Трамвайный парк, куда направили Герствуда, страдал от острого недостатка людей: там распоряжались, в сущности, всего три человека. За работой явилось много новичков, это были большей частью опустившиеся, изголодавшиеся люди, чьи лица говорили о том, что только крайняя нужда толкает их на такой отчаянный шаг. Они бодрились, но вид у них был пришибленный.
Герствуд прошел сквозь депо в глубь парка и очутился на просторном огороженном дворе с целой сетью рельсовых путей и разветвлений. Здесь двигалось несколько вагонов, которыми управляли ученики под наблюдением инструкторов. Другие ученики дожидались своей очереди у задних ворот одного из огромных сараев. Герствуд молча наблюдал за этой сценой и ждал. Он мельком оглядел своих будущих коллег, хотя, в сущности, они интересовали его не больше, чем вагоны. В общем, это была не особенно приятная на вид компания. Среди них были и люди тощие, изможденные, попадались и толстяки, было и несколько жилистых субъектов с нездоровым цветом лица, побывавших, видимо, во всяких переделках.
-- Вы читали, что управление дорог собирается вызвать на помощь полицию? -- услышал Герствуд неподалеку от себя.
-- И вызовут! -- отозвался кто-то другой. -- В подобных случаях всегда так поступают.
-- Вы думаете, нам грозят неприятности? -- спросил штрейкбрехер, лица которого Герствуд не мог различить.
-- Нет, не думаю, -- последовал ответ.
-- Этот шотландец, что отправился с последним вагоном, рассказал мне, будто ему в голову запустили куском угля, -- вставил чей-то голос.
В ответ послышался нервный смешок.
-- Одному из наших, который ездил по Пятой авеню, очень не поздоровилось, как пишут в газетах, -- произнес кто-то, растягивая слова. -- У него в вагоне разбили все стекла, а его самого вытащили на улицу раньше, чем подоспела полиция.
-- Все это верно, но сегодня дежурит больше полицейских.
Герствуд слушал, не особенно вдумываясь в слова штрейкбрехеров. Все эти люди, казалось ему, были изрядно напуганы, болтали они лихорадочно и с единственной целью -- успокоить собственную тревогу.
Он равнодушно смотрел на курсировавшие по двору вагоны и ждал.
Двое из дожидавшихся очереди подошли ближе и стали за его спиной. Они были весьма словоохотливы, и Герствуд прислушался к их словам.
-- Вы не трамвайщик? -- спросил один из них.
-- Я? Нет, я работал на бумажной фабрике, -- отозвался другой.
-- А я до октября работал в Ньюарке, -- в тон ему сказал первый.
Они понизили голоса, и Герствуд некоторое время ничего не мог разобрать. Но вскоре оба заговорили громче.
-- Я нисколько не виню этих ребят за то, что они бастуют. По-моему, они совершенно правы. Но, с другой стороны, мне до смерти нужна работа.
-- Вот и мне тоже, -- живо подхватил второй. -- Найдись какая-нибудь работенка в Ньюарке, я и не подумал бы соваться сюда!
-- Да, подлая стала жизнь! -- согласился с ним первый. -- Бедняку теперь совсем некуда деваться. Хоть среди улицы околевай, и никто тебе не поможет.
-- Это вы правильно сказали! Я потерял место на фабрике, потому что она закрылась. Хозяева наготовили большой запас товару, а потом и прикрыли лавочку.
Этот разговор привлек внимание Герствуда. Как-никак, он все еще считал себя стоящим выше окружающих его людей. В его представлении это были грубые, невежественные люди, которыми кто угодно мог помыкать.
"Бедняги!" -- подумал он.
И в этом слове проявилось то пренебрежение к бедным людям, которое было свойственно ему в дни его процветания.
-- Следующий! -- крикнул один из инструкторов.
-- Ваша очередь, -- сказал кто-то, притрагиваясь к рукаву Герствуда.
Герствуд выступил вперед и поднялся на площадку вагона. Инструктор прямо приступил к делу, считая лишними всякие предварительные слова.
-- Вот видите эту рукоятку? -- сказал он, указывая на рубильник в потолке вагона. -- Она служит для включения тока. Если вы хотите осадить вагон, перекиньте ее в эту сторону. Если хотите ехать вперед, поверните ее сюда. Если вам нужно выключить ток, толкните ее на середину.
Герствуд с легкой усмешкой слушал эти незамысловатые объяснения.
-- Вот эта ручка регулирует скорость мотора. Если повернете ее сюда, вот до этого места, у вас получится скорость шесть километров в час. До этого места -- двенадцать. А если повернете до отказа -- все двадцать.
