С.-Пб, Въ типографіи Императорской Академии Наукъ, 1865
Начало нынѣшняго 1868 года ознаменовалось не однимъ печальнымъ для нашей литературы событіемъ. Еще недавно сообщали мы нашимъ читателямъ о кончинѣ нашего извѣстнаго учонаго и одного изъ редакторовъ "Русскаго Вѣстника" Петра Николаевича Кудрявцева, а теперь намъ снова приходится говоритъ о новой потерѣ: 5 марта, утромъ, скончался человѣкъ, нѣкогда имѣвшій большое вліяніе на русскую словесность и въ особенности журналистику, бывшій редакторъ и основатель "Библіотеки для Чтенія", Осипъ Ивановичъ Сенковскій. Смерть пришла къ нему тихо, безъ сопровожденія обычныхъ страданій: большая часть изъ людей, близкихъ къ покойному, за нѣсколько дней видавшіеся и говорившіе съ нимъ, не подозрѣвали о ея близости. Постоянные и изнурительные недуги, съ которыми О. И. какъ бы сжился за послѣднія пятнадцать лѣтъ своей жизни, съ нѣкоторыхъ поръ утратили надъ нимъ часть своей силы, что было для всѣхъ замѣтно по увеличившейся литературной дѣятельности покойница. Оживленіе, начавшееся въ нашей литературѣ въ послѣднее время, какъ будто освѣжило собой угасающія силы ветерана русской журналистики. Многіе изъ послѣднихъ, такъ сказать, предсмертныхъ фельетоновъ барона Брамбеуса имѣли успѣхъ въ публикѣ и какъ бы напоминали собой его былую дѣятельность, съ ей полезными, оригинальными, и по временамъ неудовлетворительными особенностями.
Въ краткой некрологической статьѣ. невозможно прослѣдить за обширной дѣятельностью Сенковскаго, какъ оріенталиста, преподавателя, критика. Фельетониста и повѣствователя,-- мы не сомнѣваемся, что о его трудахъ и заслугахъ будетъ еще сказано не одно слово въ нашей словесности. Одной стороны мы однако не можемъ и не должны пройти молчаніемъ: на страницахъ журнала, основаннаго покойнымъ О. П., мы хотимъ воздать ему должную честь, какъ русскому журналисту. Издавна чуждаясь всякой литературной рутины, мы и теперь будемъ стараться, чтобъ наши краткія слова не имѣли ничего офиціально-похвальнаго, безстрастно-панегирическаго, какъ оно всегда почти бываетъ съ некрологическими замѣтками. Мы не станемъ утаивать несовершенствъ въ дѣятельности О. И., вовремя его завѣдыванія "Библіотекою для Чтенія",-- но станемъ потому, что благотворная и благородная сторона его трудовъ съ избыткомъ выкупала всѣ сказанныя несовершенства.
Огромный успѣхъ въ публикѣ, которымъ пользовалась "Библіотека для Чтенія" за все время, когда Сенковскій былъ ей настоящимъ и дѣятельнымъ редакторомъ, по нашему мнѣнію, долженъ быть приписанъ весь -- достоинствамъ и способностямъ О. И. Во всей современной ему русской литературѣ не находилось человѣка, который въ качествахъ, необходимыхъ для журналиста, могъ бы соперничать съ основателемъ "Библіотеки для Чтенія". По высокому, солидному, многостороннему образованію, Сенковскій могъ назваться первымъ изъ первыхъ литераторовъ своего времени. Кромѣ языковъ древнихъ и восточныхъ, онъ зналъ въ совершенствѣ языки: русскій, французскій, нѣмецкій, англійскій, итальянскій и польскій; кромѣ глубокихъ свѣдѣній по отрасли наукъ, которымъ преимущественно посвятилъ онъ свои занятія въ молодости (восточные языки и восточная литература), онъ имѣлъ обширныя познанія въ наукахъ естественныхъ и политическихъ. Читая безпрестанно и владѣя удивительной памятью, О. И., когда еще его здоровье допускало "излишества труда", слѣдилъ за всѣми, не только замѣчательными, но даже второстепенными и третьестепенными явленіями современной науки и словесности. Онъ могъ бесѣдовать съ первокласснымъ медикомъ и удивлять его своими познаніями въ области медицинскихъ наукъ; первостепенные европейскіе виртуозы отдавали справедливость его парадоксальнымъ, но глубокимъ взглядамъ на сокровенные законы ихъ искусства; экономистъ, разговаривая съ О. И., видѣлъ, что ему знакомы труды всѣхъ европейскихъ, особенно англійскихъ, писателей по части политической экономіи. Понятно, что при обладаніи такими средствами, Сенковскій могъ вести и велъ свое періодическое изданіе несравненно лучше, чѣмъ его сверстники вели свои журналы. Владѣя даромъ популярнаго и остроумнаго изложенія, создавши себѣ свой слогъ и свою манеру, неутомимо пользуясь всѣми сокровищами французской, нѣмецкой и англійской словесности, онъ не безъ основанія могъ отозваться въ послѣдствіи, разсказывая о первыхъ годахъ "Библіотеки для Чтенія"; "хлопотъ у меня было очень мало, а сотрудниковъ еще меньше: я самъ былъ и редакторомъ, и сотрудникомъ, а иногда и переводчикомъ".
