Я не стану утруждать моих читателей, в руки которых возможно еще попадется этот отчет с описанием нашего великолепного путешествия через океан, не стану останавливаться и на нашем времяпровождении в течение недельной стоянки в Паре -- отмечу лишь удивительно любезное к нам отношение пароходной компании Пинта и К°. Не стану распространяться также о нашем путешествии по широкой, медленно катящей свои волны реке, по которой мы ехали на пароходе, немного уступающем по скорости океанскому судну. Наконец, по узкой речке Обидоса мы достигли города Манаоса. Здесь мы были спасены от мало привлекательной жизни в тамошней гостинице мистером Шортманом, представителем Британско-Бразильской коммерческой компании. Под гостеприимным кровом его гостиницы мы дождались того дня, когда, согласно инструкции профессора, получили право распечатать конверт.
Но прежде, чем коснуться поразительных событий этого дня, я бы хотел поближе познакомить читателя с характеристикой моих спутников, а также и тех лиц, которых мы уже успели набрать для нужд нашей экспедиции. Я намерен говорить открыто, и весь материал предоставляю вашему чувству такта, Мак-Ардль, ибо мой отчет до своего опубликования проходит через ваши руки. Научные заслуги профессора Семмерли слишком хорошо известны, чтобы я еще стал упоминать о них. Оказывается, он гораздо лучше остальных подготовлен к тяжелым условиям такой экспедиции, чего нельзя было подумать с первого взгляда. Его длинное, костлявое и жилистое тело не знает усталости; он несколько суховат, порою насмешлив и определенно несимпатичен, но зато он тверд, как скала, и никакая быстрая перемена обстановки не действует на него угнетающе. Несмотря на то, что ему шестьдесят шесть лет, я ни разу не слышал от него жалобы на трудности пути. Вначале я смотрел на него, как на обузу для нашей экспедиции, но теперь пришел к убеждению, что его выносливость равняется моей. От природы он большой скептик и ядовит на язык. С самого начала путешествия он ни на минуту не скрывал непоколебимой уверенности в том, что Чалленджер -- наглый обманщик, что мы погнались за химерой; он предсказывал, что кроме разочарования и опасностей мы в Южной Америке ничего не встретим, а вернувшись в Лондон, по горло будем сыты всеобщими насмешками. Такого рода сентенциями он угощал нас то и дело, потрясая при этом своей козлиной бородкой, с самого Саутгемптона вплоть до Манаоса. Очутившись на берегу, он несколько отвлекся, благодаря разнообразию и богатству окружающего нас животного и растительного мира. Но надо отдать ему должное -- он всем сердцем предан науке. Целыми днями он бродит по лесу со своим охотничьим ружьем и сеткой для бабочек. По вечерам же занимается классификацией добытых экземпляров. К его более незначительным качествам еще нужно причислить то, что он небрежно одевается, не особенно чистоплотен, крайне рассеян и почти не выпускает изо рта коротенькой трубки розового дерева. В молодости он участвовал в некоторых научных экспедициях (между прочим, он был с Робертсоном в Новой Гвинее), так что бивуачная жизнь и переезды на пирогах не представляют для него ничего нового.
У лорда Джона Рокстона в характере есть некоторые общие черты с профессором Семмерли, но в общем они представляют собой резкую противоположность. Рокстон на двадцать лет моложе, но телосложение его такое же сухое и жилистое, как у профессора. О нем я уже говорил. Он страшно следит за своей внешностью, одевается безукоризненно, бреется каждый день. Здесь он ходит в костюме из белой материи и в высоких коричневых сапогах, предохраняющих от укусов москитов. Как все деятельные люди, он немногословен, часто уходит в себя, но вместе с тем охотно отвечает на вопросы; не прочь принять участие в общем разговоре, при чем речь его несколько своеобразна, с оттенком юмора. Знакомство его с разными странами, и особенно с Южной Америкой, поистине поразительно. Он совершенно искренно верит словам Чалленджера, и эту веру не может поколебать скептицизм профессора Семмерли. У него приятный голос, спокойные изысканные манеры, но в его голубых блестящих глазах чувствуется непоколебимая твердость, отчаянная решимость и некоторая жестокость. В гневе он, должно быть, страшен. О своем пребывании в Бразилии и Перу он говорил мало, но меня сразу поразило волнение, охватившее при его появлении туземцев, видевших в нем своего покровителя и защитника. Подвиги Красного Вождя, как они его прозвали, сложились у них легенды, и, действительно, то, что я узнал об этих подвигах, безусловно достойно внимания.
