В роскошной вилле по соседству с нами жила Джульетта Мендельсон со своим богатым мужем, банкиром. Она живо интересовалась моей школой, несмотря на своих буржуазных приятельниц, открестившихся от нас, и однажды пригласила всех нас танцевать перед моим кумиром, Элеонорой Дузе.
Я представила Дузе Гордона Крэга, и она сразу была очарована его взглядами на театр. После нескольких восторженных свиданий она пригласила нас поехать во Флоренцию и хотела, чтобы Крэг поставил там спектакль. Было решено, что Гордон Крэг приготовит макеты для ибсеновского "Росмерсгольма", который должен был идти во Флоренции с участием Элеоноры Дузе, и мы все - Элеонора Дузе, Крэг, Мария Кист и я с ребенком - отправились экспрессом во Флоренцию.
Я кормила сама, но молоко стало сворачиваться, и по дороге пришлось прибегнуть к искусственному вскармливанию Все же я была на седьмом небе, так как наконец встретились два существа, самые дорогие мне на свете. Крэг был занят любимым делом, а Дузе нашла декоратора, достойного ее таланта.
Приехав во Флоренцию, мы остановились в маленькой гостинице поблизости от Гранд-Отеля, где Дузе были отведены королевские покои С места начались споры, в которых я исполняла роль переводчицы, так как Крэг не знал ни французского, ни итальянского языка, а Дузе не понимала ни слова по-английски Я оказалась между двумя гениями, между которыми, как это ни странно, сразу установились враждебные отношения. Моей единственной мыслью было доставлять обоим удовольствие, чего я достигла, давая не вполне точное освещение словам. Да простится мне хотя бы часть лжи, которую я допустила при переводах, ведь она была сказана ради святого дела Мне хотелось, чтобы эта грандиозная постановка вполне удалась, что никогда не случилось бы, если бы я правдиво передавала Дузе слова Крэга, а Крэгу приказания Дузе.
Насколько помню, в первой сцене "Росмерсгольма" Ибсен указывает, что комната должна быть "уютно, но по-старомодному обставлена" Но Крэг нашел нужным создать внутренность египетского храма с потолками, уходящими ввысь Комната отличалась от египетского храма только огромным квадратным окном в глубине сцены. По Ибсену, оно выходит в аллею старых деревьев, ведущую к дворику. У Крэга все это приняло громадные размеры - десять метров на двенадцать, а за окном виднелась яркая даль, переливавшаяся желтыми, зелеными и красными красками, даль, которая скорее походила на пейзаж в Марокко, чем на старомодный дворик.
- Окно мне представляется маленьким, а не таким огромным, - заметила Дузе с некоторым удивлением.
На что Крэг прогремел на английском языке:
- Скажите ей, что я не допущу, чтобы какая-то проклятая баба вмешивалась в мою работу!
- Он говорит, что склоняется перед вашим мнением и сделает все, чтобы вам угодить, - благоразумно перевела я и, повернувшись к Крэгу, не менее дипломатично стала передавать возражения Дузе:
- Дузе говорит, что у вас великий талант и что поэтому она ничего не изменит в ваших набросках.
Такие переговоры продолжались часами. Иногда мне надо было кормить ребенка, но все же я всегда была на месте и исполняла важную роль переводчика-миротворца. Часто я страдала, когда пропускала время кормления, но продолжала объяснять Крэгу и Дузе то, что они никогда не говорили Роды сильно пошатнули мое здоровье, а утомительные разговоры затягивали выздоровление. Но я считала, что никакая жертва с моей стороны не будет слишком велика для такого выдающегося артистического события, как постановка "Росмерсгольма" Крэгом для Элеоноры Дузе.
Крэг заперся в театре и, расставив перед собой дюжину огромных горшков с краской, сам стал рисовать декорации большой кистью, не имея возможности найти среди итальянцев рабочих, которые бы вполне поняли его замыслы. Достать полотно, которое требовалось, тоже оказалось невозможным, и поэтому он решил заменить его мешками В течение нескольких дней сонм итальянских старух, сидя на сцене, занимался сшиванием распоротых мешков Молодые художники-итальянцы метались по сцене, пытаясь выполнять приказания Крэга, а сам он, растрепанный, кричал на них, макал кисти в краску, поднимался на лестницы, рискуя свалиться, и проводил в театре целые дни и часть ночей, не покидая его даже, чтобы поесть. Он оставался бы целый день без пищи, если бы я ему не приносила завтрака в маленькой корзинке.