Герствуд спокойно слушал его. Ему и раньше нередко случалось наблюдать за работой вагоновожатых, и он нисколько не сомневался, что, немного поупражнявшись, справится с этим делом. Инструктор разъяснил ему еще некоторые подробности и затем сказал:
-- Теперь я отведу вагон назад.
Герствуд безмятежно ждал, пока вагон не вкатился задним ходом в депо.
-- Запомните одно, -- продолжал инструктор, -- трогать с места надо потихоньку. Дайте вагону пройти на первой скорости. Большая часть новичков норовит сразу повернуть ручку до отказа. Так нельзя. Это опасно. И мотор изнашивается. Вы так не делайте, понятно?
-- Понятно, -- сказал Герствуд.
Он терпеливо ждал, а инструктор все говорил и говорил.
-- Ну, теперь давайте сами, -- сказал он наконец.
Бывший управляющий баром взялся за ручку и, как ему казалось, легонько повернул ее. Ручка подалась значительно легче, чем Герствуд ожидал. От этого вагон с такой силой рванулся вперед, что Герствуда швырнуло к двери.
Сконфуженно улыбнувшись, Герствуд выпрямился, а инструктор налег на тормоз и остановил вагон.
-- Надо быть осторожней, -- только и сказал он.
Герствуд вскоре обнаружил, что регулировать скорость хода и пользоваться тормозом далеко не так просто, как он думал. Раза два он чуть было не пролетел вместе с вагоном сквозь ограду: к счастью, его вовремя выручал инструктор. Последний был вообще очень терпелив, но ни разу не улыбнулся.
-- Привыкайте работать обеими руками одновременно, -- сказал он. -- Тут надо попрактиковаться.
Пробило уже час, а Герствуд все еще занимался с инструктором на передней площадке вагона. Скоро его стал мучить голод. К тому же повалил снег, и он сильно продрог. Ему дьявольски надоело гонять вагон взад и вперед по короткой колее.
Наконец вагон был отведен в тупик на конце ветки. Инструктор, а следом за ним и Герствуд сошли с него. Герствуд вошел в депо, уселся на подножку вагона и достал свой скудный завтрак, завернутый в газетную бумагу. Воды поблизости не оказалось, а хлеб был довольно черствый, и все же Герствуд с наслаждением ел его. Тут было не до обеденных ритуалов. Он сидел, жуя хлеб, и наблюдал, как люди выполняют эту нудную, тяжелую работу. Она была неприятна -- ужасно неприятна во всех своих стадиях. Не потому, что казалась ему унизительной, а потому, что была тяжела. "Всякому другому она тоже далась бы не легче!" -- утешал он себя.
Поев, Герствуд поднялся и снова стал в очередь.
Предполагалось, что он будет практиковаться целый день, но большая часть времени ушла на ожидание.
Настал вечер, а с ним пришел и голод. Надо было подумать о том, где провести ночь. Половина шестого... пора было бы поесть. Если отправиться домой, то ему придется потратить на это два с половиной часа: сначала идти в такой собачий холод пешком, а потом ехать. Кроме того, Герствуду было приказано явиться на работу в семь часов утра, и если бы даже он добрался домой, ему пришлось бы встать ни свет ни заря.
В кармане у Герствуда было всего лишь доллар и пятнадцать центов -- деньги, взятые у Керри на покупку двухнедельного запаса угля.
"Наверное, здесь есть какое-нибудь место, где можно будет переночевать, -- подумал Герствуд. -- Где, например, ночует этот парень из Ньюарка?"
Он решил спросить у кого-нибудь. Неподалеку от него у ворот депо дожидался очереди молодой паренек. Это был почти мальчик, лет двадцати, не больше, долговязый и тощий, с лицом, свидетельствовавшим о годах лишений. Стоило подкормить как следует этого юношу, и он быстро бы принял цветущий, самоуверенный вид.
-- Тут что-нибудь дают, если у человека нет ни гроша? -- дипломатично осведомился Герствуд.
Юноша повернулся и испытующе посмотрел на него.
-- Вы это насчет еды? -- спросил он.
-- Да, и спать мне тоже негде. Я не могу на ночь возвращаться в Нью-Йорк.
-- А вы поговорите с мастером. Я думаю, он это устроит. Меня, например, он устроил.
-- Вот как?
-- Да. Я просто сказал ему, что у меня ни гроша за душой. Не могу же я добираться домой, когда живу я у черта на куличках.
Герствуд ничего не сказал и только откашлялся.
