Дом, где жил Герствуд, на Северной стороне, близ Линкольн-парка, был обычным по тем временам, трехэтажным кирпичным особняком. Первый этаж был расположен чуть ниже уровня улицы. На фасаде второго этажа было большое окно-фонарь, выходившее на зеленую лужайку футов двадцать пять в ширину и десять в длину. За домом находился дворик с конюшней, где Герствуд держал свою лошадь и рессорную двуколку.
В доме было десять комнат, их занимали сам Герствуд, его жена Джулия, сын Джордж, дочь Джессика и служанка -- то одна, то другая, так как на миссис Герствуд нелегко было угодить.
-- Джордж, я вчера отпустила Мери.
Этими словами нередко начинался разговор за обеденным столом.
-- Ладно! -- отвечал в таких случаях Герствуд, которому давно уже надоело обсуждать эту острую тему.
Домашний уют -- одно из сокровищ мира; нет на свете ничего столь ласкового, тонкого и столь благоприятствующего воспитанию нравственной силы и справедливости в людях, привыкших к нему с колыбели. Тем, кто не испытывал на себе его благотворного влияния, не понять, почему у иных людей навертываются на глаза слезы от какого-то странного ощущения при звуках прекрасной музыки. Им неведомы таинственные созвучия, которые заставляют трепетать и биться в унисон сердца других.
В доме Герствуда едва ли ощущалась приятная атмосфера домашнего очага. Здесь недоставало той терпимости и взаимного уважения, без которых дом -- ничто. Квартира была превосходно обставлена в соответствии со вкусами обитателей дома. Тут были мягкие ковры, роскошные кресла и диваны, большой рояль, мраморное изваяние какой-то неизвестной Венеры -- творение неизвестного скульптора -- и множество бронзовых статуэток, собранных бог весть откуда, -- крупные мебельные фирмы продают их вместе с обстановкой, уверяя покупателей, что их необходимо иметь в каждом "хорошем" доме.
В столовой буфет сверкал графинами и прочей хрустальной посудой. Все здесь было расставлено в строжайшем порядке, не допускавшем никаких отступлений, -- в этом Герствуд знал толк. Он изучал это годами в своем деле. Ему доставляло немалое удовольствие объяснять каждой новой "Мери", вскоре после ее водворения в доме, назначение всех вещей на буфете. Герствуда ни в коем случае нельзя было назвать болтливым. Напротив, в его отношении ко всем домашним чувствовалась сдержанность, подобающая, как принято считать, джентльмену. Он никогда не вступал в пререкания, никогда не говорил лишнего; в нем было что-то педантичное. То, чего он не мог изменить или исправить, он оставлял без внимания, предпочитая держаться в стороне.
Было время, когда Герствуд нежно любил свою дочь Джессику, особенно когда был помоложе и еще не достиг успеха в делах. Однако теперь, на семнадцатом году жизни, в характере Джессики появились некоторая замкнутость и независимость. Ни то, ни другое не способствовало излияниям родительской нежности. Она посещала среднюю школу, и ее взгляды на жизнь были бы под стать истинной патрицианке. Джессика любила красивые наряды и не переставала требовать все новых и новых. Она мечтала о любви и собственном роскошном доме. В школе она познакомилась с дочерьми очень богатых людей, владельцев или совладельцев крупных предприятий, а эти девушки держали себя так, как того требовала их среда. Джессика интересовалась только такими подругами.
Джордж, которому шел двадцатый год, уже занимал хорошее место в крупном агентстве по продаже недвижимости. Он ничего не платил за свое содержание, так как считалось, что он копит деньги, чтобы со временем приобрести землю. Это был способный и тщеславный молодой человек, которому любовь к наслаждениям пока еще не очень мешала выполнять свои служебные обязанности. Джордж приходил и уходил когда и куда ему было угодно и лишь изредка перекидывался несколькими словами с матерью или рассказывал какой-нибудь забавный случай отцу, но большею частью ограничивался общими фразами. Молодой человек никому не открывал своих желаний. Тем более что в доме никто особенно и не интересовался ими.
Миссис Герствуд принадлежала к тем женщинам, которые всю жизнь стремятся блистать в обществе, и искренне огорчалась, если видела, что кто-то преуспевает в этом больше, чем она.
Она смотрела на жизнь глазами того косного круга "избранных", куда она не была допущена, но мечтала когда-нибудь попасть. Впрочем, она уже начинала понимать, что для нее это недостижимо, но надеялась на лучшую долю для дочери. Возможно, что благодаря Джессике ей и самой удастся занять более видное положение в обществе, размышляла она. Успех ее сына, пожалуй, когда-нибудь даст ей право гордо называть себя примерной матерью. Ее муж тоже более или менее преуспевал в делах, и она рассчитывала, что мелкие аферы Герствуда с недвижимостью принесут хорошие плоды. Пока его доход был недурен, хотя и скромен, а место управляющего баром "Фицджеральд и Мой" было надежное. Оба владельца бара находились с ним в хороших и совсем неофициальных отношениях.
Легко себе представить, что за атмосферу могли создать в доме члены подобной семьи. Она складывалась из тысячи мелких разговоров одного и того же уровня.