Он распорядился, чтобы Дузе не пускали в театр:
- Не давайте ей сюда входить. Если она войдет, я сажусь в поезд и уезжаю
Дузе же горела желанием увидеть, что творится в стенах театра, и на меня легла обязанность удерживать ее от этого, стараясь в то же время не обидеть Я совершала с ней длинные прогулки в садах, где чудные статуи и прелестные цветы успокаивали нервы знаменитой артистки.
Я никогда не забуду Дузе, идущую по саду; она совсем не походила на обыкновенную женщину, а казалась божественным образом, созданным Петраркой или Данте, образом, случайно попавшим на землю Прохожие расступались перед ней и почтительно, хотя и с любопытством смотрели нам вслед. Дузе не любила, когда ее разглядывали и скрывалась в боковые аллеи, чтобы избежать любопытных взоров Она не любила человечества, как любила его я, и считала большинство людей canaille Приближался час, когда Элеоноре предстояло увидеть сцену в законченном виде В назначенный день и час я заехала за ней и повезла ее в театр Она была в состоянии страшного нервного напряжения, и я боялась, что оно каждую минуту может разразиться бурей, как грозовая туча. Она встретила меня в вестибюле гостиницы, одетая в коричневое меховое пальто и меховую шапку, похожую на казачью, надвинутую на один глаз Хотя Дузе по совету добрых друзей иногда и посещала модных портных, все же она не умела носить модных платьев и казаться элегантной Ее одежда всегда казалась криво надета, а шляпа свисала на бок Как бы ни были дороги ее платья, у нее был постоянно вид, будто она их не надевает, а снисходит к ним.
Я была так взволнована, что по дороге в театр почти не могла говорить. Очень искусно я удержала ее от намерения ворваться через боковую дверь прямо за кулисы, потребовала, чтобы открыли главный вход и ввела ее в ложу. Нам пришлось долго ждать Я очень мучилась, а Дузе повторяла: "Будет ли мое окно такое, каким я его вижу? Когда же я наконец увижу сцену?"
Я поглаживала ее руку и приговаривала: "Скоро, скоро увидите Немножко терпения". Но я дрожала от страха при мысли о маленьком окне, принявшем гигантские размеры.
Изредка слышался голос выведенного из себя Крэга, иногда пытавшегося говорить по-итальянски, а иногда просто кричавшего: "Черт побери! Почему не ставите вы это сюда? Почему не делаете то, что я говорю?" После чего вновь водворялась тишина.
В конце концов после томительного ожидания, во время которого гнев Элеоноры вот-вот готовился вспыхнуть, медленно поднялся занавес.
О, как описать то, что предстало перед нашими удивленными и восторженными взорами? Я говорила об египетском храме? Но никогда ни египетский храм, ни готический собор, ни дворец в Афинах не был так прекрасен. Я еще не видела такой красоты. Через огромные пространства, через небесную гармонию, через поднимающиеся линии и колоссальные высоты душа стремилась к свету, лившемуся в громадное окно, в которое была видна не аллея, а целая вселенная. В этом голубом свете заключались все мысли, все думы, вся земная печаль человека За окном же сиял весь восторг, вся радость, все чудо его фантазии. Была ли это комната в "Росмерсгольме"? Не знаю, что подумал бы Ибсен, но, вероятно, он, как и мы, был бы целиком захвачен и молчал.
Рука Элеоноры схватила мою Потом крепко меня обняла, и я увидела, как слезы потекли по ее прекрасному лицу. Некоторое время мы молча сидели, прижавшись друг к другу, - Элеонора от восторга и радости за искусство, я же от того, что мои предчувствия не оправдались и что она довольна. Долго оставались мы так. Затем она взяла меня за руку и большими шагами двинулась по коридору к сцене, таща меня за собой. Она остановилась на сцене и своим голосом, голосом Дузе, воскликнула: "Гордон Крэг! Идите сюда!"
Застенчиво, как мальчик, Крэг появился из боковой кулисы. Дузе его обняла, и поток лестных итальянских слов полился с ее уст, точно вода из фонтана, с такой быстротой, что я не успевала их переводить Крэгу Крэг не плакал от умиления, подобно нам, но долгое время молчал, что у него было признаком большого потрясения.
