Общество того времени. -- Женщины, пользовавшиеся влиянием. -- Марион Делорм. -- Несколько анекдотов. -- Министр финансов д'Эмери. -- Президент де Шеври, -- Клод Килье. -- Смерть Марион Делорм. -- Нинон де Ланкло. -- Ее отец. -- Сент-Этьен. -- Рарей. -- Кулон. -- На какие классы разделяла Нинон своих обожателей. -- Г-жа де Шуази. -- Ее общество. -- М-ль де Скюдери. -- Ее воспитание. -- Ее бедность. -- Первые се сочинения. -- "Субботние хроники". -- Маркиза Рамбулье. -- Ее дом. -- Голубой зал. -- Доброта маркизы Рамбулье. -- Как она определяла дружбу. -- Епископ Аизьеский и утесы сада Рамбулье. -- Грибы графа де Гиша. -- Семейство маркизы Рамбулье. -- Хорошенькая Жюли. -- Г-н Пизани. -- М-ль Поле. -- Г-н Г расе. -- Вуатюр.
Бросим теперь беглый взгляд на французское общество и посмотрим, какой вид имело оно в первой половине XVII столетия.
Мы определим характер эпохи пятью женщинами разного состояния и темперамента. Надо сказать, что некоторым образом именно они подготовили влияние женщины на новейшее общество. До них женщины были главным образом лишь любовницами, то есть "царицами-невольницами", и именно таковы Диана де Пуатье, г-жа д'Этамп и Габриэль д'Эстре. Вся их власть зависела от их красоты, и если они переставали нравиться своим венценосным любовникам, то исчезало и их влияние.
Эти пять женщин -- Марион Делором и Нинон Ланкло, нечто вроде наших современных "камелий", г-жа де Шуази -- светская женщина, м-ль де Скюдери -- женщина-писательница и маркиза Рамбулье -- знатная дама.
Марион Делорм родилась в Шалон-сюр-Марн и в описываемое нами время ей было около 35; она находилась во всем блеске своей красоты. Дочь богатого отца, который оставил ей в приданое 25 000 экю, она могла легко выйти замуж, но увлеклась соблазнами мира. Ее первым любовником стал Дебарро, сын министра финансов при Анри IV. Марион еще жила у своего отца, когда Дебарро целую неделю прятался в дровяном чулане, а возлюбленная посещала его ежедневно и носила ему покушать. Однако скоро принужденность надоела и она бежала из отцовского дома, став с этого времени уже не Мари, но Марион.
В скором времени Дебарро надоел Марион и его место занял Рувиль, зять графа Бюсси-Рабютена, который дрался из-за нее на дуэли с ла Ферте-Сенектером. Рувилю наследовал Миоссан, вовсе за ней не ухаживавший, зато она сама за ним ухаживала -- тот, который отвез принца Конде в Венсеннскую тюрьму. Затем был Арно, потом -- несчастный Сен-Map, де Шатийон, де Бриссак. Эти последние были любовниками "по сердцу", а кроме этого имелись любовники "по политике", "по деньгам" и к четвертому разряду принадлежали "услужливые кавалеры".
Страсть к большим тратам и желание помогать родственникам, имение которых было расстроено, заставляло ее принимать любовников "по деньгам"; ее казначеями были министр финансов д'Эмери и президент де Шеври. Д'Эмери был сыном лионского банкира Партичелли, и когда он обанкротился, сын принял это новое имя и носил его до смерти. Кардинал Ришелье нашел в нем много прекрасных качеств и предложил Луи XIII сделать его министром финансов, говоря, что д'Эмери имеет особенный дар налагать подати и пошлины. Король задумался.
-- д'Эмери? д'Эмери? -- повторял он. -- Я не знаю такого, но определите его скорее на это место, г-н кардинал, ибо мне говорили, будто Партичелли, этот известный плут, домогается того же. Поскольку я знаю, что он интриган, то боюсь, как бы он к нам не приехал и нам не было бы досады!
-- О! -- отвечал кардинал. -- Опасаться нечего, ваше величество, этот Партичелли, о котором вы говорите, повешен.
-- В добрый час! -- сказал король. -- Раз вы отвечаете за д'Эмери, то назначайте его министром.
Д'Эмери был определен. Будучи послан в Лангедок, он в качестве управляющего министерством финансов приказал уничтожить пенсион в 100 000 ливров, который штаты Лангедока давали герцогу де Монморанси. Такое распоряжение окончательно настроило герцога против двора и он решил стать участником бунта, стоившего ему жизни. Принцесса Конде очень ненавидела д'Эмери, видя в нем убийцу своего брата.
Д'Эмери не давал Марион денег, поскольку она их от него не принимала, зато он указывал ей на возможность для афер. Прочие любовники "за деньги" делали ей подарки; при условиях, с ней заключаемых, определялось известное количество серебра, поэтому, утверждает де Рео, у нее после смерти нашли только нарядов более чем на 20 000 экю.
Что касается Шарля Дюре, сеньора де Шеври, называвшегося обыкновенно президентом де Шеври, то он тоже был оригиналом, правда, в другом роде; он был племянником знаменитого Дюре, лейб-медика Шарля IX, Анри III и Марии Медичи. Дюре имел обыкновение говорить: "Если человек обманет меня один раз, то да проклянет его Бог! Если же обманет меня два раза, то проклянет его Бог вместе со мной! Если же -- три раза, то пусть Бог проклянет меня одного!"
История не знает, относил ли Шарль Дюре это к женщинам, кажется, нет, поскольку он был в числе тех, кто содержал прекрасную Марион. Шалостями и умением ловко танцевать он проложил себе дорогу ко двору, и Анри IV и Сюлли очень его любили. Как хороший танцор он придумал фигуры того самого балета, во время исполнения которого король почувствовал в своем сердце неодолимую страсть к Шарлотте Монморанси. Впоследствии ходатайством маршала д'Анкра он стал министром финансов. Когда маршал был убит, казалось, Дюре должен был пасть, но он удержался, подарив м-ль ла Кленшан, которую содержал брат Люиня Брантес, 2000 экю; этот Брантес сделался впоследствии герцогом Люксембургским.
Президент де Шеври умер от операции, сделанной для излечения каменной болезни, и на него сочинили следующую эпиграмму:
Лежит здесь тот, кто век покоя для себя не знал,
Кто с детства своего налогами питался;
Субсидий, пошлин он и податей алкал
Ну, словом, он всю жизнь мытарством пресыщался.
И трапезу свою всегда он приправлял
Взысканий со своих собратьев ближних соком;
Говядины на грош заместо фунта брал.
Прохожий! Берегись, гнушайся сим пороком!