-- Насколько я понимаю, у них тут наверху есть комната для ночлега, -- продолжал молодой человек. -- Не знаю, что она собой представляет, но, надо полагать, местечко дрянное. Мастер дал мне и билетик на обед. Воображаю, чем там кормят!
Герствуд улыбнулся. Юноша громко рассмеялся.
-- Плохие шутки, а? -- добавил он, тщетно ожидая услышать успокоительный ответ.
-- Да, пожалуй, -- согласился Герствуд.
-- Я на вашем месте сейчас же поговорил бы с мастером, а то он еще уйдет.
Герствуд последовал его совету.
-- Не найдется ли здесь местечка, где можно было бы переночевать? -- спросил он. -- Если мне возвращаться в Нью-Йорк, то, боюсь, я никак не успею вернуться...
-- Наверху есть несколько коек, -- прервал его мастер. -- Можете занять одну, если хотите.
-- Благодарю вас, -- сказал Герствуд.
Он намеревался попросить и талон на обед, но не мог улучить для этого подходящую минуту и примирился с тем, что в этот вечер придется поесть за собственный счет.
"Попрошу завтра", -- решил он.
Герствуд закусил в дешевом ресторанчике по соседству, а так как было очень холодно и его томило одиночество, он тотчас же отправился искать указанное ему пристанище. Трамвайная компания по совету полиции решила не пускать вагонов после наступления сумерек.
Помещение, где очутился Герствуд, очевидно, предназначалось для дежурных ночной смены. Тут было девять коек, два или три табурета, ящик из-под мыла и маленькая пузатая железная печка, в которой пылал огонь. Как ни рано пришел Герствуд, кто-то уже опередил его и грел у печки озябшие руки.
Герствуд тоже подошел к печке и протянул руки к огню. Он пал духом от скудости и убожества всего, что связано с этой его затеей, но крепился, внушая себе, что должен выдержать до конца.
-- Холодно, а? -- спросил человек, сидевший у огня.
-- Изрядно.
Воцарилось продолжительное молчание.
-- Неважное, я бы сказал, место для ночлега. Как, по-вашему? -- снова заметил человек, сидевший у печки.
-- Все же лучше, чем на улице, -- ответил Герствуд.
Снова молчание.
-- Пожалуй, пора и на боковую! -- послышался тот же голос.
Человек встал и направился к одной из коек; вскоре он растянулся на ней, сняв только башмаки, и завернулся в засаленное одеяло, а голову обмотал старым, грязным шерстяным шарфом. Это зрелище было отвратительно Герствуду, и он отвел глаза и стал смотреть в огонь, стараясь думать о другом. Вскоре он тоже решил лечь и, выбрав себе койку, стал снимать башмаки. В это время вошел знакомый ему молодой человек и, увидев Герствуда, по-видимому, захотел поговорить.
-- Лучше, чем ничего! -- заметил он, озираясь вокруг.
Герствуд решил, что эти слова не относятся непосредственно к нему, а выражают лишь удовлетворение тощего юноши, и потому промолчал.
Юноша же подумал, что Герствуд не в духе, и принялся потихоньку насвистывать. Но, заметив, что кто-то уже спит, он тотчас прекратил свист и погрузился в молчание.
Герствуд постарался устроиться возможно лучше: он лег не раздеваясь и загнул грязное одеяло так, чтобы оно не касалось его лица. Вскоре, однако, усталость взяла свое, и он задремал. Одеяло приятно согревало его, и он, отбросив всякую брезгливость, натянул его до подбородка и уснул.
Утром его приятные сновидения нарушил топот: несколько человек двигались по холодной, безрадостной комнате. А Герствуду снилось, что он в Чикаго, в своей уютной квартирке. Джессика собиралась куда-то идти, и он, Герствуд, разговаривал с ней. Он так отчетливо видел эту сцену, что, пробудившись, был ошеломлен представившимся ему контрастом. Он приподнял голову, и горькая действительность заставила его быстро очнуться.
"Пожалуй, лучше встать", -- подумал он.
Воды в помещении не было. Герствуд обулся и встал, расправляя застывшее тело. Его костюм был сильно помят, волосы всклокочены.
-- А, черт! -- пробормотал он, надевая шляпу.
Внизу уже пробуждалась жизнь.
Герствуд нашел водопроводный кран над желобом, из которого, очевидно, поили лошадей. Но полотенца у него не было, а носовой платок был грязен со вчерашнего дня. Герствуд ограничился тем, что промыл глаза ледяной водой. Потом отправился разыскивать мастера, который оказался уже на месте.
-- Завтракали? -- спросил тот.
