спину, а Лестрейд и я тотчас же схватили его каждый за одну руку и надели ему кандалы. Когда мы перевернули его, я увидел отвратительное, бледное лицо с искаженными бешенством чертами. Это был оригинал фотографии.
Но Холмс обратил свое внимание не на нашего пленника. Сев на корточки у порога дома, он с величайшей тщательностью рассматривал то, что человек принес из дому. То был бюст Наполеона, такой же, какой мы видели утром, и он был разбит на такие же осколки. Холмс внимательно подносил каждый осколок к свету, но ни один из них ничем не отличался от всякого обыкновенного гипсового осколка. Холмс только что окончил свое исследование, как передняя дома осветилась, и на пороге появился сам владелец дома.
-- Мистер Жозия Броун, полагаю? -- произнес Холмс.
-- Да, сэр; а вы, без сомнения, мистер Шерлок Холмс? Я получил записку, присланную вами с нарочным и исполнил в точности то, о чем вы писали. Мы заперли все двери на замок и ожидали развития событий. Я очень рад, что вы захватили разбойника.
Через несколько минут нам привели кэб, и мы, вчетвером, отправились б Лондон. Наш пленник не произнес ни одного слова, но смотрел на нас из-под тени своих спутанных волос. Мы оставались в полицейском отделении, пока не узнали, что обыск одежды преступника не обнаружил ничего, кроме нескольких шиллингов и длинного ножа в футляре, рукоятка которого носила следы свежей крови.
-- Все идет прекрасно, -- сказал Лестрейд, когда мы отъезжали. -- Гилль знает всех этих господ. Он даст имя и этому молодцу. Вы увидите, что мое предположение о мафии окажется справедливым. Но, конечно, я крайне обязан вам, мистер Холмс, за искусство, с каким вы наложили на него руку. Я не вполне еще понимаю, как вы это сделали.
-- Боюсь, что теперь слишком поздний час для объяснений, -- возразил Холмс. -- Кроме того, не хватает еще одной -- двух подробностей, а это такое дело, которое стоит довести до конца. Если вы еще раз придете ко мне завтра в шесть часов, то полагаю, я буду в состоянии доказать вам, что вы и теперь еще не усвоили себе полного значения этого дела, которое имеет некоторые абсолютно оригинальные черты в истории преступлений.
Когда мы снова встретились в следующий вечер, Лестрейд сообщил немало сведений, касавшихся нашего пленника. Оказалось, что его имя Беппо, фамилия неизвестна. Он был прославленный негодяй среди итальянской колонии. Когда-то он был искусным скульптором и честно зарабатывал средства к существованию, но потом повел дурную жизнь и дважды уже сидел в тюрьме. Причина, заставлявшая его разбивать бюсты, еще неизвестна, и он отказывался отвечать на вопросы, относящиеся к этому предмету, но полиция узнала, что эти бюсты могли быть сделаны его же руками, так как он занимался такого рода работой в мастерской Гельдера и К°. Все эти сведения, из которых многие были уже нам известны, Холмс выслушал с вежливым вниманием. Наконец, он вздрогнул, и глаза его просияли. Раздался звонок. Через минуту мы услыхали шаги на лестнице и в комнату вошел пожилой краснощекий господин с седыми бакенбардами. В правой руке он нес старомодный ковровый мешок, который положил на стол.
-- Мистер Сандефорд из Ридинга, полагаю? -- произнес Шерлок Холмс.
-- У меня с собою ваше письмо. Вы пишете: "Я желаю иметь копию с Девиновского Наполеона, и готов заплатить вам десять фунтов за имеющийся у вас экземпляр". Не так ли? Ваше письмо очень удивило меня, потому что я не мог понять, каким образом вы узнали, что у меня есть этот бюст.
-- Конечно, вы должны были удивиться, но дело объясняется очень просто. Мистер Гардинг сказал мне, что продал вам свой последний экземпляр и дал мне ваш адрес.
-- А, вот в чем дело! Сказал он вам, сколько я заплатил за бюст?
-- Нет, не говорил.
-- Ну, я честный человек, хотя и не богат. Я дал всего пятнадцать шиллингов за этот бюст, и думаю, что вам следует это знать.
Мистер Сандефорд открыл мешок, и, наконец, мы увидели поставленный на стол целый экземпляр бюста, подобные которому мы не раз видели разбитыми вдребезги.
Холмс вынул бумажник и положил на стол десятифунтовый кредитный билет.
-- Вы будете добры подписать эту бумагу, мистер Сандефорд, в присутствии этих свидетелей. В ней просто говорится, что вы передаете мне все свои права на этот бюст. Я методичный человек, как видите, и никогда не известно, какой оборот события могут принять впоследствии. Благодарю вас, мистер Сандефорд; вот ваши деньги, желаю вам доброго вечера!