За то, что взятками он страшно наживался,
От страшной каменной болезни он скончался.
К разряду "услужливых кавалеров" принадлежал Клод Киллье, автор поэмы "La Callipedie". Киллье пришлось удалиться в Рим, где он долгое время служил секретарем при маршале д'Эстре; после смерти Ришелье он вернулся в Париж и в скором времени стал покорнейшим слугой Марион Делорм, от которой ему удалось получить все, кроме того, чего домогался особенно!
Несмотря на особенности существования, Марион пользовалась уважением, и к ней съезжались все знатнейшие особы двора. Пользуясь этим, она однажды приехала к президенту де Месму и стала просить за своего брата Бея, посаженного в тюрьму за долги. Президент был очарован, он приложил руку к сердцу и сказал Марион:
-- Как это, сударыня! Я столько лет прожил на свете, а мне ни разу не удавалось вас видеть! -- И он проводил ее до самых дверей, посадил в карету и надел шляпу только тогда, когда она уехала. А Бей был выпущен из тюрьмы в тот же день.
Марион умерла на 39 году, сохранив еще свою красоту. Причиной смерти стала большая доза антимония, которую она приняла, почувствовав себя в пятый или шестой раз беременной. Хотя она хворала только три дня, она исповедовалась более десяти раз, постоянно находя в себе какой-нибудь грех, о котором забыла сказать священнику. Кончина Марион Делорм произвела большое впечатление в Париже, и среди прочего было сочинено следующее четверостишие:
Бедняжка Марион Делорм, Сокровище столь редких форм! Куда твоя краса девалась? В плен гробу мрачному досталась.
Нинон де Ланкло была пятью годами моложе Марион Делорм. Нинон -- дочь одного туренского дворянина, служившего при герцоге д'Эльбефе -- была еще очень юной, когда ее отец был вынужден оставить Францию из-за того, что он убил вызванного на дуэль барона Шабана в то время, когда тот еще только выходил из своей кареты. В отсутствие отца Нинон выросла, однако смотрела на жизнь с философской точки зрения, как и он. Она была умной и рассудительной, хорошо играла на лютне и превосходно танцевала, особенно сарабанду. Первым ее обожателем стал Сент-Этьен, выступавший в качестве жениха, однако он скоро перестал думать об этом, поскольку понял, что жениться на Нинон вовсе бесполезно.
Вскоре в Нинон влюбился де Рарей. Будучи недовольна первым своим обожателем, она не решалась, однако, принимать второго в своем доме и встречалась с ним где-нибудь на стороне. Это не понравилось Сент-Этьену, и он вовсе оставил Нинон. Тут подвернулся советник Кулон, который предложил ее матери взять девушку на содержание в 500 ливров ежемесячно. С этого времени м-ль де Ланкло оставила свои шалости, отдав вполне сердце богатому содержателю, и именно теперь сменила имя Анна на Нинон.
После Кулона у м-ль де Ланкло было еще несколько поклонников, которых она, как и Марион Делорм, разделяла на классы. Одних она любила "за красоту", других -- "за деньги", третьих -- как "вежливых и услужливых кавалеров"; четвертый класс составляли любовники "по политике".
В это время Нинон жила в роскоши -- дом ее был одним из лучших по своему убранству в Париже. Она принимала у себя лучшее общество столицы и в этом соперничала с Марион. Поскольку Нинон де Ланкло прожила 90 лет, то есть почти все время царствования Луи XIV, то мы еще будем иметь случай говорить о ней и в связи с ее кончиной в 1706 году.
Г-жа де Шуази была женой письмоводителя герцога Орлеанского и вошла в такую моду и так нравилась кардиналу Мазарини, что он, приехав однажды к маршалу д'Эстре, у которого собралось большое общество, позволил себе выразиться следующим образом:
-- Как! Вы здесь веселитесь, а между тем м-м де Шуази здесь нет! Что касается меня, то я полагаю собрание неполным, если отсутствует она!
Де Шуази знала о своем влиянии и гордилась им, что осмеяно в следующем четверостишии:
Ужасно Шуази как занята собою:
Она себя как королеву чтит,
Когда лакеев и больших господ толпою
Бывает дом ее набит.
В самом деле, ее салон был местом свидания важнейших особ двора, а принцесса де Монпансье в своих "Записках", г-жа Брежи в своих "Портретах", г-н Сегре в своих "Развлечениях принцессы Орелии" и г-н Сомез в своем "Словаре ученых женщин" с большой похвалой отзывались о м-м де Шуази. Когда Луи XIV был еще ребенком, она позволила себе заявить ему:
-- Государь, если вы желаете стать великим королем, вам нужно чаще беседовать с г-ном Мазарини; но если вы желаете быть вежливым светским человеком, вам надобно почаще разговаривать со мной.
Луи XIV не забывал этого и так как не раз слышал комплименты по поводу изящества своей речи, то он обыкновенно отвечал:
-- Не удивительно! Я -- ученик г-жи де Шуази, это она научила меня красноречию.
Г-жа де Шуази была матерью странного аббата Шуази, который оставил нам записки о себе, историю Луи XIV и историю м-ль де Лавальер. Половину жизни аббат носил женское платье и под именем г-жи Санси старался внушать к себе любовь; в летописях того времени говорится, что это ему иногда удавалось, и вероятно, что г-н Луве избрал его одним из героев своего романа о Фобласе.
К г-же де Шуази съезжалось иногда так много гостей, что она взяла привычку весьма свободно с ними обращаться. Тем, кто наводил на нее скуку, она говорила прямо:
-- Вы мне не нравитесь. Когда я к вам привыкну, то дам знать об этом.
Если собиралось слишком большое общество, она могла сказать:
-- Господа, нас здесь слишком много! Не слышно, что один говорит другому, так что решите сами, кому из вас удалиться!
Однажды граф Русси, с которым г-жа де Шуази виделась накануне, постучался к ней в дверь. Хозяйка выглянула в окно, узнала гостя и заявила ему:
-- Граф, я виделась с вами вчера и довольно! Сегодня я имею дело с этим господином. -- И она указала на молодого, лет 15-ти, человека, стоявшего рядом с ней.
Правда, если верить тогдашним эпиграммам, г-жа де Шуази учила еще кое-чему другому, кроме искусства говорить "приятно". Вот одна из эпиграмм, написанная, быть может, одним из тех недовольных посетителей, которых она бесцеремонно выпроваживала:
Не знаю, то, быть может, сказки,
Мадмуазель де Роган, говорят,
Умеет славно делать глазки.
А кто бы в этом был бы виноват
Не скажет де Нивель? Нивель об этом знает.
Де Шуази ее тому ведь обучает.
