ВОЕННЫЕ И СУДЕЙСКИЕ
На следующий день после того, как разыгрались все эти события, д'Артаньян и Портос, видя, что Атос не появляется, сообщили г-ну де Тревилю о его исчезновении.
Что касается Арамиса, то, испросив отпуск на пять дней, он, как говорили, отбыл в Руан по семейным делам.
Г-н де Тревиль был отцом своих солдат. Едва успев надеть форму мушкетёра, самый незаметный из них и никому не известный мог так же твёрдо надеяться на помощь капитана, как мог бы надеяться на помощь брата.
Поэтому де Тревиль немедленно отправился к главному уголовному судье. Вызвали офицера, командовавшего потом у Алого Креста, и, сверяя последовательно полученные сведения, удалось установить, что Атос помещён в Фор-Левек.
Атос прошёл через все испытания, которым, как мы видели, подвергся Бонасье.
Мы присутствовали при очной ставке, устроенной обоим заключённым. Атос, до этой минуты умалчивавший обо всём из опасения, что станут беспокоить д'Артаньяна и лишат его необходимой свободы действий, теперь утверждал, что зовут его Атос, а не д'Артаньян.
Он объявил, кроме этого, что не знает ни господина, ни госпожи Бонасье, что никогда не разговаривал ни с одним из них. Около десяти часов вечера он зашёл навестить своего друга г-на д'Артаньяна, но до этого часа находился у г-на де Тревиля, где он обедал. Не менее двадцати свидетелей могут подтвердить это обстоятельство. И он назвал несколько громких имён, среди прочих также и герцога де Ла Тремуля.
Второй комиссар был, так же как и первый, смущён простыми и твёрдыми показаниями этого мушкетёра, над которым он между тем жаждал одержать верх, что всегда заманчиво для судейского чиновника в борьбе с человеком военным. Но имена г-на де Тревиля и герцога де Ла Тремуля смутили его.
Атоса также повезли к кардиналу, но кардинал, к сожалению, находился в Лувре, у короля.
Это было как раз в то время, когда г-н де Тревиль, выйдя от главного уголовного судьи и от коменданта Фор-Левека и не получив доступа к Атосу, прибыл к королю.
В качестве капитана мушкетёров г-н де Тревиль в любой час мог видеть короля.
Мы знаем, как сильно было недоверие короля к королеве, недоверие, умело разжигаемое кардиналом, который по части интриг значительно больше опасался женщин, чем мужчин. Одной из главных причин его предубеждения против Анны Австрийской была дружба королевы с г-жой де Шеврез. Обе эти женщины беспокоили его больше, чем войны с Испанией, недоразумения с Англией и запутанное состояние финансов. По его мнению и глубокому убеждению, г-жа де Шеврез помогала королеве не только в политических интригах, но - что ещё гораздо больше тревожило его - в интригах любовных.
При первых же словах кардинала о том, что г-жа де Шеврез, сосланная в Тур и, как предполагалось, находившаяся в этом городе, тайно приезжала в Париж и, пробыв пять дней, сбила с толку полицию, король пришёл в неистовый гнев. Капризный и вероломный, король желал, чтобы его называли Людовиком Справедливым и Людовиком Целомудренным. Потомки с трудом разберутся в этом характере, который история пытается объяснить, приводя многочисленные факты, но не прибегая к рассуждениям.
Когда же кардинал добавил, что не только г-жа де Шеврез приезжала в Париж, но что королева возобновила с ней связь при помощи шифра, в те времена называвшегося кабалистическим, когда он стал утверждать, что, в то время как он, кардинал, уже готов был распутать тончайшие нити этой интриги и, вооружившись всеми доказательствами, намеревался арестовать на месте преступления посредницу между изгнанницей и королевой, какой-то мушкетёр осмелился силой прервать ход судебного следствия и, обнажив шпагу, обрушился на честных чиновников, которым было поручено беспристрастное расследование этого дела, чтобы обо всём доложить королю, - Людовик XIII потерял всякое самообладание. Охваченный безмолвным бешенством, которое, когда оно прорывалось, внушало этому монарху способность совершать самые жестокие поступки, он, побледнев, сделал шаг к дверям, ведущим в апартаменты королевы. А между тем кардинал ещё не успел произнести имя Бекингэма.