Не можетъ быть сомнѣнія въ томъ, что способность къ разнообразной журнальной работѣ, въ соединеніи съ полнотою и многосторонностью свѣдѣній О. И., положила начало его славѣ, какъ журналиста, и въ тоже самое время принесла ему нѣкоторый вредъ, какъ журналисту же. Въ цвѣтѣ лѣтъ и умственной энергіи, сильный своею извѣстностью, поощренный блистательнымъ успѣхомъ изданія, имъ предпринятаго и имъ однимъ поддерживаемаго, редакторъ "Библіотеки для Чтенія", надѣясь на огромную силу собственной своей личности, не позаботился окружить себя людьми, изъ числа которыхъ могъ бы онъ сформировать сильный литературный кругъ, связанный одними и тѣми же убѣжденіями, а coвременемъ выбрать себѣ помощниковъ и товарищей. Трудно объяснить съ достовѣрностью причины того литературнаго одиночества, котораго постоянно держался Сенковскій и которое но временамъ вводило его въ странныя и безвыходныя положенія, но намъ кажется, что въ одиночествѣ этомъ не было ничего преднамѣреннаго или исходящаго изъ пренебреженія къ другимъ литераторамъ. Мы знали О. И. около десяти лѣтъ и во всѣ эти десять лѣтъ не подсмотрѣли въ его характерѣ никакой неуживчивой особенности, не подслушали въ его разговорахъ о литературѣ чего нибудь очень враждебнаго новому ей направленію. Нѣкоторые изъ современныхъ писателей, незнакомые ему лично и даже предубѣжденные противъ его литературной дѣятельности (напримѣръ И. С. Тургеневъ), были любимыми авторами покойника, и всякую ихъ хорошую вещь онъ привѣтствовалъ съ полнымъ радушіемъ. Когда ему приходилось сходиться съ какимъ нибудь литераторомъ, составившимъ себѣ извѣстность за послѣдніе годы, О. И. всегда оказывался и привѣтливымъ, и сообщительнымъ. Но въ его характерѣ -- и это мы знаемъ навѣрное -- преобладающей особенностью всегда было то, что англичане называютъ shyness, то есть отчасти врожденная, отчасти развитая обстоятельствами трудность къ сближенію съ другими людьми. Искать въ комъ нибудь, подлаживаться къ другому человѣку, онъ не могъ бы ни за что въ свѣтѣ, но если обстоятельства сами сводили его съ существомъ достойнымъ пріязни, онъ его держался постоянно и въ своихъ сношеніяхъ съ нимъ иногда былъ очарователенъ. Мы помнимъ ночныя бесѣды и немноголюдныя собранія, посреди которыхъ покойный Сенковскій любилъ давать волю своему остроумію, а остроуміе это въ изустныхъ бесѣдахъ, но временамъ, далеко оставляло за собой то замѣчательное остроуміе, какимъ восхищались ревностные поклонники печатнаго барона Брамбеуса. Смѣло модемъ сказать, что воспоминанія о подобныхъ разговорахъ принадлежатъ къ числу драгоцѣннѣйшихъ воспоминаній нашей молодости. И сколько разъ приходила намъ въ -о время печальная мысль: "и этотъ высокообразованный человѣкъ, съ его свѣтлымъ умомъ, съ его яснымъ взглядомъ на вещи, съ его терпимостью и пониманіемъ жизни, человѣкъ столько сдѣлавшій для русской словесности, гаснетъ посреди полнаго одиночества, имъ же вызваннаго, имъ же подготовленнаго!" Память о годахъ, когда онъ все дѣлалъ одинъ и могъ самъ быть своимъ первымъ помощникомъ, вредила Сенковскому очень много. Въ молодости ему было весело не нуждаться ни въ комъ, держать себя въ сторонѣ отъ молодого поколѣнія, на сверстниковъ своихъ глядѣть съ ироніей, отчасти ими заслуженною. Но съ годами пришли недуги и усталость, а зданіе, поддерживаемое столько лѣтъ одною, хотя очень сильною рукою, рухнуло съ трескомъ, чуть эта рука должна была опуститься.
Въ журнальной дѣятельности О. И.,-- и стало быть во всемъ значеніи "Библіотеки для Чтенія", въ лучшіе годы ея существованія, необходимо отличать двѣ стороны, о которыхъ мы сейчасъ будемъ говорить. Журналъ, имъ основанный и имъ поставленный на первое мѣсто въ ряду русскихъ періодическихъ изданій, по мнѣнію его редактора, имѣлъ двѣ задачи, изъ которыхъ главную мы можемъ передать такъ: "служить для русскаго читателя иностраннымъ обозрѣніемъ, знакомить русскую публику со всѣмъ замѣчательнымъ въ области иностранной и особенно англійской словесности". Русская литература (по первоначальнымъ соображеніямъ основателя) не должна была играть въ журналѣ особенно важной роли: только огромный успѣхъ, какимъ встрѣчены были первыя повѣсти и литературная лѣтопись, побудили редакцію увеличить отдѣлъ критики и заботиться о запасѣ повѣстей на будущее время. Но и тутъ, относительно статей оригинальныхъ, "Библіотека для Чтенія", по идеѣ ея редактора, должна была оставаться ничѣмъ инымъ какъ занимательнымъ альманахомъ, въ родѣ "Новоселья", въ то время имѣвшаго такой успѣхъ въ русской публикѣ. О. И. никогда не обманывался на счетъ значенія своего журнала и своей критики: требованія публики, неслыханный успѣхъ его краткихъ и блистательныхъ рецензій, заставляли его заниматься литературною лѣтописью съ особеннымъ тщаніемъ; но въ годы сильнѣйшаго ея успѣха, остроумный рецензентъ не обманывалъ себя по части ея значенія. Сенковскій зналъ лучше всѣхъ своихъ противниковъ, что судьба не создала его критикомъ въ строгомъ смыслѣ этого слова, зналъ и то, что лучшія страницы его литературной лѣтописи не содержатъ въ себѣ ничего особенно плодотворнаго для современной ему русской словесности. Онъ не преувеличивалъ своей роли, какъ цѣнителя изящныхъ произведеній. Онъ не силился возвести въ какую нибудь теорію своего гоненія на плохихъ поэтовъ, свой походъ противъ сихъ и оныхъ, свои мѣткія шутки противъ сѣробумажныхъ изданій и раздирательной литературы. Читатель требовалъ остротъ и шутокъ, читатель встрѣчалъ каждую рецензію Сенковскаго выраженіемъ восторженнаго одобренія, и Сенковскій былъ не прочь шутить съ читателемъ, иногда даже шутить надъ читателемъ. Онъ не пересталъ шутить даже и тогда, когда требованія публики стали измѣняться, когда на арену русской критики выступили люди съ болѣе серьознымъ взглядомъ на русскую словесность, съ несравненно болѣе сильнымъ призваніемъ къ критической дѣятельности.