Что еще сказать о г-же де Шуази? Разве то, что она состояла в постоянной переписке с польской королевой Марией Гонзаго, с принцессой Савойской, с Христиной Французской, Христиной Шведской и многими немецкими принцессами.
Мадален де Скюдери родилась в 1687 году в Гавре.
Она была дочерью одного сицилийца, поступившего в чине капитана на службу Анжуйскому дому. Ее брат, Жорж Скюдери, писал:
Отец мой с честью капитаном
Когда-то Франции служил,
А я направлен к высшим планам,
Хочу быть больше, чем он был.
Хотя брат и сестра в продолжение 47 лет жили не расставаясь, поговорим сначала только о м-ль Скюдери. Она была высока ростом, худощава, смугла лицом. Писательница рассказывает, каким образом она сделалась охотницей до романов и как сама начала их сочинять.
Однажды, будучи еще маленькой девочкой, она читала книгу любовного содержания, но ее духовник дон Габриэль отнял книгу и, побранив за чтение романа, пообещал принести другую, нравственное содержание которой могло бы принести пользу. Действительно, на другой день он принес то, что обещал, однако м-ль Скюдери крайне удивилась, когда начала читать книгу куда более неназидательную, а все вольные места были отмечены. При первой же встрече с духовником девочка сердечно его поблагодарила, сказав, что отныне просит его выбирать книги для ее библиотеки. Потом она подала монаху его книгу, открытую на одной из отмеченных страниц, что смутило наставника и он начал клясться, говоря об ошибке. Полагая духовника виновным, м-ль Скюдери заключила с ним договор -- он должен был сказать матери, что ее дочь может читать все желаемое, поскольку достаточно умна и рассудительна. С этого времени м-ль Скюдери позволено было читать все, что ей захочется и она этим воспользовалась. Руанский советник г-н Сарро доставлял девушке достаточное количество романов, чем и докончил ее литературное образование.
М-ль Скюдери и ее брат были преследуемы фортуной, и она частенько говорила: "С тех пор, как случилось несчастье в нашем доме..." Так, один из их друзей готов был уже передать им 10 000 экю, которые их отец давал ему в долг и на которые не имелось никаких гарантий, кроме честного слова, но в один прекрасный день в Турнеле погода неожиданно испортилась, налетели тучи, загремел гром и этот человек, прогуливавшийся в числе других около пятисот граждан, был убит молнией, а брат и сестра лишились денег.
Маркиза Рамбулье сжалилась тогда над беднягами и выхлопотала Жоржу место начальника Нотр-Дам-де-ла-Гард в Марселе. Место было уже обещано кардиналом Мазарини, и дело почти устроилось, но наш старый знакомец Бриенн вдруг пишет маркизе, что не стоит давать эту должность поэту, который сочинял пьесы для Бургонского отеля -- театра, часто стоявшего в оппозиции к кардиналу. Маркиза Рамбулье отвечала, что читала в книгах о Сципионе Африканском, также писавшем комедии, но бывшем все-таки отличным полководцем. Бриенн, по-видимому, не знал что ответить и без дальнейших затруднений отдал распоряжение об определении Жоржа Скюдери на означенную должность.
Вместе с братом м-ль Скюдери приехала в Марсель и там написала свои "Речи знаменитых женщин" и "Знаменитого Басса". Хотя она была талантливее брата, но не будучи еще известной свои первые сочинения писательница выпустила под именем Жоржа Скюдери, в том числе "Кира Великого" и "Клелию". Эти сочинения, в особенности "Кир", имели большой успех, чему причиной были главным образом удачные портреты некоторых современных лиц, в которых они, к радости или досаде, могли себя узнать: г-жа Таллеман названа Клеокритой, м-ль Робино -- Дорализой, Конрад -- мудрым Клеодамасом, м-ль Конрар -- умной Иберизой, Телиссон -- Герминием; что касается м-ль Скюдери, то она звалась скромно -- Сафо.
Спустя некоторое время Жорж, лишившись места в Марселе, вместе с сестрой возвратился в Париж и друзья поспешили их утешить подарками. Сестра герцогини де Шеврез прислала часы, украшенные драгоценными камнями, г-жа Дюплесси-Генего -- мебель для комнаты, а герцогиня Лонгвиль -- свой портрет в рамке с бриллиантами стоимостью более 1200 экю. Порядочный доход приносили книги, выходившие теперь под именем м-ль Скюдери, и она покупала себе тюльпаны. К счастью для сестры, брату вздумалось однажды пойти против Мазарини, он был сослан в Нормандию и это подняло реноме м-ль Скюдери, которая стала жить открытым домом, собирая каждые семь дней ученейших людей и любителей просвещения. Время на этих вечерах, по словам самой писательницы, проходило очень весело, в сочинении стихов и прозы. Г-н Пелиссон составил сборник сочиненного на этих вечерах, названный "Субботние хроники"; в рукописи он был дополнен примечаниями Пелиссона и м-ль Скюдери. Писательница изобрела также остроумную карту "Тандрского королевства", имевшую большой успех не только в Париже, но и во всей Франции.
-- Перейдем теперь к маркизе Рамбулье. Катрин де Вивонн, известная в литературе как маркиза Рамбулье, хотя как таковая ничего особенного не написала,'была дочерью Жана де Вивонна, маркиза Пизани, и Джулии Савелли, происходившей из знатной римской фамилии, к которой принадлежали папы Гонорий III и Гонорий IV.
Джулия Савелли, обучившая дочь итальянскому и французскому языкам, была в большом почете при дворе Анри IV. Когда Мария Медичи въезжала во Францию, король послал навстречу в Марсель маркизу Пизани и герцогиню де Гиз.
В 12 лет м-ль Пизани вышла замуж за маркиза Рамбулье, а в 20 перестала посещать собрания в Лувре, говоря, что не находит в этих собраниях для себя ничего занимательного. Однако, когда за несколько дней до кончины Анри IV пожелал надеть корону на голову Марии Медичи, г-жа Рамбулье была назначена в числе прочих придворных дам участвовать в церемонии.
Маркиз Рамбулье продал в 1606 году свой старый, доставшийся по наследству, отель г-ну Дюфреню; Дюфрень, заплатив 34 000 ливров, перепродал отель за 30 000 кардиналу Ришелье, который велел его сломать и выстроить на этом месте Пале Кардиналь. В конце 1614 года маркиза Рамбулье решила выстроить себе новый великолепный отель, которому суждено было стать европейской достопримечательностью.
