Если на Герствуда Нью-Йорк действовал угнетающе, то Керри, напротив, вполне спокойно относилась к новой обстановке. Несмотря на то, что вначале она отозвалась о Нью-Йорке неодобрительно, этот город заинтересовал ее чрезвычайно. Прозрачный воздух, шумные площади и перекрестки... и полное равнодушие к человеку -- все здесь поражало ее. Она никогда еще не видела таких крохотных комнат, как те, в которых жила сейчас, но это не помешало ей полюбить их. Новая мебель выглядела нарядно, а сервант, на котором Герствуд все расставил по своему вкусу, сверкал красивой посудой. Каждая комната была обставлена соответствующим образом -- в гостиной стояло взятое напрокат пианино, так как Керри выразила желание учиться музыке... Она наняла служанку и быстро усваивала премудрость ведения домашнего хозяйства. Впервые в жизни она жила в узаконенном положении жены и, стало быть, была оправдана в глазах общества. И мысли ее были просты и невинны. Долгое время ее занимало устройство нью-йоркских домов, где десять семейств могли жить годами и оставаться чужими и безразличными друг к другу. Дивилась она также гудкам сотен судов в порту, этому пронзительному и долгому вою, которым обмениваются в тумане океанские пароходы и паромы. Уже одно то, что эти звуки доносились с моря, представлялось ей чудесным. Она могла без конца любоваться видневшейся из окон полоской Гудзона и кипевшим кругом строительством огромных зданий. Здесь было много такого, о чем можно пораздумать, новых впечатлений хватило бы на целый год, и все это нисколько не приедалось.
Кроме того, Герствуд был чрезвычайно предан ей. Как ни мучили его всякие тревоги, он никогда не говорил о них Керри. Он держал себя с прежним достоинством, мирился с новым положением, радовался обществу Керри, ее способностям и маленьким успехам. Каждый вечер он вовремя являлся к обеду и находил уютно убранную столовую. Малые размеры комнаты лишь придавали ей больший уют: казалось, здесь есть абсолютно все, что только требуется для столовой. Стол, покрытый белой скатертью, был уставлен красивыми тарелками, а канделябр с четырьмя ветвями, увенчанными маленькими красными абажурами, бросал мягкий свет вокруг. С помощью служанки Керри отлично справлялась с бифштексами и котлетами, а в остальном ее очень выручали всевозможные консервированные продукты. Она овладевала искусством печь бисквиты и вскоре уже с гордостью ставила на стол блюдо с воздушным, тающим во рту печеньем.
Так они прожили второй месяц, третий, четвертый. Пришла зима, а с нею ощущение, что приятнее всего сидеть дома. О посещении театров заговаривали редко. Герствуд прилагал все усилия, чтобы покрывать расходы по дому, стараясь при этом ничем не выдавать своих тревог. Он говорил Керри, что ему приходится то и дело вкладывать в предприятие деньги, чтобы в будущем иметь больше доходов. Для себя лично он довольствовался самой скромной суммой, но и очень редко предлагал что-либо приобрести для Керри. Так миновала первая зима.
На второй год дело под управлением Герствуда несколько оживилось и стало давать ему те сто пятьдесят долларов в месяц, на которые он рассчитывал. К сожалению, Керри к этому времени успела сделать для себя некоторые выводы, а Герствуд, со своей стороны, обзавелся кое-какими знакомыми.
Керри, бывшая по натуре скорее пассивной и покорной, чем активной и требовательной, мирилась с положением, которое представлялось ей довольно сносным. Иногда они посещали театр, иногда -- довольно редко -- ездили на побережье океана, в разные концы Нью-Йорка, но знакомых у них совсем не было. В своих отношениях с Керри Герствуд, естественно, утратил прежнюю изысканность и галантность манер и постепенно перешел на простой дружеский тон. Недоразумений между ними не бывало, не было и особых расхождений во взглядах. Не имея свободных денег, не навещая никаких друзей, Герствуд, вполне понятно, вел жизнь, которая не могла вызвать у Керри ни ревности, ни недовольства. Она сочувственно относилась к его трудной работе и нисколько не скорбела о том, что лишилась тех развлечений, в которых у нее не было недостатка в Чикаго. Нью-Йорк в целом и ее домашняя жизнь в частности пока что удовлетворяли ее.