Здѣсь намъ по необходимости приходится коснуться одной изъ самыхъ рѣзкихъ особенностей въ дѣятельности О. И. какъ русскаго журналиста. Невозможно скрывать, да и не нужно скрывать того, что онъ никогда не имѣлъ особенной привязанности къ русской словесности, какъ старой, такъ и современной. Холодность эта происходила не отъ высокомѣрія, не отъ насмѣшливаго воззрѣнія, не отъ какой нибудь эгоистической причины: она была просто холодностью высокообразованнаго иностранца, не жившаго внутри Россіи, едва знакомаго съ силой и поэзіею русской жизни. Погружаясь въ океанъ французской, англійской и нѣмецкой современной литературы, Сенковскій слишкомъ мало думалъ о мелкой, и еще слабой струѣ живой воды, которая текла въ произведеніяхъ юной русской мысли и юнаго русскаго художества. Онъ желалъ всякихъ успѣховъ русской наукѣ и русской поэзіи, вѣрилъ, что современемъ успѣхи эти придутъ сами собою, но въ настоящемъ видѣлъ въ русской словесности лишь однѣ попытки, робкія слова, подражанія чужеземцамъ, школьныя начинанія. Взглядъ Сенковскаго на русскую литературу мы можемъ выразить такими словами: "намъ надо учиться и учиться, а не кричать о нашихъ необыкновенныхъ успѣхахъ. Мы еще дѣти, мы еще ученики,-- наши поэты поютъ съ чужого голоса, наши повѣствователи подражаютъ Бальзаку и Скотту, а наша публика, плохо знакомая съ оригиналами, сгоряча, признаетъ подражателей великими мастерами дѣла. Наука наша ушла весьма недалеко, мы кричимъ обо всякой компиляціи, набросанной общедоступнымъ языкомъ, не зная о томъ, что въ Европѣ ни одинъ порядочный учоный уже не пишетъ языкомъ неудобнымъ. На какомъ основаніи можемъ мы восхищаться собой и своими трудами? что новаго и собственно намъ принадлежащаго внесли мы въ сокровищницу европейской науки и европейскаго искусства? Прислушайтесь къ отзыву чужеземцовъ, самыхъ пристрастныхъ въ пользу нашей литературы -- этимъ вы лучше всего оцѣните всю мѣру нашей самонадѣянности. Мы не виноваты въ томъ, что мало сдѣлали; давно ли развилась у насъ наука и возможность литературнаго труда? Самовосхваленіемъ тутъ не поможешь. Наши новые журналы, въ которыхъ столько самовосхваленія и толковъ о заслугахъ нашей словесности, тоже, что рукописные журналы, издающіеся въ пансіонахъ и школахъ: въ нихъ одна ученическая рѣзвость съ ученическимъ ребячествомъ. Перечитайте всѣ русскіе романы и повѣсти, имѣвшіе успѣхъ за послѣдніе три года,-- а послѣ нихъ пробѣгите хоть "Пиквикскій Клубъ" Диккенса: тутъ вы поймете разницу въ трудѣ учениковъ и трудѣ мастера. Послѣ нашихъ учоныхъ книгъ и журнальныхъ статей возьмите на удачу одну статью изъ "Эдинбургскаго Обозрѣнія, статью безъ подписи, прочитайте ее -- и тогда судите сами о нашей учоности. Нашимъ журналистамъ и критикамъ такое сравненіе не придетъ въ голову: они не читаютъ ничего, а изъ иностранныхъ языковъ знаютъ лишь французскій, да и то плохо. Чѣмъ учиться у старшихъ народовъ, гораздо легче восхищаться своими доморощенными мудрецами. Это замашка всѣхъ начинающихъ; можетъ быть она имѣетъ свою полезную сторону, потому-что ученикамъ нужна бодрость. Только не хорошо, если они уже слишкомъ бодры, до того бодры, что ученье считаютъ дѣломъ для себя ненужнымъ". Вотъ въ немногихъ словахъ взглядъ О. И. на значеніе современной русской словесности -- взглядъ этотъ не придуманъ нами на основаніи какихъ либо догадокъ, но высказалъ имъ самимъ по частямъ, въ разное время, въ теченіи нашихъ многочисленныхъ бесѣдъ съ покойнымъ. Какъ правдивая, такъ и ошибочная сторона сказаннаго взгляда выражаются съ перваго раза, и мы можемъ повторить но его поводу то, что уже было нами сказано: Сенковскій смотрѣлъ на русскую литературу, какъ безпристрастный и высокообразованный иностранецъ, но не какъ русскій писатель. Онъ былъ правъ во многомъ, съ зоркостью видѣлъ смѣшныя и бѣдныя стороны нашей литературы, но отъ него была скрыта ея живая и сильная сторона, та сторона, благодаря которой русская литература имѣетъ свою великую, ей одной принадлежащую силу въ русскомъ обществѣ. Не въ журналахъ, не въ журнальныхъ повѣстяхъ, не въ учоныхъ трудахъ (тридцатыхъ годовъ) сказывались самобытность и оригинальность этой литературы. Они сказывались въ русской поэзіи, той поэзіи, которая была чисто русскимъ плодомъ русской жизни, которая охватывала собой цѣлое общество, вытекала изъ него, сбрасывала съ себя узы подражательности и выражалась почти непрерывнымъ рядомъ дарованій перваго разбора -- Карамзинымъ, Жуковскимъ, Батюшковымъ, Грибоѣдовымъ, Пушкинымъ, Лермонтовымъ, Крыловымъ, Кольцовымъ, Гоголемъ. Чтобы понять великое и благотворное значеніе этихъ дѣятелей, чтобъ, при оцѣнкѣ ихъ труда, отдѣлять временное отъ вѣчнаго, заимствованное отъ самобытнаго, обще-европейское отъ чисто-русскаго, надо было, во-первыхъ, имѣть то страшное поэтическое чутье, которымъ у насъ отличался Бѣлинскій, а сверхъ того близко знать Россію съ ея бытомъ, ея природой, ея стремленіями, ея поэтическими и печальными сторонами. О. И., какъ мы сказали, почти никогда не жилъ внутри коренной Россіи; молодость его прошла или въ западныхъ губерніяхъ, или въ странствованіяхъ за границею, въ С.-Петербургѣ же, и въ Москвѣ (куда онъ заглядывалъ по временамъ) велъ онъ жизнь то кабинетную, то роскошную и разсѣянную. Но этотъ недостатокъ, при всей его важности, часто восполняется поэтической воспріимчивостью духа, а покойный редакторъ "Библіотеки для Чтенія" не обладалъ подобной воспріимчивостью. Не только лица, коротко знавшія покойнаго, но и всякій внимательный читатель его сочиненій, легко согласится съ нами въ томъ, что поэтическимъ элементомъ и сочувствіемъ къ поэзіи никогда не былъ богатъ баронъ Брамбеусъ. Иначе и быть не могло при блистательной парадоксальности его взглядовъ, при постоянно скептическомъ настроеніи его ума, при необыкновенной способности схватывать смѣшную сторону каждаго предмета, при оригинальномъ и по временамъ безжалостномъ остроуміи Сенковскаго. Еслибъ эти рѣдкія свойства натуры О. И. были въ добавокъ согрѣты элементомъ поэтической воспріимчивости -- изъ него вышелъ бы юмористъ самаго высшаго разбора. Но поэтической стороны не было въ этомъ столь многостороннемъ дѣятелѣ. О. И. зналъ русскихъ и чужеземныхъ поэтовъ, но никогда не изучалъ ихъ съ любовію: въ теченіе нашихъ долговременныхъ съ нимъ сношеній, намъ приходилось съ нимъ сотни разъ бесѣдовать о предметахъ самыхъ странныхъ, самыхъ разнообразныхъ,-- но никогда не слыхали мы, чтобъ онъ говорилъ о поэзіи. Онъ хорошо зналъ Гомеровы творенія, но они служили ему однимъ предлогомъ для Филологическихъ тонкостей и историческихъ гипотезъ, помимо ихъ художественнаго величія. Онъ слѣдилъ за трудами Шекспировыхъ комментаторовъ, до подробности зналъ исторію всѣхъ драмъ, Шекспиру приписанныхъ, но и въ твореніяхъ великаго поэта не имѣлъ онъ ни одной драмы, особенно любимой. Также холоднымъ казался онъ намъ и въ отношеніи къ своимъ роднымъ, польскимъ поэтамъ и къ первокласснымъ дѣятелямъ русской поэзіи,-- къ Пушкину, Жуковскому Грибоѣдову. Мы слышали отъ О. И. десятки любопытныхъ разсказовъ про частную жизнь Пушкина, десятки подробностей о мистическихъ причудахъ Мицкевича въ Парижѣ, но намъ не удавалось слыхать отъ него ни одного восторженнаго слова по поводу "Онѣгина", "Русалки", "Каменнаго Гостя", "Конрада Валленрода", "Сонетовъ" Мицкевича. Мудрено ли, что при такихъ отношеніяхъ къ міру поэзіи, редакторъ и критикъ "Библіотеки для Чтенія" не могъ быть ни чѣмъ инымъ, какъ чужимъ человѣкомъ въ этомъ мірѣ. Разъ сдѣлавшись лѣтописцемъ русской литературы, не раздѣляя ни съ кѣмъ обязанностей этого званія, онъ естественно шелъ къ цѣлому ряду ошибокъ, тѣмъ болѣе опасныхъ, что современная ему русская словесность, мощно двинутая на новый путь нѣсколькими сильными поэтами (въ особенности Пушкинымъ и Гоголемъ), требовала для себя цѣнителей также сильныхъ и почти также поэтическихъ по натурѣ, какъ эти писатели. Не изъ разсчета, не изъ прихоти, не изъ насмѣшки Сенковскій. критикъ принималъ мишуру за золото, посредственныхъ риѳмотворцевъ за великихъ поэтовъ,-- нѣтъ! онъ платился за ложное свое положеніе, за успѣхъ своихъ первыхъ шутливыхъ рецензій, за тотъ успѣхъ, вслѣдствіе котораго онъ противъ воли долженъ былъ войти въ сферу ему чуждую, гдѣ было мало и его высокаго образованія, и его многостороннихъ свѣдѣній. Не изъ лицепріятія или дурного помысла, О. И. просмотрѣлъ огромное значеніе Гоголя въ русской литературѣ, онъ просмотрѣлъ его совершенно искренно, онъ прошелъ мимо Гоголя такъ, какъ человѣкъ, одаренный тысячью талантовъ, но худо разумѣющій живопись, проходитъ мимо Фанъ-Остада или ван-дер-Нэра въ чьей нибудь картинной галлереѣ. Поэтическая понятливость не замѣняется ни какимъ образованіемъ, ни какой наукой. Бѣлинскій, не зная иностранныхъ языковъ, не имѣя десятой доли безконечныхъ свѣдѣній Сенковскаго, сразу угадывалъ значеніе великихъ поэтовъ и на оборотъ, одною рецензіею отдѣлялъ мишуру отъ золота, сбрасывалъ посредственныхъ дѣятелей словесности съ того незаслуженнаго мѣста, на которое ставила ихъ временная прихоть публики. Потому-то Бѣлинскій, при многихъ своихъ несовершенствахъ, былъ истиннымъ критикомъ и двигателемъ родной словесности. Сенковскій не могъ быть двигателемъ, потому что не имѣлъ качествъ, нужныхъ для критики поэтическихъ произведеній, а истинно поэтическія произведенія, какъ оно извѣстно всякому, составляютъ цвѣтъ, корень, сущность (epitome) каждой литературы. Въ этомъ отношеніи роль О. И. была не велика и не значительна, но онъ имѣлъ другую важную роль, выполненную безукоризненно и принесшую нашей словесности большую пользу. Онъ честно исполнилъ задачу, которая сказывалась въ его словахъ: "мы еще ученики передъ Европою, намъ надо учиться и учиться". На этихъ словахъ зиждется главное значеніе его журнала, значеніе популярнѣйшаго и превосходнѣйшаго "иностраннаго обозрѣнія", какое когда нибудь имѣла русская публика.
Уже одна программа "Библіотеки для Чтенія", программа, вся созданная О. И., въ совершенствѣ показывала, до какой степени редакторъ новаго изданія разумѣлъ умственныя потребности русскаго читателя. Сенковскій былъ основателемъ того энциклопедическаго направленія, котораго до сихъ поръ неуклонно держатся всѣ наши лучшіе журналы и котораго они будутъ держаться до той поры, пока уровень нашего общаго образованія не сравняется съ иностраннымъ. Французы и англичане, имѣющіе нѣкоторое понятіе о русской литературѣ, съ недоумѣніемъ (а часто и съ ироніей) толкуютъ о страшномъ объемѣ нашихъ періодическихъ изданій, о нашихъ 12 книжкахъ въ годъ, о нашихъ 30 листахъ въ каждой книжкѣ; ихъ удивляетъ то, что русская публика, вмѣсто "обозрѣній", выписываетъ себѣ какія-то періодическія энциклопедіи и еще называетъ эти энциклопедіи журналами. Имъ не приходитъ въ голову того, что такими энциклопедіями ежегодно распространяются массы многостороннѣйшихъ свѣдѣній, большею частью новыхъ для русской публики; что публика эта не промѣняетъ журналовъ, примѣненныхъ къ ея потребностямъ, ни на англійскія обозрѣнія, ни на французскія ученыя изданія. Сенковскій, при своемъ высокомъ образованіи, понималъ очень хорошо новость и странность задуманнаго имъ плана, но онъ тѣмъ не менѣе выполнилъ его со всей точностью и тѣмъ показалъ, что понимаетъ и современнаго читателя и положеніе современной литературы. Разсчетъ его съ перваго года оказался вѣрнымъ: тысячи подписчиковъ устремились къ его ежемѣсячной энциклопедіи, въ которой за стихотвореніемъ шла статья о сельскомъ хозяйствѣ и за новой повѣстью Мишель Массона, слѣдовалъ отчетъ о какихъ нибудь открытіяхъ но химіи. Небывалое до той поры количество подписчиковъ, обезпечивъ матеріальную сторону изданія, дало редактору "Библіотеки" возможность устроить эту важную часть на прочномъ основаніи. Плата за статьи сдѣлалась необходимымъ условіемъ журнальнаго труда, произволъ сталъ невозможнымъ по этой части; обширный классъ писателей, обезпеченный въ своемъ интересѣ, увеличилъ свою дѣятельность, между тѣмъ какъ все журнальное дѣло навсегда получило тотъ правильный и опредѣленный характеръ, отъ котораго малѣйшія уклоненія теперь стали невозможностью.