Маркиза, в свою очередь, велела сломать дом своего отца на улице Сен-Тома-дю-Лувр и сама нарисовала план новой постройки, поскольку осталась недовольной представленными планами. Маркиза долго думала, а однажды вечером, задумавшись, она вдруг воскликнула: "Скорее! Скорее! Бумаги! Я нашла то, что искала!" И быстро сделала рисунки наружного и внутреннего решений отеля и притом с таким вкусом, что Мария Медичи -- уроженка страны, славившейся прекрасными дворцами и отличными архитекторами" -- во время строительства Люксембургского дворца послала своих работников к маркизе Рамбулье за советами и планом ее отеля.
"Действительно, -- пишет один из современников маркизы, -- у маркизы Рамбулье научились делать лестницы сбоку, не посередине дома ради анфилады, высокие потолки, окна и двери большие и широкие визави". Маркиза Рамбулье была также первой, которая решила одну из своих парадных комнат не в обыкновенном красном или темном, но в голубом цвете, что и прославило ее как "Голубую залу". Эта зала, столь известная по сочинениям Вуатюра, была, по свидетельству г-на Савара в "Древностях Парижа", обставлена голубой бархатной мебелью, украшенной золотом и серебром.
Здесь принимала "Артениса" своих гостей. Окна от потолка до пола делали комнату открытой в пространство, давали возможность наслаждаться воздухом и видом прекрасного сада на участке, принадлежавшем богадельне Кэнз-Ван. Маркиза добилась разрешения сделать площадь перед окнами своего дома, посеять там траву и посадить смоковницы, поэтому она гордилась тем, что из окна кабинета своего парижского дома может видеть, как косят траву. Но однажды утром она лишилась этого удовольствия -- сосед маркизы, г-н де Шеврез, приказал выстроить здание для хранения старой мебели и одежды и таким образом загородил прекрасный вид. Маркиз Рамбулье послал предупредить де Шеврез, что будет на него жаловаться.
-- О, боже мой! Боже мой! -- посетовал г-н де Шеврез. -- Это правда, совершенная правда! Да, маркиз Рамбулье -- мой друг, мой хороший сосед! Он даже спас мне в одном случае жизнь! Но куда же мне девать мою мебель, мои платья?
Заметьте, читатель, что г-н де Шеврез, тот самый, который заказал себе однажды 15 карет сразу, чтобы выбрать лучшую, имел в своем отеле 40 совершенно пустых комнат, когда вздумал строить кладовую для своего гардероба и мебели. Поэтому один современный писатель, бывший в хороших отношениях с маркизой Рамбулье, с негодованием заметил: "Можно ли поверить, что найдется такой человек и притом рыцарь знатного происхождения, который, не имея уважения к великой Артенисе, лишил ее кабинет одной из его прелестей!" Действительно, г-н де Шеврез считал себя потомком Готфрида Буйонского, которого одно время относили к числу храбрейших рыцарей.
Маркиза Рамбулье по образованности и широте интересов действительно имела право называться умнейшей женщиной. Она было хотела даже научиться латыни для того только, чтобы прочесть Вергилия и других классиков в подлиннике, но болезнь помешала, и вместо латинского маркиза принялась за изучение испанского. В похвалу маркизе Рамбулье нужно сказать и то, что в эпоху, когда женщины почти не писали, -- только с г-жи Севинье начинается литературная слава прекрасного пола -- она писала прекрасные письма. Кроме того, обладая предобрым сердцем, маркиза самым высоким удовольствием полагала помогать бедным, посылая деньги и провизию, и делала это так, чтобы никто, даже бедные, в судьбе которых она принимала участие, не знали, чье добродетельное сердце о них печется.
"Уверяют, -- говорила маркиза Рамбулье, -- что помогать бедным составляет удовольствие для царей, скажу более, я думаю, что это приятно и Богу". Один из великих французских поэтов выразил эту мысль несколько иначе прекраснейшим стихом, какой когда-либо был написан:
"Qui donne aux pauvres prete a Dieu",
То есть:
"Кто бедным помогает, тот одолжает Бога".
Г-жа Рамбулье считала дружбу одним из самых высоких чувств, и Арно д'Андильи, считавший себя знатоком по этой части, предложил ей однажды уроки в науке дружбы и для начала поинтересовался, как она ее понимает?
-- Дружба есть готовность пожертвовать всеми своими выгодами и интересами для пользы своих друзей, -- ответила маркиза.
-- Это значит, -- спросил д'Андильи, -- что ради, скажем, одного из ваших друзей вы согласились бы потерпеть большой убыток?
-- Не только для одного, -- ответила маркиза, -- и не только из моих друзей, но ради всякого честного и хорошего человека, если бы даже я его не знала.
-- Если вы, сударыня, так понимаете дружбу, -- подытожил д'Андильи, -- то нет необходимости давать вам уроки и нет смысла учить вас тому, что вы и сами превосходно знаете.
Однажды маркиза Рамбулье продемонстрировала ярко свои правила этики. Она принимала у себя кардинала Лавалета и принцессу Конде, которым Ришелье не совсем доверял, и по сей причине прислал к маркизе отца Жозефа предложить свою дружбу и все выгоды, с которыми таковая сопряжена, если маркиза согласится давать ему отчет обо всех разговорах, которые происходят в ее доме.
-- Отец мой! -- ответила маркиза капуцину. -- Скажите его преосвященству, что я слишком его уважаю, чтобы позволить кому-либо говорить о нем плохо в моем присутствии. -- И отец Жозеф не смог добиться другого ответа.
Маркиза Рамбулье всегда говорила, что терпеть не может волокит и не любит, когда мужчины за ней ухаживают. В этом отношении она питала особенное презрение к лицам духовного звания и говорила:
-- Я скорее соглашусь умереть, нежели взять в обожатели лицо духовного звания, поэтому очень рада жить в Париже, а не Риме, в котором так долго жила моя мать, поскольку, как бы я себя хорошо ни вела, меня не преминули сделать любовницей какого-нибудь кардинала, а это было бы очень печально!
Однако маркиза поддерживала знакомство со священнослужителями, в частности, с епископом Лизьеским, которому однажды даже показала весьма забавное зрелище, когда тот навестил ее в Рамбулье. В этот день после непродолжительного разговора маркиза предложила епископу прогуляться с ней в парке, в конце которого имелось несколько утесов, укрытых сенью больших ветвистых деревьев. Уже издали епископ заметил нечто необычное между деревьями, когда же они подошли к утесам, то увидели группу нимф. Это были девушки отеля Рамбулье во главе с м-ль Рамбулье, сидевшие на утесах в виде ундин, дриад и наяд и составлявшие едва ли не самое очаровательное зрелище, которое только можно представить. Епископ остался в восхищении и смотрел жадно на полунагих красавиц, а впоследствии, встречаясь с маркизой, всегда интересовался тем, что нового на утесах Рамбулье.