Именно в этот миг появился де Тревиль, холодный, вежливый, безукоризненный во всём своём облике. Увидев здесь кардинала, взглянув на искажённое лицо короля, де Тревиль догадался обо всём, что здесь произошло, и почувствовал себя сильным, как Самсон перед филистимлянами.
Людовик XIII уже схватился за ручку двери. Звук шагов де Тревиля заставил его обернуться.
- Вы явились как раз вовремя, - произнёс король, который, дав волю своим страстям, терял уже способность что-либо скрыть. - Хорошие вещи рассказывают мне о ваших мушкетёрах!
- А у меня, - холодно ответил де Тревиль, - найдётся немало хорошего рассказать вашему величеству о судейских.
- Я не понимаю вас, - надменным тоном произнёс король.
- Имею честь доложить вашему величеству, - с тем же спокойствием продолжал де Тревиль, - что кучка чиновников, комиссаров и полицейских, людей весьма почтенных, но, очевидно, крайне враждебных к военным, позволила себе арестовать в одном доме, провести открыто по улицам и заключить в Фор-Левек - всё это ссылаясь на приказ, который мне не согласились предъявить, - одного из моих мушкетёров или, вернее, ваших мушкетёров, ваше величество, человека безукоризненного поведения, прославленного, если осмелюсь так выразиться, известного вашему величеству с самой лучшей стороны, - господина Атоса.
- Атоса? - почти невольно повторил король. - Да, мне, кажется, знакомо это имя…
- Пусть ваше величество потрудится вспомнить, - сказал де Тревиль. - Господин Атос - тот самый мушкетёр, который на известной вам злополучной дуэли имел несчастье тяжело ранить господина де Каюзака… Да, кстати, ваше высокопреосвященство, - продолжал де Тревиль, обращаясь к кардиналу, - господин Каюзак вполне поправился, не правда ли?
- Да, благодарю, - проговорил кардинал, от гнева прикусив губу.
- Итак, господин Атос зашёл навестить своего друга, - продолжал де Тревиль, - молодого беарнца, кадета гвардии вашего величества, из роты Деззссара. Молодого человека не оказалось дома. Не успел господин Атос опуститься на стул и взять в руки книгу, намереваясь подождать своего друга, как целая толпа сыщиков и солдат осадила дом, взломала несколько дверей…
Кардинал знаком пояснил королю: «Это по поводу того дела, о котором я вам говорил…»
- Всё это нам известно, - произнёс король. - Ибо всё это делалось ради нашей пользы.
- Итак, - продолжал де Тревиль, - ради вашей пользы был схвачен один из моих мушкетёров, ни в чём не повинный, ради вашей пользы он под охраной двух солдат был, словно злодей, проведён по улицам города, сквозь толпу, осыпавшую оскорблениями этого благородного человека, десятки раз проливавшего свою кровь за ваше величество и готового в любую минуту снова пролить её?
- Да что вы? - сказал король, заколебавшись. - Неужели дело происходило именно так?
- Господин де Тревиль, - произнёс кардинал, сохраняя совершенное хладнокровие, - не сказал вам, что этот ни в чём не повинный мушкетёр, что этот благородный человек за час до того с обнажённой шпагой напал на четырёх комиссаров, посланных мною для расследования по делу чрезвычайной важности.
- Пусть ваше высокопреосвященство докажет это! - воскликнул де Тревиль с искренностью чисто гасконской и резкостью чисто военной. - Дело в том, что за час до этого господин Атос, человек - как я осмелюсь доложить вашему величеству - весьма знатного происхождения, оказал мне честь отобедать у меня и беседовал у меня в гостиной с герцогом де Ла Тремулем и графом де Шалю.
Король взглянул на кардинала.
- Всё, о чём я говорил, - произнёс кардинал в ответ на безмолвный вопрос короля, - изложено в протоколе, составленном пострадавшими. Имею честь представить его вашему величеству.
- Неужели протокол судейских чиновников стоит честного слова военного? - гордо спросил де Тревиль.
- Полно, полно, Тревиль, - сказал король, - замолчите!
- Если его высокопреосвященство подозревает кого-либо из моих мушкетёров, - ответил де Тревиль, - то ведь справедливость господина кардинала достаточно известна всем, и я сам прошу о расследовании.
