Эдуард хотел непременно исполнить свое обещание Алиссе, так же свято, как исполнил данное им графине Монтфорской. Перемирие, вследствие последнего посольства Гильома Монтегю, было заключено на два года с королем Давидом, и одним из условий этого перемирия было возвращение в Англию графа Салисбюри. Король Давид настаивал, чтобы Филипп Валуа возвратил свободу своему племяннику, потому что за него должен был получить свободу Мюррай, один из четырей баронов шотландских, завоевавших ему обратно его королевство. И как не значителен был такой пленник для Филиппа Валуа, как граф Салисбюри, но он не мог отказать в требовании своего союзника; поэтому в конце мая, в то самое время, как Готье-Мони действовал так успешно в Бретани, граф Салисбюри, получив свободу, возвратился в Англию.
Большого над собою усилия стоило Эдуарду освободить Салисбюри, но ревность принудила его через несколько дней по приезде графа в замок Варк, вызвать его поспешно в Лондон, под видом важного поручения, которое он должен был исполнить; приглашая также и графиню, потому что время назначенным торжествам в Виндзоре приближалось, и прекрасная Алисса по возвращении мужа своего обещала в них участвовать. Граф не подозревал ничего, потому что Алисса не хотела огорчить его, открыв ему внушенную ею невольно любовь Эдуарду, надеясь, что она скоро угаснет, потому что была уверена в себе, и нимало ее не страшилась. Почему граф и отправился в сопровождении Алиссы в Лондон, так как она теперь не имела более причины отказываться от приглашения короля.
Эдуард встретил графиню с видом такого равнодушия, что она сочла любовь его угасшею, или думала, что безнадежность излечила его от этой страсти; тем более что он, желая скрыть свои чувства и заставить ее не думать больше о прошедшем, предложил ей помещение во дворце между штате дамами королевы. В чем со своей стороны настаивала также и королева Филиппа, обрадовавшись свиданию с прежним своим другом. Алисса, приняв без всякого опасения это предложение, совершенно успокоилась.
Поручением, возложенным на графа, доказывалось, что доверие к нему короля было, как и прежде, неограниченно. Важные преступники, между которыми находились Оливье Клиссон, мессир Годефруа Гаркур и мессир Гервей Леон, взятые несколько дней спустя после того, как они, оставив графа Монтфорского, передались Карлу Блуа, были привезены в Англию и заключены в замке Маргат. По важности их преступления для присмотра за ними нужно было избрать человека, заслуживающего полного доверия короля; и Эдуард назначил графа Салисбюри начальником в Маргате. Граф, получив от короля необходимые для действий своих наставления, отправился к месту своего назначения.
В это время король, желая упрочить основания благородного учреждения общества Табль-Ронд, из которого произошло столько храбрых и честных рыцарей, что слава их распространилась по всему Свету, приказал перестроить замок Виндзор, основанный королем Артуром, и окончание этой перестройки, как уже и сказано выше, хотел праздновать турниром и разными увеселениями; поэтому и разослал герольдов в Шотландию, Францию и Германию обнародовать, что всякий благородный рыцарь, кто бы он ни был, друг или недруг, приглашается преломить копье в честь царицы своего сердца, на турнир в Виндзор.
Приглашение подобного рода, и сделанное от имени такого могущественного монарха, как король Англии, привело в движение все рыцарство: из Шотландии, Франции и Германии собрались как будто депутаты от всего дворянства, все самые храбрые бойцы того времени; некоторые из них встречались уже между собою в сражениях, и могли определить друг другу взаимное уважение; но большая часть, не встретившись еще ни разу, знали только друг друга понаслышке, и поэтому тем нетерпеливее желали познакомиться на месте боя. По приезде своем они являлись к старшинам, назначенным для турнира, и записывались, -- некоторые под собственным своим именем, а другие под вымышленным; после чего на другой день каждый из них получал от короля Эдуарда подарок, приличный происхождению и достоинству имени, под которым кто записался. Турнир должен был продолжаться три дня, и для каждого из них назначено было по сподвижнику, который должен был биться в продолжении своего дня со всеми, кто бы его не вызвал. В первый день был назначен сам король Эдуард, во второй Готье-Мони, оставивший Бретань на время этого торжества, а в третий Гильом Монтегю, получивший звание рыцаря от самого короля по его обещанию, чтобы он мог преломить копье в присутствии графини. Сподвижникам предоставлялось право избрать оружие для поединка, как-то: копье, меч или секиру, потому что кинжал только был воспрещен.