Нельзя, однако, сказать что все сюрпризы, которые маркиза Рамбулье любила иногда делать своим гостям, были грациозны. Граф Гиш, большой охотник до грибов, приехав однажды в Рамбулье и поев любимого кушанья досыта, почувствовал себя несколько тягостно и лег спать ранее обыкновенного. Г-н Шодебон, один из постоянных посетителей отеля, вынул из чемодана графа все платья, забрал также и то, что тот с себя снял, и отправился с этим к дамам, которые заузили все одежды на два-три вершка, а по окончании операции Шодебон вернул все на свои места.
На другой день граф Гиш проснулся пораньше и решил прогуляться до завтрака, однако, одеваясь, не мог застегнуть на себе ни одного камзола. В этот момент зашел Шодебон с приглашением к завтраку, говоря, что дамы уже ждут. Граф рассказал о своем критическом положении, и Шодебон не замедлил дать совет:
-- Чем же вы затрудняетесь, граф? Если ваши новые платья вам узки, то, надеюсь, ваш старый камзол подойдет.
Де Гиш вздохнул и велел лакею принести вчерашний камзол, но когда он стал его надевать, то камзол оказался теснее прочих.
-- Что за чудо! -- воскликнул с притворным недоумением Шодебон. -- Не от вчерашних ли грибов вы так пополнели? Вы, как я заметил, поели их досыта.
-- Как так? -- спросил граф де Гиш.
-- Ну, -- начал городить Шодебон, -- разве вы не знаете, что лес Рамбулье полон ядовитых грибов, и надо быть хорошим знатоком, чтобы уметь отличить хорошие от плохих. Повар, вероятно, ошибся и вы стали жертвой его нерадения!
-- Гм! -- забормотал испуганный граф, -- это очень возможно, я всю ночь спал плохо, да и теперь чувствую себя нехорошо.
-- Черт возьми! -- воскликнул Шодебон. -- Надо сказать всем и постараться скорее помочь! -- И открыв дверь, он поднял тревогу, так что через несколько минут все гости отеля во главе с хозяйкой собрались в комнате де Гиша, который сидел в большом кресле с самым жалким видом, готовый расхвораться не на шутку. Послали за доктором, который будучи предупрежден, пощупал у больного пульс, покачал головой, как бы не имея особой надежды на выздоровление больного, и приказав графу лечь в постель, ушел прописать ему лекарство.
Все дамы вышли вслед за врачом, а де Гиш, поддерживаемый Шодебоном и лакеем, дотащился до постели, лег и, чувствуя себя все хуже и хуже, потребовал священника. Лакей немедленно отправился за ним, а когда Шодебон собрался уходить, то граф стал просить его остаться, сказав, что не хочет умирать в одиночестве. Лакей вернулся без священника.
-- Ну, что же? -- спросил умирающий. -- Где же священник?
Однако лакей подал своему господину сложенный вчетверо лист бумаги.
-- Прочтите, пожалуйста, любезнейший Шодебон, -- попросил де Гиш, -- мои глаза что-то ослабли и я ничего не вижу.
Шодебон, скрывая смех, прочел вслух:
"Рецепт для графа де Гиша.
Возьмите ножницы и распорите ваши платья".
Граф понял, что с ним сыграли шутку и счастливый избавлением от смертельного страха послал тотчас же уведомить о том, что он долее не нуждается ни в священнике, ни в докторе.
Следствием этой шутки было, однако, довольно странное происшествие. Несколько дней спустя маркиза Рамбулье, ее дочь и Шодебон, весело вспоминая о насмешке над графом де Гишем, в свою очередь покушали грибов действительно негодных и все трое непременно бы умерли, если бы им не была оказана немедленная и энергичная помощь.
У маркизы Рамбулье было семеро детей. Старшая дочь -- г-жа Монтозье, вторая -- г-жа д'Иер, сын -- г-н Пизани, второй сын умер на восьмом году жизни; тремя последними детьми были г-жа Сент-Этьенн и г-жа Пизани, которые как и г-жа д'Иер, стали монахинями; наконец -- Клара-Анжелика д'Анженн, первая жена графа Гриньяна.
Г-жа Монтозье до замужества звалась Юлия-Люсиль д'Анженн. Женщина редкой красоты, она имела множество обожателей, к числу которых принадлежали маркиз Монтозье и его младший брат де Салль. Приехав в Париж, Монтозье пожелал представиться г-же Рамбулье, для чего обратился к жене Жана-Альфреда д'Обри, состоявшей в дружеских отношениях с семейством маркизы. Обращаясь к советнице со своей просьбой, маркиз допустил какую-то стилистическую неточность.
-- О! -- воскликнула советница. -- Разве можно представить маркизе человека, который не умеет хорошо говорить по-французски? Научитесь сначала говорить, г-н провинциал, и тогда я вас представлю! -- Она действительно решилась представить г-на Монтозье в доме маркизы Рамбулье не прежде трех месяцев, в течение которых она сама давала ему уроки правильной речи.
Познакомившись с маркизой, Монтозье немедленно объявил себя поклонником ее дочери и стал просить ее руки. Маркиза, считая себя искусной ворожеей, в особенности в угадывании судьбы человека по линиям на ладони, попросила предварительно показать руку. Бросив беглый взгляд на ладонь, маркиза воскликнула:
-- Ах, нет, нет! Я ни за что не выдам за вас мою дочь! Я вижу по вашей руке, что вы убьете женщину! -- И сколько Монтозье ни настаивал, он не мог получить другого ответа.
М-ль Рамбулье также была большой охотницей до гаданий. Однажды она вышла с м-ль де Бурбон, впоследствии женой герцога де Лонгвиля, на балкон и стала забавляться угадыванием имен прохожих.
-- Я готова держать пари, -- говорила м-ль Рамбулье, -- что этого прохожего крестьянина зовут Жаном. -- И девушки тотчас сделали ему знак подойти.
-- Послушай, -- сказали они, -- ведь тебя зовут Жан, не правда ли?
-- Да, милостивые сударыни, но у меня есть и другое имя. К вашим услугам! -- И низко поклонившись, крестьянин ушел.
Однако возвратимся к маркизу Монтозье. Храбрый, отличившийся во многих сражениях офицер и удачливый любовник он также имел дар предсказывать будущее. После долгого и бесполезного ухаживанния за м-ль Рамбулье он собрался на войну, и, прощаясь с ней, в ответ на "До свидания!" со вздохом сказал:
-- Нет, не до свидания, прощайте!
-- Почему вы так говорите? -- слегка удивилась м-ль Рамбулье.
