Arthur Conan Doyle. The Adventure of the Empty House. 1903
Первое издание перевода: Без указания переводчика. Дойль А. К. Приключения Шерлока Холмса. - С.-Пб., 1904 .
Весною 1894 года весь Лондон был взволнован, а свет глубоко потрясен убийством молодого барона Рональда Адэра, погибшего при чрезвычайно странных обстоятельствах и совершенно непонятным образом. Публика была информирована об этом преступлении лишь в общих чертах, так как полицейское расследование не имело успеха и, кроме того, в интересах дальнейших поисков, детали этого самого по себе необыкновенно трудного случая должны были храниться в тайне. И только теперь, спустя десять лет, я имею возможность дополнить недостающие звенья и познакомить читателя с окончательным результатом расследования. Хотя это было так давно, но и теперь я еще чувствую трепет, когда вспоминаю о страшном преступлении и его трагическом раскрытии, но вместе с тем меня снова охватывает радость и удивление, наполнившие мою душу, когда наконец кара постигла преступника. Пусть читатели, которые интересовались моими прежними рассказами о деятельности и характере одного замечательного человека, простят меня за то, что я тогда же не сообщил всего, что знаю об этом деле. Я не преминул бы это сделать, считая такие сообщения своим долгом; но этому препятствовало обещание, данное мною тому самому человеку, и только около двух месяцев тому я получил разрешение огласить эту историю.
Весьма понятно, что, благодаря тесной дружбе с Шерлоком Холмсом, я глубоко заинтересовался этим преступлением и так как его уже не было, то я сам тщательно изучил и исследовал вопросы, связанные с убийством Адэра. Для собственного успокоения я даже припомнил методы моего покойного друга, правда, с незначительным успехом. Прочитав результаты следствия по делу об убийстве Рональда Адэра, которое привело к обвинению "неизвестного" в преднамеренном убийстве, я больше чем когда-либо почувствовал, какую незаменимую утрату понесло общество в лице Шерлока Холмса. В этом загадочном деле было необходимо выяснить некоторые пункты, что было как раз ему по силам, и старания полиции были бы направлены на истинный путь, благодаря наблюдательности, ловкости и остроумию первого криминального агента в Европе. Каждый день, обходя своих пациентов, я раздумывал над этим случаем, не приходя, однако, к удовлетворительному объяснению.
Рискуя рассказать историю, которая уже некоторым известна, я все-таки напомню факты, поскольку они выяснились на предварительном следствии.
Рональд Адэр был вторым сыном графа Мэнутса, бывшего в то время губернатором одной их австралийских колоний. Мать Рональда приехала из Австралии в Англию, чтобы подвергнуться глазной операции, и поселилась с сыном Рональдом и дочерью Гильдой в доме No 427 на Парковой улице, в Лондоне. Молодой человек вращался в лучшем обществе, он не имел, насколько известно, врагов и никаких особенных пороков. Он был помолвлен с мисс Эдитой Вудлей из Карстэрса, но за несколько месяцев до его смерти брак расстроился по взаимному соглашению и не было никаких указаний на то, что этим было глубоко задето чувство молодых людей. Во всем остальном жизнь Адэра протекала в небольшом аристократическом кружке, так как он был человек спокойного характера и не любил излишеств. А между тем этот безобидный молодой человек погиб в ночь на 30 марта 1894 года между десятью и одиннадцатью часами и двадцатью минутами, погиб чрезвычайно странным и неожиданным образом.
Рональд Адэр любил поиграть в карты, но никогда не играл по-крупному, чтобы проигрыш мог его огорчить. Он был членом карточных клубов -- Бальзвинского и Кавендишского, а также кружка Багатель, в котором, как было установлено в ходе дознания, играл в вист после ужина в роковой вечер. Днем он также там играл. По показаниям его партнеров -- мистера Меррея, сэра Джона Гарди и полковника Морана -- они играли в вист, и игра закончилась почти вничью. Адэр мог проиграть не более пяти фунтов, что, ввиду его значительного состояния, никоим образом не могло его расстроить. Он играл почти ежедневно в том или другом клубе, но играл осторожно и обыкновенно уходил с выигрышем. Свидетельскими показаниями установлено, что за несколько недель до того он вместе с полковником Мораном выиграл за один вечер у Годфрея Мильнера и лорда Бальмораля около 420 фунтов. Вот все, что выяснило следствие из его жизни.
В вечер совершения преступления он вернулся из клуба ровно в десять часов. Его мать и сестра были в гостях у родственницы. Служанка показала под присягой, что слышала, как он вошел в переднюю комнату второго этажа, где обыкновенно проводил время. Она затопила там камин и, так как он дымил, то открыла окно. Из комнаты не доносилось ни единого звука. Когда в двадцать минут двенадцатого вернулась графиня с дочерью, она захотела пожелать сыну покойной ночи. Но дверь оказалась запертой изнутри, а на ее зов и крик никто не откликался. Она подняла тревогу, прибежали люди и взломали дверь. Несчастный молодой человек лежал на полу, возле стола. Его голова была размозжена револьверной пулей, но в комнате не оказалось никакого оружия. На столе лежали две десятифунтовые бумажки и семнадцать фунтов, десять шиллингов золотом и серебром; деньги были разложены в несколько столбиков. Подле них лежал лист бумаги, на котором были написаны имена некоторых клубных приятелей, под каждой фамилией были проставлены числа, из чего заключили, что молодой человек хотел перед смертью свести баланс проигрышей и выигрышей.
Подробное расследование всех обстоятельств еще больше запутало это загадочное дело. Во-первых, нельзя было объяснить, почему молодой человек заперся изнутри. Правда, можно было предположить, что это сделал убийца, выпрыгнувший затем через окно. Но последнее находилось на высоте по крайней мере двадцати футов, а на клумбе с цветами под окном не было заметно никаких следов; цветы и почва не были тронуты, не было также видно следов и на узкой тропинке между домом и улицей. Следовательно, молодой человек сам запер дверь. Но что же было причиной его смерти? Никто не мог вскарабкаться до окна или выпрыгнуть из него, не оставив следов. Если предположить, что убийца стрелял через окно, то это был поистине выдающийся случай, чтобы револьверная пуля была так метко направлена. Кроме того, Парковая улица -- одна из очень оживленных, а в ста метрах от дома находится извозная биржа, но ни один человек не слыхал выстрела. А между тем труп с огнестрельной раной был неопровержимым доказательством того, что выстрел был произведен и, судя по характеру раны, привел к моментальной смерти.
Таковы обстоятельства убийства на Парковой улице, осложнившиеся еще тем, что не было никакого мотива для совершения преступления: молодой человек, как я уже упомянул, не имел врагов, а в комнате незаметно было следов хищения ценностей или денег.
Много раз я обдумывал эти факты, стараясь найти объяснение, которое не противоречило бы ни одному из них и которое могло бы стать исходной точкой, что, по мнению моего бедного друга, должно быть первым условием дальнейшего расследования. Однако, должен сознаться, мои попытки имели мало успеха.
Однажды вечером я шел по Парковой улице и около шести часов очутился на углу Оксфордской улицы. Перед домом, который я хотел осмотреть, стояла большая толпа зевак, глазевших на одно из окон дома. Стройный худощавый человек в синих очках, сильно смахивающий на переодетого сыщика, высказывал свое мнение по поводу случившегося, остальные слушали его, обступив со всех сторон. Я протиснулся ближе к оратору, но его выводы показались мне настолько нелепыми, что я тотчас же отошел разочарованный. При этом я толкнул какого-то пожилого человека, стоявшего позади меня, и несколько книг, бывших у него под мышкой, рассыпались по мостовой. Я быстро помог ему поднять их, но все-таки успел мельком прочитать странное заглавие одной из них: "Происхождение поклонения деревьям". Из этого я вывел заключение, что это какой-нибудь бедный библиофил, собирающий ради заработка или из любви к коллекционированию старые книги. Я пробормотал какое-то извинение, но книги, с которыми я, к несчастью, так неосторожно обошелся, представляли очевидно для их владельца огромную ценность, потому что он проворчал что-то себе под нос, презрительно повернувшись ко мне спиной, и я видел, как его сгорбленная фигура и седые бакенбарды исчезли в толпе.
Мои наблюдения за домом No 427 по Парковой улице мало способствовали разъяснению интересовавшей меня задачи. Дом был отделен от улицы низкой стеной с решеткой, высотой около пяти футов. Следовательно, легко можно было перелезть в сад, но окно было совершенно недоступно, так как около него не было ни водосточной трубы, ни чего-либо другого, что дало бы возможность самому искусному гимнасту добраться до него. Разочарованный больше прежнего, я повернул свои стопы обратно в Кенсингтон.
Не прошло и пяти минут после моего возвращения, как в кабинет вошла служанка и доложила, что кто-то желает меня видеть. К моему удивлению, это был не кто иной, как мой удивительный библиофил. Его остроконечное, худощавое лицо было обрамлено седыми волосами; под мышкой он держал не меньше дюжины своих драгоценных томов.
-- Вы удивлены, сэр, что видите меня здесь? -- сказал он странным, хриплым голосом.
Я кивнул утвердительно головой.
-- Видите ли, -- продолжал он, -- когда я случайно, ковыляя за вами, заметил, что вы вошли в этот дом, то, как порядочный человек, сказал себе: "ты сейчас же пойдешь к этому вежливому господину, скажешь ему, что если и был несколько груб, то без всякого злого умысла, и поблагодаришь его за любезность, с которой он поднял книги".
-- Вы придаете слишком большое значение таким пустякам, -- отвечал я. -- Позвольте спросить, откуда вы меня знаете?
-- Осмелюсь сказать, что я ваш сосед, моя маленькая книжная лавка находится на углу Церковной улицы, и вы окажете мне большую честь, если когда-нибудь посетите меня. У меня имеются книги: "Птицы Англии", "Катулл", "Священная война", все произведения, из которых каждое представляет собой большую ценность. Пятью такими томами вы могли бы заполнить этот пробел на второй полке вашего книжного шкафа, а то она имеет некрасивый вид, не правда ли?
Я повернулся, чтобы посмотреть на полку. Когда я принял прежнее положение, напротив меня у письменного стола стоял с улыбающейся физиономией Шерлок Холмс. Я вскочил, вытаращив на него свои глаза, и, простояв так две-три секунды, в первый и, по-видимому, в последний раз в жизни лишился чувств. Я помню только, как какой-то туман застлал мои глаза, а когда очнулся, то почувствовал, что воротник у меня расстегнут, а на губах остался запах водки. Холмс стоял, нагнувшись над моим стулом, с фляжкой в руке.
-- Дорогой Уотсон, -- прозвучал хорошо знакомый мне голос, -- приношу тысячу извинений. Я не имел понятия, что вы стали таким нервным.
-- Холмс! -- воскликнул я, схватив его за руку. -- Неужели это в самом деле вы? Возможно ли, что вы еще живы? Возможно ли, что вам удалось выбраться из этой ужасной пропасти?
-- Погодите минутку, -- сказал он. -- Оправились ли вы уже настолько чтобы выслушать меня? Я серьезно испугал вас своим неуместным драматическим появлением.
-- Я уже чувствую себя прекрасно, но, право, Холмс, я не верю своим глазам. Боже мой, я не могу себе представить, что вы, именно вы стоите в моем кабинете! -- Я снова схватил его за рукав и почувствовал худую, жилистую руку. -- Да, правда, вы не дух, -- сказал я. -- Дорогой друг, я вне себя от радости, что снова вижу вас. Садитесь и рассказывайте, как вы выбрались из этой ужасной пропасти.