Накануне праздника Святого Георгия, то есть дня, назначенного для начала празднества, весь Лондон огласился звуками труб и литавр. Рыцари, собравшиеся со всех сторон Света в этот город, должны были занять назначенные для них королем шатры, на равнине близ Виндзора, потому что в замке невозможно было поместить такое множество рыцарей. Уже с восьми часов утра все улицы, ведущие из Лондонского замка, то есть с площади Святой Екатерины, были убраны коврами и древесными ветвями; с обеих сторон в пяти или шести футах от домов натянуты были канаты, обвитые цветочными гирляндами в виде фестонов, -- для того, чтобы это пространство могла занять чернь, оставив улицы свободными для проезда рыцарей. Все деревья, окна и даже крыши унизаны были головами людей, не говоря уже о балконах, на которых как колосья в обильную жатву стеснены были зрители, и при малейшем шуме в ожидании появления поезда, колыхались как будто от ветра.
Ровно в полдень выехали из замка двадцать четыре трубача, играя на трубах, и были встречены радостными криками народа, дождавшегося наконец ожидаемого с самого утра зрелища. За ними следовали на прекрасных конях, убранных для сражения, шестьдесят оруженосцев, из которых каждый имел знамя своего владетеля. За оруженосцами следовали король и королева в королевских одеждах, король был в короне и со скипетром в руке, между них находился на прекрасном коне, блестящие косы гривы которого висели до земли, молодой принц Галльский, будущий герой Креси и Пуатье, который на этом турнире должен был приобрести первый опыт военных действий. За ними следовали шестьдесят дам, в богатых одеждах, убранных золотом и драгоценными каменьями; каждая из них вела на серебряной цепочке своего рыцаря в полном вооружении для поединка и опоясанного шарфом избранного ею цвета. Вслед за дамами ехало в беспорядке до трехсот рыцарей, некоторые с поднятыми забралами своих шлемов, другие с опущенными, судя по тому, желал ли кто-то из них быть узнанным или остаться в неизвестности, все в блестящем вооружении, со щитами, на которых изображались гербы или девизы. Наконец, шествие заключалось бесчисленным множеством оруженосцев и слуг, из которых некоторые держали на руке сокола в шапочке, а другие по своре собак и на их ошейниках означались гербы тех, кому они принадлежали.
Этот великолепный поезд в большом порядке проехал по всему городу шагом и отправился в Виндзор, находившийся в двадцати милях от Лондона. Несмотря на это расстояние, большая часть народа следовала за поездом, и так как он занимал всю дорогу, то любопытные принуждены были бежать полем. Король, предвидев это обстоятельство, приказал за шатрами рыцарей устроить род лагеря из шалашей для помещения десяти тысяч народа; поэтому всякий был уверен, что найдет приличное своему званию помещение: знатные люди в замке, рыцари в шатрах, а народ в шалашах.
Поздно ночью прибыли в Виндзор. Замок был великолепно освещен разноцветными огнями и казался волшебным жилищем. Шатры были разбиты прямыми линиями, и в промежутках между ними горели необыкновенной величины факелы, от которых было светло как днем, так что на недалеком расстоянии можно было заметить устроенные кухни, где хлопотало множество поваров, приготовлявших ужин; и запах этого дыма был очень привлекателен для голодных желудков, которые с самого полудня были в дороге.
Всякий занялся своим помещением и ужином. До двух часов, утра продолжались радостные крики народа, и потом постепенно все затихло; огни в окнах замка погасли, исключая только одного окна, в котором виден был свет.
