Утром Герствуд просмотрел газеты, внимательно проштудировал объявления торговых фирм и сделал несколько отметок у себя в записной книжке. Затем он принялся за отдел "Спрос на мужскую рабочую силу", но с весьма и весьма неприятным чувством. К его услугам был целый день, очень долгий день, в течение которого можно было что-нибудь найти, и газета должна в этом помочь. Он пробегал глазами длинные столбцы объявлений, где главным образом упоминались пекари, грузчики, повара, наборщики, возчики и так далее. Только два объявления показались ему более или менее интересными: требовались кассир для мебельного магазина и агент для фирмы, производящей виски. О таких фирмах он почему-то раньше не подумал и теперь решил тотчас же наведаться по указанному адресу.
Фирма, о которой шла речь, называлась "Олсбери и Кo. Производство виски".
Герствуда тотчас же провели к управляющему конторой.
-- Доброе утро, сэр! -- приветствовал его тот, предполагая, что перед ним иногородний заказчик.
-- Доброе утро! -- ответил Герствуд. -- Если я не ошибаюсь, вы давали объявление, что вам требуется агент.
-- А! -- вырвалось у управляющего, который только сейчас понял, в чем дело. -- Да, да, мы давали такое объявление.
-- Я решил зайти к вам, -- с достоинством продолжал Герствуд, -- так как у меня есть некоторый опыт работы в этой отрасли.
-- Гм. Вот как? -- промычал управляющий. -- А какой у вас опыт, разрешите узнать?
-- Я, видите ли, управлял раньше крупным баром, а в последнее время был владельцем бара на углу Уоррен и Гудзон-стрит.
-- Так, так, -- произнес управляющий.
Герствуд молчал и дожидался ответа.
-- Да, нам нужен агент, но я не думаю, чтобы наше предложение могло заинтересовать вас.
-- Я понимаю, -- сказал Герствуд. -- Но, видите ли, сейчас мне не приходится выбирать. И если место свободно, я охотно возьму его.
Управляющий фирмой не слишком тепло отнесся к этому "мне не приходится выбирать". Ему нужен был человек, который не стал бы думать о выборе или о чем-то лучшем, а главное, не такой пожилой. Он имел в виду какого-нибудь молодого, расторопного юношу, который рад был бы усердно работать за самое скромное вознаграждение. Герствуд совсем не понравился ему. У него был более важный вид, чем у самих владельцев фирмы.
-- Что ж, -- заявил управляющий, -- мы с удовольствием обсудим вашу кандидатуру. Окончательно мы решим лишь через несколько дней. А пока что я предложил бы вам предоставить нам рекомендации.
-- Хорошо, -- согласился Герствуд.
Кивнув на прощанье, он вышел из кабинета управляющего.
Дойдя до угла, он заглянул в записную книжку, где у него был записан адрес мебельной фирмы. Это оказалось на Двадцать третьей улице, и Герствуд немедленно отправился туда. Фирма была маленькая, контора неказистая, служащие сидели без дела и, судя по всему, получали ничтожное жалованье. Герствуд посмотрел в окно и прошел мимо, решив, что сюда обращаться не стоит.
"Наверно, им нужна барышня, которой будут платить долларов десять в неделю", -- подумал он.
В час дня он вспомнил, что не ел с утра, и зашел в ресторан на Медисон-сквер. Там он принялся размышлять, куда бы еще пойти в этот день. Он устал. Было холодно, ветер нагнал тучи. По другую сторону Медисон-сквер высились огромные отели, окна которых выходили на оживленную улицу. Герствуд решил зайти в один из этих отелей и посидеть в вестибюле. Там было тепло и светло. Накануне он был в отеле "Бродвей-Сентрал" и не встретил там никого из знакомых. Он надеялся, что и здесь никого не встретит. Найдя свободное место на одном из красивых плюшевых диванов, у окна, выходившего на кипевший жизнью Бродвей, Герствуд сел и задумался.