Холмс сел напротив меня и с его обычным спокойным видом закурил сигару. Длинный сюртук букиниста оставался на нем, но все прочие принадлежности, как то белый парик, борода и книги лежали на столе. Он казался еще тоньше и проницательнее прежнего, но его орлиное лицо имело такой бледный оттенок, как будто он недавно перенес продолжительную болезнь.
-- Я рад, что снова могу выпрямиться как следует, -- начал он. -- Небольшое удовольствие для человека моего роста укоротить себя на целый фут, и оставаться в таком положении в течение нескольких часов. А теперь, друг мой, вы должны мне сперва сказать, желаете ли быть сегодня моим помощником; нам предстоит трудная и опасная работа. Быть может лучше будет рассказать все после ее окончания.
-- Я сгораю от любопытства и хотел бы узнать сейчас же.
-- Так вы не пойдете со мной сегодня ночью?
-- Когда и куда вам угодно.
-- Право, вы такой же, каким и были. Мы еще успеем пообедать, прежде чем отправимся. Ну, а что касается пропасти, то выбраться из нее было не очень трудно по той простой причине, что я там никогда и не был.
-- Вы там никогда не были?
-- Нет, Уотсон, никогда, хотя все, что вы прочли в моей записке, было правда. Я и сам ничуть не сомневался, что для меня все кончено, когда передо мной появилась зловещая фигура бывшего профессора Мориарти. В его глазах я прочел непоколебимую решимость. Мы обменялись с ним несколькими словами, после чего я получил любезное разрешение написать коротенькую записку, которую вы затем нашли. Я положил ее вместе с портсигаром и палкой на узкую тропинку и пошел вперед, а Мориарти следовал за мной по пятам. Дойдя до конца узкой и крутой дорожки, я остановился в ожидании нападения. У него не было при себе оружия и потому он бросился и обхватил меня своими длинными руками. Он знал, что вопрос идет о жизни или смерти, и напряг все силы, чтобы отомстить мне. Мы очутились на краю пропасти. К счастью, я знаком с японской борьбой, баритсу, которая уже не раз сослужила мне службу. Я вырвался из его объятий и толкнул его; он на секунду пошатнулся, хватаясь руками за воздух, но, несмотря на все усилия, не мог удержать равновесия и с ужасным криком полетел вниз. Я видел, как он по пути ударился о выступ скалы и шлепнулся внизу в воду.
Я с содроганием слушал Холмса, а он спокойно покуривал свою сигару.
-- Но, черт возьми! -- воскликнул я. -- Я сам своими глазами видел следы двух людей по направлению к пропасти и ни одного обратного.
-- Это случилось вот как. В тот момент, когда исчез профессор, для меня совершенно ясно вырисовалось мое собственное положение. Оно было не очень благоприятным. С одной стороны, я хорошо знал, что не один Мориарти поклялся меня уничтожить. Осталось еще по крайней мере три человека, жажда мести которых ни в коем случае не уменьшится после смерти их главаря. Все они были очень опасными противниками, и раньше или позже кто-нибудь из них, наверное, застукал бы меня. С другой стороны, я не сомневался, что они будут действовать более свободно и открыто, если весь мир будет считать меня мертвым. Когда затем представится удобный случай их обезвредить, я снова бы вынырнул и показал, что еще жив. Все это я успел сообразить раньше, чем профессор достиг дна Рейхенбахского водопада, -- так быстро работал мой мозг.
Я встал и осмотрел утес позади меня. В вашем поэтичном описании, которое я с большим интересом прочел несколько месяцев спустя, вы говорите, что этот утес совершенно гладкий. Это не совсем верно. Существовало несколько выступов, где слои отделяются друг от друга и на которые могла встать нога. Однако скала так высока, что мне казалось невозможным взобраться до ее вершины. Вернуться же по старой тропинке я не мог, так как оставил бы на ней свежие следы. Правда, я мог бы повернуть задом наперед свои сапоги, как это приходилось мне не раз делать в подобных случаях, но наличие трех пар различных следов легко могло бы возбудить подозрение. Поэтому я все-таки должен был решиться на акробатические упражнения. Это было невеселое занятие, мой милый Уотсон. Я, право, не обладаю пылким воображением, но даю вам слово, мне казалось, будто я слышу голос Мориарти, кричавшего из бездны. Подо мной ревел водопад. Малейший неверный шаг мог быть роковым. Не один раз, когда оторвавшиеся пучки травы оставались у меня в руках или нога скользила по влажным краям скалы, я считал себя погибшим. Однако мало-помалу я взбирался наверх и, наконец, достиг сравнительно обширной площадки, покрытой мхом, где я мог удобно укрыться. Там я растянулся на земле с комфортом, когда вы пришли исследовать подробности моей смерти.
Сделав неопровержимые, но совершенно ошибочные выводы, вы вернулись в гостиницу, я же остался в своем укромном месте. Я воображал, что моим злоключениям наступил конец, но совершенно неожиданное обстоятельство убедило меня, что мне предстоят еще мытарства. Внезапно сверху скатился огромный камень, он пронесся над моей головой и с грохотом упал на дно пропасти. В первый момент я подумал, что это случайность, но в следующий -- уже понял, в чем дело. Взглянув наверх, я заметил лицо какого-то человека, и в ту же минуту второй камень попал как раз в мою площадку, подле моей головы. Назначение этих камней было для меня ясно: у Мориарти были сообщники, из коих один, и я с первого взгляда определил насколько опасный это был субъект, один сторожил, в то время, когда профессор напал на меня. На некотором расстоянии, невидимый мной, он был свидетелем смерти своего друга и моего спасения. Он подождал, пока вы ушли, а затем взобрался на скалу, чтобы по возможности довершить то, что не удалось его союзнику.