Так, например, лорд Рокстон провел несколько лет в "Ничьей Земле", находящейся между тремя неопределенными границами Перу, Бразилии и Колумбии. В этой дикой стране растет каучуковое дерево, ставшее здесь, как и на Конго, проклятьем; туземцы, обрабатывающие его, по своему каторжному труду могут сравниться с невольниками, работавшими на испанских серебряных приисках в Дариене. Кучка подлых метисов царит полновластными хозяевами в этой заброшенной стране; часть краснокожих они вооружили, а других всякими зверскими пытками заставили добывать каучук и сплавлять его вниз по течению к городу Пара. Лорд Рокстон вздумал, было, заступиться за несчастных тружеников, но, кроме угроз и оскорблений, ничего не добился. Тогда он объявил форменную войну руководителю всей этой шайки рабовладельцев, Педро Лопецу, образовал из бежавших в леса невольников небольшой отряд, вооружил их на собственные средства и открыл кампанию, закончившуюся тем, что он собственноручно укокошил главаря метисов и тем положил конец владычеству всей его шайки. Поэтому, нет ничего удивительного, что этот человек с загорелым лицом, мягким голосом и властным взглядом являлся центром всеобщего внимания на берегах Амазонки, возбуждая при этом самые противоположные чувства. В то время как туземцы-краснокожие его боготворили, эксплуататоры их встречали Рокстона с затаенной ненавистью. Практическим результатом его былых подвигов было для нас то, что он в совершенстве владел местным наречием, распространенным по всей Амазонке, -- особой смесью португальского языка с индейским.
Я уже упоминал о том, что лорд Рокстон с обожанием относился к Южной Америке. Он не мог спокойно говорить о ней и заражал меня, совершенно не знавшего ее, своим энтузиазмом, возбуждая мое любопытство и нетерпение. Как бы я желал передать все очарование его своеобразной речи: он, бывало, с таким жаром принимался говорить об этой удивительной стране, столь причудливо сплетал действительные факты с предположениями и фантазией, что даже у самого профессора постепенно сходила с худого лица скептическая улыбка и сменялась выражением напряженного внимания. Он говорил о скором обследовании бассейна могучей реки (первые завоеватели Перу двигались исключительно вдоль ее течения) и о том, что лежит за изменчивой декорацией ее берегов.
-- Что делается там? -- восклицал он, бывало, указывая на север. -- Лес, болото и непроходимые джунгли. Кто знает, что скрывается в их недрах? А там на юге! Та же непроходимая болотистая чаща, куда еще никто не проникал! Нас со всех сторон, куда бы мы не посмотрели, окружает неведомое. Что знаем мы, кроме бассейнов протекающих здесь рек? Кто может сказать, что может случиться в этих краях? Почему бы профессору Чалленджеру не оказаться правым?
Лицо Семмерли при этом освещалось его обычной насмешливой улыбкой; он молчаливо качал головой, исчезая в облаках дыма своей розовой трубки.
Перейду теперь к характеристике наемных лиц, завербованных нами, ибо им предстоит играть далеко не последнюю роль в нашей экспедиции. Прежде всего начну с гиганта-негра, по имени Замбо, черного геркулеса, покорного и до некоторой степени развитого. Его мы наняли в Паре, по рекомендации пароходной компании. В течение службы на пароходах общества он научился с грехом пополам говорить по-английски.