- В доме, где происходил этот обыск, - проговорил кардинал всё с тем же хладнокровием, - живёт, если я не ошибаюсь, некий беарнец, друг этого мушкетёра?
- Ваше высокопреосвященство имеет в виду д'Артаньяна?
- Я имею в виду молодого человека, которому вы, господин де Тревиль, покровительствуете.
- Да, ваше высокопреосвященство, совершенно верно.
- Не считаете ли возможным, что этот молодой человек дурно влиял…
- …на господина Атоса, человека, который чуть ли не вдвое старше его? - перебил де Тревиль. - Нет, монсеньёр, не считаю возможным. Кроме того, господин д'Артаньян также провёл вечер у меня.
- Вот так история! - воскликнул кардинал. - По-видимому, решительно все провели вечер у вас!
- Не подвергает ли ваше высокопреосвященство сомнению мои слова? - спросил де Тревиль, которому краска гнева залила лицо.
- Нет, боже меня упаси! - произнёс кардинал. - Но в котором часу д'Артаньян был у вас?
- О, это я могу совершенно точно сообщить вашему высокопреосвященству: когда он вошёл, я как раз заметил, что часы показывали половину десятого, хотя мне казалось, что уже позднее.
- А в котором часу он покинул ваш дом?
- В половине одиннадцатого. Через час после этих событий.
- Но в конце-то концов… - сказал кардинал, который ни на минуту не усомнился в правдивости де Тревиля и чувствовал, что победа ускользает от него, - но ведь в конце-то концов Атоса задержали в этом самом доме на улице Могильщиков.
- Разве другу воспрещается навещать друга, мушкетёру моей роты - поддерживать братскую дружбу с гвардейцем из роты господина Дезэссара?
- Да, если дом, где он встречается со своим другом, подозрителен.
- Дело ведь в том, что дом этот подозрителен, Тревиль, - вставил король. - Вы этого, может быть, не знали…
- Да, ваше величество, я действительно этого не знал. Но я убеждён, что это не относится к части дома, занятой господином д'Артаньяном, ибо я могу вас уверить, что нет более преданного слуги вашего величества и более глубокого почитателя господина кардинала.
- Не этот ли самый д'Артаньян ранил когда-то де Жюссака в злополучной схватке у монастыря кармелиток? - спросил король, взглянув на кардинала, покрасневшего от досады.
- А на следующий день поразил Бернажу, - поспешил заметить де Тревиль. - Да, ваше величество, он самый; у вашего величества отличная память.
- Так что же мы решим? - спросил король.
- Это скорее дело вашего величества, чем моё, - сказал кардинал. - Я настаиваю на виновности этого Атоса.
- А я отрицаю её! - воскликнул де Тревиль. - Но у его величества есть судьи, и судьи разберут это дело.
- Совершенно верно, - сказал король. - Предоставим всё это дело судьям. Их дело судить, они и рассудят.
- Печально всё же, - вновь заговорил де Тревиль, - что в такое злосчастное время, как наше, самая чистая жизнь, самая неоспоримая добродетель не может оградить человека от позора и преследований. И армия, смею вас заверить, не очень-то будет довольна тем, что становится предметом жестоких преследований по поводу каких-то полицейских историй.
Слова были неосторожны. Но Тревиль бросил их, зная им цену. Он хотел вызвать взрыв, а взрыв сопровождается пламенем, которое освещает всё кругом.
- Полицейские истории! - вскричал король, ухватившись за слова де Тревиля. - Полицейские истории! Какое понятие вы имеете обо всём этом, сударь? Займитесь вашими мушкетёрами и не сбивайте меня с толку! Послушать вас, так можно подумать, что стоит арестовать мушкетёра - и Франция уже в опасности. Сколько шуму из-за какого-то мушкетёра! Я прикажу арестовать их целый десяток, чёрт возьми! Сотню! Всю роту! И никому не позволю пикнуть!
- Если мушкетёры подозрительны вашему величеству, значит, они виновны, - сказал де Тревиль. - Поэтому я готов, ваше величество, отдать вам мою шпагу. Ибо, обвинив моих солдат, господин кардинал, не сомневаюсь, в конце концов возведёт обвинение и против меня. Поэтому лучше будет, если я признаю себя арестованным вместе с господином Атосом, с которым это уже произошло, и с господином д'Артаньяном, с которым это, вероятно, в ближайшем будущем произойдёт.