Но по мере расширения дела Герствуд, как уже было сказано, стал постепенно заводить знакомства. Он также стал уделять больше внимания своему гардеробу. Он уверял себя, что очень дорожит семейной жизнью, но что это отнюдь не лишает его права иной раз не явиться домой к обеду. Когда это случилось впервые, он отправил к Керри посыльного, поручив ему передать, что задержится. Керри пообедала одна. Она надеялась, что это больше не повторится. Во второй раз он также предупредил ее, но лишь в последнюю минуту. А в третий раз Герствуд и совсем забыл известить ее и лишь потом уже, по возвращении домой, извинился. Правда, между этими случаями были промежутки в несколько месяцев.
-- Где же ты пропадал, Джордж? -- спросила Керри, когда он не пришел в первый раз.
-- Был занят в баре, -- добродушно отозвался он. -- Нужно было оформить кое-какие счета.
-- Очень жаль, что ты не пришел, -- ласково упрекнула она его. -- Я приготовила такой чудесный обед!
Во второй раз он ограничился той же отговоркой, а в третий раз Керри была уже немало рассержена его поведением.
-- Пойми, что я не мог уйти домой, -- оправдывался Герствуд. -- Я был очень занят.
-- Неужели ты не мог дать мне знать, что не придешь? -- стояла на своем Керри.
-- Я хотел предупредить тебя, но как-то случилось, что я забыл об этом и вспомнил, когда было уже поздно.
-- А я приготовила такие вкусные вещи! -- вздохнула Керри.
Наблюдая за Керри, Герствуд решил, что она по натуре домоседка и ее главное призвание -- дом и хозяйство. К этому странному выводу он пришел после года совместной жизни, хотя видел ее выступление на сцене в Чикаго и прекрасно знал, что теперь она привязана к квартире и к нему в силу созданных им условий и полного отсутствия друзей. Его радовало, что у него есть жена, которая довольствуется столь малым. Такой взгляд на семейную жизнь привел к естественным последствиям: вообразив, что Керри всем довольна, Герствуд счел себя обязанным давать лишь то, что может обеспечить ей подобное удовлетворение жизнью. Иными словами, он заботился о мебели, об украшении квартиры, о необходимой одежде и средствах для пропитания, но все меньше и меньше думал о том, чтобы сколько-нибудь развлечь Керри, приобщить ее к блеску и веселью большого города. Сам он испытывал сильное тяготение к миру, лежавшему за стенами их квартиры, но почему-то думал, что Керри было бы неинтересно сопровождать его. Однажды он отправился в театр один. В другой раз уехал на весь вечер играть в покер со своими новыми друзьями. Постепенно у него опять завелись деньги, и он снова ожил, но, конечно, это было далеко не то, что в Чикаго. К тому же он всячески избегал таких увеселительных заведений, где рисковал встретиться с людьми, с которыми встречался раньше.
Все это Керри стала как-то инстинктивно угадывать, но по натуре она не принадлежала к женщинам, которых подобное поведение могло бы встревожить. Не пылая сильной любовью к Герствуду, она не могла особенно терзаться и ревностью. Собственно говоря, она и вовсе не ревновала. А Герствуд был вполне доволен ее спокойствием и не трудился вникнуть в его причины. И если теперь случалось, что он не приходил к обеду, это уже не казалось Керри ужасным. Она оправдывала все тем, что на его пути стоят обычные соблазны, которых не может избежать ни один мужчина: друзья, с которыми хочется побеседовать, всякие места, куда интересно заглянуть, знакомые, с которыми надо посоветоваться. Керри ничего не имела против того, чтобы он по-своему развлекался. Она только не хотела, чтобы он забывал о ней. Положение казалось ей более или менее терпимым, и она только замечала, что Герствуд стал совсем не тот, каким был раньше.