-- Я еду завтра в Фокс-Лейк, -- сообщил Джордж-младший за обедом в пятницу вечером.
-- А что там такое? -- спросила миссис Герствуд.
-- Эдди Фаруэй купил новую паровую яхту и приглашает посмотреть, какова она на ходу.
-- Много она ему стоила?
-- О, свыше двух тысяч долларов. Говорят, яхта -- первый сорт.
-- Видно, старик Фаруэй изрядно зарабатывает, -- вставил Герствуд.
-- Ну еще бы! Джек говорит, они стали экспортировать сигары в Австралию. А на прошлой неделе отправили большую партию в Капштадт.
-- Подумать только! -- изумилась миссис Герствуд. -- Всего каких-нибудь четыре года назад они арендовали подвал на Медисон-стрит.
-- Джек говорил мне, что весною они будут строить шестиэтажный дом на Роби-стрит.
-- Подумать только! -- воскликнула Джессика.
В тот вечер, когда происходил этот разговор, Герствуд намеревался рано уйти из дому.
-- Мне нужно сегодня в город, -- сказал он, отодвигая стул.
-- А мы пойдем в понедельник в театр Мак-Викера? -- спросила миссис Герствуд, не вставая с места.
-- Да, -- безразличным голосом ответил муж.
Семья продолжала обедать, а Герствуд поднялся наверх за пальто и шляпой.
Вскоре внизу хлопнула дверь.
-- Папа ушел, -- заметила Джессика.
Школьные новости Джессики носили особый характер.
-- Наши устраивают спектакль в лицее, -- однажды сказала она, -- и я буду в нем участвовать.
-- Вот как! -- отозвалась мать.
-- Да, и мне нужно будет новое платье. В спектакле участвуют самые красивые девушки школы. Мисс Пальмер играет Порцию.
-- Вот как! -- повторила миссис Герствуд.
-- Они опять пригласили эту Марту Гризволд. Она воображает, будто умеет играть.
-- Ее семья, кажется, ничего собой не представляет? -- с интересом осведомилась миссис Герствуд. -- У них, я слыхала, ничего за душой нет?
-- Конечно, нет. Эти люди бедны, как церковные крысы!
Джессика весьма тщательно выбирала знакомства среди учившихся в школе юношей, многие из которых пленялись ее красотой.
-- Как тебе нравится? -- возмущенно заявила она однажды вечером матери. -- Этот Герберт Крейн пытается подружиться со мной!
-- А кто он такой, дорогая? -- спросила миссис Герствуд.
-- О, ровным счетом никто! -- ответила Джессика и надула прелестные губки. -- Просто студент. А денег ни цента!
Совсем другое было дело, когда Джессику однажды проводил домой молодой Блайфорд, сын мыльного фабриканта.
Миссис Герствуд в это время читала, сидя в качалке у окна одной из верхних комнат. Случайно она выглянула на улицу.
-- Кто это был с тобой? -- спросила она, как только девушка поднялась к ней.
-- Это молодой Блайфорд, мама!
-- Неужели! -- только и вымолвила миссис Герствуд.
-- И он приглашает меня пройтись с ним по парку, -- добавила Джессика, разрумянившаяся от быстрого бега по лестнице.
-- Хорошо, дорогая, иди, -- сказала миссис Герствуд. -- Только не задерживайся в парке долго.
Когда молодые люди вышли на улицу, миссис Герствуд, чрезвычайно заинтересованная, снова выглянула из окна. Это было приятное зрелище, чрезвычайно приятное.
В такой атмосфере Герствуд жил много лет, никогда не давая себе труда призадуматься над своей семейной жизнью. Он был не из тех, кого мучит стремление к лучшему, если только это лучшее не находится под рукой и не являет собою резкий контраст с окружающим. В сущности, он не только давал, но и получал. Порою его раздражали мелочные проявления эгоизма и равнодушия в семье, порою он испытывал удовольствие при виде нарядов жены или дочери, считая, что это повышает его престиж и положение в обществе. Он жил только жизнью бара, которым управлял. Там он проводил большую часть своего времени. А когда он возвращался по вечерам, все в доме выглядело приятно. Обед, за редкими исключениями, бывал довольно сносный -- такой, какой может приготовить кухарка средней руки. Его в известной мере интересовало то, что рассказывали за столом сын и дочь, -- они всегда выглядели так элегантно. Миссис Герствуд из тщеславия даже дома одевалась чересчур нарядно, но Герствуд находил, что это куда лучше, чем ходить неряхой. Любви к друг другу у них уже не было. Не было также и острого взаимного недовольства. Миссис Герствуд никогда не высказывала неожиданных суждений. Кроме того, супруги так мало разговаривали между собой, что у них и не могло возникнуть разногласий. У него, как говорится, были свои понятия, у нее свои. Иногда Герствуд встречал на своем пути какую-нибудь женщину, живую, остроумную и молодую, по сравнению с которой его жена сильно проигрывала. Но преходящее чувство неудовлетворенности, вызванное подобной встречей, уравновешивалось в Герствуде сознанием своего солидного общественного положения и некоторыми соображениями. Ведь семейные неурядицы могли бы вредно отозваться на его отношениях с владельцами бара. Они не потерпели бы скандала. Чтобы занимать такое место, человек должен обладать достойными манерами, безупречной репутацией и образцовой семьей. Вот почему Герствуд был весьма осторожен во всех своих поступках и в общественных местах неизменно появлялся с женой и детьми. Они ездили отдыхать на местные курорты или в находящийся неподалеку штат Висконсин и проводили там чопорно и скучно несколько дней, посещая места, которые полагалось посещать, делая все то, что полагалось делать. Герствуд знал, что это необходимо.
