В греческом зале моего уголка между мраморными колоннами сидит на качающейся трапеции, привешенной к красивой витой колонке, великолепный арра. Это — крупный попугай, синий, с ярко-оранжевой грудью, белыми, расписанными черными полосами щеками, темным подбородком и тускло-зеленым теменем.
В этой окраске что-то восточное, персидское.
Сидит арра на своей трапеции около двух лет, никогда не слезая с места.
Некоторых попугаев приковывают цепочкой, надев им на ногу металлический браслет; мой арра у меня носит на ноге браслет, но с цепью он не знаком.
Его соседями была пара маленьких попугайчиков — неразлучников: розовый и белый какаду, два попугая — зеленый и серый Жако, прекрасный подражатель различных звуков. Все они сидели в своих никелированных клетках и не бросались так в глаза посетителям, как арра.
Почему не слезает никогда со своей трапеции арра? Он не слезает даже весною, когда открыты двери на балкон и в сад, в саду лазают, по деревьям, на свободе, перепрыгивая с ветки на ветку, обезьяны, а товарищи арра — попугаи — перелетают с дерева на дерево и лазают сверху вниз, на землю.
В это время сад полон веселых звуков; по его дорожкам среди деревьев, мелькают самые разнообразные зверки, резвящиеся на свободе. Здесь у меня и барсук, который, наигравшись, роет себе под деревом нору, и Лиса Патрикеевна; перебежав вдоль забора, она прячется в кустах крыжовника; здесь индюшки, куры, петухи, цецарки… Все они разгуливают на свободе по всему саду, и даже Мишка Топтыгин, охватив своими могучими лапами толстый ствол старого дуба, с блаженным ревом то лазает, то комично спускается на землю, стукаясь задом о древесные корни.
А арра и не думает слезать со своего «заколдованного» места, несмотря на радостные крики и песни птиц, доносящиеся до его слуха из сада. Что же это значит? Почему он не слетает?
Его держит особое ощущение, которое он переживает.
Арра представляет себе, как будто бы он привязан и слететь не может. Это самовнушение.
Я пробовал натолкнуть птиц на самовнушение так: брал курицу или петуха, моментально переворачивал кверху ногами и клал на спину на стол. Затем, чуть придержав пальцами, я отходил в сторону, и птица оставалась лежать долгое время неподвижно.
Даже выстрел из ружья не заставлял птицу вздрогнуть. Но стоило только мне дунуть на нее, она моментально вскакивала, встряхивалась и убегала.
Ученые называют такое неподвижное состояние каталепсией.
Некоторые ученые пробовали даже поджигать, ради опыта, находящуюся в таком положении птицу, и она оставалась в прежней позе, несмотря на боль.
Я брал индюшку, быстро ставил ее на стол и подставлял под кончик клюва тонкую деревянную палочку.
Индюшка стояла, как изваяние, и до тех пор не шевелилась, пока я не нарушал ее мнимого столбняка каким-нибудь движением, напр., отнимал от нее палочку.
Если у человека попадет в глаз песчинка и он ее вынет, у него долго еще остается впечатление о том, что она все еще в глазу.
Так и мой арра. У своего прежнего хозяина он был на цепи и внушил себе, что уйти не может, а браслетка напоминает о цепи, которой уже нет давным-давно. И сидит он уже два года на своей перекладине, как заколдованный.
Впрочем, один раз страшный случай вывел арру из обычного состояния.
Дело было так. Рядом с греческим залом находится моя спальня. Как-то вечером я ужинал довольно поздно у себя в спальне с семьею. Мы тихо разговаривали за столом, как вдруг услышали стук в дверь.
Кто бы это мог так поздно притти?
— Войдите, — сказал я громко.
Молчание. И опять продолжительный стук. Я встал, открыл дверь, и, к своему удивлению, у двери нашел арра, — арра, никогда не покидавшего своего места.
Попугай стоял в темноте один перед дверью; возле него не было никого. Очевидно, это он стучал в дверь.
Я крикнул, ничего не подозревая:
— А, мой милый аррочка, иди, иди сюда!
Но арра и не думал итти на мой зов. Наоборот, он сделал два шага назад, как будто звал меня.
Животные часто так делают, когда им что-нибудь нужно от человека: собаки, желая гулять, то отбегают от человека к двери, то вновь к нему приближаются, как бы приглашая следовать за ними.
Я пошел за попугаем в греческий зал и с ужасом увидел, что на полу, рядом с пьедесталом арра, лежала клетка с разорванным на части неразлучником; по разбросанным перьям я набрел на след другого. Очевидно, оба они были загрызаны котом.
Надо было узнать, какой из моих котов произвел это ночное нападение.
На другой день, во время занятий с моими сотрудниками, профессорами по зоопсихологии,[3] я внес в греческий зал моего сиамско-ангорского кота Пушка.
Птицы не обратили на него никакого внимания. Арра спокойно качался на своей трапеции; белый какаду чистил себе хвост; Жако висел посредине клетки кверху ногами.
Пушка унесли и вместо него внесли рыжего кота.
Едва он появился в зале, вся комната пришла в движение: у белого какаду встал на голове хохол, обнаружив под белыми перьями ярко-желтые; Жако нахохлился, а арра заорал благим матом и быстро-быстро забегал взад и вперед по своей трапеции. Все они узнали ночного обидчика…
Конечно, все это мы записали в число своих научных исследований.
Прошел год, в беседе с профессорами я вспомнил этот случай и решил испытать память у попугаев.
Тотчас же внесли в зал Пушка, а за ним и рыжего кота. Едва появился в комнате рыжий, все попугаи заметались на своих местах.
Этот опыт ясно показал, что у попугаев прекрасная память и что они различают цвета.
Для подтверждения опыта я после рыжего кота принес из музея к попугаям чучело рыси. Масть рыси — рыжеватая, она похожа на цвет шерсти кота.
И снова мои попугаи в ужасе заметались…