И снова положение показалось ему не таким уж безнадежным. Удобно сидя на диване и глядя на улицу, он находил утешение в тех нескольких сотнях долларов, которые еще оставались у него в бумажнике. Здесь, в вестибюле роскошного отеля, можно было на время забыть об утомительных поисках и-негостеприимных улицах. Но, конечно, это было лишь бегством от более тяжелого к менее тяжелому. Тяжесть на душе и отчаяние не проходили. Медленно тянулись минуты. Час казался бесконечно долгим. Герствуд заполнял его наблюдениями над обитателями отеля, которые то приходили, то уходили, и теми пешеходами за окном на Бродвее, чье благополучие сразу можно было угадать по их одежде и настроению. Пожалуй, впервые в Нью-Йорке у него было достаточно досуга, чтобы созерцать все это. Оставшись поневоле праздным, он с любопытством следил за деятельностью других. Как веселы эти молодые люди, и как хороши женщины! Как они прекрасно одеты! И у каждого, очевидно, есть какая-то цель, к которой он торопился. Он подмечал кокетливые взгляды, которые бросали по сторонам девушки ослепительной красоты. О, какие деньги нужны для того, чтобы поддерживать с ними знакомство! Об этом Герствуд был отлично осведомлен. Когда-то он мог себе это позволить. Как давно это было!
Где-то часы пробили четыре. Рановато еще, но все же Герствуд решил идти домой.
Возвращение на квартиру было связано с мыслью, что Керри заподозрит его в безделье, если он будет приходить чересчур рано. Он и не думал, что так скоро пойдет домой, но уж слишком томительно тянулось время. Там, дома, он был у себя. Он мог сидеть в качалке и читать. Там у него перед глазами не было соблазнительной картины шумного, хлопотливого Бродвея. Там у него были газеты. И Герствуд отправился домой. Керри была одна; она читала при скудном свете угасавшего дня.
-- Ты испортишь себе глаза, -- сказал Герствуд, увидев ее.
Сняв пальто, он счел необходимым рассказать ей о событиях дня.
-- Я был на одном оптовом складе виски, -- сказал он. -- Возможно, что я получу там место.
-- Вот было бы славно!
-- Да, это было бы неплохо, -- согласился с нею Герствуд.
Каждый вечер, проходя мимо киоска на углу, он брал у газетчика две газеты -- "Ивнинг уорлд" и "Ивнинг сан". И теперь, с газетами в руках, он, не останавливаясь, прошел мимо Керри.
Придвинув качалку поближе к батарее отопления, он зажег свет. Дальше все пошло, как накануне. Опять его затруднения и тревоги растворились в газетных заметках, которыми он жадно упивался.
Следующий день оказался еще более тягостным, так как Герствуд не мог придумать, куда бы ему пойти. Все, что он видел в отделе объявлений (а читал он их до десяти часов утра), не подходило ему. Герствуд чувствовал, что отправиться на поиски необходимо, но уже самая мысль об этом вызывала в нем содрогание. Куда же идти?
-- Не забудь оставить мне денег на хозяйство, -- спокойно сказала Керри.
У них было заведено, что он каждую неделю выдавал ей двенадцать долларов на хозяйство. Услышав слова Керри, Герствуд подавил легкий вздох и полез в карман за кошельком. И страх снова охватил его. Он все черпает и черпает из своего скудного запаса, а поступлений -- никаких!
"Боже, -- сказал он про себя. -- Так дальше не может продолжаться".
Однако Керри он ничего не сказал. Та и сама чувствовала, что напоминание о деньгах расстроило его. Вскоре каждый расход будет равносилен катастрофе.
"Но чем же я виновата? -- со своей стороны, спрашивала она себя. -- Почему я должна так мучиться?"
Герствуд вышел и снова направился к Бродвею. Нужно было придумать, куда идти. Но вскоре он очутился у "Грэнд-отеля" на Тридцать первой улице. В этом отеле был чрезвычайно уютный вестибюль. Герствуд продрог, так как прошел пешком около двадцати кварталов.
