Том I. Цели нашей внешней политики

Введение

В жизни народа и государства, как и в жизни отдельных лиц, бывают моменты, когда живо ощущается потребность ответить себе самому о цели своих стремлений и, направив взоры вперед, заглянуть духовными очами сквозь туманную завесу настоящего, сквозь хаос и суету переживаемых крупных и мелких событий в темную, таинственную даль грядущих дней. Как перед великим решением или великим подвигом, народ глубоко и пытливо заглядывает в себя и вопрошает свою судьбу. Инстинктивно, но безошибочно он чувствует себя на перепутье и ищет обрести свой настоящий, свой заветный путь. Как сказочный богатырь, он видит перед собой много путей, на которые его зовут или от которых предостерегают вещие птицы и неведомые голоса. Куда идти? Вот вопрос, который так трудно, но, вместе, и так необходимо решить. Где его настоящий, заветный путь? И он стоит в минутной нерешимости, тихо склонив богатырскую голову, полную дум и забот.

В эти минуты в душе народа воскресают старые и зарождаются новые идеалы, которые, как невидимые гении, должны повести его дальше по верному пути. В эти минуты зреет мысль великого народа, и просыпаются в его груди новые, дотоле неведомые силы и могучие мечты. Он уже предчувствует, он уже отгадывает свой настоящий путь и ясно сознает, что не растеряет на нем ни своей богатырской доли, ни своей славы, ни своих надежд.

Эти надежды, грезы и идеалы народа-богатыря и составляют душу того, что принято называть несколько неопределенным именем "политика". Этот термин вообще принадлежит к числу довольно трудно определимых, так как в разные времена с ним связывали неодинаковое содержание. Нам нет нужды, впрочем, вдаваться ни в историю термина со времен Аристотеля до наших дней, ни в тонкости многочисленных определений понятия, выставленных разными государствоведами нового времени: для наших целей вполне достаточно будет указать, что предметом политики мы считаем, вообще говоря, учение о целях государства и о способах их достижения, причем, естественно, необходимо различать теоретическую и практическую стороны дела -- политику как науку и как искусство. Первую ученые-государствоведы определяют как "учение о возможно лучшем выполнении известных государственных целей, которое приобретается путем наследования и критики всех основ и учреждений (положения, отношений, средств, органов государства) с точки зрения целесообразности, то есть с телеологической точки зрения" [Штир-Зомло. Политика в связи с государственным правом. Перевод с немецкого. СПб., 1907. С. 23.].

Несколько проще формула знаменитого государствоведа Роберта Моля, который в своей энциклопедии государственных наук определяет "государственное искусство или политику" как "науку о средствах, при помощи которых цели государств наиболее полным образом могут быть осуществлены в действительности" [Моль Р. Энциклопедия государственных наук. С. 432.].

Само собою разумеется, что при этом имеется в виду не только государство само по себе, но также и те или иные стороны государственной жизни, тот или иной отдел государственной политики, ибо, как вполне справедливо замечает другой знаменитый немецкий государство вед, Гольцендорф, "объектом политики могут быть все события и явления человеческой жизни и деятельности, которые находятся в связи с сознательным стремлением к осуществлению целей государства". Отсюда видно, как обширна, как, можно сказать, всеобъемлюща область политики, в которой может отражаться и душа народа, и гений лучших его сынов. Политика -- это творчество народа, его великая написанная поэма, бросаемая в труде и поте, в творческих порывах и в упоении побед на страницы истории, это поэзия дел, из которой потом вырастают роскошными цветами народные поэмы и песни художников слова. В политике сказывается не только трезвый и расчетливый ум, взвешивающий события и оценивающий людей: в ней, быть может, еще большую роль играет творческое воображение, увлекаемое высокими идеалами и любовью к родине и почти стихийно жаждущее воплотиться в видимую оболочку великих дел. В политике, как и в поэзии, огромную роль играют инстинкт, предчувствие, необъяснимая способность заглядывать в будущее и видеть то, что пока еще скрыто от взоров людей. Гениальные политики, как и великие поэты, не делаются: они рождаются, приходят в свет с зерном завидного дарования, чтобы осуществить назревшие потребности народа или создать, пробудить в его душе новые идеалы и новые мечты.

Такова могучая и яркая политика гениев. Но гении рождаются в этой области не чаще, чем в других, и было бы большой ошибкой бездействовать в ожидании их появления. Да и самая их деятельность нуждается в предварительной расчистке и подготовке почвы, в которую они могли бы бросить свое плодотворное зерно. Эта предварительная, подготовительная деятельность в области политики вполне по плечу и людям обыкновенным, не претендующим на гениальность и старающимся восполнить, насколько то вообще возможно, ее недостаток напряженною работою мысли, почерпающей свою силу в изучении предмета и в чувстве любви к родине. К числу таких трудов принадлежит и наш.