Этот свет был в той комнате, где бодрствовал Эдуард. Салисбюри возвратился из Маргата для того, чтобы быть старшиною турнира вместе с мессиром Иоанном Бомоном, и прибыл в эту ночь с важными известиями. Переговоры его с пленниками были успешны. Оливье Клиссон и сир Гаркур не только соглашались сами сделаться подданными Англии, но и ручались за многих знатных дворян Бретани и Бери, что они последуют их примеру. Эти знатные дворяне были Иоанн Монтобан, сир Малетруа, сир Лавал, Ален Кедилак, Гильом, Иоанн и Оливье Брие, Дени Плесси, Иоанн Малар, Иоанн Сенедари и Дени Кайлак.
Известия эти обрадовали Эдуарда, потому что Британия была для него свободным путем во Францию, и как он один только не исполнил своего обета из числа всех произнесенных с ним вместе, то изъявил Салисбюри всю радость, которую он ему доставил, исполнив так удачно его поручение. По окончании турнира Салисбюри должен был возвратиться в Маргат для того, чтобы заставить Оливье Клиссона и Годефруа Гаркура подписать их обещание; после чего рыцари должны были получить без выкупа свободу и возвратиться в Бретань.
Наконец свет и в этом окне угас так же, как и в других, и везде воцарилось спокойствие и мрак. Но эта тишина продолжалась недолго. На рассвете дня все начало приходить в движение; сперва народ, который не только был не совсем хорошо помещен, но опасаясь, чтобы не опоздать занять выгодные места, взяв с собою запас пищи на целый день, отправился, не дожидаясь завтрака. Вся эта толпа бросилась в заставу и разлилась широким потоком по пространству, оставленному между ристалищем и галереями. Опасения любопытных были основательны. Половина прибывшего из Лондона народа могла только поместиться на назначенном для него пространстве. Но это не заставило любопытных отказаться от зрелища. И они, убедившись в невозможности всем поместиться на назначенном для них месте, рассыпались по полю и заняли все окрестные возвышения, с которых можно было видеть середину ристалища.
В одиннадцать часов утра трубы возвестили выезд королевы из замка. Король находился уже в своем шатре как сподвижник этого первого дня турнира, с правой стороны от королевы Филиппы находился Готье-Мони, а с левой -- Гильом Монтегю, герои следующих двух дней. Прекрасная Алисса следовала за королевой в сопровождении герцога Ланкастера и мессира Иоанна Гейнау; потом за ними ехали шестьдесят дам со своими рыцарями.
Когда все эти знатные особы заняли назначенные для них в галерее места, то взорам представился как будто ковер из разноцветного бархата, испещренный цветами, золотом, жемчугом и драгоценными камнями. Королева Филиппа и графиня Алисса сели друг против друга, на одинаковых тронах, потому что в этот день они обе были царицы, и, вероятно, в эту минуту каждая из зрительниц, если бы была и в самом деле царицею по происхождению, то с радостью променяла бы сан свой на звание царицы, которой была прекрасная Алисса.
Место ристалища имело вид параллелограмма, с двух его сторон были сделаны барьеры, которые должны были отворяться с одной стороны для въезда рыцарей бойцов, а с другой -- для сподвижников. На восточной стороне ристалища устроена была возвышенная платформа, и на ней раскинут малинового бархата, вышитый золотом шатер Эдуарда, над этим шатром развевалось знамя с королевским гербом, щит которого разделен был на четыре части, в первой и третьей находились леопарды Англии, а во второй и четвертой лилии Франции. С одной стороны входа в шатер привешен был щит мира, а с другой -- щит войны сподвижника; и смотря до которого из них рыцари дотрагивались сами, или приказывали ударить копьем своим оруженосцам, означало в первый -- вызов на простой поединок, а во второй -- на смертный бой.
Старшины турнира настаивали, чтобы ни под каким видом противники не употребляли другого оружия, кроме карусельного, то есть не отпущенного и тупого; потому что король должен был участвовать в турнире, как сподвижник этого дня, и сражаться со всеми, кто бы его ни вызвал.; Они опасались, чтобы какая-нибудь личная ненависть или измена, не воспользовались этим случаем и не употребили во зло снисхождение короля; но Эдуард на это не согласился, объявив, что он не народный рыцарь, но истинный воин, и что ежели у него есть враг, то он готов с ним сразиться. Поэтому условия были изменены к успокоению зрителей, опасавшихся, что по предлагаемому оружию не произойдет серьезных поединков; потому что хотя и редко, но иногда случалось, что эти поединки превращались в настоящие битвы; и ожидание, что и на этот раз это может случиться, придавало более занимательности и участия при каждой новой встрече противников. И когда простой поединок превращался в борьбу, то даже женщины часто повторяемыми ободрениями невольно обнаруживали пристрастие к такому зрелищу, в котором действующие лица играли роль опасную, а иногда даже и смертельную.