-- Нет, -- ответил Герствуд.
-- Тогда поторопитесь! Впрочем, у вас есть еще время. Ваш вагон не готов.
Герствуд колебался.
-- Не можете ли вы дать мне талон в столовую? -- попросил он, делая над собой огромное усилие.
-- Получите, -- сказал мастер, протягивая талон.
Герствуд позавтракал так же скудно, как обедал накануне, -- кусочек жареного мяса и чашка скверного кофе -- и затем вернулся в парк.
-- Ну вот, -- сказал мастер, подзывая его пальцем, -- через несколько минут можете выводить вагон!
Герствуд взобрался на переднюю площадку вагона, стоявшего в полутемном депо, и стал ждать сигнала. Он волновался, но все же испытывал некоторое облегчение: что угодно, лишь бы не оставаться дольше в этом депо.
Шел четвертый день забастовки, и дело начало принимать плохой оборот. Следуя советам прессы и тех, кто возглавлял забастовку, бастующие вели борьбу довольно мирно. До сих пор еще не произошло никаких сколько-нибудь серьезных столкновений. Бастующие иногда останавливали вагоны и вступали в переговоры со штрейкбрехерами, а те, случалось, сдавались на уговоры и уходили. В некоторых вагонах были выбиты стекла, было несколько стычек, сопровождавшихся криками и угрозами, но только человек пять или шесть пострадали серьезно. И даже в этих редких случаях руководители забастовки порицали подобные действия, приписывая их неорганизованной толпе.
Но вынужденное бездействие и сознание, что полиция поддерживает трамвайные компании и помогает им одержать победу, ожесточали бастующих. Они видели, что с каждым днем число курсирующих вагонов все возрастает, а заправилы трамвайных компаний не перестают громко кричать, что сопротивление стачечников сломлено. Это приводило бастующих в отчаяние. Им стало ясно, что вскоре все вагоны будут на линии, а люди, осмелившиеся заявить протест, останутся за бортом. По-видимому, мирные методы борьбы шли только на пользу трамвайным магнатам.
Страсти быстро разгорались, и бастующие начали нападать на вагоны, набрасываться на штрейкбрехеров, затевать побоища с полицией и разбирать рельсы. Наконец стали даже раздаваться выстрелы. Уличные бои участились, и город был наводнен полицией.
Герствуд, однако, ничего не знал о перемене в настроении бастующих.
-- Выводите вагон! -- крикнул ему мастер, энергично махнув рукой.
Кондуктор, такой же новичок, как и Герствуд, вскочил на заднюю площадку и дал два звонка -- сигнал к отправлению. Герствуд повернул рукоятку, и вагон плавно выкатился на улицу. Здесь на переднюю площадку поднялись два дюжих полисмена и разместились по обе стороны от Герствуда.
У дверей депо раздался звук гонга. Кондуктор снова дал два звонка, и Герствуд повернул рукоятку.
Полицейские спокойно осматривались вокруг.
-- Здорово морозит сегодня! -- пробасил полисмен, стоявший по левую руку Герствуда.
-- Хватит с меня и вчерашнего, -- угрюмо отозвался второй. -- Не хотелось бы мне иметь такую работу постоянно.
-- Мне тоже.
Ни тот, ни другой не обращали ни малейшего внимания на Герствуда, который стоял на холодном ветру, пронизывавшем его насквозь, и вспоминал последние наставления мастера. "Ведите вагон ровным ходом, -- сказал тот. -- Ни в коем случае не останавливайтесь, если человек, который просит взять его, не похож на настоящего пассажира. А главное, не останавливайтесь там, где толпа".
Полицейские немного помолчали, потом один из них заметил:
-- Наверное, последний вагон прошел благополучно: его нигде не видать.
-- А кто из наших был там? -- спросил второй полисмен, подразумевая своих товарищей, приставленных для охраны вагоновожатого.
-- Шефер и Райян.
Снова водворилось молчание. Вагон ровно катился по рельсам. Эта часть города была еще мало заселена, и Герствуду попадалось немного встречных. Если бы не такой сильный ветер, пожалуй, не на что было бы и жаловаться. Но его благодушному настроению пришел конец, когда доехали до поворота, которого Герствуд заранее не заметил. Он тотчас выключил ток и сильно налег на тормоз, но все же опоздал, и поворот получился неестественно быстрым. Герствуд был взволнован и хотел было сказать что-нибудь в свое оправдание, но воздержался.
-- Надо быть поосторожней с этими штуками! -- снисходительным тоном произнес полисмен, стоявший слева.
-- Правильно, -- стыдясь за себя, согласился Герствуд.