На втором году их пребывания в Нью-Йорке рядом с ними освободилась квартира, и вскоре туда переехала очень красивая молодая женщина с мужем. Керри познакомилась с этой четой. Знакомству способствовало то, что обе квартиры обслуживались одним грузовым лифтом. Это полезное сооружение служило для подачи наверх присылаемых из магазинов покупок и для отправки вниз всяких хозяйственных отбросов. Всякий раз, когда швейцар подавал свисток, хозяйки обеих квартир подходили к дверцам лифта и встречались лицом к лицу. Однажды утром, когда Керри подошла взять из лифта газету, новая соседка, красивая темноволосая женщина лет двадцати трех, вышла из своей квартиры, очевидно, с той же целью. На ней был пеньюар, накинутый поверх ночной сорочки, волосы ее были растрепаны, но она казалась такой хорошенькой и такой симпатичной, что сразу понравилась Керри. Соседка лишь смущенно улыбнулась, но этого было вполне достаточно. Керри сейчас же подумала, что было бы очень приятно познакомиться с нею, та же мысль мелькнула и у этой женщины, которая пришла в восхищение от наивного личика Керри.
-- Рядом с нами поселилась очень красивая женщина с мужем, -- заметила Керри, садясь с Герствудом завтракать.
-- Кто такие? -- поинтересовался он.
-- Я, право, не знаю, -- сказала Керри. -- Над звонком у них написано "Вэнс". Я только знаю, что кто-то из них прекрасно играет на рояле; полагаю, что это миссис Вэнс.
-- Гм! -- промычал Герствуд. -- В таком городе, как Нью-Йорк, никогда не знаешь, что за люди живут рядом с тобой.
В этих немногих словах отразилось обычное отношение жителей Нью-Йорка к своим соседям.
-- Подумай только, Джордж! -- сказала Керри. -- Вот я больше года живу в этом доме среди десятка других семей и не знаю ни души. Новые соседи, о которых я тебе сейчас говорила, уже больше месяца здесь, а я только сегодня утром впервые увидела эту самую миссис Вэнс.
-- Что ж, это, пожалуй, к лучшему, -- стоял на своем Герствуд. -- Никогда не знаешь, с кем имеешь дело. Порою можно натолкнуться на очень неприятных людей.
-- Конечно, -- согласилась с ним Керри.
Разговор перешел на другие темы, и Керри перестала думать об этом, пока снова не столкнулась с миссис Вэнс, когда два-три дня спустя выходила из дому, отправляясь на рынок. Та как раз возвращалась домой и, узнав соседку, кивнула ей. Керри ответила улыбкой. Таким образом, создалась почва для знакомства. Не будь этого мимолетного приветствия, они, по всей вероятности, никогда не узнали бы друг друга ближе.
Снова прошло несколько недель, и Керри больше не встречала миссис Вэнс. Но через тонкую стенку, разделявшую их гостиные, доносились звуки рояля. Керри нравился и выбор музыкальных пьес, и блеск их исполнения. Сама она играла посредственно, и поэтому игра миссис Вэнс граничила в ее представлении с виртуозностью. Все, что ей до сих пор случалось видеть и слышать, -- конечно, это были самые отрывочные и туманные сведения, -- указывало на то, что соседи очень культурные и вполне обеспеченные люди. И потому Керри, естественно, с нетерпением дожидалась случая завязать наконец знакомство.
Однажды утром в квартире Керри раздался звонок. Служанка, находившаяся в кухне, нажала кнопку, автоматически открывающую парадную дверь внизу. Когда Керри вышла на площадку, чтобы узнать, кто это к ним направляется, она увидела поднимавшуюся по лестнице миссис Вэнс.
-- Надеюсь, вы простите меня, -- сказала та. -- Уходя, я забыла захватить с собою ключ, а потому и позволила себе позвонить к вам.
К этой уловке нередко прибегали и другие жильцы, когда по рассеянности забывали дома ключи, но никто не находил нужным извиняться.
-- Я очень рада, что могла быть вам полезна, -- сказала Керри. -- Я сама часто пользуюсь этим способом.
-- Чудесная погода сегодня! -- заметила миссис Вэнс, задерживаясь на минуту.
Так после ряда незначительных фраз завязалось наконец их знакомство, и в миссис Вэнс Керри обрела очень милую собеседницу и приятельницу.
Керри часто заходила после этого к соседке, и та, в свою очередь, навещала ее. Обе квартирки были уютные, но жилище супругов Вэнс было обставлено несколько богаче.
-- Не зайдете ли вы вечером к нам? -- предложила однажды миссис Вэнс. -- Мне хотелось бы познакомить вас с мужем. -- Этот разговор произошел вскоре после того, как между обеими женщинами завязалась дружба. -- Мой муж тоже очень хочет познакомиться с вами. Вы играете в карты? -- добавила миссис Вэнс.
