День после приезда прошел спокойно. Мой хозяин долго разбирал свой большой чемодан. У него был вид потрясенного человека. Я полагаю даже, что у него не могло быть хорошего расположения духа, впрочем, ему не представился случай проявить свое настроение. В продолжение долгого времени он сидел за маленьким столиком и читал письма, в большом количестве полученные в его отсутствие. Я не знаю содержание этих писем, но, вероятно, некоторые из них сильно взволновали его. Он не только завтракал дома, но отказался выйти пообедать. Швейцар отправился в соседний ресторан сделать заказ для моего хозяина. Напрасно я старалась угадать, что с ним происходило; я еще не знала всей правды, когда он нетерпеливо и раздражительно воскликнул:
-- Итак, начать сначала!.. И у меня не было мужества разделаться с этой безалаберной жизнью, в которой приходится делать столько гадостей по утрам и вечерам и лгать в течение всего дня!.. Я не могу быть человеком! Сколько лет мне еще придется быть машиной в любви, готовой к услугам славных вдовушек, любознательных девиц, замужних женщин, изнуренных страстью кокоток, которым наскучили их глупые любовники, слушать их пошлые, глупые сентиментальности о снах, маленьких птицах, о голубом небе? Нет! Нет! Это кончено! Я больше не хочу! Я хочу жизни здоровой, я не хочу тратить силы, чтобы удовлетворять этих женщин, удовлетворять без всякого желания!
Тогда он обернулся к портрету своего истинного друга, которого он уважал, и который стоял на маленьком комоде из красного дерева, обитого сатином; взял в свои руки портрет, долго смотрел на него, потом поставил на маленький столик, где было разбросано много надушенных карточек, и погрузился в созерцание его.
Потом он с отчаянной храбростью в голосе обратился к нему с такими словами:
-- Сегодня еще, моя милая, мы с тобой вдвоем. Мы с тобой только вдвоем. Твоя душа повсюду, она носится везде, она порхает как бабочка вокруг моего лба, как порхают ангелы вокруг детских головок, ангелы-хранители Всемогущего Бога. Ты лучшая. Ты одна добрая. Я у тебя прошу прощения за все огорчения, которые я тебе причинил; я не могу себя поздравить с тем, что избавил тебя от огорчений; это единственный случай, когда мне хочется, чтобы ты плакала. Итак, сегодня совершенно иной день, который будет первым днем моей новой жизни. Я прекращаю мое скотское поведение. Я твой: я не буду рассыпать вокруг себя ложную любовь, я не буду во все окна развеивать мое сердце. Посмотри, моя милая хозяюшка, что я делаю со всеми этими письмами, из которых лишь некоторые удостоились моего взгляда. Я не помню ни одного слова, я даже не видел ни одной подписи, есть несколько писем, которые я даже не открывал... Ну! Смотри, -- я все бросаю в огонь.
Мой хозяин смял в один ком надушенные листки и бросил их в огонь; вспыхнуло сильное яркое пламя, державшееся только одно мгновение и почти тотчас же превратившее все письма в серый и черный пепел, как будто они не хотели даже и теперь смешаться между собой.
Я полагаю, что действуя таким образом, мой хозяин решился на очень храбрый шаг.
Почувствовала ли я себя при этом более счастливой? Скорее нет. Действительно, то, что я увидела и узнала в этом доме, пришлось мне по вкусу и возбуждало во мне любопытство и желание узнать побольше. Я себя с тоской спрашивала, правда ли это, что мы уже не будем после полудня принимать красавиц и у нас не будет больше этих безумных ночей?
Уже давно наступила ночь, а мой хозяин неподвижно сидел на стуле, положив локти на стол и сжав руками голову, сливаясь в темноте с другими предметами.
Вдруг раздался звонок. Мой хозяин с трудом поднялся и тихо прошептал:
-- Разве позвонили?
Действительно, с момента его возвращения это был первый звонок. Он прислушался. Несколько секунд спустя позвонили во второй раз.
-- Это глупо, -- сказал он после некоторого колебания. -- Может быть, это письмо или телеграмма...