-- На этой линии много таких крутых поворотов, -- вставил полисмен, стоявший справа.
За углом начинался более людный район. Сперва показались один или два пешехода, потом из ворот вышел мальчик с бидоном молока. Он-то и послал вдогонку Герствуду первый нелестный эпитет.
-- Скэб! -- крикнул он. -- Скэб!
Герствуд слышал, конечно, это приветствие, но постарался пропустить его мимо ушей и даже не думать о нем. Он знал, что еще неоднократно услышит это слово, а возможно, и что-нибудь похуже. Несколько поодаль, на перекрестке, стоял человек, который, увидев трамвай, замахал, требуя, чтобы он остановился.
-- Не обращайте на него внимания, -- посоветовал один из полисменов. -- Он что-то замышляет.
Герствуд послушался и, достигнув перекрестка, убедился, насколько прав был полисмен. Едва человек понял, что Герствуд хочет проехать мимо, он потряс кулаком и завопил:
-- Ах ты, подлый трус!
Группа людей, стоявших на углу, не преминула послать вслед вагону несколько сочных ругательств.
Герствуд слегка нахмурился. Действительность оказывалась значительно хуже, чем он вначале предполагал. Когда они проехали еще три или четыре квартала, впереди показалась какая-то груда, наваленная прямо на рельсы.
-- А! Они уже успели тут поработать, -- заметил один из полицейских.
-- Пожалуй, у нас с ними будет крупный разговор, -- сказал другой.
Герствуд подвел вагон вплотную к баррикаде и остановился. Не успел он сделать это, как кругом собралась толпа, состоявшая главным образом из бастующих кондукторов, вагоновожатых, их друзей и попросту сочувствующих.
-- Сойди с вагона, приятель, -- раздался чей-то голос, звучавший более или менее дружелюбно. -- Ведь ты же не станешь отнимать хлеб у голодных?
Герствуд держался за рукоятки мотора и тормоза, не зная, как быть. Он побледнел.
-- Выключи мотор! -- заорал один из полисменов, высовываясь с площадки вагона. -- Назад! Прочь с дороги! Не мешайте человеку делать свое дело!
-- Послушай, приятель, -- сказал тот, который возглавлял бастующих, не обращая ни малейшего внимания на полицейского и разговаривая только с Герствудом, -- мы все такие же рабочие, как и ты. Будь ты настоящим вагоновожатым и с тобой обращались бы, как с нами, тебе тоже, полагаю, было бы обидно, если бы кто-то занял твое место, не так ли? И ты бы не хотел, чтобы кто-то лишал тебя возможности добиваться своих прав. Верно, друг?
-- Прочь с дороги! Прочь с дороги! -- грубо крикнул полисмен. -- Пошли прочь отсюда!
Он соскочил с площадки и, став перед толпой, стал оттеснять ее от трамвайного полотна. Второй полисмен в то же мгновение очутился рядом с ним.
-- Назад! Назад! -- кричали оба. -- Отойдите! Довольно дурить! Прочь отсюда, говорят вам!
Казалось, что это гудит и волнуется маленький улей.
-- Нечего меня толкать, -- возмущенно крикнул один из бастующих. -- Я ничего дурного не делаю!
-- Пошел прочь отсюда! -- взревел полисмен, размахивая дубинкой. -- Прочь, не то я тебя сейчас по башке! Прочь, говорю!
-- К черту! -- крикнул другой бастующий и с силой оттолкнул полисмена, сопровождая все это крепкой бранью.
Трах! Дубинка полисмена опустилась на голову рабочего. Тот часто-часто замигал, покачнулся, вскинул руки вверх и, зашатавшись, отступил. В ответ на это чей-то кулак мгновенно обрушился на затылок полицейского. Взбешенный полисмен ринулся в самую гущу толпы, яростно нанося направо и налево удары дубинкой. Ему умело помогал его собрат, который при этом поливал разъяренную толпу отборной бранью. Серьезных повреждений никто не получил, так как бастующие с изумительной ловкостью увертывались от ударов. И теперь, столпившись на тротуаре, они осыпали полисменов бранью и насмешками.
-- А где же кондуктор? -- крикнул один из полицейских.
Оглянувшись, он увидел, что тот, нервничая, стоит рядом с Герствудом. Герствуд, не столько испуганный, сколько пораженный, наблюдал за разыгравшейся на его глазах сценой.
-- Почему вы не сходите и не убираете камней с пути? -- крикнул полицейский. -- Уснули там, что ли? Собираетесь весь день простоять тут? Живо слезайте!