-- Немного, -- ответила Керри.
-- Вот мы и составим маленькую партию. А если ваш муж к тому времени вернется, непременно захватите его с собой!
-- Он сегодня не придет к обеду, -- сказала Керри.
-- Что ж, мы позовем его, когда он вернется.
Керри согласилась и в тот же вечер познакомилась с тучным мистером Вэнсом. Он был несколькими годами моложе Герствуда. Тем, что у него была такая красивая и приятная жена, он был обязан больше своим деньгам, нежели внешности.
Керри понравилась ему с первого же взгляда, и он всячески изощрялся, стараясь быть с ней полюбезнее: он научил ее новой игре в карты, много рассказывал о Нью-Йорке и о том, какие развлечения есть в этом городе.
Затем миссис Вэнс поиграла на рояле, а вскоре пришел и Герствуд.
-- Очень рад познакомиться с вами, -- сказал он миссис Вэнс, когда Керри представила его.
И в его манерах вновь появилась та изысканность, которая в свое время пленила Керри.
-- Вы не подумали, что ваша жена сбежала? -- спросил мистер Вэнс, протягивая руку.
-- Да, я уж решил, что она нашла себе более подходящего мужа, -- в тон ему ответил Герствуд.
После этого Герствуд перенес все свое внимание на миссис Вэнс, и Керри мгновенно вновь увидела то, чего ей в последнее время подсознательно недоставало в Герствуде: лоск и галантность светского человека. Увидела она и то, что была неважно одета -- куда ей до нарядной миссис Вэнс. У Керри, словно завеса пала с глаз. Она почувствовала, что не живет, а прозябает, и этого сознания было вполне достаточно, чтобы испортить ей настроение. К ней вернулась прежняя благотворная, пробуждавшая мечты грусть, заставившая Керри задуматься о своих возможностях.
Это пробуждение не имело каких-либо немедленных последствий, ибо Керри была человеком не очень инициативным. Тем не менее, если жизнь сулила какую-то новизну, Керри охотно плыла по течению. Герствуд ничего не заметил. Так и остались скрытыми для него те явные контрасты, на которые обратила внимание Керри. Он не уловил даже тени грусти, появившейся в ее глазах. А хуже всего было то, что теперь Керри стала чувствовать себя дома одинокой и постоянно искала общества миссис Вэнс, которая искренне к ней привязалась.
-- Давайте пойдем сегодня на дневной спектакль! -- предложила миссис Вэнс, заглянув однажды утром к Керри.
На гостье был бледно-розовый капот, который она накинула, встав с постели. Герствуд и Вэнс уже с час назад разошлись каждый по своим делам.
-- Хорошо, -- согласилась Керри, любуясь холеной внешностью своей изящной приятельницы.
Достаточно было взглянуть на миссис Вэнс, чтобы стало ясно, что каждое ее желание исполняется, что ее горячо любят.
-- А что сегодня идет? -- поинтересовалась Керри.
-- О, мне очень хочется посмотреть Ната Гудвина! -- сказала миссис Вэнс. -- По-моему, он лучший комик в мире. Газеты очень хвалят этот спектакль.
-- А когда нам нужно будет выйти из дому? -- спросила Керри.
-- Давайте выйдем в час и пройдемся по Бродвею, -- сказала миссис Вэнс. -- Это прекрасная прогулка. Театр -- на Медисон-сквер.
-- Я с удовольствием пойду, -- сказала Керри. -- А почем билеты? -- спросила она.
-- Я думаю, не больше доллара, -- ответила миссис Вэнс.
Миссис Вэнс ушла к себе и к часу появилась снова. На ней было элегантное темное платье и очаровательная шляпка, в тон. Керри тоже приоделась и выглядела очень мило, но при виде приятельницы она с болью в сердце почувствовала, как велика между ними разница. У миссис Вэнс было много прелестных мелочей, которые дополняли ее туалет и которых недоставало Керри: золотые вещицы, изящная сумочка из зеленой кожи, с монограммой, премилый шелковый платочек, обшитый кружевом, и тому подобное. Керри понимала, что ее гардероб слишком скуден и прост, чтобы она могла выдержать сравнение с этой женщиной. Она подумала, что, взглянув на них, всякий отдаст предпочтение миссис Вэнс, плененный ее нарядом. Это была неприятная и не совсем справедливая мысль, ибо теперь фигура Керри стала тоже прелестно округлой, а лицо было красиво красотой определенного типа. Разница была лишь в качестве свежести наряда, и нельзя сказать, чтобы эта разница уж очень бросалась в глаза. Но так или иначе это еще больше укрепило в душе Керри недовольство своим положением.