Я не имел времени раздумывать над этим, мой милый. Я снова увидел злобное лицо, выглянувшее из-за уступа, и понял по его выражению, что вскоре доследуют еще много камней. Тогда я пополз обратно вниз по крутой скале. В хладнокровном состоянии я вряд ли решился бы на это путешествие, потому что оно было в тысячу раз труднее подъема. Но я не имел возможности думать об опасности, потому что, когда уже повис на краю бездны, мимо меня пролетел третий камень. На полпути я поскользнулся, но благодаря милостивой судьбе очутился на тропинке, весь изодранный и в крови. Я тотчас же вскочил на ноги и пустился бежать, прошел ночью через горы десять миль и через неделю очутился во Флоренции в полной уверенности, что ни одна живая душа не знает, что со мной сталось.
У меня был только один поверенный, мой брат Майкрофт. Тысячу извинений, дорогой Уотсон, но это было безусловно необходимо, чтобы меня считали покойником, а вы не написали бы такого убедительного отчета о моей трагической кончине, если бы сами не были убеждены в ней. Несколько раз в течение последних трех лет я собирался вам написать, но меня удерживало опасение, что ваша привязанность ко мне может ввести во искушение, вы сделаете какую-нибудь неосторожность и разоблачите мою тайну. По той же причине я и сегодня вечером отвернулся от вас, когда вы подняли книги, потому что малейшее выражение удивления или волнения на вашем лице обратило бы на меня внимание, а это могло бы иметь нежелательные и непоправимые последствия. Майкрофту я должен был довериться, чтобы получать необходимые денежные средства. Дела в Лондоне не приняли желаемого направления, потому что из шайки Мориарти оставались еще два члена, и как раз мои самые смертельные враги. Поэтому я два года путешествовал по Тибету, посетил Лхассу и провел несколько дней у Далай-ламы. Вы, вероятно, читали о произведших сенсацию исследованиях норвежца Сигерсона, но, конечно, не подозревали что это вести от вашего друга. Затем я проехал через Персию, завернул в Мекку и нанес короткий, но интересный визит калифу в Хартум; описание моего пребывания у калифа было напечатано в журнале министерства иностранных дел. Вернувшись в Европу, я провел несколько месяцев на юге Франции, в Монпелье, где работал в химической лаборатории над соединениями каменноугольной смолы. Закончив удовлетворительно эту работу и узнав, что в Лондоне остался только один из моих врагов, я решил вернуться, а таинственное преступление на Парковой улице ускорило мой приезд. Оно меня заинтересовало не только само по себе, но показалось благоприятным обстоятельством для приведения в исполнение моего плана. И вот я спешно приехал в Лондон, отправился на Бейкер-стрит, поверг миссис Хадсон в истерику и нашел, что Майкрофт сохранил мою комнату и вещи в том самом порядке, в каком я их оставил. Таким-то образом, мой милый Уотсон, я очутился сегодня в два часа дня в моем старом кресле, имея одно только желание -- увидеть своего старого друга Уотсона в другом кресле, которое он так часто, в былые дни, украшал своей персоной.
Такова была замечательная повесть, выслушанная мною в тот апрельский вечер, повесть, которую я считал бы чистейшим вымыслом, если бы не видел перед собой длинную худощавую фигуру и острое оживленное лицо, которое никогда в жизни не надеялся увидеть. Не знаю, каким путем и Холмс узнал о моей печальной утрате, выказав свое сочувствие скорее обращением, чем словами. -- Работа, это лучшее средство против горя и печали, -- сказал он, -- а у нас на сегодняшнюю ночь имеется такая работа, которая при счастливом исходе должна внушить человеку сознание, что он не напрасно жил на свете.
Мои просьбы рассказать подробнее, в чем дело, были напрасны.
-- До наступления утра вы узнаете достаточно, -- отвечал он. -- Теперь же поговорим о трех последних годах; это займет нас до половины десятого, когда придется отправиться в пустой дом и пережить интересное приключение.
Мне живо вспомнилось доброе старое время, когда мы в назначенное время сидели с Холмсом в кэбе, с револьвером в кармане и трепетом ожидания в сердце. Холмс был серьезен и молчалив. При свете уличных фонарей я видел, как насупились его брови и сжались губы. Я не знал, за какой дичью мы собираемся охотиться в темной чаще преступного лондонского квартала, но по лицу этого выдающегося охотника я видел, что дело будет опасным, а мимолетная улыбка на его обыкновенно неподвижном мрачном лице предвещала мало хорошего для наших врагов.
Я думал, что мы поедем на Бейкер-стрит, но на углу Кавендишской площади Холмс приказал извозчику остановиться. Я заметил, как он огляделся вокруг, выходя из кэба, и затем осматривался на каждом углу, дабы удостовериться, что никто за нами не следит. Мы шли по темным улицам и переулкам. Холмс знал местность и вел меня уверенно и быстро через настоящий лабиринт конюшен, сараев, складов, о существовании которых я и не подозревал. Наконец, пройдя через узкий переулок, с двумя рядами старых мрачных здании, мы очутились на Манчестерской, а затем на Блендфордской улице. Здесь он быстро свернул в какой-то узенький проход, прошел через большие деревянные ворота в пустынный двор и отворил ключом заднюю дверь дома, находящегося в его конце. Мы вошли, и он снова запер дверь на ключ.