Тяжело дыша от волнения, Герствуд соскочил на землю вместе с нервным кондуктором, хотя полисмены звали только последнего.
-- Смотрите поторапливайтесь! -- сказал полисмен.
Несмотря на холод, полисменам было очень жарко. Вид у них был свирепый. Герствуд приступил к делу: вместе с кондуктором он убирал с пути булыжник за булыжником, согреваясь работой.
-- Ах ты, скэб проклятый! -- кричала толпа. -- Трус подлый! Красть у людей работу, на это вы годитесь! Грабить бедняка, мошенники этакие! Мы еще доберемся до вас, подождите!
Эти возгласы неслись со всех сторон. Каждое замечание сопровождалось аккомпанементом брани и проклятий.
-- Ладно, работайте, мерзавцы! -- грубо крикнул кто-то. -- Делайте свое подлое дело! Из-за вас, кровопийц, и душат бедняка.
-- Чтоб вы подохли голодной смертью! -- крикнула какая-то старая ирландка, открывая окошко и высовываясь на улицу. -- И ты тоже, гад! -- добавила она по адресу одного из полисменов.
-- Подлый убийца! Я тебе покажу бить моего сына дубинкой по голове! Гнусный, кровожадный дьявол! Ах ты!..
Полисмен сделал вид, будто ничего не слышит, и только пробормотал про себя:
-- Пошла ты к черту, старая ведьма!
Камни были, наконец, убраны, и Герствуд снова занял свое место на площадке, провожаемый хором ругательств. Полицейские один за другим поднялись к нему, и кондуктор дважды дернул веревку.
Дзинь! Бум! В окна и двери полетели булыжники. Один пронесся мимо самого уха Герствуда, другой вдребезги разбил стекло.
-- Полный ход! -- крикнул один из полисменов, и сам ухватился за рукоятку.
Герствуд повиновался, и вагон стрелой понесся вперед, сопровождаемый градом камней и проклятий.
-- Этот сукин сын треснул меня по шее! -- заметил один из полисменов. -- Но я здорово угостил его за это по башке!
-- Наверно, и я оставил кой-кому память о себе! -- похвастался другой полисмен.
-- Я, между прочим, знаю того парня, который назвал меня подлой рожей, -- сказал первый. -- Я еще посчитаюсь с ним!
-- Я сразу подумал, что будет драка, как только увидел толпу, -- сказал его товарищ.
Герствуд смотрел вперед, разгоряченный и взволнованный. Сцена, разыгравшаяся за последние несколько минут, ошеломила его. Ему приходилось читать о подобных вещах, но действительность превзошла все, что рисовало его воображение. По натуре он не был трусом. То, что он уже испытал, породило в нем твердое намерение выдержать до конца.
Он совсем перестал думать о Нью-Йорке и о своей квартире. На этом пробеге по Бруклину, казалось, сосредоточились все его мысли.
Вагон катился теперь по торговой части Бруклина, не встречая препятствий. Публика смотрела на разбитые стекла и на вагоновожатого не в форменной одежде. Время от времени вдогонку неслось "скэб" и тому подобное, но никто не делал попытки остановить вагон. Когда они прибыли к конечному пункту, один из полисменов вызвал по телефону свой участок и донес о случившемся.
-- Там и сейчас еще засада, -- услышал Герствуд. -- Вы бы послали кого-нибудь очистить это место!
Обратный путь вагон прошел более спокойно. Правда, вслед неслись камни и брань, но прямых нападений больше не было. Герствуд облегченно вздохнул, завидев вдали трамвайный парк.
-- Ну, -- сказал он про себя, -- на первый раз все сошло благополучно.
Вагон был введен в депо, и Герствуду дали передохнуть, но вскоре вызвали снова. На этот раз его сопровождала другая пара полисменов. Герствуд, теперь несколько более уверенный в себе, полным ходом гнал вагон по невзрачным улицам, не испытывая уже прежнего страха. Погода была скверная, все время сыпал снежок, и прямо в лицо бил порывистый ледяной ветер.
От быстрого движения вагона стужа чувствовалась еще сильнее. Одежда Герствуда вовсе не подходила для такой работы. Он дрожал от холода, топал ногами, потирал руки, но молчал. Новизна и опасность положения несколько умерили отвращение и горечь от того, что он вынужден делать такую работу, но не настолько, чтобы прогнать уныние и тоску.
"Собачья жизнь! -- размышлял он. -- Докатиться до такого -- как это тяжело!"
