I
Вороньи Колонии
В моем саду в последних числах апреля вороны устроили себе гнезда на верхушках высоких деревьев. Их громкое карканье часто заставляло меня по утрам прямо с постели подбегать с биноклем к окну. Случалось, что я целыми часами просиживал у окна, наблюдая за каким-нибудь гнездом, видным лучше других сквозь кружевные ветки покрытых почками деревьев. И жизнь этой смышленой птицы глубоко меня заинтересовала.
Что вороны умны — это неоспоримо; я удивляюсь людям, которые этого не понимают и ставят пугала-палки с тряпками или с картузом и развевающейся по ветру старой кофтой. Ведь ворона великолепно знает, что нечего бояться безвредных чучел, и учит этому своих молодых воронят.
В жизни мы видим на каждом шагу, что птица не боится даже движущихся живых существ, если они не приносят им вреда. Разве воробушки под ногами коров и лошадей не клюют беззаботно зерна, а вороны не чистят свой хвост на дуге над лошадью после сытного обеда? И только появление человека, большею частью шалунов-детей, заставляет их искать спасения.
Может-быть, читателям покажется странным, как это ворона учит своих детей или старые воробьи — молодых. Понаблюдайте хоть немного, но терпеливо, за птицами, сидящими на крышах домов.
Я не раз из своего окна бросал на низкую крышу крошки хлеба, оставшиеся после обеда, и наблюдал, как воробьи клевали их. Между ними я старался отличить старых от молодых, что было нетрудно: если проходил мимо человек, то первыми слетали с крыши старые, а молодые уже вслед за ними, по их примеру.
Я видел в зоологическом саду ворону на спине у дикого, сильного тура. Тур стоял, гордо подняв голову с закинутыми назад рогами, и, видимо, наслаждался тем, что ворона храбро сидит у него на спине и ищет паразитов.
Я много читал небылиц про ворон. Существует немало рассказов о том, как устраивается вороний суд над провинившейся товаркой, как вороны собираются где-нибудь на поляне, строясь в правильный кружок, головами друг к другу, а в середине помещается обвиняемый. По общему приговору вся стая разом нападает на виновную птицу и тут же убивает ее.
Мне захотелось самому проверить эти рассказы и изучить жизнь этих интересных птиц, но мне не удалось это полностью, хотя я терпеливо и долго наблюдал за поведением ворон на воле.
Качающиеся от ветра верхушки деревьев часто скрывали своими листьями гнезда и влетающих туда ворон.
Мне все-таки удалось подметить, как ворона кормит своего птенца. Мать летит в гнездо, а вороненок уже широко открывает клюв и кричит во все свое воронье горло: «ка!» Он получает из клюва матери прямо в горло принесенную пищу. Голос вороненка, не успевшего проглотить принесенное, изменяется в глухое, сдавленное «ка», и мать моментально пропихивает своим клювом пищу в самое горлышко маленькому обжоре.
Между прочим, мне удалось заметить, что ворона, садясь близ гнезда на сук, долго долбила его своим длинным крепким клювом, как стамеской, по одному месту.
Никогда не видел я, чтобы вороны, как голуби, объяснялись друг другу в любви.
Замечал я, как вороны сзывают друг друга, улетая и прилетая обратно, как бы приводя за собой других товарищей.
Я выпустил в сад свою мартышку Гашку. Первым долгом, почуяв себя на свободе и далеко от меня, обезьянка бросилась в кусты, к молодым деревцам китайских яблонь. Я, понятно, позвал ее обратно, боясь, что она поломает деревца.
Гашка, очевидно, понимала, что лазить на яблоньки ей запрещено, но она не желала итти домой и быстро влезла на соседнее дерево. Прыгая с сучка на сучок, она добралась до самой верхушки.
Ловко снимала Гашка с листьев дерева пауков, которых очень любила. Тут я увидел быстро пролетевшую ворону; она круто повернула и скрылась с моих глаз.
Через каких-нибудь десять минут птица уже вернулась назад с подругами, которые в свою очередь разлетелись в разные стороны, но скоро вороны появились еще в большем количестве.