Можно себе представить мою радость Я была тогда молода и неопытна и считала, что в минуты большого восторга людские слова не бросаются на ветер. Я рисовала себе Элеонору Дузе отдающей свой талант в распоряжение искусства моего великого Крэга. Я рисовала себе будущее как сплошной триумф Крэга, как сплошное величие театрального искусства Я не приняла, увы, во внимание непрочности человеческого восторга, в особенности же восторга женщины А Элеонора, при всей своей гениальности, была только женщиной, что и доказала впоследствии
На премьере "Росмерсгольма" огромная, выжидающая толпа наполнила театр Флоренции. Когда взвился занавес, по залу пронесся единый вздох восторга. Другого результата нельзя было и ожидать. Флорентийские знатоки искусства до сих пор помнят это единственное представление "Росмерсгольма".
Инстинкт подсказал Дузе надеть белое платье с большими широкими ниспадавшими рукавами Когда она вышла на сцену, она меньше походила на Ребекку Вест, чем на Сибиллу Дельфийскую. Со свойственным ей никогда не ошибавшимся талантом она приспособилась к грандиозным линиям и снопам света, которые ее озаряли.
Когда немного улеглось возбуждение, вызванное спектаклем, я как-то утром зашла в банк и увидела, что мой текущий счет совершенно исчерпан Появление ребенка, нужды груневальдской школы, наше путешествие во Флоренцию окончательно истощили мои средства. Было необходимо придумать средство пополнить денежные запасы, и тут, очень кстати, пришло известие от петербургского импресарио, который спрашивал, могу ли я снова танцевать, и предлагал турне по России.
Я покинула Флоренцию, оставив ребенка на попечении Марии Кист, а Крэга на попечении Элеоноры, а сама села в экспресс, идущий в Петербург, через Швейцарию и Берлин. Вы можете себе представить, насколько эта поездка была грустна. Первое расставание с ребенком, а также разлука с Крэгом и Дузе были очень тягостны Здоровье мое было ненадежно, ребенок не был еще отнят от груди, и молоко поэтому приходилось выкачивать при помощи маленького прибора, что было просто жутко и вызвало у меня немало слез.
Поезд мчался все дальше и дальше на север, пока я снова не очутилась в стране снежных равнин и лесов, которые теперь на меня производили еще более удручающее впечатление. Кроме того, все последнее время я была слишком поглощена Дузе и Крэгом, чтобы думать о собственном искусстве, и абсолютно не была подготовлена к испытаниям турне. Тем не менее добрая русская публика приняла меня со своим обычным восторгом и смотрела сквозь пальцы на недочеты, встречавшиеся в спектаклях. Помню, что часто во время танцев молоко начинало вытекать из грудей и сбегать по тунике, причиняя мне сильное смущение Как трудно женщине иметь профессию!
Это турне по России оставило во мне мало воспоминаний. Излишне говорить, что сердце мое стремилось во Флоренцию, и поэтому я постаралась сократить насколько возможно поездку и приняла приглашение гастролировать в Голландии, чтобы быть ближе к школе и к тем, кого я жаждала увидеть.
В первую ночь своего появления на сцене в Амстердаме я почувствовала странное недомогание. Кажется, оно было в связи с молоком, нечто вроде молочной лихорадки. После спектакля я упала на сцене, и в гостиницу меня пришлось отнести на руках. Там я лежала целые недели в полной темноте, обложенная мешками со льдом. Доктор назвал это невритом, болезнью, против которой еще не найдено средство. Долгие дни я не могла ничего есть и только поддерживала свои силы небольшими порциями молока с опиумом, мучимая бредом, пока не впадала в бессознательное состояние.
Крэг прискакал из Флоренции и был воплощением преданности Он провел со мной три или четыре недели, помогая за мной ухаживать, пока однажды не получил телеграмму от Элеоноры: "Выступаю в "Росмерсгольме" в Ницце Сцена неудовлетворительна. Приезжайте немедленно".
Когда он уехал в Ниццу, я уже начинала поправляться, но едва я увидела телеграмму, как меня охватило страшное предчувствие того, что случится, если меня не будет, чтобы переводить и сглаживать все шероховатости.