Другие условия поединка не отступали ни в чем от общепринятых правил. Когда рыцарь, выбитый из седла, упадет на землю и не в состоянии будет без помощи своих оруженосцев подняться, то должен считаться побежденным; равно как и тот, который, сражаясь мечом или секирою, при отступлении заставит лошадь свою попятиться до самого барьера. Наконец, ежели происходящий между двумя противниками поединок стал бы кому-нибудь из них угрожать смертью, то старшины турнира должны были, скрестив копья между сражающимися, прекратить предоставленной им властью поединок.
Когда обе царицы заняли места свои и герольд выехал на середину ристалища, прочел громким голосом условия сражения, то музыканты, помещенные возле шатра Эдуарда, заиграли на трубах и литаврах знак вызова; другие музыканты, находившиеся на противоположной стороне, звуком труб отвечали, что вызов принят. Барьер отворился, и вооруженный рыцарь выехал на середину ристалища. Несмотря на то, что забрало его шлема было опущено, но по лазурным и серебряным полосам и золотому полю герба его, находившегося на щите, все узнали в нем графа Дерби, сына графа Ланкастера Кривошеи.
Принуждая коня идти красивою поступью, он выехал на середину ристалища; поворотился в ту сторону, где находилась королева, и отдал ей честь преклонением до земли копья; потом, оборотясь к графине Салисбюри, отдал ей такую же честь при громком рукоплескании всего общества, в продолжение этого времени оруженосец его, проехав через все место ристалища и поднявшись на платформу к шатру Эдуарда, ударил копьем своим в герб мира.
В ту же минуту король вышел из шатра во всем вооружении, кроме только щита, который оруженосцы поспешили подать ему; он, легко вспрыгнув на приготовленного для него коня, выехал с приятностью и величием на ристалище и взял копье на перевес.
Рукоплескания раздались снова. На Эдуарде была венецианская броня, испещренная золотыми бляхами и украшенная блестящею проволокой в виде чудного в восточном вкусе узора. Вместо королевского герба, на щите была изображена звезда, сквозящая сквозь облако, с надписью кругом: Ничто ее не затмит. Тогда старшины турнира, заметив, что противники готовы, подали знак к сражению. В эту минуту оба пришпоренные коня встретились на середине ристалища и оба копья, направленные в забрала шлемов, достигли своей цели, но по округленным оконечностям своим, не пробив стали, соскользнули, не причинив ни одному из сражавшихся никакого вреда, почему оба противника возвратились на свои места и по второму знаку снова бросились один к другому.
Этот раз удары были устремлены в середину щитов, то есть в самую грудь; и несмотря на то, что удары были сильны, рыцари удержались в седле с той только разницей, что граф Дерби потерял стремя и уронил копье, а у Эдуарда осталась в руках одна часть изломанного копья, а две другие полетели в сторону. Оруженосцы то дал и графу Дерби уроненное им копье, а Эдуард взял другое: потом противники, разъехавшись снова в противоположные стороны, устремились в третий раз друг против друга.
Граф Дерби опять направил копье свое на щит своего противника, но Эдуард, следуя первому намерению, метил в шлем графа; и в этот раз оба равно доказали свою силу и искусство, потому что от полученного Эдуардом удара конь его, остановившись, присел на задних ногах, в ту минуту как копье короля, ударившись в середину шлема его противника, оторвало придерживающие его пряжки и он слетел с головы графа Дерби.
Поединок происходил с равным с обеих сторон мужеством; но по утомлению, или из вежливости граф Дерби не хотел продолжать его, поклонился королю, признавая себя побежденным, и удалился с ристалища, при громких рукоплесканиях обоим противникам.
