(О ВЕДЕНІИ НЕПРАВЫХЪ ДѢЛЪ).

"Обѣщаюсь и клянусь... честно и добросовѣстно исполнять обязанности принимаемаго мною на себя званія".

Присяга на званіе присяжнаго повѣреннаго.

I.

Безъ малаго двадцать лѣтъ существуетъ русская адвокатура и что же? Самый жизненный, самый кардинальный для нея вопросъ,-- вопросъ о томъ, возможна ли, мыслима ли честная адвокатура,-- остается спорнымъ, неразрѣшеннымъ даже въ теоріи, даже in abstracto. Что честная адвокатура, имѣющая въ виду не личныя, частныя цѣли только и интересы кліентовъ, но и общественную пользу, интересы правосудія, желательна и полезна, противъ этого никто, конечно, не споритъ, но утверждать, что такая адвокатура немыслима въ дѣйствительности, неосуществима на практикѣ и идетъ въ разрѣзъ съ организаціонными законами ея; утверждать, что адвокатура, по природѣ своей, всегда вноситъ въ храмъ правосудія торгъ совѣстью и тайный безнаказанный подкупъ суда {Ср. Русскій Вѣстникъ 1884 г., No 1.},-- это значитъ не имѣетъ понятія ни объ исторіи адвокатуры, ни о цѣляхъ и задачахъ, поставленныхъ ей жизнью и закономъ. Долго останавливаться на подобныхъ сужденіяхъ не стоитъ: ихъ уродливость слишкомъ очевидна для всѣхъ.

Несравненно большаго вниманія заслуживаетъ другой оттѣнокъ воззрѣній, не страдающій такою грубою парадоксальностью, но не менѣе вредный для правильнаго развитія адвокатуры, какъ учрежденія, имѣющаго свои особыя обязанности предъ обществомъ. Это направленіе, имѣющее адептовъ и въ судѣ, и въ адвокатурѣ, не отрицая возможности для адвоката честнаго служенія правосудію, не придаетъ этому обстоятельству существеннаго значенія, считаетъ его хотя и желательнымъ, но не необходимымъ, считаетъ его предметомъ роскоши, безъ котораго легко обойтись. Мало того, оно возстаетъ противъ обязательности для адвоката слѣдовать правиламъ честности. Предъявлять адвокату такія- требованія значитъ, по увѣренію представителей этого направленія, покушаться на столь необходимую для адвоката свободу дѣйствій и убѣжденій. Свобода! О, кто не падетъ ницъ предъ этимъ вѣщимъ словомъ! Но кто, вмѣстѣ съ тѣмъ, не вспомнитъ тѣ безчисленныя и безконечныя злоупотребленія, которыя творились и творятся во имя этого понятія? Не слѣдуетъ забывать, что il y a fagots et fagots; все дѣло въ томъ, какъ понимать свободу. Когда кулакъ-милліонеръ возстаетъ противъ вмѣшательства власти въ отношенія его къ рабочимъ, во имя чего онъ отстаиваетъ свои эксплуататорскія вожделѣнія? Во имя свободы, прославленной поэтами обагренной кровью тысячей благороднѣйшихъ гражданъ всего міра. Во имя чего ростовщикъ-кровопійца возражаетъ противъ узаконенныхъ процентовъ? Во имя той же, дорогой, но часто оскверняемой свободы. Во имя той же желанной свободы и адвокатъ можетъ требовать абсолютной свободы въ принятіи и веденіи всѣхъ дѣлъ, безъ всякаго контроля со стороны общественной власти. И такое требованіе, дѣйствительно, заявляется и заявлялось нѣкоторыми адвокатами очень громко, очень претенціозно, съ тою самоувѣренностью и фанатизмомъ, которые свойственны всѣмъ ложнымъ ученіямъ, построеннымъ на правильномъ въ самомъ себѣ основаніи.