Садясь на соседние деревья, окружающие дерево с обезьянкой, они тревожно, с криком, все ближе и ближе подлетали к Гашке.
Обезьянка как-будто не обращала внимания на надвигающегося врага и продолжала поспешно класть себе в рот насекомых.
Вороны, каркая, то улетали, то вновь налетали на Гашку. Они защищали верхушки деревьев со своими вороньими гнездами.
И чем больше слеталось ворон, тем они становились смелее.
Мне кажется, Гашка притворялась, что не видит птиц. Вот уже одна из ворон успела, долбанув клювом в самый кончик висящего хвоста обезьяны, моментально отлететь. Пришлось вступиться мне. Гашка, наверное, поняла опасность своего положения, и на мой призыв быстро спустилась по стволу вниз.
Чем больше я наблюдал ворон, тем больше мне хотелось узнать их жизнь.
Проходя как-то по саду, я услышал тревожное карканье и увидел, что две — три вороны, — должно-быть, самки, обладательницы гнезд в моем саду, — с громким карканьем перелетали с дерева на дерево. Казалось, они со мной заигрывают, манят за собой. Приглядевшись внимательно, я понял, что ворона отвлекает меня от дерева, где находилось ее гнездо с детьми. Я же нарочно делал вид, что боюсь вороны, и, как только она или ее подруга перелетали с ветки на ветку по направлению ко мне, я удалялся от них.
Проделав это несколько раз, я подумал о том, не удастся ли мне приручить к себе ворону. Ведь есть закон природы, что все удаляющееся заставляет животное преследовать и нападать, а все приближающееся к животным заставляет их удаляться и защищаться. Кошка бросается на убегающую мышь; собака — на проезжающую телегу; цыпленок — на червя. Этот закон природы много помогает мне в моей дрессировке, когда я обманываю инстинкт трусости и заставляю трусливое животное переходить в наступление. Я называю это трусообманом и применяю этот прием в дрессировке.
Я не ошибся. На пятый день моей «дрессировки на свободе» я достиг того, что ворона смело летала над самой моей головой, задевая крыльями мою шляпу, когда я близко проходил мимо дерева с ее гнездом.
При этом я пригибался и убегал, как бы боясь вороньего движения.
II
Чердачные жильцы
В следующие дни я принес с собой мясо и хлеб и на глазах у ворон бросал на землю, желая примирить их с собой, но мне это не удавалось.
Кучка воробьев моментально подбирала корм с земли и разлеталась во все стороны. Так и не удалось мне поближе познакомиться с воронами.
А еще через несколько дней я встретил в прилегающем к моему саду Екатерининском парке мальчика. Он крепко держал в шапке вороненка, видимо, только-что вынутого из гнезда.
— Что это у тебя?
— Вороненок.
— Где взял?
Он мотнул головой в сторону деревьев.
— Эва!
— Слушай, — сказал я мягко. — Отдай мне эту птицу, ты ее только замучаешь. Ведь не сумеешь вырастить!
Он крепко прижал к груди шапку, видимо, решившись не расставаться с птенцом. А у меня при мысли о том, как он замучает вороненка, больно сжалось сердце. Ведь, в самом деле, редко можно встретить детей, умеющих разумно подойти к животному, а особенно к такому нежному, как детеныши птицы. Как часто я видел ребят, воображающих, что они ласкают птенчика, тогда как они причиняли ему невыносимые страдания, прижимая к себе и целуя.
— Отдай мне вороненка.
— Не отдам.
— Послушай, — сказал я. — Ты не умеешь кормить птенца, и он у тебя непременно умрет. А я выкормлю, и ты можешь увидеть его потом у меня и сам научишься, как нужно ухаживать за птицами.
Он молчал.
— У меня много птиц и всяких животных. Есть и медведь. И лисы. И волки. Хочешь, я покажу тебе? Только отдай мне птицу. А кроме того, получишь от меня вот что.