Прогулка по Бродвею в те дни (как и сейчас, впрочем) составляла одну из главных приманок Нью-Йорка. Здесь можно было встретить не только хорошеньких женщин, любящих показать себя, но и мужчин, любящих восхищаться ими. Это была яркая процессия красивых лиц и туалетов. Женщины появлялись в своих лучших шляпах, в изящной обуви и перчатках и шли парно, рука об руку, в роскошные магазины и театры, разбросанные по всему Бродвею от Четырнадцатой до Тридцать четвертой улицы. Точно так же щеголяли мужчины, разодетые по последней моде. Любой портной мог бы выбрать здесь модели мужских костюмов, сапожник получил бы урок, какую обувь нужно шить, а шляпный мастер узнал бы, какие головные уборы больше всего нравятся мужчинам.
Недаром говорилось, что если щеголь сошьет себе новый костюм, он прежде всего непременно "проверит" его на Бродвее. Все это было столь достоверно и общеизвестно, что спустя несколько лет все мюзик-холлы обошла весьма популярная песенка о бродвейском параде перед началом утренних спектаклей. В песенке, между прочим, говорилось и о человеке, неважно одетом. Она называлась "Имеет ли он право на Бродвей?".
За все свое пребывание в Нью-Йорке Керри никогда еще не слыхала об этом параде, об этой выставке туалетов. И ей ни разу не приходилось бывать на Бродвее в те часы, когда можно было все это увидеть. Что же касается миссис Вэнс, то для нее это зрелище было привычным. Она не только неоднократно видела его, но и сама принимала в нем участие, вызывая одобрительный шепот своим туалетом и внешностью. Она приходила сюда не только, чтобы посмотреть на других и самой показаться, но и затем, чтобы лишний раз убедиться, что не отстала от моды.
Выйдя у Тридцать четвертой улицы из трамвая, Керри с довольно непринужденным видом пошла рядом с подругой не в силах оторвать взгляда от сновавшей вокруг нарядной толпы. Она вдруг заметила, что походка и манеры миссис Вэнс стали какими-то искусственными и натянутыми под пытливыми взглядами красивых мужчин и изысканно одетых женщин. По-видимому, здесь считалось вполне приличным глядеть на человека в упор. Керри внезапно обнаружила, что и ее рассматривают и изучают десятки глаз. Мужчины в безупречных пальто и цилиндрах, держа в руках трости с серебряными набалдашниками, то и дело проходили вплотную мимо женщин и заглядывали им в глаза, ловя ответные взгляды. Дамы шуршали шелками, расточая деланные улыбки и запах духов. Здесь добродетель стушевывалась перед пороком. Сколько было здесь надушенных волос, нарумяненных и напудренных лиц, накрашенных губ, томных подведенных глаз! Внезапно Керри поняла, что очутилась в центре выставки самого шикарного и модного, и какой выставки! Витрины ювелиров сверкали на каждом шагу. Цветочные магазины, меховые ателье, магазины мужского и дамского платья и белья следовали один за другим. Улица была запружена колясками и каретами. У подъездов стояли величественные швейцары в каких-то фантастических ливреях с золотыми перевязями и пуговицами. Кучера в коричневых гетрах, белых рейтузах и синих куртках покорно ждали занятых покупками владелиц экипажей. На всем Бродвее царила атмосфера богатства и внешней эффектности, и Керри сознавала, что она не принадлежит к этому миру. При всем желании она не могла держаться здесь так уверенно, как миссис Вэнс. Керри казалось, что каждому встречному бросается в глаза огромная разница в их туалетах, и это задевало ее за живое. Она решила больше не показываться здесь, пока у нее не будет дорогих вещей. В то же время она жаждала испытать это наслаждение -- продефилировать на этом параде равной среди равных! О, тогда она почувствовала бы себя счастливой!