Убѣдившись въ томъ, что русская публика сочувствуетъ энциклопедическому сборнику въ новомъ родѣ, Сенковскій обратилъ все свое вниманіе на отдѣлы журнала, казавшіеся второстепенными и темными. Русскія повѣсти и стихи онъ цѣнилъ какъ приманку для людей непривычныхъ къ дѣльному чтенію; Лѣтописью своей онъ тѣшился, не признавая за ней какого либо важнаго значенія; но на отдѣлы Наукъ, Иностранной Словесности и Смѣси было обращено съ его стороны непрерывное и неусыпное вниманіе. Задача Сенковскаго состояла въ томъ,-- чтобъ въ двѣнадцати книжкахъ своего журнала дать русской публикѣ наибольшее количество полезныхъ свѣдѣній, переданныхъ какъ нельзя проще и увлекательнѣе. Имѣя подъ рукой всѣ пособія современной литературы и журналистики Европы, О. И. не пользовался ими, какъ матеріаломъ готовымъ, не нуждающимся въ стройной обработкѣ. Ему казалось недостаточнымъ выбрать книгу или статью, велѣть ее перевести со тщаніемъ и затѣмъ отложить дальнѣйшія о ней попеченія: нѣтъ, въ понятіяхъ перваго редактора "Библіотеки для Чтенія" это составляло лишь вступительную часть труда. Надо было во-первыхъ приспособить чужой трудъ къ пониманію своего читателя, стать въ посредники между иностраннымъ писателемъ и русскимъ подписчикомъ, а во-вторыхъ, распорядиться такъ, чтобъ у журнала не было отнято много мѣста, чтобъ "Библіотека для Чтенія" всегда сохраняла свой разнообразно-энциклопедическій характеръ. Потому всѣ статьи "Библіотеки", какъ иностраннаго обозрѣнія, проходили черезъ руки Сенковскаго. Онъ ихъ выбиралъ самъ, но полагаясь ни на чью помощь, онъ ихъ сокращалъ или дополнялъ сообразно споимъ понятіямъ о понятливости публики, онъ ихъ вновь просматривалъ передъ напечатаніемъ, оживляя текстъ какимъ нибудь дѣльнымъ примѣчаніемъ, какою нибудь замѣткою, кидавшею свѣтъ на сущность всего дѣла. О. И. былъ убѣжденъ, что можетъ придать популярность и интересъ всякой страницѣ своего изданія, и онъ не ошибался: у него были тотъ драгоцѣнный даръ изложенія, та бойкая особенность языка, вслѣдствіе которыхъ статья, надъ которой случалось ему проработать нѣсколько минутъ, уже влекла къ себѣ читателя. Чтобъ удостовѣриться въ справедливости словъ нашихъ, стоитъ отыскать въ старой "Библіотекѣ для Чтенія" хоть краткіе отчеты о новыхъ романахъ, являвшихся во Франціи, Англіи и Германіи, хоть перечни неистовыхъ драмъ и водевилей, игранныхъ на парижскихъ театрахъ. Рука опытнаго мастера прошла повсюду, слѣдъ ей видѣнъ и въ статейкахъ смѣси, и въ отчетахъ о засѣданіяхъ французской академіи, и въ музыкальныхъ новостяхъ, и въ тысячѣ подобныхъ мелочей, составляющихъ не мелочь въ своей сложности. Вездѣ видны глазъ и рука редактора истинно образованнаго, понимающаго свою публику, заботящагося о ней, какъ умный воспитатель заботится о плохо-подготовленномъ воспитанникѣ. Весь трудъ не имѣетъ въ себѣ ничего отталкивающаго, суроваго, докторальнаго, напротивъ того онъ полонъ жизни и веселости, отъ него не пахнетъ масломъ, какъ говорятъ древніе. Не упуская изъ виду ни одной изъ мелочей своего журнала, Сенковскій тѣмъ не менѣе помнитъ о субстанціальной, существенной его сторонѣ, примѣняя къ ней ту же систему ученія легкаго и увлекательнаго. Отдѣлы его журнала наполнены всѣмъ лучшимъ, что давала ему въ то время современная европейская литература. Изъ англійскихъ обозрѣній беретъ онъ превосходные труды по части естественныхъ наукъ, французская литература даетъ ему повѣсти и романы даровитѣйшихъ разскащиковъ того времени. Постоянно испытывая своего читателя, неутомимо борясь со всѣми препятствіями, не зависящими отъ редакціи, Сенковскій наполняетъ свое иностранное обозрѣніе статьями, компиляціями, отчетами, разборами, сокращеніями самаго разнообразнаго свойства. Въ январѣ пробуетъ онъ говорить съ читателемъ о германской философіи, въ февралѣ, замѣтивъ, что, не смотря на всѣ усилія, предметъ не затрогиваетъ публику, онъ бесѣдуетъ съ ней о какомъ нибудь германскомъ туристѣ, въ родѣ князи Нюклеръ-Мускау. Сегодня печатаетъ онъ рядъ статей о послѣднихъ открытіяхъ въ области естественныхъ наукъ, завтра разсказываетъ объ англійскомъ парламентѣ, послѣ завтра выбираетъ одинъ изъ умнѣйшихъ романовъ Бальзака и, подсмѣиваясь надъ его авторомъ, все-таки слѣдитъ за тѣмъ, чтобъ переводъ вѣрно передалъ лучшія страницы этого необыкновеннаго романиста. Постоянно затрогивая любознательность своей, еще такъ юной публики, ни на минуту не утомляясь своей сизифовой работой, всегда шутливый, всегда веселый, всегда общедоступный по языку, редакторъ "Библіотеки для Чтенія" постоянно вливаетъ жизнь и единство въ свой трудъ, постоянно кладетъ на него отпечатокъ своей оригинальной личности. Но заключеніи каждаго года читатель видѣлъ, что его, безъ труда и усилій, ознакомили съ десятками знаменитѣйшихъ чужеземныхъ писателей, что ему передали, въ рядѣ живыхъ и легкихъ разсказовъ, множество любопытныхъ явленій современной европейской жизни, изящной литературы, науки, журналистики. Самъ не зная какъ, онъ получалъ охоту къ познаніямъ, начиналъ дополнять пріобрѣтенныя имъ свѣдѣнія и такимъ образомъ вырывался изъ-подъ умственной апатіи, вѣчнаго удѣла людей учившихся "чему нибудь и какъ нибудь", по немногу.