-- Потому что я на этой войне буду убит! -- еще раз вздохнул маркиз. -- А мой брат будет счастливее меня и женится на вас.
Друзья посмеивались над этим пророчеством, но через три месяца узнали, что Монтозье был убит камнем в голову. Причем, он умер не сразу, ему хотели сделать операцию на черепе, но раненый отказался, заявив, что и без него на свете много дураков.
Прибавим, что маркиз Монтозье первым начал носить парик, и впоследствии это вошло в моду. Де Салль, младший брат, став маркизом Монтозье, действительно ухаживал за м-ль Рамбулье целых 12 лет, но устрашенный отказом, сделанным его брату, до тех пор не решался объявить о своем намерении, пока не получил чин генерал-майора и место губернатора в Эльзасе. За четыре года до свадьбы он подарил м-ль Рамбулье знаменитую, наделавшую много шума "Гирлянду Юлии".
Скажем несколько слов об этом. "Гирлянда Юлии" была ничем иным, как великолепным альбомом, на каждой странице которого был нарисован цветок и написаны стихи, принадлежавшие самым известным тогда любителям литературы и посвященные м-ль Рамбулье. Манускрипт был продан в 1784 году английскому книготорговцу Пейну за 14 510 франков.
Когда м-ль Рамбулье выходила за робкого маркиза замуж, ей было уже 38 лет. Их венчал епископ Грасский Годо, старый знакомый и друг семейства Рамбулье, бывший также одним из ревностнейших поклонников м-ль Рамбулье, по каковой причине, а также из-за маленького роста, получивший прозвище "карлика принцессы Юлии".
Оставим новобрачных наслаждаться их медовым месяцем, доставшимся ценой двенадцатилетнего испытания, и перейдем к г-ну Пизани. В детстве он был чрезвычайно ленив и, несмотря на увещевания своего гувернера Шавароша, вовсе не хотел учиться, даже просто читать. Будучи мал ростом и некрасив, юноша боялся, как бы его не сделали духовным лицом, поскольку очень хотел стать военным.
Пизани было уже 20 лет, а между тем он все еще не определился. Наконец его желание исполнилось -- он побывал во всех кампаниях при герцоге Энгиенском и показал себя хорошим офицером. Однако ему не было суждено долго прожить, и 3 августа 1645 года, в битве при Нордлингене, он был убит, а маршал Граммон, в отряде которого он тогда состоял, приказал с почестями похоронить своего храброго сослуживца.
Нам остается сказать еще несколько слов о другой дочери маркизы Рамбулье, Кларе-Анжелике д'Анженн. Она также была весьма ученой дамой, как и ее сестра -- тогда этих женщин называли "precieuses". Один дворянин из Ксентонжуа, большой приятель маркиза Монтозье, говорил, что пока м-ль Клара находится в доме своей матери, он не осмелится ступить в него ногой, поскольку до него дошли слухи, будто ученая девица всегда падает в обморок, когда слышит какую-нибудь не правильность в речи, а друг маркиза не считал себя "хорошо" образованным. М-ль Рамбулье стала графиней Гриньян, когда Мольер поставил в 1659 году свою комедию "Les Presieuses ridicules" ("Смешные жеманницы"); она присутствовала на первом представлении пьесы, и узнавшая ее публика обратила на нее пристальное внимание.
Мы оставили наших новобрачных наслаждаться медовым месяцем, обратимся же опять к ним и посмотрим, что с ними происходит. Спустя некоторое время маркиза разрешилась от бремени -- честь и слава маркизу Монтозье! -- двумя сыновьями и дочерью. Мальчики жили недолго, а девочка стала подобно матери и бабушке чудом природы. Едва отнятая от груди, она оказалась предметом общего удивления и получила место между учеными женщинами отеля Рамбулье. Однажды, когда ей было пять лет, она взяла маленький стульчик, села возле бабушки и, протянув ручку, сказала:
-- А что, бабушка, поговорим-ка о государственных делах! Мне ведь с сегодняшнего дня пошел шестой год, я уже не маленькая! -- Надо заметить, что во времена Фронды и старый, и малый любили поговорить о политике, хотя многие понимали в ней не много больше пятилетней внучки маркизы.
Расскажем еще один анекдот об этой умной девочке.
Однажды герцог Немурский, бывший тогда архиепископом в Реймсе, сказал ей, что хочет на ней жениться.
-- Смотрите за вашим архиепископством, -- отвечала мадемуазель, -- пасите лучше свое стадо, оно лучше меня!
Г-н Годо однажды спросил девочку:
-- А давно ли, сударыня, ваша кукла отнята от груди?
-- А вы? -- в свою очередь спросила та.
-- Как, я? -- удивился епископ.
-- Без сомнения, я могу вас об этом спросить, поскольку вы ростом не выше моей куклы.
Не приходится удивляться, что это производило фурор, когда умные люди -- каковы были м-ль Поле, г-да Годо и Вуатюр -- рассказывали об этом в обществе.
Анжелика Поле родилась в конце XVI века и была известна в ученом обществе отеля Рамбулье под именем "Парфении". Она была дочерью Шарля Поле, секретаря кабинета его величества. Хорошенькая, живая и бойкая девушка с тонкой талией, она отлично танцевала, умела играть на лютне и так превосходно пела, что однажды, когда она пела, сидя у ручья, то на другой день, как утверждали некоторые, на этом месте нашли двух соловьев, которые, ее услышав, умерли от ревности. Впрочем, у девицы Поле был один недостаток -- ее волосы были слишком светлы, даже с рыжим оттенком, что несколько отнимало в ее прелести, а Вуатюр, которого в отеле звали "Валерий", называл ее не иначе как "львицей".
Когда м-ль Поле уезжала в Мезьер, Саразен сочинил по этому случаю следующее:
Прекрасная львица, царица зверей!
Кто лютости жертвой из нас был твоей?
Никто! Нам опасен твоих взор очей;
В Мезьерских долинах теперь ты витаешь
И их освещаешь
Собою, как светом небесных лучей.
М-ль Поле танцевала в том знаменитом балете, который стал причиной любви Анри IV к прелестной Шарлотте Монморанси. У Анжелики, как всякой умной и хорошенькой девушки, было много обожателей: во-первых, за ней ухаживал сам король Анри IV, потом его сын, герцог Вандом, потом де Гиз, потом его брат де Шеврез, потом кавалер де Гиз. Однажды кавалер шел к м-ль Поле и ему подали записку, в которой барон Люц вызывал его на дуэль. Кавалер уже имел дуэль с отцом этого барона и убил его; сына постигла та же участь.