"Надо зайти в парикмахерскую", -- решил он.
Таким образом, он нашел повод посидеть здесь после бритья.
Опять время потянулось бесконечно медленно, и Герствуд рано вернулся домой. Так продолжалось несколько дней. Каждый раз его терзала мысль о необходимости искать работу, и каждый раз отвращение к этим поискам, уныние и стыд гнали его в отель, где он часами просиживал без дела.
А потом три дня подряд свирепствовала снежная буря, и Герствуд вовсе не выходил из дому. Началось с того, что однажды под вечер повалил большими рыхлыми хлопьями снег. Утром он все еще падал, но подул сильный ветер, и газеты предупреждали о надвигающемся буране. Сидя в столовой у окна, Герствуд смотрел на устилавший улицу мягкий белый покров.
-- Я, пожалуй, сегодня не пойду в город, -- сказал он за завтраком Керри. -- В газетах пишут, что будет метель.
-- Мне сегодня опять не привезли угля, -- сказала Керри, заказывавшая топливо мешками.
-- Я пойду и узнаю, в чем дело, -- вызвался Герствуд, впервые предлагая ей свою помощь.
Его услужливость объяснялась тем, что он хотел как-то оправдать свое желание остаться дома.
Снег падал целые сутки, и город начал страдать от того, что почти весь транспорт вышел из строя. Газеты в ярких красках описывали безвыходное положение нью-йоркской бедноты.
А Герствуд сидел возле теплой батареи в углу и читал. Он старался даже не думать о поисках работы. Ужасная метель, остановившая все дела, избавляла его от этой необходимости. Уютно сидя в качалке, Герствуд грел ноги и читал. Его благодушие вызывало у Керри тревогу. Как бы ни был силен буран, она все же далеко не была уверена, что Герствуд правильно поступает, нежась в полном безделье. Слишком философски он относится к своему положению!
А Герствуд все читал и читал, почти не обращая внимания на Керри, которая хлопотала по дому и почти не разговаривала, чтобы не беспокоить его.
На следующий день все еще валил снег, на третий день тоже, и притом сильно похолодало. Считаясь с предупреждениями газет, Герствуд сидел дома. Однако он вызывался теперь кой-чем помочь Керри. Раз он пошел вместо нее в мясную лавку, в другой раз -- в зеленную. Эти маленькие услуги нисколько не тяготили его. Они создавали у него ощущение, что он не совсем бесполезен; напротив, шутка ли -- ходить по лавкам в такую погоду!
На четвертый день прояснилось, и газеты сообщили, что буран миновал. И все же Герствуд по-прежнему сидел дома, оправдываясь тем, что улицы непроходимо грязны.
Лишь в полдень он наконец расстался с газетами и двинулся в путь. Слегка потеплело, и снег на тротуарах развезло. Герствуд направился к Четырнадцатой улице, сел в трамвай и взял пересадочный билет на Бродвей. Он нашел в газете объявление об одном питейном заведении на Перл-стрит. Однако, подъезжая к отелю "Бродвей-Сентрал", Герствуд вдруг передумал.
"Какой смысл ехать туда, -- рассуждал он, глядя на снег и слякоть. -- В долю я все равно не могу вступить. Тысяча шансов против одного, что все это будет напрасно. Выйду, пожалуй". И вышел. В вестибюле отеля он сел в кресло и опять задумался над тем, что бы предпринять.
В то время, как Герствуд сидел, углубившись в свои мысли, довольный тем, что находится в тепле, в вестибюле показался хорошо одетый джентльмен, остановился, пристально посмотрел на Герствуда, точно желая проверить свою память, и подошел ближе.
Герствуд сразу узнал Карджила, владельца больших скаковых конюшен в Чикаго. В последний раз он видел этого человека в день выступления Керри в любительском спектакле. Он вспомнил, как этот самый Карджил вместе с женой подошел поздороваться с ним.