Сенковскій зналъ лучше всякаго изъ новыхъ своихъ критиковъ, что въ двѣнадцати книжкахъ самаго толстаго журнала, при всей доброй волѣ редакціи, не передашь читателю всего замѣчательнаго въ современной европейской литературѣ. По онъ зналъ, что въ дѣлѣ обогащенія человѣка свѣдѣніями, самый методъ ученія важнѣе огромнаго запаса Фактовъ. Самъ занимая мѣсто профессора, онъ не могъ не понимать той истины, что иногда десятокъ лекцій, прочитанныхъ съ толкомъ, научаетъ болѣе, чѣмъ цѣлый выдолбленный курсъ, и что въ дѣлѣ умственнаго развитія не столько важно набиваніе ученической головы, какъ способность поставить учащагося въ возможность просвѣщать себя и безъ помощи учителя. Слова доктора Визе, съ превосходными статьями котораго объ англійскомъ воспитаніи русская читающая публика отчасти знакома, слова: в ъ ученіи слово какъ (wie) несравненно важнѣе чѣмъ что (was)" могутъ быть вполнѣ примѣнены къ дѣятельности Сенковскаго. какъ редактора "Библіотеки для Чтенія". Нѣтъ нужды въ томъ, что онъ непочтительно обращался съ первоклассными авторами, выпуская главы изъ Бальзака, сокращая Диккенса и урѣзывая капитальныя статьи изъ "Эдинбургскаго обозрѣнія" -- задача его, какъ журналиста, состояла не въ томъ, чтобъ представлять читателю Диккенса, Бальзака и лорда Брума во всей ихъ цѣлости, но въ томъ, чтобъ сблизить, а иногда и просто познакомить читатели съ этими могучими дѣятелями. Сокращеніи и компиляціи отвратительны лишь въ такомъ случаѣ, если онѣ задуманы безъ нужды и выполнены съ бездарностью, а этого нельзя сказать про статьи "Библіотеки для Чтенія", въ первые годы ея существованія. Мы не имѣемъ никакой причины пристрастно глядѣть на дѣятельность редактора Сенковскаго, но должны сказать съ полной откровенностью, что статьи, имъ выбранныя, сокращенныя и напечатанныя, при всѣхъ неполнотахъ и урѣзкахъ, кажутся намъ несравненно поучительнѣйшими для читателя, чѣмъ всѣ эти полные, но тяжелые, небрежные (а иногда безграмотные) переводы, нынѣ появляющіеся въ такомъ изобиліи. Конечно, англійскіе романы въ переводѣ Введенскаго полезнѣе, чѣмъ "Старикъ Горіо" съ пропускомъ важныхъ главъ или труды романиста Морьера съ сокращеніями и дополненіями самого О. И., но много ли у насъ такихъ переводчиковъ, какъ Введенскій? А затѣмъ, кто изъ насъ посмѣетъ серьезно сравнивать теперешніе журнальные переводы, исполненные промаховъ, безцвѣтности, холодности съ живыми, блестящими статьями иностраннаго отдѣла "Библіотеки для Чтенія"? Въ этихъ скромныхъ статьяхъ, часто подписанныхъ именами, нынѣ имѣющими почетную извѣстность въ русской словесности, жило и сохранялось (несмотря на урѣзки и сокращенія) то, что всего важнѣе въ данномъ трудѣ, то-есть духъ его автора, особенность его литературной манеры. Въ старой "Библіотекѣ для Чтенія", во время управленія Сенковскаго, Морьеръ и Гукъ говорили языкомъ, имъ принадлежащимъ, Бальзакъ не имѣлъ ничего общаго съ Мишель Массономъ, а Марріетѣ съ Диккенсомъ. Тоже самое, и еще въ замѣчательнѣйшей степени, замѣчалось и въ учоныхъ статьяхъ, взятыхъ съ иностраннаго. У насъ привыкли говорить, что русская публика жаждетъ оригинальныхъ статей серьознаго содержанія, что она холодна къ переводамъ изъ умнѣйшихъ иностранныхъ писателей,-- если это правда, то надо жалѣть о русской публикѣ, потому что наша наука еще далеко отстала отъ науки европейской. Но не лучше ли будетъ думать, что читатель холоденъ къ переводнымъ учонымъ статьямъ и компиляціямъ лишь вслѣдствіе безцвѣтности, вялости и безхарактерности статей такого рода, статей, въ которыхъ автора, утрачиваетъ всю свою самобытность, вслѣдствіе неспособности своихъ истолкователей. Если въ вашемъ журналѣ Маколей похожъ на Эмерсона, Карлейль на Мекнитоша, Мишле на Тьерри и Гервинусъ на Ранке, не удивляйтесь тому, что читатель зѣваетъ и говоритъ: "не хочу иностранной мудрости!" У Сенковскаго читатель тридцатыхъ годовъ, читатель менѣе развитый и менѣе терпѣливый, чѣмъ теперешніе читатели, никогда не говорилъ ничего подобнаго. Причина этому обстоятельству была та, что редакторъ старой "Библіотеки для Чтенія", въ отношеніи нѣкоторыхъ отдѣловъ своего журнала, могъ назваться редакторомъ небывалымъ, совершеннѣйшимъ и безукоризненнымъ. Онъ читалъ все иностранное и работалъ, какъ рьяный юноша, едва бросившійся въ литературное дѣло, надъ каждою страницей своего періодическаго изданія. Онъ запрещалъ носить къ себѣ русскія газеты и журналы (особенно если замѣчалъ, что они "ругаются", какъ онъ выражался -- и оправдывать его въ этомъ пренебреженіи мы не станемъ. Но до того времени, когда здоровье его не разстроилось окончательно, онъ считалъ стыдомъ не читать новыхъ иностранныхъ журналовъ, не выписывать книгъ изъ Франціи, Англіи и Германіи,-- не слѣдить за всѣмъ замѣчательнымъ въ области науки и литературы. Гоголя онъ проглядѣлъ, это правда, потому что Гоголь дѣйствовалъ въ области не близкой къ сердцу Сенковскаго, за то въ своей любимой области, въ иностранной словесности, онъ не проглядѣлъ ни одного явленія, тогда какъ его сверстники и критики десятками ихъ проглядывали. Вотъ въ чемъ заключалась главная сила Сенковскаго, какъ редактора, и вотъ почему его журналъ пустилъ такіе крѣпкіе корни въ умахъ современныхъ ему русскихъ читателей.