Задача, которую мы себе ставим в настоящем исследовании, касается одной лишь из сторон русской народно-государственной политики -- политики внешней -- с ее ближайшею дополнительною и вспомогательною областью политики военно-морской. Разобрать ее желательные основания и руководящие принципы, наметить ее цели и ее программу -- таково наше намерение, вытекающее из глубокого убеждения в полезности и настоятельной необходимости подобной работы именно теперь, когда наш русский богатырь после всего пережитого за последние годы стоит на перепутье и раздумывает над выбором дальнейшего пути. В такую историческую минуту особенное значение имеет всякая попытка добросовестно разобраться в положении и по мере сил уяснить его себе и осветить другим. Всякая такая попытка в большей или меньшей мере способствует уразумению стоящего на очереди великого вопроса и таким образом представляет известный положительный вклад в работу народного сознания. Подобная попытка не только не напрасна, но даже представляет своего рода долг, вроде того, какой чувствует и признает за собой летописец Пимен в пушкинском "Борисе Годунове".

Но, быть может, найдутся люди, которые сочтут такую работу излишней потому, что-де политика по существу своему оппортунистична и что, как учит даже Данилевский, "в политике руководствуются непосредственным, на очереди стоящим интересом, а не отдаленными, не предусмотренными возможностями". Нисколько не пытаясь отрицать этого, мы все же решительно утверждаем, что общие цели в политике должны быть поставлены вполне ясно и определенно, так как без этого ведь далеко не всегда возможно установить даже эти самые "непосредственные, на очереди стоящие интересы". Сказанное относится, конечно, ко всем отраслям политики, но интересует нас в данном случае лишь постольку, поскольку касается области внешней политики нашей страны. Для нас глубоко ясна и бесспорна необходимость установить твердо и бесповоротно совокупность целей, какие должна себе ставить наша внешняя политика в течение целого предстоящего периода истории России. Только при этом условии наша политика может увенчаться желательным успехом и освободить себя от порока случайности. Только при этом условии народно-государственный организм наш сможет направлять все свои усилия по определенным равнодействующим и таким образом избегнуть прискорбной бесполезной затраты сил. Только при этом условии, наконец, Россия в состоянии будет определить, с кем мы можем и должны всегда идти рука об руку и с кем наши пути могут или должны будут разойтись. Определенность целей придаст определенность и действиям нашей политики, сообщит ей небывалую до сих пор твердость раз взятого курса и избавит от гибельных колебаний и вольного или невольного искательства приключений. Наличность продуманной и целесообразной программы избавит нас от многих ошибок и случайностей и как бы удвоит наши народно-государственные силы, ибо таково бесспорное преимущество всякой деятельности организованной и сознательной перед случайной. Последняя может, конечно, иногда также сопровождаться успехами, но успехи эти кратковременны, непрочны и безрезультатны, служа нередко даже исходной точкой крупнейших неудач. Иллюстрацией может служить хотя бы, например, занятие нами Порт-Артура, явившееся лишь кратковременным эпизодом и кончившееся весьма для нас печально именно в силу своего случайного характера, благодаря отсутствию твердого и вполне установившегося курса. В противном случае занятие Порт-Артура, составляя заключительный акт издавна задуманного действия, сопровождалось бы рядом других целесообразных мер, наличность которых сделала бы невозможным разгром нашего дальневосточного дела и навсегда обеспечила бы за нами раз достигнутые результаты.

Говоря это, мы имеем в виду, разумеется, не одну лишь дипломатическую, но также и военно-морскую сторону дела. От определенности и прочности курса внешней политики зависит в значительной степени успешность национальной обороны, так как в этом случае государство избавляется от необходимости заботиться в одинаковой мере о защите всех своих границ и получает возможность сосредоточить свое внимание лишь на некоторых из них, довольствуясь для других той вполне надежной защитой, какую дают удачные союзы и соглашения.