Герствуд был чрезвычайно смущен. По выражению его глаз чувствовалось, что он переживает тяжелые минуты.
-- Да ведь это Герствуд! -- воскликнул Карджил.
Он узнал своего бывшего приятеля, но искренне пожалел, что не узнал его раньше, ибо тогда мог бы избежать неприятной встречи.
-- Да, это я, -- сказал Герствуд. -- Как поживаете?
-- Очень хорошо, -- ответил Карджил, стараясь придумать, о чем бы заговорить. -- Вы остановились в этом отеле?
-- Нет, я только назначил здесь свидание одному человеку.
-- Я слышал, что вы покинули Чикаго. Я все удивлялся, куда это вы пропали.
-- О, я уже давно живу здесь, -- ответил Герствуд, думая лишь о том, как бы поскорее отделаться от своего собеседника.
-- Дела идут хорошо, надеюсь?
-- Прекрасно.
-- Очень рад слышать, -- сказал Карджил.
Несколько секунд они смущенно разглядывали друг друга.
-- Ну, я пойду наверх. Меня там ждут, -- сказал наконец Карджил. -- Будьте здоровы!
Герствуд кивнул на прощание.
-- Проклятие! -- пробормотал он, направляясь к двери. -- Я так и знал, что это случится!
Герствуд прошел несколько кварталов и посмотрел на часы. Было только еще половина второго. Он старался придумать, куда бы пойти, где бы еще поискать работы. Погода была скверная, и Герствуду хотелось поскорее очутиться дома. Наконец, почувствовав, что ноги у него озябли и промокли, он сел в трамвай, который доставил его на Пятьдесят девятую улицу. Куда ехать, ему было безразлично. Выйдя из вагона, он направился в обратную сторону по Седьмой авеню. Но слякоть была совершенно невозможная, и бродить без всякой цели стало невыносимо. Герствуду казалось, что он простудился.
Подойдя к углу, он стал дожидаться трамвая, направлявшегося на Южную сторону. Нет, в такой день нельзя ходить по улицам. Он поедет домой.
Керри была изумлена, увидя его уже в четверть третьего дома.
-- Погода мерзкая, -- только и сказал он.
Потом он снял пиджак и переобулся.
Ночью у Герствуда начался сильный озноб, и он принял хинин. Его лихорадило до утра, и он, естественно, сидел весь день дома, а Керри ухаживала за ним. Во время болезни он становился беспомощным; к тому же вид у него на сей раз был весьма неприглядный: он лежал нечесаный, в каком-то бесцветном халате. Тусклые глаза глядели мрачно, и он казался теперь почти стариком. Керри все видела, и, конечно, это не могло ей нравиться. Ей хотелось проявить доброту и сочувствие, но что-то в нем удерживало ее на расстоянии.
К вечеру у Герствуда был такой ужасный вид, что Керри сама предложила ему лечь в постель.
-- Ложись-ка ты сегодня один, -- посоветовала она. -- Ты будешь лучше себя чувствовать. Я сейчас постелю тебе.
-- Хорошо, -- согласился Герствуд.
А Керри возилась с постелью и в отчаянии спрашивала себя: "Что же будет? Что это за жизнь?"
Еще днем, когда Герствуд сидел, сгорбившись, у батареи и читал газеты, Керри прошла мимо и, взглянув на него, нахмурилась. Она вышла в гостиную, где было не так тепло, как в столовой, опустилась на стул у окна и расплакалась. Неужели жизнь кончена? Неужели ей суждено до гроба оставаться с человеком, который бездельничает и к тому же совсем равнодушен к ней? Всю свою молодость провести взаперти в этих клетушках? Ведь в конце концов она превратилась просто в служанку Герствуда! От слез у нее покраснели глаза, и, когда, приготовив постель, она зажгла газ и позвала Герствуда, тот обратил на это внимание.