Эдуард вошел в свой шатер. Трубы снова заиграли вызов, и опять ответ был дан с противоположной стороны. Лишь только звуки их умолкли, как другой рыцарь выехал на место ристалища, и по короне, украсившей шлем его видно было, что он был знатного происхождения; и в самом деле, этот противник был Гильом Гейнаузский, зять короля.
Поединок этот был, как и первый, скорее поединком чести и вежливости, нежели настоящим сражением; хотя, впрочем, он был очень любопытен для глаз искусных бойцов, составлявших не только действующих лиц, но даже и зрителей этой сцены; потому что происходил с необыкновенным искусством и ловкостью. Впрочем, в наносимых друг другу противниками ударах заметно было искусно скрытое снисхождение для того, "тобы производимое этим поединком на зрителей впечатление было подобно тому, какое бы произвела в наше время превосходно сыгранная интересная комедия взамен ожидавшейся трагедии. Посему по окончании этого поединка, как ни сильны были рукоплескания, но видно было, что публика ожидала в последующих чего-нибудь важнее и серьезнее. Король и его противник переломили каждый по три копья, потом граф Гильом, признав себя побежденным, удалился так же, как и граф Дерби.
Эдуард, недовольный этими легкими победами, вошел в свой шатер, сожалея, что не вздумал под вымышленным именем вмешаться в число бойцов, вместо того, чтобы согласиться на предложение объявить себя поборником этого дня.
Лишь только король скрылся, как позывные звуки труб с его стороны раздались снова, но ответа на них не было. Все начали было роптать, что турнир так скоро должен был прекратиться; но вдруг на противоположной стороне трубы заиграли французскую арию. Это доказывало, что французский рыцарь требует сражения.
Взоры всех присутствующих обратились к барьеру, в который въезжал рыцарь, хотя, впрочем, среднего роста, но по управлению конем и ловкости, с которою он держал копье, можно было заметить в нем необыкновенную силу и искусство. В щите герба его были три золотые с распущенными крыльями орла, -- два, помещенные внизу, а третий над ними, и были все увенчаны французскою лилиею. По одному этому значению, вероятно, никто не мог бы в наше время определить, кто был этот новый противник. Но граф Салисбюри узнал в нем того молодого рыцаря, который на другой день после встречи при Биронфосе по приказанию Филиппа Валуа перебрался через болото, разделявшее накануне английскую и французскую армию, осмотрел покрывающий склон горы лес и, не найдя в нем никого, на самой вершине горы водрузил в землю, как сказано выше, свое копье. Отправляя его с этим опасным поручением, Филипп, посвятив его в рыцари, возложил на него сам оружие, а по возвращении, в награду за оказанное мужество, позволил прибавить к прежним изображениям его герба лилию, что по герольдике называется -- увенчать герб лилией.
Молодой рыцарь при въезде своем па ристалище возбудил воинственным своим видом всеобщее любопытство, с вежливостью, свойственной всему дворянству Франции того времени, он, остановившись перед королевою, поклонился ей так низко, что шлем его коснулся гривы коня, преклонив в то же время и копье до самой земли; потом, осадив коня, принудил его с одного раза оборотиться прямо к графине Салисбюри, которой поклонился точно так же, как и королеве; после чего, важно, без излишней медленности и поспешности, приблизился сам к шатру короля, вероятно, для того, чтобы оказать больше чести своему противнику, и железным концом копья смело ударив в щит войны, спустился с возвышения, принуждая коня выполнять самые трудные движения конской поступи.
Король вышел из шатра в полном вооружении, прика зал привести себе другого коня и как ни был уверен в своих оруженосцах, однако, осмотрел сам с особенным вниманием, исправно ли был оседлан и взнуздан конь; потом, обнажив меч, осмотрел как клинок, так и рукоять его и, убедившись в исправности того и другого, опустил меч в ножны; после чего, приказав пристегнуть себе другой щит, вспрыгнул с такою легкостью на коня, какой невозможно было ожидать от человека, так тяжело вооруженного.