В одно прекрасное утро Крэг приехал в старое казино Ниццы и узнал, что без ведома Дузе его декорации разрезаны и приспособлены к новой сцене. Естественно, что когда он увидел свое художественное творение, свое детище, образцовое произведение искусства, над которым он так трудился, в изувеченном виде, уничтоженным на его глазах, с ним случился один из тех бешеных припадков ярости, которым он иногда бывал подвержен, и он, что уже было значительно хуже, обратился к Элеоноре, стоявшей тут же на сцене, со следующими словами:
- Что вы наделали? Вы погубили мою работу! Вы уничтожили мое творчество, вы, от которой я ожидал так много!
Он говорил в таком духе до тех пор, пока Дузе, не привыкшая выслушивать подобные речи, не потеряла самообладания Позже она мне говорила, что в жизни своей не видела такого человека и что с ней еще никогда так не разговаривали. "Свыше шести футов ростом, он производил страшное впечатление и, скрестив руки по британскому обычаю, говорил невозможные вещи Со мной так не обращаются и, понятно, я не могла этого выдержать. Я указала на дверь и заявила: "Я не хочу вас больше видеть. Уходите!""
Так кончились планы Дузе посвятить жизнь служению искусству Крэга.
* * *
Я приехала в Ниццу настолько ослабевшая, что меня вынесли из поезда на руках Был первый вечер карнавала, и по дороге в гостиницу на мою открытую коляску напала группа Пьеро в самых разнообразных масках Гримасы их казались мне пляской смерти перед приближающимся концом.
Элеонора Дузе лежала больная в гостинице поблизости и просила передать мне много нежных слов Кроме того, она прислала ко мне своего доктора, Эмиля Воссона, который ухаживал за мной с трогательной преданностью и с того времени стал одним из самых больших моих друзей Выздоровление шло медленно, и я еще долго страдала.
Ко мне приехали мать и мой верный друг, Мария Кист с моей девочкой, сильной, здоровой и с каждым днем хорошевшей Из гостиницы мы переехали на Мон-Борон Из наших окон с одной стороны было видно море, а с другой - вершина горы, на которой когда-то в обществе змеи и орла углублялся в размышления Заратустра, и я стала постепенно возвращаться к жизни в доме на возвышенности, залитой солнцем Но впереди ждали денежные затруднения и, чтобы покончить с ними, я вернулась, едва набравшись сил, к своим гастролям в Голландии, правда, еще в состоянии слабости и подавленности.
Я обожала Крэга, я любила его со всем пылом своей артистической души и все-таки сознавала, что разлука неминуема Я дошла до того безумного состояния, когда не могла уже жить ни с ним, ни без него Жить с ним значило лишиться своего искусства, индивидуальности, даже, вероятно, жизни и рассудка. Жить без него значило быть в постоянном состоянии подавленности и испытывать муки ревности, на что, увы, по-видимому, имелось достаточно оснований Я рисовала себе Крэга, ослепительно красивого, в объятиях других женщин, и видения эти лишали меня ночью покоя и сна. Крэг мне представлялся говорящим другим женщинам о своем искусстве, женщинам, глядевшим на него с обожанием. Он мне снился счастливым с другими, я видела, как он смотрит на них с очаровательной улыбкой, улыбкой Эллен Терри, как он ласкает их, слышала, как он сам себе говорит: "Эта женщина мне нравится. Ведь Айседора, в сущности, нестерпима!"
Эти мысли приводили меня попеременно то в бешенство, то в отчаяние Я не могла работать, не могла танцевать Мнение других о моих танцах стало мне безразлично Я пришла к заключению, что такому положению вещей следует положить конец. Или искусство Крэга, или мое Отказываться же от своего я считала невозможным. Я бы угасла, я бы умерла с горя. Нужно было найти средство, и я вспомнила мудрость гомеопатов В конце концов, к нам приходит все, чего мы желаем, и лекарство нашлось.
Он вошел ко мне как-то днем: молодой, добродушный, голубоглазый, светлый блондин, одетый безукоризненно Он сказал:
- Друзья меня зовут Пим.
Я возразила:
- Пим! Какое очаровательное имя! Вы художник?
- О нет! - вскричал он, точно я его обвиняла в преступлении
- Тогда чем же вы замечательны? Великими мыслями?
- О нет! У меня вообще не бывает мыслей
- Ну а цель жизни есть?
- Тоже нет
- Что же вы делаете?
- Ничего.
- Есть же у вас какое-нибудь занятие?
- Да, я собираю табакерки восемнадцатого столетия, - ответил он после некоторого размышления.