-- Что с тобой, Керри? -- спросил он, пристально вглядываясь в нее.
Его голос звучал хрипло, волосы были взлохмачены, и это придавало ему крайне неприглядный вид.
-- Ничего, -- чуть слышно ответила Керри.
-- Ты плакала?
-- И не думала даже!
Он догадывался, что ее слезы вызваны отнюдь не любовью к нему.
-- Не надо плакать, -- сказал он, укладываясь в постель. -- Вот увидишь, все еще уладится!
Дня через два Герствуд был уже снова на ногах, но, так как погода все еще была отвратительная, он остался дома. Газетчик-итальянец приносил ему утренние газеты, и Герствуд прилежно прочитывал их.
После этого он несколько раз бывал в городе, но, повстречавшись снова с кем-то из старых друзей, уже не чувствовал себя уютно в вестибюлях отелей.
Теперь он стал рано возвращаться домой и в конце концов перестал даже притворяться, будто ищет работу. Зима не подходящее время для таких поисков.
Сидя почти весь день дома, Герствуд, конечно, видел, как Керри ведет хозяйство. В роли домашней хозяйки она далеко не была совершенством, и ее мелкие отступления от принципа бережливости привлекли внимание Герствуда. Раньше, пока просьбы о деньгах не стали для Герствуда мукой, он ничего не замечал. Теперь же, сидя дома без дела, он с удивлением думал о том, как быстро мчатся недели. А Керри каждый вторник требовала денег.
-- Ты думаешь, что мы живем достаточно экономно? -- спросил он в один из таких вторников.
-- Я делаю все, что могу, -- ответила Керри.
На этом разговор окончился. Но на следующий день Герствуд снова спросил:
-- Ты когда-нибудь ходила на рынок Гензевурт?
-- Я даже и не знала, что такой существует, -- ответила Керри.
-- Вот видишь, а между тем говорят, что там продукты значительно дешевле.
Керри не обратила никакого внимания на это указание. Такие вещи не интересовали ее.
-- Сколько ты платишь за фунт мяса? -- как-то спросил Герствуд.
-- Разные бывают цены, -- ответила Керри. -- Филейная часть для бифштекса стоит, например, двадцать два цента фунт.
-- А ты не находишь, что это очень дорого?
В том же духе продолжал он расспрашивать ее и о других продуктах, пока это не превратилось у него в какую-то манию. Герствуд узнавал цены и хорошенько запоминал их.
Вместе с тем он стал проявлять все большие способности в качестве посыльного. Началось, конечно, с мелочей. Однажды, когда Керри надевала шляпу, Герствуд остановил ее:
-- Куда ты идешь, Керри?
-- В булочную, -- ответила она.
-- Давай-ка я схожу, -- предложил он.
Керри охотно согласилась, и Герствуд пошел за хлебом.
Каждый день под вечер, отправляясь на угол за газетами, он спрашивал ее:
-- Тебе, может, что-нибудь нужно?
Постепенно Керри привыкла пользоваться его услугами. Но зато она лишилась своих еженедельных двенадцати долларов.
-- Дай мне сегодня на хозяйство, -- сказала она как-то утром, во вторник.
-- Сколько тебе нужно? -- спросил Герствуд.
Керри великолепно поняла смысл этого вопроса.
-- Долларов пять, -- ответила она. -- Я задолжала за уголь.
Несколько позже, в тот же день, Герствуд заметил:
-- Итальянец на углу продает уголь как будто дешевле, кажется, по двадцать пять центов за бушель. Я буду покупать у него.
Керри отнеслась к этому с полным равнодушием.
-- Хорошо, -- сказала она.
А потом уже пошло:
-- Джордж, у нас весь уголь вышел.
Или:
-- Джордж, сходи принеси мяса к обеду.
Герствуд узнавал во всех подробностях, что именно требуется, и отправлялся за покупками. Но следом за экономией пришла скаредность.