Он пошел открывать.
Тотчас же со своего места я услышала, как чей-то голос воскликнул:
-- Это неприлично! Ты заставляешь людей ждать у двери! И огня у тебя нет! Ну, если тебя сделало таким путешествие, то это нужно исправить, мой старичок.
-- Извини меня, моя дорогая, -- ответил мой хозяин. -- Я очень устал и задумался в ожидании обеда; я даже не заметил, как стемнело.
-- Я и говорю, что нужно позаботится об этом. Вот спички, зажги лампу. Мне очень любопытно рассмотреть тебя в таком грустном настроении.
-- Кто тебе сказал, что я вернулся? -- спросил он.
-- Как кто? Разве ты не помнишь, что ты мне написал?..
-- Я?..
-- Да, ты. "Я возвращусь во вторник вечером в Париж; но так как я боюсь, что буду очень занят, я тебе был бы очень благодарен, если бы ты согласилась прийти со мной пообедать на следующий день вечером". Вот я и пришла. Мой друг, я тебя так хорошо знаю, что прощаю твою ветреность.
-- Но?..
-- Как мне смешно все это после того, что было!.. Когда, скажи, здесь кушают?
-- Когда ты захочешь, -- ответил мой хозяин.
-- Итак, я остаюсь.
Она сняла свою шляпу, пальто, перчатки и уселась неподалеку от камина.
-- Ты сжег письма! -- воскликнула она.
-- Да, все письма, которые мною тут получены... Я их даже и не читал.
-- И почему?
-- Я решил изменить свой образ жизни. Я устал от этого безумного праздника, совершенно безнадежного, который меня утомил и опустошил мой мозг!
-- Ах! Я понимаю! Я падаю... Знаешь ли ты, что твое путешествие решительно ничего тебе не принесло с...
-- О, я тебя прошу! -- воскликнул мой хозяин. -- Не говори больше ни слова, молчи! Я боюсь, что ты причинишь мне огорчение... Да, путешествие бы ничего не принесло, если бы я хотел продолжать оставаться не более как животным, готовым броситься на первого пришедшего; но если я могу быть просто человеком, тогда -- о как благотворно действуют на меня путешествия! Я вернулся, воодушевленный прекрасными мыслями; я слышал любящий голос, который мне говорил о жизни среди природы, и со времени моего возвращения я испытываю, в самые возвышенные моменты, желание не осквернять моих лучезарных воспоминаний всей этой пошлой ложью, этими мерзкими поступками, всеми этими мелкими подлостями, которые меня стерегут и пугают.
-- Тогда почему ты не просишь меня уйти?
-- Без сомнения! Если бы не мой стыд, который обязывает меня быть учтивым.
-- Только это тебя и останавливает? -- спросила молодая дама.
-- Может быть!
Прошла минута молчания, в продолжение которой они не сводили глаз с углей в камине, уже покрывшихся пеплом.
-- Я остаюсь к обеду, -- сказала она. -- Тем хуже!.. Но я забыла тебе сказать, что сюда за мной около десяти часов должна зайти моя знакомая дама.
Швейцар накрыл на стол. Они прошли в столовую. Из комнаты я не могла следить за разговором.
Но в течение этого времени я думала об услышанном.
Я еще продолжала размышлять, когда мой хозяин открыл дверь одной иностранке.
После приветствий, произнесенных вполне равнодушно, все они вошли в комнату.
-- Я тебе очень благодарен, Шарлотта, -- сказал мой хозяин, -- что ты дала мне возможность познакомиться с одной из прелестнейших дам этого мира.
-- Та-ра-та-та! Мой миленький, графиня де Сенегитика есть и будет для тебя запрещенным плодом. Впрочем, я сведу вас с тем условием, что ты предварительно уберешь все "остатки".