Было время, когда господствовала такая свободная отъ всякихъ нравственныхъ обязанностей адвокатура. Много ли она принесла пользы обществу? Справимся съ исторіею. Извѣстно, что французское учредительное собраніе, увлекаясь ложно понятою идеею свободы, упразднило адвокатскую корпорацію и предоставило адвокатамъ полную свободу дѣйствій. Нежелательныя для общества послѣдствія не заставили себя долго ждать; Ріу, въ засѣданіи совѣта 105, такъ описывалъ установившіеся при такой свободѣ порядки: "Безчестные шарлатаны занимаютъ прихожія всѣхъ судебныхъ учрежденій и безсовѣстно обираютъ своихъ кліентовъ. Эти подлыя кровопійцы (sansues infames) сбираютъ каждый день контрибуціи съ гражданъ" { Jules Leberquier: "Le barreau et la défense". Rev. d. deux Mondes 1884, 15 Novembre.}.

Обратимся къ домашнимъ примѣрамъ. Въ чемъ другомъ, но въ недостаткѣ свободы нельзя было упрекнуть нашу дореформенную адвокатуру. Не будемъ говорить о томъ времени, когда велѣно было этихъ размножителей "негожихъ дѣдъ, бивъ кнутьемъ, отсылати и впредь къ суду не пущати". Возьмемъ эпоху, какъ разъ предшествовавшую судебной реформѣ. "Видя свой интересъ въ возможно большемъ количествѣ поручаемыхъ имъ дѣлъ,-- писалъ въ 1861 году покойный Деннъ,-- и имѣя при этомъ множество конкуррентовъ, ходатаи по дѣламъ должны, разумѣется, безразлично браться за всякое дѣло, не разсуждая о томъ, правое ли оно или неправое, тѣмъ болѣе, что они отвѣчаютъ предъ закономъ за веденіе неправаго дѣла". "Такое отношеніе ходатая къ своему довѣрителю,-- продолжалъ почтенный юристъ,-- унижаетъ достоинство человѣка, потому что онъ подчиняется совершенно чужой волѣ и часто бываетъ защитникомъ неправды, лжи, обмана, ложно истолковывая законъ, для того, чтобы дать господство неправдѣ; въ этомъ заключается главнѣйшая причина, почему ни одинъ порядочный человѣкъ не возьмется за ходатайство по дѣламъ" { Журналъ Министр. Юстиціи 1861 г., No 12.}.

Ее не зачѣмъ даже обращаться къ историческимъ справкамъ; вспомнимъ то, что писалось всего лѣтъ десять тому назадъ, когда свободная адвокатура процвѣтала вполнѣ и не была еще обложена гильдейскимъ или патентнымъ сборомъ.

О такихъ свободныхъ адвокатахъ полтавскій губернаторъ писалъ въ 1870 г. въ своемъ всеподданнѣйшемъ рапортѣ слѣдующее: "Многіе изъ нихъ не стѣсняются никакими мѣрами, для пріобрѣтенія насущнаго хлѣба и съ этою цѣлью возбуждаютъ населеніе къ разнымъ спорамъ и искамъ, большею частью приводятъ тяжущихся къ тѣмъ печальнымъ результатамъ, что они, по неосновательности затѣянной тяжбы, не выигрывая ее, дѣлаютъ только затрату на судебныя издержки и по предварительно заключеннымъ условіямъ удовлетворяютъ подстрекателей за хожденіе по дѣламъ". О тѣхъ же адвокатахъ предсѣдатель Нижегородскаго окружнаго суда писалъ: "Для нихъ правота или неправота иска -- дѣло часто второстепенное; главное же дѣло -- полученіе вознагражденія съ той или другой стороны" { Журн. гражд. и угол. права 1873 г., No 3.}. Вотъ къ чему приводитъ предоставленіе адвокатамъ абсолютной свободы и изъятіе ихъ дѣйствій изъ-подъ контроля общественной власти.

II.