Хотя было совершенно темно, однако, я тотчас же заметил, что дом необитаем. Пол скрипел, а мои руки, случайно прикоснувшиеся к стене, нащупали клочья рваных обоев. Холмс сжал своими холодными тонкими пальцами мою руку и повел меня по длинному коридору, пока я, наконец, не увидел тусклый свет окна над дверью. Тут он свернул направо и мы вошли в большую пустую комнату. Там было совершенно темно и только посередине в окно проникал слабый тусклый свет с улицы. Но фонарь был так далеко, а окно так запылено и грязно, что мы с трудом могли определить, где находимся. Мой спутник тихонько хлопнул меня по плечу и шепнул на ухо:
-- Знаете, где мы находимся, Уотсон?
-- Это, наверное, Бейкер-стрит, - отвечал я, всматриваясь через окно.
-- Конечно. Мы находимся в доме Комдена, напротив нашей старой квартиры.
-- Но зачем мы здесь?
-- Отсюда такой великолепный вид на те живописные колонны. Подойдите, пожалуйста, поближе к окну, милый Уотсон, но только берегитесь, чтобы вас не заметили, и посмотрите на наше старое гнездо, место возникновения многих интересных приключений. Посмотрим, смогу ли я еще после трехлетней разлуки вас поразить.
Я осторожно приблизился к окну и посмотрел на знакомое окно. Крик удивления вырвался из моей груди. Штора была спущена и комната ярко освещена. На занавеси был ясно виден силуэт тени человека на стуле. Можно было отчетливо различить угловатую голову, широкие плечи и остроконечное лицо. Силуэт был точной копией Холмса. Я был до такой степени поражен, что протянул руку, чтобы убедиться, стоит ли он еще подле меня. Он трясся от сдерживаемого хохота.
-- Ну, каково? -- спросил он.
-- Боже мой! - воскликнул я. - Это просто поразительно!
-- Надеюсь, что за время моего отсутствия моя изобретательность не уменьшилась, -- сказал он, и в его голосе слышалась радость и гордость художника при виде своего творения.
-- Похоже на меня, не правда ли?
-- Я готов был бы поклясться, что это вы.
-- Честь исполнения принадлежит Оскару Менье из Гренобля, который в два дня отлил эту фигуру. Установку и все прочее сделал я сам сегодня после обеда во время своего пребывания в нашей квартире.
-- Но для чего все это?
-- По весьма важной причине: я хочу, чтобы некоторые люди думали, что я сижу дома, в то время как в действительности я в другом месте.
-- Так вы думаете, что за комнатой следят?
-- Я знаю, что за нею следят.
-- Кто же?
-- Мои старые враги, Уотсон. Милое общество, председатель которого покоится в Рейхенбахском водопаде. Вы должны помнить, что им и только им одним известно, что я жив. Они предполагали, что раньше или позже я все-таки когда-нибудь вернусь в свою квартиру, и поэтому беспрерывно следили за ней и сегодня утром узнали о моем приезде.
-- Как вы это узнали?
-- Выглянул в окно и узнал их часового. Это человек по имени Паркер. Он органист и сам по себе безопасен, а потому меня мало интересует, но зато его хозяин, закадычный друг Мориарти, швырявший в меня камнями, самый хитрый и опасный преступник в Лондоне. Этот человек собирается сегодня ночью охотиться за мной и не подозревает, что мы сами охотимся за ним.
Таким образом, я мало-помалу узнал, что предполагает сделать мой друг. Из этого уединенного места мы будем караулить караульных и преследовать преследователей.
Черный силуэт напротив был приманкой, а мы были охотниками. Мы молча стояли в темноте и наблюдали за прохожими. Холмс не двигался с места и не шевелился, но он, без сомнения, был настороже и устремлял свой бдительный взгляд на всех проходящих по улице. Ночь была бурная и холодная, ветер резко свистал вдоль улицы. Большинство прохожих были в пальто с приподнятыми воротниками. Мне показалось, будто одна и та же фигура несколько раз проходила мимо дома, в особенности же обратили на себя мое внимание два человека, которые как бы укрылись от непогоды в подъезде дома, расположенного недалеко от нашего. Я указал на них своему другу, но он показал жестом лишь некоторое нетерпение и не отрывал глаз от улицы. Он несколько раз топал ногами и слегка барабанил пальцами по стеклу. Очевидно, это было признаком неудовольствия от того, что его предположения не вполне оправдываются. Когда улица постепенно опустела, он стал в волнении ходить взад и вперед по комнате. Я как раз собирался сказать ему что-то, когда мой взор случайно упал на противоположное окно, и я был поражен не менее прежнего.
-- Тень шевельнулась! -- воскликнул я. И действительно, фигура была теперь обращена к нам не в профиль, а спиною.
-- Конечно, она повернулась, -- отвечал Холмс. -- Неужели, Уотсон, вы считаете меня таким простаком, чтобы я мог выставить неподвижную куклу, рассчитывая провести ею самых ловких преступников в Европе? Мы стоим здесь около двух часов и за это время миссис Хадсон каждые четверть часа немного поворачивала фигуру, так что всего она проделала это восемь раз. Само собой разумеется, она подбирается к фигуре таким образом, что ее собственная тень не видна. Ага! -- прошептал он, затаив дыхание.
При тусклом свете я заметил, как он вытянул голову вперед и пришел в сильнейшее возбуждение. Однако на улице не было ни души. Те двое мужчин все еще, по-видимому, скрывались в подъезде, но я их уже не мог видеть. Все кругом было погружено в безмолвие и мрак, кроме освещенной шторы с темным силуэтом. Среди мертвой тишины я слышал порывистое дыхание Холмса. В следующий момент он потащил меня в темный угол комнаты и предостерегающе положил свою ладонь на мои губы. Я чувствовал, как дрожат его пальцы. Никогда я не видел Холмса в таком возбужденном состоянии, а между тем на улице по прежнему не было абсолютно ничего подозрительного.