Сенковскаго, какъ редактора, упрекали и упрекаютъ въ томъ, что журналъ его не имѣлъ никакого направленія, что въ выборѣ статей, въ критикѣ и такъ далѣе основатель "Библіотеки для Чтенія" не руководился никакими серьозными убѣжденіями. Обвиненіе это, какъ намъ кажется, падетъ само собою, когда наша журналистика получитъ должную зрѣлость, когда мы отвыкнемъ отъ ученической заносчивости и стало быть перестанемъ видѣть направленіе въ безпрестанномъ выкрикиваніи того, что и безъ крика должно быть извѣстно всякому просвѣщенному человѣку. Относительно русской литературы, взгляды Сенковскаго дѣйствительно могутъ быть оспориваемы, какъ мы уже показали въ своемъ мѣстѣ, но не то съ его задачею, какъ редактора, стоящаго въ головѣ полезнѣйшаго, имъ созданнаго иностраннаго обозрѣнія. О. И. дѣйствительно любилъ шутить надъ сантиментальнымъ направленіемъ, въ которое стали вдаваться германскіе писатели его времени, онъ безжалостно издѣвался надъ соціальными тенденціями новой французской литературы, но изъ этого еще не слѣдуетъ, чтобъ онъ имѣлъ въ себѣ хотя частицу обскурантизма или антипатіи къ разумному движенію. Сердце его лежало къ Англіи, къ твердымъ и прочнымъ понятіямъ британскихъ мыслителей, къ теоріямъ равно удаленнымъ и отъ вреднаго застоя и отъ лихорадочныхъ порывовъ въ область утопіи. Онъ не навязывалъ этихъ понятій читателю, не трубилъ о нихъ на каждой страницѣ своего изданія (вѣрное средство испошлить всякое хорошее воззрѣніе), не хватался за статьи, въ которыхъ они только одни проводились, для всего этого О. И. былъ и слишкомъ уменъ, ІІ слишкомъ спокоемъ, и слишкомъ остороженъ. Направленіе его журнала можетъ быть оцѣнено лишь судьею очень хладнокровнымъ"очень внимательнымъ, его не схватишь изъ одной книжки "Библіотеки", наудачу выбранной; его не оцѣнишь въ торопливой статейки. Еслибъ Сенковскій не имѣлъ никакихъ убѣжденій, мы имѣли бы въ его журналѣ, какъ иностранномъ обозрѣніи, рядъ статей или противорѣчащихъ одна другой, или отмѣченныхъ однимъ фальшивымъ направленіемъ. И въ Англіи, и въ Германіи, и во Франціи тридцатыхъ годовъ водилось множество обскурантовъ, рыцарей старины, безнадежныхъ скептиковъ, многіе изъ этихъ людей обладали значительнымъ талантомъ; отчего же ихъ труды по переводились, не компилировались и не выхвалялись въ "Библіотеки для Чтенія"? Отчего весь журналъ (какъ иностранное обозрѣніе) проникнутъ однимъ и тѣмъ же спокойнымъ, просвѣщеннымъ, благороднымъ духомъ, который, скажемъ мимоходомъ, воспитываетъ юную еще публику лучше всякихъ пиѳическихъ дифирамбовъ? Если намъ объявитъ, что все это было дѣломъ случая, то мы будемъ вправѣ отвѣтить: почему же случай подобнаго рода является лишь въ журналахъ, находящихся подъ самою просвѣщенною редакціею, и тотчасъ же исчезаетъ въ тѣхъ изданіяхъ, гдѣ дѣла ведутся небрежно или переходятъ въ руки людей мало образованныхъ? Наконецъ, въ поясненіе роли О. И., какъ журналиста, мы позволимъ себѣ привести на память нѣсколько словъ изъ давнишней бесѣды нашей съ лицомъ, пользующимся великой любовью со стороны всѣхъ просвѣщенныхъ современниковъ {Профессоръ А. В. Н.}, лицомъ, имѣвшимъ самыя многоразличныя дѣла съ Сенковскимъ, какъ редакторомъ, и до послѣдняго времени сохранившаго къ нему дружескія отношенія. "О. И. говорило намъ это лицо, не понимали и теперь не понимаютъ. При многихъ странностяхъ, онъ не только былъ человѣкомъ здраваго и просвѣщеннаго воззрѣнія на вещи, но былъ имъ всегда, во всѣхъ своихъ журнальныхъ дѣлахъ, во всѣхъ обстоятельствахъ своей дѣятельности. Онъ не увлекался крикомъ и фантазіями, но за свои идеи держался крѣпко, упорно, неотступно. И видѣлъ и имѣлъ съ нимъ важнѣйшія дѣла въ ту пору, когда его понятія были перетолкованы въ худую сторону, когда его журналъ подвергался нерасположенію людей сильныхъ -- въ это время Сенковскій не измѣнилъ себѣ ни однимъ словомъ, ни одной строкою. При его умѣ и изворотливости, ему было легко польстить одному, угодить другому, тиснуть ловкую статейку, которая сняла бы съ него часть незаслуженнаго имъ нареканія, онъ не сдѣлалъ и не желалъ сдѣлать ничего подобнаго. Онъ любилъ просвѣщеніе и служилъ ему вѣрой и правдою. Онъ зналъ, что не употребляетъ во зло ни одного изъ нравъ, ему данныхъ, и зная это, уже не склонялся ни къ какимъ уступкамъ. въ этомъ отношеніи онъ былъ журналистомъ истинно европейскимъ, спокойнымъ въ своей твердости и непреклоннымъ въ своей умѣренности."
Таковъ былъ О. И. въ исполненіи высшихъ обязанностей русскаго журналиста,-- но чтобъ оцѣнить всѣ его необыкновенныя достоинства какъ редактора, нужно имѣть понятіе о вседневныхъ трудахъ, обусловленныхъ его призваніемъ. По этой части мы имѣемъ возможность сообщить читателю нѣсколько подробностей, истинно характеристическихъ. Не задолго до кончины Сенковскаго, намъ случилось взять изъ его библіотеки коллекцію старыхъ англійскихъ журналовъ, являвшихся въ свѣтъ во время наибольшаго успѣха, "Библіотеки для Чтенія". Пробѣгая эти "обозрѣнія", "магазины" (magazines) и періодическія энциклопедіи, мы, такъ сказать, были перенесены въ мастерскую журналиста-Сенковскаго, къ блистательной порѣ его редакторской дѣятельности. Намъ сдѣлался ясенъ главный трудъ его жизни, передъ нами раскрылась вся тихая, темная, никѣмъ не оцѣненная особенность его журнальныхъ занятій. Каждая книжка этихъ забытыхъ, разрозненныхъ, запыленныхъ изданій служитъ памятникомъ заботливости, неусыпности, трудолюбія какими обладалъ бывшій редакторъ "Библіотеки для Чтенія". Всѣ статьи прочитаны, исчерчены справками и дополненіями, указаніями для (компиляторовъ, поясненіями для читателя. Во многихъ мѣстахъ, многословныхъ или не близко относящихся къ главному предмету статьи, цѣлыя страницы текста зачеркнуты и замѣнены умнымъ, оживленнымъ сокращеніемъ всего въ нихъ сказаннаго Почеркъ Сенковскаго, почеркъ такъ намъ памятный, вездѣ пестритъ собой поля книжки, всегда четкій, всегда ровный, всегда щеголеватый. И что замѣчательнѣе всего: и поправки, и сокращенія, и вставки, и прибавленія редактора -- всѣ на англійскомъ языкѣ, самомъ легкомъ и правильномъ, безъ одной грамматической ошибки, безъ одного сколько нибудь тяжелаго оборота рѣчи! Сенковскій не хотѣлъ дѣлать своихъ замѣтокъ по русски, для того чтобъ его слогъ не составилъ диспарата съ слогомъ переводчика, къ тому же онъ такъ зналъ иностранные языки, что кажется ему ничего не значило даже думать по-французски, по-нѣмецки, по-англійски. Занимаясь своимъ журналомъ О. И. не хотѣлъ признавать въ трудѣ редактора ни излишествъ, ни гибельной роскоши. Пока въ немъ жила энергія, онъ не берегъ себя и не гонялся за отдыхомъ. Немногіе изъ страшнѣйшихъ учоныхъ тружениковъ провели безъ сна столько ночей, сколько ихъ провелъ веселый и остроумный баронъ Брамбеусъ. Онъ не берегъ своихъ силъ, онъ обращалъ ночь въ день и для капитальнаго труда, и для передѣлки плохой повѣсти, и для того, чтобъ подбавить жизни въ мелкія статейки своей смѣси. Никогда не обладая желѣзнымъ здоровьемъ, имѣя всѣ средства беречь себя и трудиться въ мѣру, онъ не думалъ ни о здоровьѣ, ни о раздѣленіи своего нескончаемаго труда съ надежнымъ помощникомъ. Природа наконецъ взяла свое, и разъ поднявши свой голосъ, сдѣлала дѣло разрушенія съ безжалостью и неумолимостью. Выпустивши перо изъ рукъ Сенковскій выпустилъ его навсегда. Однажды переставши быть редакторомъ, онъ понялъ, что ему предстоитъ навсегда проститься съ своей любимой, славною дѣятельностью. Съ первой своей серьозной болѣзнью и редакторъ Сенковскій, и баронъ Брамбеусъ умерли для русской литературы.