Вот где было мое лекарство Я подписала контракт на гастроли по России, на продолжительное тяжелое турне не только по северной России, но и по южной, включая Кавказ, и боялась продолжительного путешествия в одиночестве.
- Хотите ехать со мной в Россию, Пим?
- С восторгом, - быстро ответил он, - но как быть с матерью? Ее я бы мог убедить, но есть еще кто-то, - и Пим покраснел. - Кто-то, кто меня очень любит и, может быть, не согласится отпустить.
- Но ведь мы можем уехать незаметно.
Было решено, что после окончания моего последнего спектакля в Амстердаме автомобиль будет нас ждать у артистического подъезда и увезет в деревню. Горничная должна была выехать с вещами экспрессом, в который мы должны были сесть на следующей за Амстердамом станции.
Ночь была темная и холодная, и над полями стлался густой туман Дорога шла по берегу канала, и шофер не хотел ехать быстро.
- Очень опасно, - предупредил он нас и повез не торопясь.
Но опасность езды по берегу канала была ничтожна по сравнению с опасностью погони. Оглянувшись назад, Пим неожиданно воскликнул:
- Боже! Она гонится за нами!
Мне не потребовалось дальнейших объяснений.
- Она, наверное, вооружена, - сказал Пим
- Скорей, скорей! - торопила я шофера, но он молча указал на воду канала, видневшуюся сквозь туман
Все это было очень поэтично, и мы в конце концов ускользнули от преследовавшего нас автомобиля Добравшись до станции, мы остановились в первой попавшейся гостинице.
Было два часа утра Ночной привратник осветил наши лица фонарем.
- Комнату, - сказали мы в один голос
- Комнату? Одну? Нет, нет. Вы женаты?
- Да, конечно, - отвечали мы
- Нет, нет, - проворчал он, - вы не женаты. Я знаю. Вы выглядите слишком счастливыми.
И не взирая на наши протесты, он нас разместил в разных концах коридора и со злорадным удовольствием всю ночь просидел в коридоре, держа на коленях фонарь, освещая нас при попытке высунуть голову из дверей и приговаривая:
- Нет, нет, этого нельзя - вы не женаты! Нет, нет.
На утро, несколько утомленные этой игрой в прятки, мы сели в петербургский экспресс, и должна сказать, что это было самое приятное из моих путешествий
По приезде в Петербург я была очень удивлена, когда носильщик вытащил из вагона восемнадцать сундуков с инициалами Пима.
- Что это такое? - изумилась я
- Это только мои вещи, - ответил Пим. - Здесь мои галстухи, тут в двух сундуках белье, вот костюмы, а там ботинки. А в этом особенные жилеты, подбитые мехом Они очень полезны в России
В "Европейской гостинице" была широкая лестница, и по ней, к восторгу всех присутствующих, каждый час сбегал Пим, всякий раз в другом костюме и новом галстуке Он был всегда изысканно одет и считался в Гааге законодателем мод. Знаменитый голландский художник Ван Влей написал его портрет на фоне золотых, малиновых и розовых тюльпанов, и действительно, Пим был так свеж и привлекателен, что напоминал тюльпаны весной Его светлые, с золотым отливом волосы напоминали золотые тюльпаны, губы - тюльпаны розовые, а обнимая его, я чувствовала, что я скольжу весной по полю тюльпанов в Голландии.
Смазливый юноша, голубоглазый и белокурый, Пим был очень примитивен умственно. Любовь его поясняла мне поговорку Оскара Уайльда: "Лучше минутное удовольствие, чем вечная печаль". Пим давал именно минутное удовольствие. До сих пор я получала от любви романтику, идеалы и страдание Любовь Пима давала одно удовольствие - просто большое удовольствие - и как раз в ту минуту, когда я больше всего в нем нуждалась, так как без его ласк я бы, вероятно, превратилась в безнадежную истеричку. Присутствие Пима влило в меня новую жизнь, новую бодрость, и, может быть, впервые в жизни я узнала радость быть молодой и легкомысленной. Он прыгал, танцевал и смеялся решительно всему. Я забыла свое горе, жила ощущениями минуты, была беспечна и счастлива. От этого мои танцы дышали новой жизнью, новой радостью.
Как раз тогда я создала Moment Musical, который имел такой успех у русской публики, что его приходилось повторять по пяти и по шести раз в один вечер. Moment Musical был танцем Пима - "удовольствием минуты". Это был настоящий музыкальный момент.