Кавалеру де Гизу наследовали Бельгард, Монморанси и де Терм, который был до того ревнив, что избил палкой рекетмейстера Понтуа за то, что тот осмелился заявить ему о своем намерении жениться на прекрасной Анжелике Поле.
Маркиза Рамбулье, увидев м-ль Поле в придворном балете, очень ее полюбила и желала с ней подружиться, однако ввиду не совсем хорошего поведения не решалась принимать ее у себя. По прошествии некоторого времени прекрасная львица уехала в Шатийон и более не было слышно толков о ее поведении. Маркиза увидела в этом желание распрощаться с прошлым и исправиться и после многих просьб г-жи Клермон решилась, наконец, принять ее у себя в отеле. С этого времени Анжелика укрепилась в добродетели, что, однако, не мешало ей иметь поклонников, но это были уже не фавориты, а мученики -- она позволяла себя любить, "но только не так, как прежде". В скором времени маркиза так подружилась с Анжеликой, что делала для нее даже вечера в своем отеле, и постепенно та сделалась душой отеля Рамбулье. Г-жа Клермон, которая взяла ее к себе жить и всегда ездившая с ней вместе в Рамбулье, часто говорила маркизе:
-- Эта девица имеет столько талантов, что ею надобно очень дорожить! Как она играет, как танцует, поет и говорит -- просто прелесть! Да вы, впрочем, знаете это и без меня, маркиза!
Г-н Годо познакомился с маркизой Рамбулье через м-ль Поле и г-жу Клермон. Антуан Годо, которого звали также г-н Грасс, поскольку он был епископом этого города, происходил из известной семьи Дре. Бойкий, веселый прелат, готовый всегда отпустить острое словцо, пошутить, побалагурить, он, несмотря на невзрачную наружность, был большим волокитой и любил ухаживать за хорошенькими женщинами.
Сочинение молитв, в особенности "Бенедикте" (послеобеденных), доставило ему уважение кардинала Лавалетта, а стихами он снискал благорасположение кардинала Ришелье. Годо сочинил для великого министра оду, которую тот нашел не только хорошо написанной, но и превосходно прочитанной, так что каждый раз, когда Ришелье хотел похвалить чтение хороших стихов, то всегда говорил:
-- И Годо лучше бы не прочитал!
До того, как Годо по милости кардинала Ришелье стал епископом в Грассе и Вансе, он был небогат и занимался почти постоянно литературой -- он переводил с иностранных языков, писал истории, биографии, а в особенности
Молитвы. Молитвы Годо писал для всех возрастов и всех сословий, достаточно назвать одну из них: "Молитва за прокурора, а в случае нужды и за стряпчего". Годо близко сошелся с маркизой Рамбулье, приобрел благорасположение всего общества, и именно в знак особенного благоволения м-ль Рамбулье позволила ему называться "карликом принцессы Юлии".
Епископ Грасс был всегда чуток по отношению к друзьям, и когда м-ль Поле умерла в Гаскони, Годо, находясь тогда в Провансе, приехал в Гасконь с намерением посетить г-жу Клермон и утешить ее в потере той, которую она так любила.
Что касается Вуатюра, который как Годо и м-ль Поле пользовался вниманием общества отеля Рамбулье, то он был сыном амьенского виноторговца и прославился, когда еще учился в школе. Несмотря на ум и разносторонние дарования, он долго не был вхож в знатные дома и если, наконец, стал принимаем в аристократическом обществе, то этим был обязан Шодебону, который, познакомившись с ним и послушав его, сказал:
-- Милостивый государь, вы -- очень милый и любезный молодой человек и вам вовсе не следует общаться с мещанами! Я берусь вывести вас в люди, представив в лучших обществах столицы.
Вуатюр ничего другого и не желал и с благодарностью принял предложение. Вечером того же дня Шодебон говорил о нем с маркизой Рамбулье, а через несколько дней состоялось представление молодого человека в отеле. В скором времени Вуатюр сделался человеком светским и начал ухаживать за знатными дамами, например за маркизой де Сабле и г-жой де Лож. Он до того возгордился удачами в сердечных делах, что даже осмелился, под новым своим именем Валерий, ухаживать за прекрасной Юлией, к которой оставался неравнодушным всю жизнь.
Принц Конде говорил о Вуатюре:
-- По правде, если бы Вуатюр был дворянином, не было бы никакой возможности терпеть его в обществе! -- Действительно, он бывал порой до того невежлив, даже груб, что, например, явившись к принцессе Конде в галошах, без особых церемоний снимал их прямо перед ней. Друзья приписывали подобное рассеянности Вуатюра, однако это было системой, принципиальной позицией -- делать в присутствии знатных дам все, что вздумается, и говорить все, что придет в голову. Мы уже упомянули о стихах, которые он импровизировал перед Анной Австрийской и в которых откровенно говорил об ее отношениях с Букингемом. Миоссан, впоследствии маршал Альбер, часто посещал отель Рамбулье и, хотя он был очень неглуп, выражался так, что порой было трудно понять, о чем он говорит. Однажды, когда Миоссан рассказал в кругу маркизы какую-то длинную историю, Вуатюр заметил:
-- Вы говорили целый час, но, клянусь вам, я не понял ничего из того, что вы говорили!
-- Ах, г-н Вуатюр, -- засмеялся Миоссан, -- пощадите хоть немного ваших друзей!
-- Милостивый государь! -- возразил Вуатюр. -- Я уже давно имею честь принадлежать к числу ваших друзей, но так как вы меня не щадите, то это, наконец, выводит меня из терпения!
Однажды, когда Вуатюр прогуливался среди публики вместе с маркизом Пизани и г-ном Арно, забавляясь отгадыванием по лицу сословия того или иного, в карете проехал некто в черном тафтяном платье и зеленых чулках. Вуатюр предложил:
-- Бьюсь об заклад, что это -- советник палаты вспоможений!
Пизани и Арно приняли заклад с условием, что Вуатюр сам спросит у человека, кто он. Вуатюр вышел из кареты и остановил проезжающего.
-- Извините, милостивый государь, -- обратился он к седоку, -- я бился об заклад, что вы -- советник палаты вспоможений, и мне хочется знать, не ошибся ли я.
-- Милостивый государь, -- хладнокровно ответил незнакомец, -- смело всегда бейтесь об заклад, что вы -- глупец, и вы никогда не проиграете.
Вуатюр со стыдом вернулся к друзьям.
-- Ну что? -- вскричали они. -- Угадал ли ты, кто он?
-- Не знаю, -- мрачно ответил Вуатюр, -- но знаю, что он угадал, кто я.
