Никто на селе не знал, как настоящая фамилия Андрюшки. Звали его просто: Андрюшка Сатана. Был мужик непутевый, и изба его, уткнувшаяся одним боком в край оврага, была тоже непутевой: покосилась, окна с выцветшими стеклами, а на крыше бархатом зеленел мох. Андрюшка – большой лентяй. Летом удит рыбу или ходит на завод возить уголь, а больше лежит на лужайке перед кладбищем и смотрит вверх, в синеву безоблачную. Зимой шатается по Стрижевским лесам с тяжелой старой одностволкой и стреляет зайцев. Говорили, что он лют во гневе, но сердитым его не видели: то пропадал неделями, а то сидел у своей милой – краснощекой курносой вдовы Настасьи, за которую, болтали, Андрюшка может и скулу своротить и ребра пересчитать.
Все знали о любви Андрюшки к Настасье и втихомолку смеялись над ним. А Настасья Андрюшку поедом ела. Станет невтерпеж Сатане, нахмурится тогда и уйдет на завод или в Стрижевские леса, – Настасье скучно: ждет непутевого, сидит на крылечке и семечки щелкает.
Жила Настасья на задах у исполкома.
Чем существовал Андрюшка, – никто не знал. Живет себе, никому не мешает, и ладно. Настасью – ту видно: работает хорошо, молодая, здоровая, ядреная, только замуж не торопится. Поп пробовал говорить ей о соблазне такой жизни.
– Вы, батюшка, сами не соблазняйтесь, а я никого не соблазняю, – смеялась Настасья, и поп прикусывал язык.
Но Гурда на то и председатель, на то и с Буденым воевал, чтобы нет-нет да и пройтись мимо Андрюшкиной избенки: что, мол, за человек Сатана? Зачем по неделям пропадает?
А к Сатане в избу заезжали ночевать двое: по одеже – мужики, а по облику – городские. Тогда Сатана уходил к Настасье.
– Што ли, опять приехали? – спрашивала Настасья.
– Опять.
– По што они ездят?
– А кто ж их знает?
– Зачем же ты их пущаешь?
– А мне што! Отночуют, – уедут.
– А может, какие дурные?
– А мне што! Они сами по себе, а я сам по себе.
– Смешной. Да ведь тебе и попасть за это может!
– Стрекочи, сорока. За што попасть-то! Не больно я краденым торгую. Не попадет.
– Мотри, Андрюшка, плохо не было бы.
– Не будет.
Гурда – любопытный мужик. Ходил, ходил мимо Андреевой избенки да и зовет к себе Сатану.
– Сатана, скажи-ка, что у тебя за люди останавливаются?
– А это Романовские.
– Какие Романовские?
– Демидовской помещицы сыновья.
– А кто они такие?
– Почем я знаю!
– Ну, кем были?
– Не то офицера, не то в городе учились.
– Что они у тебя делают?
– Отночуют, – уедут.
– Может, к ним кто-нибудь заходит?
– Почем я знаю! Может, – ходют, а может – и нет. Я завсегда как приедут, к Настасье ухожу.
Гурда пытливо смотрел на Сатану. А тот равнодушно разглядывал засиженный мухами плакат о займе, криво налепленный ржаным мякишем на стену исполкома. Вечером Гурда жаловался учительнице, что Сатана не внушает ему доверия, и взял его на заметку.