Когда случалось, что кто-нибудь из его знакомых, человек со средствами, попадал в неприятную историю, Герствуд скорбно качал головой. О таких вещах не следовало даже говорить. Но если на эту тему все-таки заходил разговор среди людей, которых он считал близкими друзьями, он искренне осуждал провинившегося.
-- Не в том беда, что он это сделал, -- все мужчины делают такие вещи, -- но почему он был недостаточно осторожен? Осторожность никогда не повредит.
Герствуд тотчас же терял всякое сочувствие к человеку, который совершил проступок и был пойман с поличным.
Все эти соображения заставляли Герствуда по-прежнему оказывать некоторое внимание жене и иногда брать ее с собой. Это было бы ему, конечно, довольно тягостно, если бы он в таких случаях не встречался со знакомыми и не позволял себе маленьких развлечений, не зависящих от присутствия или отсутствия жены. Иной раз он с непритворным любопытством наблюдал за ней, так как миссис Герствуд была еще красивая женщина, и мужчины нередко заглядывались на нее. Она была общительна, тщеславна, падка на лесть, и Герствуд понимал, что эти черты характера легко могут привести ее к трагедии. По складу своего ума Герствуд не особенно доверял женской стойкости, а его жена никогда не обладала такими достоинствами, которые внушали бы ему восхищение и доверие. Пока она страстно любила его, он еще способен был, пожалуй, верить ей, но когда исчезла эта связующая цепь, мало ли что могло случиться.
За последний год или два расходы семьи сильно возросли: Джессика не переставала требовать все новых нарядов, да и миссис Герствуд, не желавшая, чтобы дочь затмевала ее, тоже частенько освежала свой гардероб. Герствуд долгое время молчал, но потом начал роптать.
-- Джессике нужен новый костюм, -- сказала как-то утром миссис Герствуд.
Герствуд стоял перед зеркалом и надевал один из своих умопомрачительных жилетов.
-- Насколько мне помнится, ей совсем недавно что-то купили, -- заметил он.
-- Совершенно верно, -- спокойно подтвердила жена, -- но то было вечернее платье.
-- По-моему, Джессика в последнее время слишком много тратит на туалеты, -- сказал Герствуд.
-- Ну что ж, она теперь чаще бывает в обществе, -- невозмутимо ответила жена.
Но в голосе мужа она уловила нотки, которых раньше никогда не слыхала.
Герствуд разъезжал не особенно много, но, если ему случалось куда-нибудь ехать, он неизменно брал с собой жену. Однажды группа членов муниципалитета задумала устроить увеселительную прогулку в Филадельфию, и Герствуду предложили присоединиться к ним.
-- В Филадельфии нас никто не знает, -- сказал ему один из участников поездки, лицо которого достаточно ярко свидетельствовало о тупости и склонности к плотским удовольствиям, -- и мы можем там хорошенько повеселиться.
При этом он левым глазом чуть заметно подмигнул Герствуду и слегка склонил набок голову, на которой красовался великолепный шелковый цилиндр.
-- Непременно поезжайте с нами, Джордж! -- добавил он.
На следующий день Герствуд сообщил жене о своем намерении.
-- Я уезжаю на несколько дней, Джулия.
-- Куда? -- спросила та, подняв на него глаза.
-- В Филадельфию... по делу.
Миссис Герствуд пристально смотрела на мужа, точно ожидая еще чего-то.
-- На этот раз мне не удастся взять тебя с собой, -- добавил Герствуд.
-- Ну, нет так нет, -- ответила она.
Но мужу было ясно, что она находит это странным. Прежде чем он ушел, она задала ему еще несколько вопросов, и это вызвало у Герствуда раздражение. Он начал подумывать, что его жена -- неприятная обуза.
Герствуд получил от поездки в Филадельфию большое удовольствие и испытывал сожаление, когда настало время возвращаться. Он не любил лгать, и ему противно было измышлять объяснения. Разговор не пошел дальше замечаний общего характера, но миссис Герствуд еще долго размышляла о нем. Она стала больше выезжать, еще лучше одеваться и чаще посещать театры, чтобы вознаградить себя за перенесенную обиду.
Такую атмосферу едва ли можно было назвать приятной семейной жизнью. И текла здесь эта жизнь по привычному, раз и навсегда установленному образцу, повинуясь силе условностей. Но, по мере того как время шло, отношения становились все суше и суше. Рано или поздно должен был произойти взрыв и все разнести в прах.