И я показал ему деньги. Все соблазны разом подействовали. Мальчуган не выдержал и отдал мне вороненка, а я повел его в свой музей.
У мальчугана разгорелись глаза от всего, что он увидел, и он стал рассказывать товарищам, что на Божедомке живет дедушка Дуров, у которого видимо-невидимо всякой твари, а кроме того, музей с чучелами и бабочками, похожими на пестрые цветы, и этот Дуров покупает воронят.
С тех пор у меня не было отбоя от мальчуганов с воронятами.
Едва я раскрывал утром глаза, как служащие мне говорили:
— Там вас мальчик дожидается…
— Какой мальчик?
— Да опять принес вороненка…
И передо мной вырастала детская фигурка с неизменной шапкой, зажатой осторожно в руке, а в шапке сидела птичка.
Пришлось покупать птенцов у всех этих охотников за воронятами.
Я покупал теперь воронят просто из жалости, зная, что те, которых я не куплю, будут замучены ребятишками. Покупая, я всегда говорил:
— Мне не нужно больше воронят, ребята! Не вздумайте разорять гнезда, так как ворона — птица полезная: она истребляет вредных насекомых, личинок и куколок, портящих растения вообще и хлеб на полях.
Я старался заинтересовать ребятишек жизнью животных, разбудить в них сочувствие к беззащитным зверкам. И я скоро увидел, что беседы мои не пропадают даром.
Один раз целая гурьба мальчиков и девочек с криком негодования притащила ко мне подростка, который разорил гнездо.
А дома на меня сердились:
— Опять вороненок! И что ты будешь делать с этими крикунами?
— Еще один мучитель не будет давать спать по утрам!
Действительно, мои крикуны мало считались с покоем и сном людей.
Мне пришлось устроить нечто в роде вороньего питомника на чердаке. Восемнадцать гнезд под ряд стояли на длинных досках, прикрепленных к маленьким козлам.
Рано утром я уже на ногах и лезу на чердак с корзинкой корма.
Тут у меня и муравьиные яйца, и белый хлеб в миске с водой, и мелко нарубленное сырое мясо. Все это — к услугам воронят. Самым маленьким — муравьиные яйца и моченый хлеб; постарше получают кусочки мяса, пропущенные сквозь мясорубку вместе с хлебом.
На чердаке полутемно. Но в столбе света из слухового окна, пронизывающего мягкую полутьму, вырисовывается моя фигура с корзинкой в руке, — и восемнадцать гнезд приходят в движение, в восемнадцати гнездах поднимаются гомон и суматоха, и множество ртов с громким, нетерпеливым, требовательным криком раскрывается мне навстречу; над восемнадцатью гнездами поднимаются и качаются головы птенцов на тонких шейках с широко раскрытыми огромными клювами. Они кричат так громко и резко, что их крики слышны в самых дальних углах моего дома.
Широко раскрывая клювы и махая полуголыми крылышками, воронята тянутся ко мне, и я слева направо обхожу ряд этих крикунов, кидая им в рот щепотки муравьиных яиц и моченый в воде белый хлеб. Я пробовал кормить одного вороненка хлебом с молоком, но он вскоре околел. Наверное, молоко прокисло.
У некоторых мясо выскакивало изо рта, и мне приходилось пропихивать его глубоко, в самое горло, указательным пальцем.
Кормить надо было воронят очень часто, каждый час. Я так привык к воронятам, что знал их каждого в отдельности.
Много на мою долю выпало хлопот с этим кормлением. Мой служащий, к несчастью, не мог меня заменить на чердаке. Его толстый указательный палец, повидимому, причинял боль воронятам, когда он пробовал их кормить. Но терпение и труд все перетрут. Недели через две моим питомцам уже не нужно было пропихивать пищу в горло: не переставая орать при моем приближении, они быстро хватали пищу из рук и неумело, часто роняя, все-таки самостоятельно проглатывали кусочки мяса.
Через несколько дней птенцы покрылись перьями «в колодочках» (перьями, свернутыми в «трубочки»), и я их кормил нарезанными узкими и длинненькими ломтиками мяса: они с жадностью и с какой-то ненасытностью глотали их один за другим.