В Паре же мы наняли двух метисов, только что прибывших с верховьев Амазонки с грузом красного дерева. Звали их Мануэль и Гомец. Это были темнокожие здоровенные, бородатые молодцы, свирепые и жилистые, как пантеры. Оба всю свою жизнь провели в верховьях Амазонки, как раз в тех местах, которые мы намеривались обследовать; это обстоятельство и побудило лорда Рокстона пригласить их в качестве участников экспедиции. Один из них, Гомец, к тому же отлично владел английским языком. Они оба за 15 долларов в месяц нанимались к нам для личных услуг, чтобы готовить кушанье и грести, если понадобится. Помимо них мы законтрактовали еще трех индейцев из боливийского племени Майо, славящегося среди остальных поречных племен своим рыболовством и умением строить пироги.
Старшего из них мы прозвали Майо, двух других звали Хозе и Фернандо. Таким образом, наша экспедиция, ожидавшая инструкций Чалленджера для того, чтобы двинуться в путь, состояла из трех европейцев, двух метисов, одного негра и трех краснокожих.
Наконец, после томительного недельного ожидания, наступил желанный час. Представьте себе нас, сидящих в тенистой столовой маленькой виллы "Санто-Игнатио", в двух милях от города Манаоса. На улице обжигающие, как раскаленное железо, солнечные лучи; черные тени пальм ложатся на землю. Воздух был тих и полон одним жужжанием насекомых, этим тропическим, многооктавным хором, начиная с низкого гудения пчелы и кончая высоким пронзительным писком москита. Перед верандой -- маленький садик, весь обсаженный кактусами, украшенный цветочными клумбами, над которыми порхают сизокрылые бабочки и летают изящные колибри. Мы сидим вокруг бамбукового стола, на котором лежит запечатанный конверт. На конверте неровным острым почерком профессора были написаны следующие строки:
"Инструкции лорду Рокстону и компании. Распечатать в городе Манаос 15-го июля, ровно в 12 часов пополудни".
Рокстон кладет на стол рядом с собой свои часы.
-- Нам остается ждать еще семь минут. Наш главный любит точность.
Профессор Семмерли с ядовитой усмешкой берет конверт своей худощавой рукой.
-- Собственно не все ли равно, вскроем ли мы его сейчас или через семь минут? -- произнес он. -- Все это одна и та же система издевательства, которой, увы, прославился автор этого письма.
-- Нет, прошу вас, мы должны соблюдать все правила игры, -- возразил лорд Рокстон, -- таково уж пожелание старины Чалленджера; ведь мы здесь находимся только из-за него. Мне кажется, было бы дурно с нашей стороны не последовать его указаниям.
-- Нечего сказать, хорошенькая история! -- воскликнул с горечью профессор, -- Еще в Лондоне я находил это ни на что не похожим, но должен заметить, что при более близком знакомстве вся история выглядит еще противнее. Я не знаю, что находится в этом конверте, но если только там нет указаний более определенного характера, то я лично испытываю желание тотчас же сесть на обратный пароход, чтобы успеть в Паре захватить "Боливию". У меня, наконец, есть более важные дела, чем эта бессмысленная погоня за разъяснением какой-то выдумки сумасшедшего. Однако, теперь, пожалуй, пора, Рокстон.
-- Вы правы, -- отвечает последний. -- Можете трубить в рог. -- С этими словами он берет письмо, вскрывает его своим перочинным ножом и вытаскивает оттуда сложенный листок бумаги.
Осторожно развернув листок, он раскладывает его на столе. Бумага оказывается совершенно чистой. Он перевертывает ее. И другая сторона тоже совершенно чистая. Пораженные, мы молча переглянулись. Из оцепенения нас вывел язвительный смех профессора Семмерли.