Вуатюру приходили порой в голову весьма странные идеи. Однажды у маркизы Рамбулье началась лихорадка, и об этом узнал Вуатюр. Прогуливаясь и думая, какой сюрприз можно было бы предложить больной, он увидел двух мужиков с медведем. "А, теперь я знаю, как вылечить маркизу!" -- воскликнул Вуатюр и с этими словами повел мужиков с собой в отель Рамбулье. В это время больная сидела у камина и согревалась. Вдруг она услышала позади себя тяжелое дыхание и обернувшись, увидела над собой две страшные морды. Маркиза едва не умерла от страха, однако, как и говорил доктор, лихорадка прекратилась.
Надо сказать, что свое выздоровление маркиза нескоро простила Вуатюру.
Никто не знал жены Вуатюра и однажды граф Гиш, известный нам любовью к грибам, спросил его об этом. Тот, притворяясь, будто не слышит, ничего не ответил. Неделю спустя Вуатюр, выйдя около часу ночи из отеля Рамбулье, отправился к графу и звонил, пока не вышел слуга.
-- Граф дома? -- спросил Вуатюр.
-- Дома, но он изволит почивать, -- ответил слуга.
-- А давно ли он лег? -- продолжал спрашивать гость.
-- Часа два тому назад и теперь крепко спит, -- было ответом.
-- Все равно! Впусти! -- заявил Вуатюр. -- Мне очень нужно его видеть! -- Слуга знал Вуатюра и послушался.
-- Как, это вы, Вуатюр! -- пробурчал граф де Гиш, просыпаясь и с видом некоторого неудовольствия. -- Что же вам от меня нужно в такой поздний час?
-- А вам что? -- пресерьезно ответил Вуатюр. -- Вы спрашивали меня, граф, с неделю тому назад, не женат ли я? Так я пришел сообщить, что я женат.
-- Ах, черт возьми! -- воскликнул граф. -- Вы же мешаете мне спать! Прощайте!
-- Милостивый государь! -- отвечал Вуатюр. -- Зная, какое участие вы принимаете в моих делишках, я, будучи женат, не мог далее откладывать сообщение об этом, иначе вы могли бы счесть меня неблагодарным!
Понятно, такими манерами и выходками Вуатюр частенько набивался на ссору и потому имел за свою жизнь дуэлей не меньше, чем самые заядлые дуэлянты. Первую свою дуэль он имел на рассвете с президентом Гомо; вторую -- вечером, с ле Бреде-ла-Костом из-за ссоры во время игры в карты; третью -- на рассвете в Брюсселе с каким-то испанцем; четвертую -- ночью при факелах в саду отеля Рамбулье с Шаварошем, гувернером маркиза Пизани. Во время последней Вуатюр получил удар шпагой в бедро, причем к ним уже бежали, чтобы остановить схватку, но, с одной стороны, поздно, поскольку Вуатюр был уже ранен, а с другой стороны, рано, поскольку успели спасти Шавароша, которого лакей Вуатюра приготовился сзади проткнуть шпагой. Когда об этом рассказали маркизе, она очень рассердилась:
-- Эти два старых дурака сделали бы лучше, если бы вместо шпаг взяли бы в руки молитвенники! -- В самом деле, Вуатюр и Шаварош были в возрасте под пятьдесят и оба имели почетные титулы аббатов.
Вуатюр был невысок ростом, но хорошо сложен и одевался всегда со вкусом, будучи весьма кокетлив. В 78-м своем письме к одной из любовниц он описывает себя так: "Рост мой на два или три пальца ниже среднего; голова довольно красивая с густыми, седыми волосами: глаза кроткие, но немного блуждающие; лицо, в общем, довольно глуповатое". Преобладающими страстями Вуатюра были женщины и карты, но последние, с возрастом, он предпочитал первым. Ему случалось во время игры менять белье, так он увлекался, и он приходил в бешенство, когда расстраивалась составившаяся партия.
Однажды вечером г-н Арно привез к маркизе Рамбулье маленького Боссюэ, о котором Таллеман де Рео говорит, что он с десяти лет начал проповедывать. Талант ребенка, ставшего впоследствии великим Боссюэ, показался обществу таким необыкновенным, что весь вечер прошел в слушании его речей. Для Вуатюра, который собирался провести вечер за картами, а не в проповедях, это показалось весьма скучным, поэтому, когда спросили его мнение о маленьком Боссюэ, он ответил:
-- Никогда, право, я не видел, чтобы кто-либо проповедывал так рано и так поздно!
Однажды, после серьезного разговора с маркизой Рамбулье о вреде карточной игре, Вуатюр дал клятву более не играть и восемь дней твердо держался, а по истечении их, не в силах сопротивляться своей страсти, отправился к коадъютору за разрешением от клятвы. В комнате, через которую надо было пройти, чтобы попасть к Гонди, именно в этот момент составлялась партия и поскольку за одним из столов не хватало партнера, то маркиз Лег пригласил Вуатюра занять вакансию.
-- Подождите минуту, -- попросил Вуатюр, -- я дал клятву не играть более и пришел просить коадъютора разрешить меня от этого.
-- Ба! -- заметил маркиз. -- Разве это не все равно -- сейчас ли он разрешит вас от клятвы, или после? А между тем, пока вы будете об этом толковать, другой может занять ваше место!
Убежденный этим доводом, Вуатюр сел играть и проиграл 300 пистолей за один вечер. В страшной досаде он забыл попросить коадъютора о разрешении от клятвы и никогда о том более не думал.
Вуатюр умер скоропостижно на 50-м году. Он воздерживался от вина и вместо крепких напитков всегда пил воду, поэтому на одной пирушке паж герцога Орлеанского Бло написал следующее:
Что ж, Вуатюр! Скажи, на что же ты годишься?
Уйди отсюда прочь! Что здесь тебе зевать!
С отцом своим ведь ты вовеки не сравнишься:
Вина не мастер ты ни пить, ни продавать.
Через несколько дней по смерти Вуатюра Блеранкур, прочитав некоторые его сочинения, с удивлением сказал маркизе Рамбулье:
-- А знаете ли, сударыня, Вуатюр был умным человеком!
-- В самом деле? -- в свою очередь удивилась маркиза, -- Вы нам сообщаете новость! Не думаете ли вы, что он был принят в лучших домах Парижа только по причине красивой талии и благородной осанки?
Старая маркиза Рамбулье умерла в 1665 году, и хотя маркиз и маркиза Монтозье ей наследовали, а состарившись, приобрели в обществе ученых отеля Рамбулье титулы "умного Меналида" и "умной Меналиды", отель лишь сохранил имя своей создательницы. Прибавим, что Мольер в "Мизантропе" изобразил в Альцесте маркиза Монтозье. Теперь обратимся к театру.