Пока обойдешь, бывало, мою крикливую роту и задашь ей корм, пройдет немало времени. Тут уже мои помощники могли по очереди заменять меня.
В скором времени малыши стали вести себя непристойно; они выскакивали из гнезд и из ящиков и часто падали на землю. Пришлось козелки удалить, а ящики с гнездами поставить прямо на земляной пол чердака. И все-таки некоторые из воронят околели.
Оставшиеся в живых стали умнее; они даже выучились сами собой быть опрятными…
Птенцы вырастали и стали привыкать чистить отраставшие перышки клювами, а при желании выпустить переваренную пищу они пятились в гнезде на край ящика, подняв хвостики, и брызгали на землю белой жидкостью. Жидкость их испражнений была настолько едкой, что на платье ее с трудом можно было отчистить, и следы оставались на материи навсегда.
Зато по цвету этой жидкости я научился распознавать здоровых ворон от больных.
III
Обучение малышей
Мне пришлось временно уехать из Москвы, и, возвратившись в Уголок, я застал в живых только семь воронят, которые летали по чердаку с балки на балку и бегали, комично поворачивая вправо и влево свои туловища.
Они уже прекрасно разрывали сами землю, глотали мелкие камушки, ловили мух и чистили клювом свои перышки.
Тут приступил я к их первоначальной дрессировке. Вороны при моем появлении с мясом смело подлетали ко мне, садились кто на плечи, кто на голову, и вырывали сразу, вдвоем или втроем, из моих рук пищу.
Когда я отгонял левой свободной рукой более назойливых, они отлетали немного в сторону, назад, и тотчас же с прежним остервенением и жадностью нападали на руку с мясом.
Начались мои приготовления к реквизиту.
Плотник живо выстрогал по моему указанию семиаршинную широкую доску и набил на нее воротца.
Эту доску с воротцами я поставил на две тумбы и положил на одну из тумб корм.
Сначала вороны боялись и близко подойти к аппарату: они забавно наклоняли на бок головки и смотрели то одним глазом, то другим на незнакомые им предметы, но мало-по-малу становились смелее. Как бы хвастаясь и опережая друг друга, они стали слезать к мясу и отлетать от него.
В два дня мои ученицы так освоились, что бегали по доске, кто в ворота, кто на ворота, и быстро съедали уже разбросанный по всей доске корм.
И вот пришлось их, свободных, волей-неволей рассадить по казармам. Впрочем, и с этим они свыклись довольно быстро.
Я ставил для каждой вороны по две клетки. Одну клетку с вороной я помещал на одну тумбу, а другую, временную, — на другую, напротив.
С тумбы на тумбу протянул я доску с воротцами. На глазах сидящей в клетке вороны я клал по кусочку мяса на перекладинку каждых ворот.
Открывалась клетка, и ворона, быстро вскакивая на перекладину, хватала мясо, жадно проглатывала его, прыгала на другие воротца, перепрыгивала так до другой тумбы с временной клеткой, где были в обильном количестве вода, хлеб и мясо.
На следующий день я клал корм уже не на каждые воротца, а через одни или двое, и при выпуске моей артистки из клетки она прыгала с воротец на воротца, до самого конца.
Первый номер был готов.
Вторую ворону я заставлял итти не на перекладинки, а в самые воротца; впоследствии же научил артистку-ворону проходить под воротцами, прибавив особые перекладины внизу.
Третья ворона должна была сделаться концертанткой. Она давала концерты на колокольчиках.
К верхней перекладине каждых воротец я привесил по звонку; в ушко колокольчика продевалась веревочка с узелком.
Сначала ворона дергала за мясо, привязанное к узелку веревочки, дергала и звонила, съедала и шла дальше, к следующему колокольчику.
Впоследствии мне уже не нужно было привязывать к веревочке мясо; ворона сама дергала за каждый колокольчик, ожидая награды из моих рук.