-- Вот вам лучшее доказательство, -- воскликнул он, весь трясясь от злобного смеха, -- Чего вам еще нужно? Этот паренек сам расписался в своем шарлатанстве. Нам ничего другого больше не остается, как вернуться обратно и вывести наглого обманщика на чистую воду.
-- Симпатические чернила, быть может? -- намекнул я.
-- Не думаю! -- промолвил лорд Рокстон, держа бумагу против света, -- Нет, мой дорогой, не стоит обманывать себя. Я готовь дать голову на отсечение, что на этой бумажке никогда ничего написано не было.
-- Можно войти? -- раздался с веранды чей-то громоподобный голос.
Солнечный свет прорезала тень какой-то широкой фигуры. Этот голос. Эти могучие плечи. С криком удивления мы все повскакали со своих мест. В открытых дверях стоял сам Чалленджер. На голове его сидела круглая, ребяческого вида, соломенная шляпа с цветной лентой. Засунув руки в карманы пиджака, он изящно переминался с ноги на ногу. Гордо закинув голову, он стоял перед нами, весь залитый солнцем, своей густой бородой напоминая древних ассирийцев, и смотрел на нас со своей врожденной наглостью, так и светившейся из-под полуопущенных век его нестерпимых глаз.
-- Боюсь, -- промолвил он, вынув часы, -- не опоздал ли я на несколько минут. Передавая вам этот конверт, я -- признаюсь -- вовсе не желал, чтобы вы распечатали его, ибо я твердо решил быть тут ранее назначенного часа. Опозданием своим я обязан отчасти неумелости лоцмана, отчасти несвоевременно попавшейся мели. Боюсь, не дала ли моя невольная задержка профессору Семмерли повода позлословить на мой счет.
-- Должен признаться, сэр,-- сказал лорд Рокстон серьезным тоном, -- что с вашим появлением у нас точно гора свалилась с плеч, ибо мне показалось, что нашему предприятию пришел преждевременный конец. Даже и теперь мне трудно понять ваше в высшей степени странное поведение.
Вместо ответа, Чалленджер подошел ближе, пожал руку лорду Джону и мне и, поклонившись с преувеличенной вежливостью профессору Семмерли, бросился в соломенное кресло, жалобно заскрипевшее под его тяжестью.
-- Все у вас готово для отъезда? -- спросил он.
-- Мы можем пуститься в путь хоть завтра.
-- Хорошо. Итак, завтра. Теперь вам больше не нужно никаких карт, раз вы имеете драгоценную возможность руководствоваться моими личными указаниями. Я с самого начала решил управлять этой экспедицией. Вы охотно согласитесь со мной, что самые лучшие карты являются лишь жалкой заменой моих знаний и моих советов. Что же касается моей маленькой хитрости с конвертом, то ее можно просто объяснить: сообщи я вам сразу о своих намерениях, я был бы вынужден ехать вместе с вами, что было для меня невыносимо.
-- Только не со мной, коллега! -- воскликнул профессор Семмерли, -- Пока на океане есть другой пароход...
Чалленджер отмахнулся от него своей громадной волосатой ручищей.
-- Я не сомневаюсь, что, здраво рассудив, вы найдете мой поступок правильным, ибо, не докучая вам своим присутствием, я явился сюда как раз в нужный момент. Этот нужный момент наступил. Вы в надежных руках. Теперь вы не упустите своей цели. Отныне я берусь управлять экспедицией и прошу вас за ночь покончить все свои сборы, чтобы завтра рано утром мы бы могли тронуться. Время для меня дорого. То же самое, без сомнения, может быть отнесено и к вам, хотя и в слабейшей степени. Поэтому я предлагаю двигаться вперед возможно быстрее до тех пор, пока я не доведу вас к тому, ради чего вы сюда приехали.