Но вдруг я услышал то, что его более тонкий слух различил еще раньше. До меня донесся слабый странный звук, который шел не со стороны улицы, а со двора того дома, где мы притаились. Кто-то отпер дверь и снова ее запер. Затем послышались тихие шаги, которых нельзя было бы уловить, если бы не эхо пустого дома. Холмс прижался к темной стене и я последовал его примеру, вынув револьвер. В дверях показался неопределенный контур человека. Он остановился на секунду, затем, нагнувшись, прошел вперед. Темная фигура находилась в трех метрах от нас и я уже направил на него револьвер, но вдруг сообразил, что вошедший и не подозревает о нашем присутствии. Он прошел совсем близко от нас, направился к окну и бесшумно открыл его приблизительно на пол-фута. Свет с улицы, уже не затемненный грязным стеклом, упал теперь как раз на его лицо. Казалось, он был страшно взволнован. Его глаза сверкали, а черты лица были судорожно искажены. Это был уже не молодой человек, с тонким выдающимся носом, гладким лбом и большими с сильной проседью усами. Лицо его было худое, смуглое, с множеством морщин. В руках он держал какой-то предмет, похожий на палку, но когда он положил его на пол, послышался металлический звук. Затем он вытащил что-то из кармана пальто и долго с этим возился. Наконец раздался резкий звук, точно пружина попала на свое место и закрылся замок. Продолжая стоять на коленях, он изо всех сил налег на рычаг или что-то в этом роде и затем снова раздался похожий на прежний, но более резкий звук. Наконец он поднялся, и я увидел в его руке нечто похожее на ружье, но с каким-то странным прикладом. Он открыл его с казенной части, вложил что-то и снова защелкнул. Затем он сел на корточки, положил дуло на подоконник и прицелился. Приложив приклад к плечу, он вздохнул с облегчением: мишень ярко выделялась на светлом фоне шторы. Один момент он оставался неподвижным, затаив дыхание и не моргнув глазом. Наконец, он спустил курок. Раздалось странное жужжание и характерный звук вылетевшей пули. В этот момент Холмс прыгнул, как кошка, ему на шею и повалил его на пол лицом вниз. Но негодяй с нечеловеческой силой вырвался и схватил Холмса за горло. Тогда я ударил его рукояткой револьвера по голове, кинулся на него и опять повалил на пол, а Холмс в то же время дал резкий свисток. Тотчас же на мостовой послышался стук каблуков и через парадную дверь в комнату ворвались двое полицейских с агентом сыскной полиции.
-- Это вы, мистер Лестрейд? - спросил Холмс.
-- Я, мистер Холмс. Я сам взялся за эту работу. Хорошо, что вы снова вернулись в Лондон.
-- Я думаю, что вы ничего не имеете против маленькой помощи. Три нераскрытых убийства за один год -- это многовато, милейший мой Лестрейд. Но вы вели Мальсейское дело лучше обыкновенного, т.е. я хочу сказать, вы прямо таки отлично его провели.
Мы все поднялись на ноги. Наш пленник порывисто дыша стоял между двумя дюжими полицейскими, державшими его за руки. На улице уже остановилось несколько прохожих. Холмс закрыл окно и спустил штору. Лестрейд зажег две свечи, которые принес с собой, а полицейские открыли свои потайные фонари. Наконец-то я получил возможность хорошо рассмотреть нашу добычу.
Я увидел мужественное, но очень злое лицо. У него был лоб философа и челюсть сластолюбца; человек этот был одарен большими способностями, как для добра, так и для зла. Дерзкие голубые глаза, с нависшими бровями, крючковатый нос и выпуклый лоб с глубокими морщинами указывали на врожденного преступника. Он не обращал ни на кого внимания, взор его был прикован к одному только Холмсу, с выражением ненависти и изумления.
-- Да, да, господин полковник, -- сказал Холмс, поправляя свой воротник, -- повадился кувшин по воду ходить, там ему и голову сломить. Кажется, я не имел удовольствия видеть вас с тех пор, когда вы удостоили меня своим вниманием у Рейхенбахского водопада.
Полковник все еще не спускал с Холмса глаз, полных ненависти, и продолжал твердить одно и то же: "дьявол, проклятый дьявол!"
-- Я еще не познакомил вас, -- сказал мой друг. -- Позвольте, господа, представить вам полковника Себастьяна Морана, бывшего офицера Индийской армии Ее Величества и лучшего стрелка, какой когда-либо существовал в британских войсках. Я, кажется, не ошибусь, полковник, если скажу, что при охоте на тигра у вас не было соперников.
Взбешенный старик не отвечал на слова и все еще с удивлением смотрел на Холмса: в настоящую минуту он сам походил на тигра.
-- Собственно говоря, меня удивляет, -- продолжал Холмс, -- что такой старый охотник попался на мою простую приманку. Вы ведь должны были о ней знать. Разве вам не случалось лежать под деревом с козленком и ружьем и караулить тигра? И вот, этот пустой дом -- мое дерево, а вы -- мой тигр. Вы, вероятно, брали с собой запасные ружья на случай, если явятся несколько тигров, или, что вряд ли можно предположить, если вы промахнетесь? Вот это мои запасные ружья, -- он указал на присутствующих. -- Разве не прекрасная параллель?!
Полковник Моран бросился на Холмса с рычанием дикого зверя, но полицейские оттащили его обратно. Страшно было смотреть на его лицо, до того оно было все искажено яростью.
-- Признаюсь, правда, что вы преподнесли мне маленький сюрприз, -- продолжал Холмс. -- Я не рассчитывал, что и вы изберете для своей операции этот дом и это окно. Я думал, что вы будете действовать с улицы. Поэтому-то я и поставил там для караула моего друга Лестрейда с его людьми. Но, за исключением этой мелочи, все произошло так, как я и ожидал.
Теперь полковник обратился к сыщику из Скотленд-Ярда.