- Гасконский упрямец, замолчите вы наконец! - сказал король.
- Ваше величество, - ответил де Тревиль, ничуть не понижая голоса, - пусть вернут мне моего мушкетёра или пусть его судят.
- Его будут судить, - сказал кардинал.
- Если так - тем лучше. Прошу, в таком случае, у вашего величества разрешения защищать его.
Король побоялся вспышки.
- Если бы у его высокопреосвященства, - сказал он, - не было причин личного свойства…
Кардинал понял, к чему клонит король, и предупредил его.
- Прошу прощения, - проговорил он, - но, если ваше величество считает меня пристрастным, я отказываюсь от участия в суде.
- Вот что, - сказал король, - поклянитесь именем моего отца, что Атос находился у вас, когда происходили эти события, и не принимал в них участия.
- Клянусь вашим славным отцом и вами, которого я люблю и почитаю превыше всего на свете!
- Подумайте, ваше величество, - произнёс кардинал. - Если мы освободим заключённого, то уж никогда не узнаем истины.
- Господин Атос всегда окажется на месте и будет готов дать ответ, как только господа судейские сочтут нужным допросить его, - сказал де Тревиль. - Он никуда не скроется, господин кардинал, будьте покойны. Я принимаю за него ответственность на себя.
- И в самом деле, он не убежит, - согласился король. - Его всегда можно будет найти, как сказал господин де Тревиль. Кроме того, - добавил он, понизив голос и умоляюще взглянув на кардинала, - не будем вызывать у них беспокойства, это лучшая политика.
Эта политика Людовика XIII заставила Ришелье улыбнуться:
- Приказывайте, ваше величество. Вы имеете право помилования.
- Помилование может быть применено только к виновным, - сказал де Тревиль, желавший, чтобы последнее слово осталось за ним. - А мой мушкетёр невиновен. Поэтому, ваше величество, окажите ему не милость, а справедливость.
- Он в Фор-Левеке? - спросил король.
- Да, ваше величество, и в одиночной камере, без права сношения с внешним миром, как последний преступник.
- Чёрт возьми! - пробормотал король. - Что же нужно сделать?
- Подписать приказ об освобождении, и всё будет кончено, - сказал кардинал. - Я такого же мнения, как ваше величество, и считаю поручительство господина де Тревиля более чем достаточным.
Тревиль поклонился, преисполненный радости, к которой примешивалась тревога. Он предпочёл бы настойчивое сопротивление со стороны кардинала этой неожиданной уступчивости.
Король подписал приказ об освобождении, и де Тревиль поспешил удалиться, унося его с собой.
В ту минуту, когда он уже выходил, кардинал, приветливо улыбнувшись ему, обратился к королю:
- Какое единодушие между начальником и солдатами царит у ваших мушкетёров, ваше величество! Это весьма полезно для службы и делает честь всей роте.
«Можно не сомневаться, что он в самом ближайшем будущем сыграет со мной какую-нибудь скверную шутку, - подумал де Тревиль. - Никогда не угадаешь, что у него на уме. Но нужно спешить. Король в любую минуту может изменить своё решение, а засадить снова в Бастилию или в Фор-Левек человека, только что оттуда выпущенного, в конце концов сложнее, чем оставить в заключении узника, уже сидящего там».
Г-н де Тревиль с торжеством вступил в Фор-Левек и освободил Атоса, неизменно сохранявшего вид спокойного безразличия.
При первой же встрече с д'Артаньяном де Тревиль сказал ему:
- На этот раз вам повезло. С вами рассчитались за ранение де Жюссака. Неоплаченным остаётся ещё поражение Бернажу. Будьте настороже.
Де Тревиль был прав, не доверяя кардиналу и считая, что не всё ещё кончено. Не успел капитан мушкетёров закрыть за собой дверь, как его высокопреосвященство повернулся к королю.
- Теперь, когда мы остались наедине, - сказал он, - если угодно вашему величеству, поговорим о важных вещах. Ваше величество! Герцог Бекингзм провёл пять дней в Париже и отбыл только сегодня утром.