Лорд Рокстон уже зафрахтовал большую шхуну с паровым двигателем, "Эсмеральду", которой надлежало доставить нас на верховья Амазонки. В климатическом отношении время отправления было нам безразлично, ибо в этих широтах и летом и зимой температура колеблется между 22 и 30 градусами по Цельсию. Но в смысле погоды дело обстояло несколько иначе: с декабря по май стоит дождливый период, в течение которого уровень воды в реке повышается на сорок пять футов. Вода выходит из берегов, образует лагуны, затопляя громадные пространства, называемые "капо", которые непригодны для пешеходов вследствие вязкой почвы и слишком мелки для переправы на лодках. К июню вода начинает спадать, при чем к ноябрю доходит до низшего уровня. Наша экскурсия совпала с сухим сезоном, в это время Амазонка со своими притоками находится в более или менее нормальном состоянии.
Течение реки не особенно быстрое, ибо через каждую милю встречается не больше одного порога футов
в восемь вышиной. В отношении навигации Амазонка исключительно удобна, так как ветер обыкновенно дует с юго-востока, и парусные суда, направляющиеся к границе Перу, обыкновенно плывут по течению. Прекрасный мотор нашей "Эсмеральды" сделал нас независимыми от ленивого течения громадной реки и, таким образом, мы очень быстро продвигались вперед.
Три дня подряд шли мы в северо-западном направлении, по реке, до того грандиозно-широкой, что даже на расстоянии свыше двух тысяч километров от устья, ее берега можно было различить только в виде узеньких полосок. На четвертый день после нашего отъезда из Манаоса мы свернули в один из притоков Амазонки, который в самом устье был только немного уже главной реки. Однако он вскоре начал сужаться, и через два дня мы подплыли к индейской деревушке, у которой профессор решил высадиться, а "Эсмеральду" отправить обратно в Манаос. Дальше плыть по реке на баркасе, объявил он, было небезопасно, ибо скоро начнутся пороги, причем нашел нужным добавить, что мы находимся теперь у преддверия неведомого края и чем меньше людей мы будем посвящать в нашу тайну, тем будет лучше. Поэтому он взял клятву с каждого из нас никому не сообщать ничего, относительно нашей поездки. Даже наемников заставил он дать торжественную клятву. По этой причине я и принужден теперь говорить о месте действия одними намеками: предупреждаю все-таки читателя, что, хотя в картах и диаграммах, посланных мной в редакцию, и будет приведено все в точности, однако указания направлений по компасу будут неверны, а значит, и картами этими руководствоваться никоим образом не удастся. Какими мотивами руководствовался профессор Чалленджер, желая сохранить в тайне топографию этой местности, мне неизвестно, но так как никакого выбора нам не представлялось, то пришлось подчиниться его требованиям.
Второго августа, простившись с "Эсмеральдой", мы порвали последнюю нить, связывающую нас с внешним миром. Спустя четыре дня после этого мы приобрели две большие индейские пироги, сделанные из столь легкого материала (бамбукового решета, покрытого кожами), что мы свободно переносим их через любые препятствия. Пироги мы нагрузили всем своим багажом и наняли еще двух индейцев в качестве гребцов.
Насколько я понял, это как раз те двое, по имени Атака и Ипету, которые сопровождали профессора Чалленджера в его первой поездке. Они, по-видимому, страшно боятся повторения ее, но так как у главарей племен неограниченные права, -- а в данном случае, главарь нашел сделку с нами выгодною,-- то им ничего больше не оставалось, как повиноваться.
Итак, завтра мы отправляемся в неведомое. Это письмо я перешлю в лодке, и, быть может, оно будет последним приветом всем, кто принимал в нас участие. Согласно уговору, адресую эти строки на ваше имя, уважаемый Мак-Ардль, при чем предоставляю вам распорядиться ими по собственному вашему усмотрению. Судя по самоуверенному поведению профессора Чалленджера -- вопреки резко скептическому отношению профессора Семмерли,-- я прихожу к выводу, что наш руководитель, действительно, имеет доказательства своих утверждений и что мы накануне поразительных событий.