Когда наш гость удалился, движения Шерлока Холмса приковали наше внимание. Он начал с того, что вынул из ящика самую чистую белую скатерть и постлал ее на стол. Затем он поставил вновь приобретенный им бюст на скатерть посреди стола. Наконец, он взял свой хлыст с свинцовым наконечником и нанес Наполеону резкий удар по макушке. Фигура рассыпалась на куски, и Холмс энергично нагнулся к осколкам. В следующий момент он, с громким возгласом торжества, поднял один осколок, в котором сидел, как чернослив в пудинге, какой-то круглый темный предмет.
-- Господа, -- воскликнул он, -- позвольте вас познакомить с знаменитой черной жемчужиной Борджиа.
Лестрейд и я сидели молча несколько секунд, затем, движимые волнением, мы единовременно разразились рукоплесканиями, как после сыгранной главной сцены в драме. Краска бросилась в бледное лицо Холмса, и он поклонился нам как драматический артист, который принимает дань почитания от своих зрителей. В такие минуты Холмс переставал на один момент быть размышляющей машиной и выдавал человеческую слабость к восхищению.
-- Да, господа, -- сказал он, -- это самая знаменитая жемчужина на свете, и мне посчастливилось, благодаря связанной цепи рассуждений, проследить за нею от спальни принца Колонна в Дакрском отеле, где она пропала, до внутренности этого последнего из шести бюстов Наполеона, отлитых в мастерской Гельдер и К° в Степнее. Вы помните, Лестрейд, сенсацию, произведенную исчезновением этой ценной жемчужины и тщетные старания лондонской полиции найти ее. Подозрение пало на горничную принцессы, итальянку, и было доказано, что у нее был брат в Лондоне, но нам не удалось обнаружить никаких сношений между ними. Горничную звали Лукрецией Венучи, и я не сомневаюсь в том, что убитый в прошлую ночь Пьетро был ее братом. Я просматривал даты в старых газетах и нашел, что исчезновение жемчужины произошло как раз за два дня до ареста Беппо из-за какого-то насилия, ареста, произведенного в мастерской Гельдер и К° в тот самый момент, когда фабриковались эти бюсты. Теперь вы ясно видите, последовательность событий, хотя вы их видите, конечно, в порядке, обратном тому, как они представились мне. У Беппо была жемчужина. Может быть, он украл ее у Пьетро, может быть, был подельщиком Пьетро, может быть, -- посредником между братом и сестрой. Факт тот, что у него была жемчужина и в тот момент, когда она находилась при нем, его преследовала полиция. Он вбежал в мастерскую, в которой работал, зная, что в его распоряжении всего несколько минут для сокрытия этой громадной ценности, которую иначе найдут при нем при обыске. В проходе сохло шесть гипсовых бюстов Наполеона. Один из них был еще мягкий. В один момент искусный Беппо сделал дырку в сыром гипсе, опустил в нее жемчужину и снова быстро заделал отверстие. Это был великолепный тайник. Но Беппо был на год приговорен к заключению в тюрьму, а за это время его шесть бюстов разошлись по Лондону. Он не мог определить, в котором из них находится его сокровище. Только, разбив их, он мог это обнаружить. Беппо не отчаивался и повел свои розыски с остроумием и терпением. Через своего двоюродного брата, работающего у Гельдера, он узнал о фирмах, купивших бюсты. Он устроился на место у Морса Гельдера, и, таким образом, проследил за тремя из бюстов. Жемчужины в них не было. Тогда ему удалось узнать, куда делись остальные три бюста. Первый был у Гаркера. Там его выследил подельщик, который обвинил Беппо в потере жемчужины и в последовавшей схватке был заколот.
-- Если он был его соумышленник, то почему же носил при себе его фотографию? -- спросил я.
-- Как средство выследить его, если бы он пожелал навести о нем справки у третьего лица. Это очевидная причина. После убийства я рассчитывал, что Беппо, вероятно, ускорит свои действия. Он боялся, что полиция узнает его тайну, и потому поспешил, чтобы она не опередила его. Конечно, я не мог знать, нашел ли он жемчужину в бюсте Гаркера. Я даже не пришел к решительному заключению, что это была именно жемчужина; но для меня было очевидно, что Беппо что-то разыскивал, так как он пронес бюст мимо других домов для того, чтобы разбить его в саду, освещенном фонарем. Оставались два бюста, и было очевидно, что Беппо погонится сначала за лондонским. Я предупредил обитателей дома, и мы достигли желанных результатов. В это время я, конечно, уже знал наверно, что мы охотимся именно за жемчужиной Борджиа. Имя убитого связывало одно происшествие с другим. Оставался только бюст, в Ридинге, и жемчужина должна была находиться в нем. Я купил его в вашем присутствии, и вот он лежит тут.
Мы сидели несколько секунд молча.
В следующий момент он снова превратился в холодного и практичного мыслителя.
-- Спрячьте жемчужину в несгораемый шкаф, Уотсон, -- сказал он. -- Прощайте, Лестрейд. Если вам попадет в руки еще какая-нибудь задача, -- я буду рад дать вам парочку советов по ее решению.