Любопытство зрителей было в высшей степени возбуждено потому, что хотя мессир Есташ Рибомон и исполнил вызов свой со всевозможною вежливостью, но очевидно было, что этот раз должно было ожидать настоящего сражения; и хотя побудительною к нему причиною не была личная ненависть, но не менее того, соперничество обеих наций давало больше важности этому поединку, нежели двум предшествующим. Эдуард занял свое место на ристалище при глубоком молчании всех присутствующих. Мессир Есташ при приближении Эдуарда взял так же, как и король, копье на перевес, старшины подали знак, и оба противника устремились друг к другу.
Рыцарь направил копье свое в забрало шлема противника, а король против щита рыцаря, и оба удара были верны, шлем Эдуарда слетел с головы его в ту минуту, как копье его, преломившись на фут от оправы, осталось вонзенным в вооружение рыцаря. Все думали, что мессир Есташ ранен; но железо, пронзив вооружение, остановилось в железных петлях латного ошейника; и он к успокоению зрителей, опасение которых обнаружилось ропотом, освободив остановившееся в его вооружении железо, отбросил его в сторону и поклонился обеим королевам в знак того, что удар этот не причинил ему никакого вреда. Королю подали другой шлем и другое копье, и оба противника, разъехавшись, остановились на прежних местах, тогда старшины подали опять знак к бою. Этот раз оба удара попали прямо в грудь каждому из противников, и от силы их обе лошади, присев на задние ноги, поднялись передними, но рыцари остались в седле неподвижны, как статуи; оба копья разлетелись на несколько частей и обломки их отлетели к самой галерее, где помещались зрители. Оруженосцы подали противникам новые копья, и всякий, взяв свое, приготовился в третий раз к сражению.
И как ни поспешно подан был знак к бою, но для противников он казался замедленным; и лишь только они его заметили, то бросились с таким стремлением один к другому, что, казалось, будто оба коня разделяли нетерпение рыцарей; мессир Есташ повторил опять тот же удар, но Эдуард переменил свой, и копье его, ударив прямо в забрало, сбросило шлем с головы рыцаря, ув ту минуту, как Есташ Рибомон ударил короля прямо в грудь с такою силою, что осевший назад конь Эдуарда оборвал подпругу, от чего седло соскользнуло со спины его, но король, не упав, стал на ноги; противник его, спрыгнув с коня, нашел Эдуарда, освободившегося из стремян. Поэтому, закрыв голову щитом, обнажил меч, но Эдуард, остановив его, дал знак, что не возобновит сражения до тех пор, пока он не наденет другой шлем. Мессир Есташ повиновался, и король, увидев его в шлеме, в свою очередь обнажил меч.
Но прежде чем они успели начать снова поединок, оруженосцы привели с противоположных сторон коней, и пока рыцари садились на них, слуги подобрали обломки сломанных копий. Когда оруженосцы и слуги удалились, старшины турнира подали знак к сражению.
Эдуард был самый храбрый воин из всего королевства, и мессир Есташ по первым полученным от него ударам заметил, что ему надо сражаться со всей силой и всей ловкостью, на какие он только был способен. Но он и сам, по свидетельству тогдашних летописей, был также одним из числа самых мужественных рыцарей свел о времени; ни сила, ни быстрота нападений не приводила его в смущение, и он возвращал каждый получаемый им удар с твердостью и хладнокровием, что и подтверждало мнение Эдуарда, что он находится против достойного ему противника.
Ожидание зрителей вознаградилось; потому что перед их глазами происходило настоящее сражение. Оба меча, по блестящим в них солнечным лучам, казались огненными, и удары были так быстро наносимы и отражаемы, что можно было только заметить: на чго они падали, -- на щит, шлем или броню, по сыпавшимся из них искрам. Оба противника больше всего устремляли удары в шлемы, и по учащенным, полученным мессиром Есташем ударам, перья из его шлема все исчезли, а Эдуард лишился из драгоценных камней короны, украшавшей его шлем. Наконец, меч Эдуарда обрушился с такою силою на голову его противника, что несмотря на всю твердость шлема, он рассек бы ее непременно, если бы мессир Есташ не прикрылся вовремя щитом своим. Ужасное лезвие рассекло металлический, щит пополам, как будто кожаный, и одна из застежек лопнула. Мессир Есташ отбросил оставшуюся у него на голове половину шлема, которая вместо защиты сделалась для него помехой; и, взяв меч в обе руки, нанес в свою очередь такой жестокий удар по шлему короля, что клинок разлетелся на мелкие части, и одна рукоять осталась у него в руках.