Есть, правда, люди, которые с недоверием относятся к значению таких союзов и соглашений, считая, что это значение реально лишь тогда, когда данная граница достаточно хорошо защищена. Однако это мнение ошибочно: граница, защищенная союзом или соглашением с какою-либо державой, может быть признана вполне безопасною, даже если она совершенно беззащитна или защищена слабо, если только государство сильно вообще, если только оно способно к наступательным действиям на других границах. Таким образом, тщательно продуманная и умелая система союзов и соглашений облегчает государству бремя его военно-морской обороны и дает ему возможность концентрировать свои силы в местах наиболее важных и наиболее опасных. Поэтому если для государства слабого союзы и соглашения зачастую бывают весьма опасны, отдавая его фактически во власть союзника, для государства сильного они, напротив, являются источником новой силы. Но удачная, устойчивая система союзов и соглашений возможна лишь при полной определенности внешнего политического курса и полной ясности целей, какие ставит себе государство в своей жизни. Эти цели должны глубоко проникать в соглашение не только руководящих слоев народа, но должны также ясно сознаваться и всеми гражданами государства, каждый из которых имеет возможность хотя бы в минимальной доле содействовать общему делу -- кто активно, кто пассивно, кто пером или словом, кто средствами или усиленным интересом или даже только сердцем. Из всех этих мелких, ничтожных, незаметных усилий составляются мало-помалу могучие общественные течения, которые в состоянии служить драгоценнейшим подспорьем для политики правящих сфер. Само собой разумеется, что в деле создания подобных течений и направления их по верному пути руководящая роль должна, явно или тайно, принадлежать этим самым правящим сферам как гораздо более опытным и искушенным в политических вопросах и обладающим уже по самому своему положению гораздо более обширным кругозором. Оттуда, с вершин жизни, на которых находятся или, по крайней мере, должны находиться эти руководящие сферы, виднее общая картина международной жизни, заметнее ее основные течения в их отличии от случайных и незначительных ее эпизодов и, наконец, тем известно многое, что составляет тайну для ниже стоящих слоев. По этим причинам необходимо самое тесное взаимодействие того, что мы называем внешней политикой общества, с внешней политикою государства, чтобы каждый акт последней мог найти в обществе живой отклик и деятельное сочувствие и поддержку. Само собою понятно, что необходимым условием для этого является свобода общества от предвзятых партийных мнений, действующих в явный ущерб государственным интересам. Руководящие сферы, как несравненно более подготовленные и обладающие государственным смыслом и чутьем, должны поэтому воспитывать и направлять политическое сознание общества и, подобно испытанному, проверенному компасу, указывать ему верный путь.

Чрезвычайно видная роль при этом принадлежит также и печати, которая имеет широкую возможность сильно влиять на общество в том или ином направлении. И потому большое счастье для страны, если ее печать, как то наблюдается в особенности в Германии, в общем, идет рука об руку с официальною правительственною политикою и деятельно поддерживает ее в достижении намеченных ею патриотических целей.

Только, конечно, между языком официальных актов и языком печатного слова есть большая разница в отношении искренности и откровенности. Дипломаты, патентованные хозяева в области внешней политики народов, создали особый, крайне условный, способ выражения. Если послушать их, то можно подумать, что ни одно государство не хочет ничего, кроме поддержания мира, и не преследует никаких эгоистических целей. Искренний и откровенный язык, ясно и определенно ставящий вопросы и дающий на них ответы, почти совершенно исключается из официальных международных актов. Примеру дипломатов сознательно или бессознательно подражают обыкновенно и частные лица, особенно наиболее компетентные, когда начинают рассуждать о вопросах внешней политики. Не беремся судить, насколько и всегда ли подобная манера желательна и необходима в области официальных дипломатических сношений, скажем лишь, что мы не намерены следовать ей.

Впрочем, со стороны публициста, пишущего прежде всего для большой публики, подобное отношение не только вполне законно, но даже прямо-таки необходимо.

Дипломаты, давая друг другу самые успокоительные заверения, отлично понимают, что стараются друг друга провести, и, конечно, верят этим заверениям ровно столько, сколько они того заслуживают, помня знаменитый афоризм, что слово дано человеку для того, чтобы лучше скрывать свои мысли. Совершенно иное случилось бы при применении этой манеры в отношении к обществу, неискушенному в дипломатических условностях и склонному понимать сказанное именно так, как оно сказано. В этом случае эзоповский язык был бы, на наш взгляд, непростительной ошибкой, являясь по своим последствиям равносильным обману. Да и в области официальной дипломатии он, думается нам, не всегда целесообразен и, быть может, нередко приносит более вреда, чем пользы, так как, поддерживая взаимное недоверие, часто заставляет предполагать коварные замыслы даже там, где их нет, и приписывать другой державе планы более значительные, чем каковы они в действительности. Примеров таких трагикомических недоразумений можно бы подыскать в истории немало, но это не входит в наши намерения. Мы хотели лишь отметить разницу между языком дипломатии, обращающейся к представителям держав, и манерою изложения печати, имеющей дело прежде всего с собственным народом.