-- Я купил только, полфунта говядины, -- сказал он, как-то возвращаясь с газетами. -- По-моему, мы никогда всего не съедаем.
Эта отвратительная мелочность изводила Керри. Она омрачала ее существование, наполняла тоской ее душу. О, как страшно изменился этот человек! Целый день он сидел дома на одном и том же месте и все читал и читал свои газеты. Казалось, мир потерял для него всякий интерес. Лишь изредка он выходил из дому, если была хорошая погода, -- иногда часа на четыре, на пять, обычно между одиннадцатью и четырьмя.
Керри со всевозрастающей неприязнью и презрением наблюдала за ним.
Герствудом овладела полная апатия, так как он не видел выхода из создавшегося положения. С каждым месяцем его денежные запасы таяли. Теперь у него оставалось лишь пятьсот долларов, и он так цеплялся за них, словно эта сумма могла до бесконечности отдалять нужду. Сидя все время дома, он решил, что не стоит носить хорошее платье, и надевал какой-нибудь старенький костюм. Впервые это случилось, когда наступила плохая погода, но тогда он счел нужным извиниться перед Керри.
-- Сегодня такая отвратительная погода, что я решил надеть что-нибудь из старых вещей, -- сказал он.
А потом это уже вошло в привычку.
Раньше он имел обыкновение платить пятнадцать центов за бритье и десять оставлять мастеру "на чай". В первом порыве отчаяния он сразу урезал чаевые до пяти центов, а затем и совсем свел их на нет. Через некоторое время, однако, он решил побриться в более дешевой парикмахерской, где брали лишь десять центов. Убедившись, что там бреют вполне удовлетворительно, он стал ходить туда. Вскоре он перестал бриться каждый день. Сперва брился через день, потом через два дня, потом -- лишь раз в неделю. К субботе он весь обрастал щетиной.
И, конечно, по мере того как этот человек терял к себе уважение, теряла уважение к нему и Керри. Она не могла понять, что случилось с Герствудом. Ведь у него еще оставалось немного денег, у него был в запасе вполне приличный костюм, и, когда Герствуд аккуратно одевался, он все еще неплохо выглядел.
Керри ни на минуту не забывала о том, какую борьбу ей самой пришлось выдержать в Чикаго, но она не забывала также, что не прекращала поисков работы и не сдавалась до конца. А этот человек и не пытается что-либо сделать. Он перестал даже заглядывать в газетные объявления.
И наконец у нее однажды вырвалось то, о чем она думала постоянно.
-- Для чего ты кладешь так много масла в жаркое? -- спросил как-то Герствуд, околачивавшийся на кухне.
-- Чтобы оно было вкуснее, -- ответила Керри.
-- Масло нынче чертовски дорого, -- пробормотал он.
-- О, ты не стал бы обращать внимания на это, если бы работал! -- возразила Керри.
Герствуд тотчас умолк и вернулся к своим газетам. Но ответ Керри еще долго сверлил его мозг. Ему впервые случилось услышать от нее такую резкую отповедь.
В тот вечер Керри приготовила себе постель в гостиной. Это было необычно. Войдя в спальню, Герствуд, по своему обыкновению, улегся, не зажигая света. И только тогда обнаружил, что Керри нет.
"Как странно! -- подумал он. -- Может быть, она читает и еще не ложилась?"
Больше он не думал об этом и тотчас заснул, а наутро убедился, что Керри нет рядом с ним.
Как ни странно, но этот инцидент не вызвал никаких разговоров.
На другой день с приближением ночи Керри заметила:
-- У меня сегодня что-то голова болит. Я лучше буду спать одна.
-- Как хочешь, -- сказал Герствуд.
На третью ночь Керри уже без всяких объяснений приготовила себе постель в гостиной. Это было жестоким ударом для Герствуда, но он все-таки не сказал ни слова.
"Ладно, пусть спит одна", -- решил он, но при этом невольно нахмурился.