И, обратившись к графине де Сенегитик, Шарлотта сказала ей следующее:
-- Я тебя познакомила с таким типом, которому не следует верить и придавать значение даже тем его словам, которые покажутся тебе наиболее искренними. Раза два или три я, как и другие женщины, была его любовницей; если бы у меня хватило смелости говорить о том, что я думаю, я бы созналась в том, что его жалею... Впрочем, у него есть подруга, которую он обожает. Все, что он делает и говорит с нами, это только по привычке так проводить время.
-- О! -- прервал мой хозяин.
-- Безусловно. Эта болтовня ровно ничего не стоит: не пасть в его объятия -- вот единственное средство для того, чтобы он хоть немного любил тебя и уважал; он чувствует признательность за удовольствие. Это прямо чудовище!
Мой хозяин с суровым видом разливал ликер.
-- Почему вы не отвечаете? -- спросила у него графиня.
-- Шарлотта не поняла того краткого временного воодушевления, которое у меня перешло потом в грусть; она употребила очень много усилий для того, чтобы задеть меня своим несправедливым осуждением, которого я вовсе не заслуживаю. Иногда я страдаю меланхолией...
-- Я знаю, что это такое, -- сказала графиня.
-- Еще нужно верить некоторым чувствам, чтобы выбросить из головы скотскую страсть. Я очень сентиментален, прекрасная графиня. Иногда у меня без всякой на то причины является желание плакать. Я не знаю, понимаете ли вы меня...
-- О, сударь, я сама очень сентиментальна.
-- Тогда вы должны были испытать это внезапное умиление, овладевающее вами, когда вы хотите любить, делать добро, когда вы хотите быть таким непорочным...
-- Эх, -- прервала Шарлотта, -- есть у тебя в кабинете огонь?
-- Да, моя дорогая, -- ответил хозяин.
Шарлотта пошла туда... Мой хозяин, усаживаясь около графини, воскликнул:
-- В вашем взгляде светит тот огонек, который я так люблю: этот огонек томной грусти имеет такой бархатный оттенок. Ваше вдохновенное лицо так нежно и так мечтательно... Вы должны меня понять... Возможно ли, по вашему мнению, полюбив женщину, подобную вам, любить женщину, подобную Шарлотте?
-- Она очень мила! -- запротестовала графиня.
-- О, я ее очень люблю! -- воскликнул мой хозяин. -- Но у нее своя натура, а у вас своя.
-- Между тем вы меня не знаете!
-- Я вас угадываю, а это еще лучше, чем знать вас. Разве я видел вашу шею? Ведь нет. Почему же я уверен, что она обворожительна? Разве я видел вашу ножку? Нет. Но я знаю, что она стройна и изящна. Имею ли я представление о вашем темпераменте? Нет, но я дал бы руку на отсечение, если у вас не оказалась бы страстная натура. Об этом мне говорят ваши глаза и ваш ротик.
-- Все ваши чувства отражаются на вашем лице... Я никогда не в состоянии буду отблагодарить Шарлотту за то, что она меня познакомила с вами. Одно ваше присутствие вселило в меня такие чувства, о которых я никогда не подозревала...
Она провела рукой, полной колец, по волосам моего хозяина.
Шарлотта не возвращалась. Они были одни... Я не знаю, как это вышло, но быстро, как молодые люди, которые желают воспользоваться коротким перерывом, они предались игре, которая мне не понравилась...
Это было, как одно дуновение страсти, мгновенное опьянение... Потом они вспомнили о Шарлотте.
-- Что же она делает, наконец? -- сказал мой хозяин.
Он вышел из комнаты и стал по всей квартире искать Шарлотту. Но ее нигде не было. В гостиной на одном из столов лежала записка, где ясно были начертаны карандашом следующие слова: "Вы мне противны, я доложу. Если вам захочется меня видеть по окончании ваших историй, приходите ко мне, я вас буду ждать. Шарлотта".
Мой хозяин преподнес графине этот листок. Она прочитала и сказала:
-- Это смешно! Все женщины ревнивы.
Десять минут были употреблены на туалет; затем, назначив на следующий день свидание, они отправились к этой Шарлотте, которая, по мнению графини, имела единственный недостаток, свойственный большинству француженок: она была ревнива.