Только одно поддерживало в нем решимость -- память об оскорблении, которое нанесла ему Керри. Не так уж он низко пал, чтобы сносить обиды! Он еще кое на что способен и может временно выдержать даже такую работу. Потом дела поправятся. Он скопит немного денег.
Какой-то мальчишка запустил в него комом мерзлой земли, угодившим ему в плечо и причинившим довольно острую боль. Это особенно обозлило Герствуда.
-- Щенок негодный! -- пробормотал он.
-- Он вас не поранил? -- осведомился полисмен.
-- Нет, пустяк!
На углу одной из улиц, где вагон на повороте замедлил ход, забастовщик-вагоновожатый крикнул Герствуду с тротуара:
-- Будь мужчиной, друг, и сойди с вагона! Помни, что мы боремся только за кусок хлеба, -- это все, чего мы хотим. У каждого из нас есть семья, которую нужно кормить.
Человек говорил самым мирным тоном и, по-видимому, не имел никаких враждебных намерений.
Герствуд притворился, будто не слышит его. Глядя прямо перед собой, он снова дал полный ход. Однако в голосе забастовщика звучали нотки, которые задели его за живое.
Так прошло утро и большая часть дня. Герствуд сделал три рейса. Обед, который он съел, был весьма скуден для такой работы, и холод все сильнее пробирал его.
В конце пути он каждый раз слезал с вагона, чтобы хоть сколько-нибудь размяться и согреться, но от боли еле сдерживал стоны.
Какой-то служащий парка из жалости одолжил ему теплую шапку и меховые рукавицы, и Герствуд был бесконечно благодарен ему.
Во время второго послеобеденного рейса Герствуд был вынужден остановить вагон в пути, так как толпа бросила поперек дороги старый телеграфный столб.
-- Убрать это с пути! -- одновременно закричали оба полисмена, обращаясь к толпе.
-- Еще чего! Ого! Убирайте сами! -- неслось в ответ.
Полисмены соскочили с площадки, и Герствуд собрался было последовать за ними.
-- Нет, вы лучше оставайтесь на месте! -- крикнул ему полисмен. -- Не то кто-нибудь угонит вагон.
Посреди гула возбужденных голосов Герствуд вдруг услышал почти над самым ухом:
-- Сойди, приятель! Будь мужчиной! Нехорошо бороться против бедняков. Предоставь это богачам!
Герствуд тотчас же узнал забастовщика, окликнувшего его на перекрестке, и опять сделал вид, будто ничего не слышит.
-- Сойди, дружище, -- доброжелательным тоном повторил тот. -- Нехорошо идти против всех. И лучше бы тебе совсем в это дело не вмешиваться!
Вагоновожатый, очевидно, отличался философским складом ума, его голос звучал убедительно.
Откуда-то на помощь первым двум появился третий полисмен и побежал к телефону вызывать подкрепление.
Герствуд озирался вокруг, исполненный решимости, но вместе с тем и страха.
Кто-то схватил его за рукав и попытался силой стащить с площадки вагона.
-- Сходи отсюда! -- услышал Герствуд и в то же мгновение чуть не полетел кувырком через решетку.
-- Пусти! -- в бешенстве крикнул он.
-- Я тебе покажу, скэб проклятый! -- ответил какой-то молодой ирландец, вскакивая на площадку.
Он нацелился кулаком Герствуду в челюсть, но тот наклонился, и удар пришелся в плечо.
-- Пошел вон! -- крикнул полисмен, спеша на помощь Герствуду и уснащая свою речь бранью.
Герствуд уже успел прийти в себя, но был бледен и дрожал всем телом. Дело принимало серьезный оборот. Люди смотрели на него полными ненависти глазами и издевались над ним. Какая-то девчонка строила ему гримасы. Решимость его начала убывать, но в это время подкатил полицейский фургон, и из него выскочил отряд полисменов. Путь был живо расчищен, и вагон мог двигаться дальше.
-- Ну, теперь живо! -- крикнул один из полицейских, и вагон снова помчался вперед.
Финал был на обратном пути, когда на расстоянии двух или трех километров от парка им повстречалась многочисленная и воинственно настроенная толпа. Район этот казался на редкость бедным. Герствуд хотел было прибавить ходу и быстро промчаться дальше, но путь снова оказался загороженным. Уже за несколько кварталов Герствуд увидел, что люди тащат что-то к трамвайным рельсам.
-- Опять они тут! -- воскликнул один из полисменов.
-- На этот раз я им покажу! -- отозвался второй, начиная терять терпение.