Колокольчики были подобраны так, что получался мотив всем известной песенки: «Чижик, чижик, где ты был?»
IV
Пернатые лошадки
Для новых, еще не выдрессированных ворон я купил в игрушечном магазине игрушечную соломенную колясочку.
Подстроив к оглоблям, куда вдевается голова лошади, мягкий резиновый кружок, по размеру как-раз годный для шеи вороны, я стал учить самую ручную и смелую из моих птиц, которая позволяла мне даже изредка ее гладить, и кормил ее только через этот резиновый хомутик.
Повадкой-приманкой я заставил ворону вдевать в кольцо свою голову.
Это было нелегко сделать. Умная птица часто выхватывала сбоку кольца из моей руки мясо, но я все-таки дождался того момента, когда, издали показывая ей приманку, я видел, как она уже вдевает голову в резиновый хомутик.
Через неделю упорного труда моя пернатая лошадка, вылезая из клетки, прыгала на коляску, с коляски — на место между оглоблями и вдевала голову в хомут. Тут она получала большую порцию разного корма.
Перевернуть струганую доску с воротцами на другую сторону ничего не стоило; плотник рубанком стесал доску так, чтобы получилось небольшое углубление.
Вот колясочка стоит на доске, клетка с вороной — на тумбе, а корм — у меня в кармане.
Вот тихий свист. Я открываю клетку. Ворона быстро бежит к коляске и впрягается в нее. Тотчас же я подставляю блюдечко с едой и питьем. Ворона спешит глотать кусок за куском, но не тут-то было: я отодвигаю от нее блюдечко на четверть аршина.
Ворона моментально вынимает голову из хомутика и устремляется к блюдечку. Напрасно: я снова отнимаю блюдечко, и пернатая лошадка ничего не получает, пока не впрягается в коляску.
Усвоив себе твердо, что только с ощущением резинового обруча на груди она получит награду, ворона была готова для дальнейшей, более сложной науки.
В следующие разы я все дальше и дальше отодвигал от моей артистки блюдечко и тем самым заставлял ее тянуться к еде и тащить за собой легонькую колясочку.
Самое трудное было сделано. Осталось легкое добавление: три остальные вороны должны были изображать кучера и седоков.
Привязав к оглобле ленточки, изображавшие вожжи, я прикрепил два конца их к передку экипажа.
Сначала я привязывал к ним мясо, а потом, когда кучер-ворона привыкла садиться на передок и рвать с вожжами мясо, я уже не привязывал мяса, и она, дергая по привычке за вожжи, получала мясо из моих рук.
Остальных двух ворон, которые неподвижно сидели в коляске, выучить было легче всего: стоило только предоставить в их распоряжение достаточно корма.
V
Из-за зеркальца
Получался очень интересный номер. Но публике не пришлось его увидеть. Впереди была серьезная воронья трагедия.
Вороны любят все блестящее, так же, как и галки, и за зеркальце мои вороны поплатились жизнью.
На крыше у меня валялись осколки разбитого зеркала. Их можно было увидеть в слуховое окно чердака. Эти осколки и приманили своим блеском моих молодых артисток…
Я пришел на чердак посмотреть на ворон и остановился, как вкопанный: чердак был усеян пухом и перьями; среди них валялись знакомые трупики с разорванными грудками. Это были мои вороны, которым предстояло в недалеком будущем выступать на блестящей, залитой электрическим светом арене цирка. Четыре вороны в разных местах чердака, и все они были мертвы. Пятая торчала в отверстии разбитого стекла оконной рамы. От остальных ворон не осталось и следа.
Очевидно, несчастные птицы, стремясь получить зеркальце на крыше, долбили клювами подоконник, отколупнули замазку, разбили стекло. Одной даже, видимо, удалось просунуть голову в разбитое отверстие стекла, чтобы достать с крыши маленький треугольный осколок зеркальца, блестевший тут же, неподалеку.
Разбитым окном воспользовался кот соседа, который покончил со всеми моими пернатыми артистками в эту ночь и убрался во-свояси после сытного ужина.