-- У вас, быть может, имеется законная причина для моего ареста, -- сказал он, -- во всяком случае я не имею желания выслушивать далее остроты этого господина. Я нахожусь во власти закона и могу требовать, чтобы все происходило так, как того закон требует.
-- Против этого нельзя ничего возразить, -- ответил Лестрейд. -- Вы хотите еще что-нибудь сказать, мистер Холмс, прежде чем мы уйдем?
Холмс поднял с пола мощное духовое ружье и стал осматривать его механизм.
-- Удивительное и единственное в своем роде оружие, -- сказал он, -- стреляет без шума и вместе с тем обладает страшной силой. Я был лично знаком с Гердером, слепым немецким механиком, который сделал его по заказу покойного профессора Мориарти. О существовании этого ружья было уже давно мне известно, но я не имел случая подержать его в руках. Специально рекомендую его вашему вниманию, Лестрейд, равно как и пули к нему.
-- Можете быть уверены, мистер Холмс, мы хорошенько их рассмотрим, -- обронил Лейстрейд, когда мы все двинулись к двери. -- Что еще?
-- Я хотел еще спросить вас, какое вы намерены представить основание для ареста?
-- Какое? Ну, разумеется, покушение на убийство Шерлока Холмса.
-- Ах, нет, Лестрейд. Я не хотел бы быть вашим партнером в этой игре. Вам, и только вам следует приписать заслугу замечательного ареста, который бы только что произвели. Да, мистер Лестрейд, поздравляю вас. Со свойственным вам счастливым сочетанием хитрости и отваги вы, наконец, поймали его.
-- Поймал его! Кого поймал, мистер Холмс?
-- Человека, которого до сих пор безуспешно искала вся полиция: человека, застрелившего барона Рональда Адэра ружейной пулей через окно второго этажа в доме No 427 по Парковой улице тридцатого числа прошлого месяца. Вот о каком преступлении идет речь, мистер Лестрейд. А теперь, мой милый Уотсон, мы позволим себе поболтать еще часок-другой в моем кабинете за хорошей сигарой.
* * *
В нашей прежней квартире, благодаря попечению Майкрофта и заботливости миссис Хадсон, ровно ничего не изменилось. Правда, войдя в комнату, я был несколько удивлен непривычным порядком, хотя все стояло на своем месте. Вот химический угол с еловым столом, покрытым пятнами от кислот, вот полка с книгами и заметками, которые многие из наших сограждан охотно бы сожгли. Планы и картины, футляр со скрипкой, станок с трубками и даже персидская туфля с табаком, -- все было на своем месте. В комнате была только одна новая вещь -- замечательная фигура, сыгравшая столь важную роль в нашем ночном приключении. Это был восковой бюст моего друга, поразительно похожий на оригинал. Он стоял на столике, так искусно задрапированный старым халатом Холмса, что с улицы должна была быть полная иллюзия реальности. Когда мы вошли, к нам навстречу поспешила сияющая миссис Хадсон.
-- Надеюсь, вы приняли все меры предосторожности, миссис Хадсон? -- спросил Холмс.
-- Я подползала к фигуре на коленях совершенно так как, вы мне приказали, мистер Холмс.
-- Отлично! Вы прекрасно исполнили свою роль. Заметили ли вы, куда полетела пуля?
-- Да. Боюсь, что она испортила прекрасный бюст; она прошла как раз через голову и ударилась о стену. Я подняла ее с ковра. Вот она!
Холмс протянул мне пулю.
-- Настоящая револьверная пуля, как видите. Это гениальная выдумка, Уотсон, потому что никто не мог бы подумать, что такою пулей было заряжено ружье. Благодарю вас, миссис Хадсон, за ваше любезное содействие. А теперь, Уотсон, садитесь-ка на свой старый стул, я еще многое расскажу.
Он снял свой длиннополый сюртук и в своем халате мышиного цвета снова превратился в прежнего Холмса.
-- Нервы старого охотника еще крепки и спокойны, -- сказал он, смеясь и рассматривая пробитый череп своего бюста.
-- Как раз по середине через мозг. Он был лучшим стрелком в Индии, да и в Лондоне вряд ли найдется стрелок, равный ему. Вам неизвестно это имя?
-- Нет, я такого не слыхал.
-- Ай, ай, это удивительно! Впрочем, если не ошибаюсь, вы раньше не слышали и имени профессора Мориарти, одного из гениальнейших людей девятнадцатого столетия. Дайте-ка мне, пожалуйста, биографический словарь.
Холмс лениво перелистывал книгу, откинувшись на спинку кресла и выпуская огромные клубы дыма своей сигары.
-- Хорошенькая у меня коллекция имен на букву М, -- сказал он наконец.
-- Вот сам Мориарти, человек, о котором можно написать целую книгу, затем отравитель Морган, а тут Мерридью, оставивший по себе страшную память, и мой приятель, Мэтьюс, с которым связано приключение на Чаринг-Кросском вокзале, а вот, наконец, мистер Моран.
Он передал мне книгу и я прочел: "Моран Себастьян, полковник в отставке, бывший офицер первого саперного полка в Бенгалоре. Родился в Лондоне в 1840 году, сын Августа Морана, депутата и бывшего британского посла в Персии. Получил образование в Оксфордском университете и Итонской высшей школе. Принимал участие в походах в Джаваки и Афганистане, сражался при Чарасиаби, Шерпуре и Кабуле. Автор книг: "Охота на крупного зверя в Западных Гималаях", изд. 1881 г. и "Три месяца в лесах", изд. 1884 г. Адрес: Кондуит-стрит. Член клубов: англо-индийского, танкервильского и карточного клуба "Багатель".
На полях заметка Холмса: "Второй из опаснейших людей Лондона".
-- Удивительно! -- сказал я, возвращая книгу. -- У него послужной список уважаемого офицера.