Молодой рыцарь отступил шаг назад, чтобы взять другой меч у своего оруженосца, но Эдуард, подняв забрало своего шлема, сделал шаг вперед и, взяв за клинок меч свой, рукоятью подал его своему противнику.
-- Мессир, -- сказал он ему с той благосклонностью, с которою говорил всегда в подобных случаях, -- не угодно ли вам принять этот меч? У меня, как у Ферагуса, всегда семь мечей в готовности, и все семь чудного закала. Такая искусная и сильная рука, как ваша, должна непременно владеть таким оружием, на которое можно бы было положиться; возьмите же, мессир, мой меч, и мы начнем опять поединок, с одинаковым равенством.
-- Принимаю с удовольствием, Ваше Величество, меч ваш, -- отвечал Есташ Рибомон, поднимаю в свою очередь забрало шлема, -- но сохрани меня Бог, чтобы я употребил лезвие этого меча против того, от кого его получил; признаю себя побежденным, государь, сколько вашим мужеством, столько же и снисхождением; этот меч будет мне драгоценен, я клянусь над ним и им, сохранить его навсегда, и ни в турнире, ни в войне не отдать его никому, кроме вас. Теперь окажите мне последнюю милость, государь, представьте побежденного вами Ее Величеству королеве.
Эдуард подал руку молодому рыцарю и пошел с ним при громких рукоплесканиях всех зрителей к трону королевы Филиппы, которая, сняв со своей шеи драгоценную золотую цепь, обвила ею руку побежденного, в знак его неволи, и объявила, что в продолжение всех трех дней турнира не желает иметь другого невольника. Почему и посадила его у ног своих; Эдуард вошел в свой шатер и, надев другой шлем, приказал трубачам подать знак вызова; но из уважения, или опасения, трубы противоположной стороны не отвечали; и на три повторенных вызова ответа не было. Герольды явились на место ристалища и, обращаясь на все стороны, кричали: милости щедрых наград, господа благородные рыцари!., и золотые монеты посылались с амфитеатра на арену.
Так как день склонялся уже к вечеру и время ужина приближалось, то старшины, подняв свои копья, украшенные флюгерами с изображением наверху герба Англии, а внизу собственного, дали этим знать, что турнир первого дня кончен. В ту минуту обе музыки, находящиеся на противоположных сторонах, затрубили отступление, и поезд отправился прежним порядком обратно в замок.
Эдуард угощал ужином всех английских и иностранных рыцарей, а королева -- дам и девиц; после ужина все общество, -- как дамы, так и рыцари, отправилось в другую залу, где ожидали их множество фокусников, музыкантов и плясунов.
Король открыл бал с графинею Салисбюри, а королева с мессиром Есташем Рибомоном. Эдуард был в восхищении, потому что вся честь этого дня принадлежала одному ему, как королю и как рыцарю, и все это в глазах страстно любимой им женщины. Успокоенная Алисса безо всякого опасения предалась удовольствию танцевать со всею беззаботностью молодости и счастья. Эдуард, пользуясь этой доверенностью, как будто без намерения жал ей руку, которую она в танцах ему подавала, или касался устами развевающихся ее локонов, чтобы насладиться пленительным и жгучим благоуханием, разливающимся всегда около женщин в теплой атмосфере бала. В середине запутанных фигур, составлявших в то время основу танцев, одна и) подвязок графини, которые были голубого цвета, вышиты серебром, упала, так что она этого не заметила. Эдуард бросился ее поднимать, но как ни быстро было его движение, но многие, заметив это, угадали причину похищения короля и, встретив многозначительные взоры и улыбки, обвязал поднятую им ленту около своей ноги и сказал: да будет бесчестен тот, кто зло об этом помышляет!
Этот случай был основанием ордена подвязки.