Мы познакомились съ покойнымъ О. И. въ 1849 году, въ періодъ его полнаго литературнаго бездѣйствія. Едва сблизившись съ нимъ, уже можно было сказать, что періодъ этотъ будетъ постояннымъ, неизмѣннымъ, необходимымъ. Какъ для многихъ людей, сходныхъ съ нимъ по характеру, для Сенковскаго слова все или ничего служили всегдашнимъ девизомъ. Разрушенное здоровье его не допускало излишествъ труда, а труда расчетливаго и скупого онъ не могъ понять до конца жизни. Гостепріимный хозяинъ, остроумнѣйшій собесѣдникъ, надежный совѣтникъ и пріятель, онъ уже не былъ ни редакторомъ, ни даже литераторомъ. Онъ читалъ мало -- чтеніе раздражало его нервы, будило воспоминаніе прежней могучей работы, питало въ немъ вредные позывы на неумѣренную дѣятельность мысли. Писалъ онъ еще менѣе, писалъ по необходимости, почти съ отвращеніемъ: ему былъ тягостенъ литературный застой того времени, нападенія разныхъ цѣнителей на его личность не возмущали его нимало, но они поддерживали въ немъ давнишній его предразсудокъ о незрѣлости, ребячествѣ и заносчивости русской литературы. Предразсудокъ этотъ укоренялся въ умѣ его все болѣе и болѣе -- рѣдко высказывая свои мнѣнія по этой части, онъ носилъ ихъ въ себѣ и тихо скорбѣлъ о томъ времени, когда его силы не поддавались недугу, когда его голосъ слышенъ былъ по всей читающей Россіи, дорогъ и понятенъ всѣмъ просвѣщеннымъ людямъ. Литературная несообщительность Сенковскаго и та британская shyness, о которой мы упоминали, полагали какую-то непереходимую грань между нимъ и литераторами новаго поколѣнія, изъ которыхъ многіе питали къ нему непритворную привязанность. Одно время (между 1848 и 1853 годами), О. И. дружески сходился съ цѣлымъ кругомъ молодыхъ литераторовъ, между которыми находились и поэты, и библіографы, и повѣствователи, и даже редакторъ одного изъ новыхъ журналовъ. Въ то время онъ еще могъ бы сгруппировать около себя таланты, придать новыхъ силъ гибнущей "Библіотекѣ для Чтенія", но самъ журналъ уже давно не занималъ собою О. И. Твердый въ своемъ девизѣ, онъ хотѣлъ, чтобъ на его долю доставалось "все или ничего" въ журнальной дѣятельности. Не пренебреженіе къ дѣлу, а недугъ, изнуряющій и неизцѣлимый, вотъ разгадка его пассивной жизни въ послѣдніе годы, его недѣятельности между болѣе молодымъ поколѣніемъ, которое хотя часто поперечило его прежнимъ воззрѣніямъ, но на самомъ дѣлѣ всегда уважало личность и заслуги Сенковскаго. Самая арена прежнихъ успѣховъ опротивѣла О. И., и это чувство не было чувствомъ предосудительнымъ: ветеранъ, изнуренный и измученный, не могъ безъ тяжелаго чувства глядѣть на поле битвъ, прославившихъ его молодость. Сверхъ того, болѣзнь Сенковскаго, по сущности своей, всегда располагала его къ ипохондріи и преувеличенно-печальнымъ помысламъ. Баронъ Брамбеусъ, такъ шутливый въ разговорахъ, такъ блистательно остроумный въ своихъ Фельетонахъ, несъ обычный крестъ людей, прославленныхъ за остроуміе. Публика и поклонники считали его эпикурейцомъ, весельчакомъ, всегда смѣющимся Демокритомъ, говоруномъ, исполненнымъ великой вѣры въ свои силы; на самомъ же дѣлѣ онъ былъ, подобно Мольеру въ старое и Теккерею въ наше время, человѣкомъ наклоннымъ къ меланхоліи, писателемъ, часто сомнѣвавшимся въ великой силѣ, данной ему отъ Бога.
А ему нельзя было, ему не слѣдовало сомнѣваться въ этой силѣ. Не бравши пера въ руки, не изнуряя себя трудами, въ злѣйшую нору болѣзни и видимаго безсилія, Сенковскій все-таки могъ бы приносить огромную пользу родной словесности, потому что онъ оставался просвѣщеннѣйшимъ человѣкомъ и опытнѣйшими журналистомъ своего времени. Его взглядъ никогда не терялъ своей мѣткости, всѣ его замѣтки о текущихъ литературныхъ явленіяхъ отличались разительной проницательностью, и очень часто его рѣдкія, небрежныя сужденія, высказанныя изустно, безъ всякаго приготовленія, имѣли въ себѣ что-то истинно глубокое. Онъ могъ бы, не выходя изъ своего кабинета, направлять труды цѣлаго круга сотрудниковъ, противодѣйствовать всему дѣйствительно смѣшному и ученическому въ нашей журналистикѣ, могъ бы, однимъ словомъ, дать новую жизнь когда-то любимому, но безнадежно заброшенному имъ журналу. Этого О. И. не хотѣлъ сдѣлать -- подъ вліяніемъ болѣзни, онъ видимо преувеличивалъ свою отсталость отъ покой литературы. Можетъ быть, онъ боялся, что возобновленіе редакторскихъ трудовъ для него не ограничится одной пасенной дѣятельностью совѣтника, что оно перейдетъ въ излишество и приведетъ съ собой ожесточеніе недуга, и намъ кажется, что такое опасеніе было основательно. Сенковскій, какъ истинный воинъ просвѣщеннаго слова, не могъ трудиться въ половину. Онъ не разъ говорилъ, когда заходила рѣчь о малой его производительности въ послѣдніе годы: "я могу умереть надъ работой, но я не въ силахъ писать по клочкамъ, писать по немногу, не въ силахъ писать, хворая и откладывая работу день за день.
1858.