-- Совершенно верно, -- заметил Холмс. -- До известного периода времени он был вполне порядочным человеком. У него всегда были железные нервы. Еще и теперь рассказывают, как он в Индии вполз в логовище тигра, унесшего человека, и вырвал из его когтей добычу. Существуют деревья, Уотсон, которые до известного момента развиваются вполне нормально и потом сразу меняются. То же самое случается и у людей. По моему мнению, в развитии каждого индивидуума отражается развитие всей цепи его предков, и внезапный поворот к добру или злу является результатом влияния предшествующих поколений. Личность повторяет в некотором смысле историю своего рода.
-- Это, как мне кажется, несколько фантастическая теория.
-- Ну, я не стану подробно распространяться о ней. Как бы то ни было, полковник Моран постепенно свернул с пути добродетеля. Хотя дело и не дошло до открытого скандала, однако "климат в Индии стал для него слишком вредным", и он не мог более там оставаться. И вот он приехал в Лондон, но и здесь недолго пользовался хорошей репутацией. Как раз в то время его способности оценил профессор Мориарти, у которого он долгое время был правой рукой. Мориарти щедро снабжал его деньгами и пускал его один или два раза в дело при особенно трудных случаях, с которыми обыкновенный преступник не мог бы справиться. Вы, может быть, еще помните смерть миссис Стюарт из Лайдера в 1887 году? Я твердо убежден, что Моран был главным участником этого преступления, хотя против него не было никаких улик. Когда шайка Мориарти была поймана, он опять-таки сумел так ловко выпутаться из расставленной сети, что мы никак не могли привлечь его к суду. Вы помните еще, как я тогда, будучи в вашей квартире, закрывал ставни, опасаясь духового ружья? Вы, наверное, считали меня болезненно-взволнованным и чересчур мнительным. Но я отлично знал, что делаю, потому что мне было известно о существовании этого удивительного оружия, а также и то, что оно находится в руках одного из лучших стрелков. Когда мы отправились в Швейцарию, он последовал за нами вместе с Мориарти, и не кто иной, как он бомбардировал меня камнями у Рейхенбахского водопада.
Вы, конечно, понимаете, что во время моего пребывания во Франции я внимательно следил за газетами, чтобы иметь возможность изловить его при каком-нибудь преступлении. Пока он находился на свободе, я ни одной минуты не мог быть спокойным за свою жизнь в Лондоне. Я не был бы спокоен ни днем, ни ночью и раньше или позже все-таки пал жертвой его мести. Что мне оставалось делать? Я не мог его застрелить, не рискуя сам очутиться на скамье подсудимых. Обращение в полицию было бы бесполезно, потому что она не имеет права возбуждать дела по простому подозрению частного лица. Итак, я был совершенно беспомощен. Поэтому я стал внимательно следить за уголовной хроникой, будучи убежден, что раньше шли позже все-таки изловлю его. И вот пришло известие об убийстве молодого Адэра. Наконец, мой час пробил! Разве на основании того, что я знал, не было ясно, что это дело рук Морана? Он играл с молодым человеком в карты, он последовал за ним из клуба домой и застрелил через открытое окно. Во всем этом для меня не было никакого сомнения. Одной пули было достаточно для того, чтобы его уличить. Я немедленно вернулся в Англию. Человек Морана увидел меня и, само собой разумеется, тотчас же дал ему знать о моем прибытии. Он должен был безусловно связать мой поспешный приезд с его преступлением, и это его страшно встревожило. Поэтому для меня было ясно, что он постарается немедленно устранить меня с пути и употребит для этого свое смертоносное оружие. Я оставил для него отличную мишень в окне, предупредил полицию (кстати, вы, вероятно, и не подозревали о ее присутствии в подъезде) и выбрал пост для наблюдения, который казался мне особенно для этого подходящим, правда, мне и в голову не приходило, что и он изберет его для осуществления преступления. Теперь, милый Уотсон, для вас, вероятно, все ясно?
-- Не совсем, -- отвечал я, -- вы не объяснили мне, почему он убил молодого Рональда Адэра.
-- Ах, да. Тут мы вступаем в область, где даже строго логичный человек рискует ошибиться. Каждый из нас может, на основании имеющихся фактов, составить свое собственное мнение об этом, причем одна гипотеза может оказаться столь же правильной, как и другая.
-- А вы уже имеете свое мнение?
-- Мне кажется, что найти мотив преступления вовсе не так трудно. Доказано, что Моран и Адэр выиграли немалую сумму, Но Моран, без сомнения, играл нечисто -- в этом я уже давно убедился. Я думаю, что в день убийства Адэр обнаружил обман и, по всей вероятности, откровенно заявил ему, что предложит исключить его из клуба, если тот не выйдет из него добровольно. Вряд ли можно предположить, чтобы такой молодой человек как Адэр захотел тотчас же устроить скандал и таким образом опозорить известного джентльмена гораздо старше его по возрасту. Мое предположение имеет все основания. Но исключение из клуба было бы для Морана, жившего шулерством, равносильно полному разорению. По этой-то причине он и убил Адэра как раз в то время, когда последний подсчитывал, сколько денег должен возвратить сам, дабы не воспользоваться нечистой игрой своего партнера. Он заперся на ключ, чтобы мать и сестра не застали его врасплох и не стали расспрашивать, что означают отдельные кучки денег и все эти имена. Ну, как, по-вашему, мое объяснение?
-- Не сомневаюсь, что оно совершенно правильно!
-- На следствии выяснится, прав я или нет. Впрочем, как бы там ни было, полковник Моран уж не будет более нас тревожить, знаменитое ружье системы Гердера украсит музей сыскного отделения, а мистер Шерлок Холмс снова сможет посвятить себя свободному и беспрепятственному изучению интересных проблем, которыми, право, так богата лондонская жизнь.