Когда вагон подъехал ближе к тому месту, где волновалась толпа, у Герствуда подступил ком к горлу. Как и раньше, послышались насмешливые окрики, свистки, и сразу посыпался град камней. Несколько стекол было разбито, и Герствуд еле успел наклониться, чтобы избежать удара в голову.
Оба полицейских бросились на толпу, а толпа, в свою очередь, кинулась к вагону. Среди нападавших была молодая женщина, совсем еще девочка с виду, с толстой палкой в руках. Она была страшно разъярена и в бешенстве замахнулась на Герствуда, но тот увернулся от удара. Несколько человек, ободренных ее примером, вскочили на площадку и стащили оттуда Герствуда. Не успел он и слова произнести, как очутился на земле.
-- Оставьте меня в покое! -- только успел он крикнуть, падая на бок.
-- Ах ты, паршивец! -- заорал кто-то.
Удары и пинки посыпались на Герствуда. Ему казалось, что он сейчас задохнется. Потом двое мужчин его куда-то потащили, а он стал обороняться, стараясь вырваться.
-- Да перестаньте! -- раздался голос полисмена. -- Никто вас не трогает! Вставайте!
Герствуд пришел в себя и узнал полицейских. Он чуть не падал от изнеможения. По подбородку его струилось что-то липкое. Герствуд прикоснулся рукой: пальцы окрасились красным.
-- Меня ранили, -- растерянно произнес он, доставая носовой платок.
-- Ничего, ничего! -- успокоил его один из полисменов. -- Пустячная царапина!
Мысли Герствуда прояснились, и он стал озираться по сторонам. Он находился в какой-то лавочке. Полисмены на минуту оставили его одного. Стоя у окна и вытирая подбородок, он видел свой вагон и возбужденную толпу. Вскоре подъехал один полицейский фургон, и за ним второй. В эту минуту подоспела также и карета "скорой помощи". Полиция энергично наседала на толпу и арестовывала нападавших.
-- Ну, выходите, если хотите попасть в свой вагон! -- сказал один из полисменов, открывая дверь лавчонки и заглядывая внутрь.
Герствуд неуверенно вышел. Ему было холодно, и к тому же он был очень напуган.
-- Где кондуктор? -- спросил он.
-- А черт его знает, -- ответил полисмен. -- Здесь его, во всяком случае, нет, -- добавил он.
Герствуд направился к вагону и, сильно нервничая, стал подыматься на площадку.
В тот же миг прогремел выстрел, и что-то обожгло Герствуду правое плечо.
-- Кто стрелял? -- услышал он голос полисмена. -- Кто стрелял, черт возьми?!
Оставив Герствуда, оба полисмена кинулись к одному из ближайших домов; Герствуд помедлил и сошел на землю.
-- Нет, это уж слишком! -- пробормотал он. -- Ну их к черту!
В сильном волнении он дошагал до угла и юркнул в ближайший переулок.
-- Уф! -- произнес он, глубоко переводя дух.
Не успел он пройти и полквартала, как увидел какую-то девчонку, которая пристально разглядывала его.
-- Убирайтесь-ка вы поскорее отсюда! -- посоветовала она.
Герствуд побрел домой среди слепящей глаза метели и к сумеркам добрался до переправы. Пассажиры на пароходике с нескрываемым любопытством смотрели на него. В голове Герствуда был такой сумбур, что он еле отдавал себе отчет в своих мыслях. Волшебное зрелище мелькавших среди белого вихря речных огней пропало для него. Едва пароходик причалил, Герствуд снова побрел вперед и, наконец, добрался до дому.
Герствуд вошел. В квартире было натоплено, но Керри не оказалось дома. На столе лежало несколько вечерних газет, видимо, оставленных ею. Герствуд зажег газ и уселся в качалку. Немного спустя он встал, разделся и осмотрел плечо. Ничтожная царапина -- ничего более. Он, все еще в мрачном раздумье, вымыл руки и лицо, на котором запеклась кровь, и пригладил волосы. В шкафчике он нашел кое-что из съестного и, утолив голод, снова сел в свою уютную качалку. Какое приятное чувство он испытал при этом!
Герствуд сидел, задумчиво поглаживая подбородок, забыв в эту минуту даже про газеты.
-- Н-да! -- произнес он через некоторое время, успев несколько прийти в себя. -- Ну и жаркое же там заварилось дело!
Слегка повернув голову, он заметил газеты и с легким вздохом взялся за "Уорлд".
"Забастовка в Бруклине разрастается, -- гласил один из заголовков. -- Кровопролитные столкновения во всех концах Бруклина!"
Герствуд устроился в качалке поудобнее и погрузился в чтение. Он долго и с захватывающим интересом изучал описание забастовки.