Ошибочно было бы думать, что указанныя выше злоупотребленія свободою слѣдуетъ приписать тому обстоятельству, что адвокаты низшаго разбора не получили юридическаго образованія. Юриспруденція тутъ не при чемъ или, и того хуже, увеличиваетъ интензивность зла. Если полуголодный мелкій ходатай, ради снисканія дневнаго пропитанія, неразборчивъ въ дѣлахъ и въ своемъ бѣдственномъ положеніи имѣетъ оправданіе своего непохвальнаго поведенія, то въ совершенно иномъ положеніи находится ученый юристъ-адвокатъ, настолько эманципировавшійся отъ требованій порядочности, что считаетъ дозволеннымъ все за чертою, проведенною уголовными законами. И черту эту онъ понимаетъ съ тѣмъ схоластическимъ буквоѣдствомъ, которое характеризуется выраженіемъ: "interpretatio judaica". На бульварѣ нельзя водить собакъ, гласитъ законъ, стало быть, свиней и медвѣдей можно водить, заключаетъ такой ученый юристъ. Народное сознаніе Запада давно уже заклеймило такихъ юристовъ прозвищемъ: "böse Juristen", а у насъ: "крапивное сѣмя". Но это нисколько не мѣшаетъ такимъ эманципированнымъ адвокатамъ пользоваться и вліяніемъ, и почетомъ, и выдающимся положеніемъ. Ученый авторитетъ подобнаго адвоката дѣйствуетъ импонирующимъ образомъ даже на высшія судебныя учрежденія, которыя считаютъ его своимъ учителемъ (фактъ!) и, относясь неодобрительно къ его поведенію, тѣмъ не менѣе, внимательно и почтительно слушаютъ даже высшіе судьи (тоже фактъ!), когда онъ, для защиты правды или неправды, преподноситъ препарированную ad usum delphini ученую цитату. Когда нужно пользоваться постановленіями воинскаго артикула о незаконнорожденныхъ, онъ съ національною гордостью будетъ предостерегать судей отъ подражанія нѣмцамъ и, кстати, приведетъ стихъ изъ Любу шина суда: нехвадьно намъ правду у нѣмцевъ искать. Оказалось нужнымъ прикрыться иностраннымъ авторитетомъ, и сейчасъ перемѣнятся декораціи. Вся Европа смотритъ на васъ, говоритъ онъ. судьямъ, и тутъ на выручку явятся и Фостенъ, Эли и Бенжаменъ Бонстанъ и даже Барнавъ съ его фразою: "périssent toutes les colonies" и пр. Словомъ, у такого ученаго и талантливаго юриста, располагающаго всѣми чарами и пружинами юриспруденціи, но свободнаго отъ постоя какихъ бы то ни было нравственныхъ началъ, всегда есть на готовѣ, какъ у истыхъ послѣдователей Лойолы, обширный арсеналъ всевозможныхъ доводовъ по любому вопросу и pro и contra {Г. Марковъ былъ глубоко неправъ, когда на всю адвокатскую корпорацію смотрѣлъ какъ на сборище софистовъ, но существованіе выведеннаго имъ типа нельзя отрицать.}.

-- Каково же ваше мнѣніе?-- спрашивали однажды такого адвоката.

-- Мое мнѣніе то, какое окажется удобнымъ {Точь въ точь, какъ іезуитъ у Паскаля: "notre opinion n'est que probable, le contraire est probable aussi". Lettres provinciales, VIII, V, VI, VI.}.

Такимъ образомъ, откровенная торговля словомъ, знаніемъ возводится въ принципъ. Когда это дѣлаетъ мелкій адвокатъ, то тутъ бѣда не такъ велика. Но если такое антисоціальное ученіе провозглашается талантливымъ и ученымъ юристомъ, то трудно исчислить всѣ вредныя его послѣдствія. Еще Аристотель замѣтилъ въ своей политикѣ, что когда умъ и знанія не сопровождаются нравственнымъ развитіемъ, то знанія въ рукахъ человѣка могутъ причинить много зла.

Жизнь подтверждаетъ это давнишнее наблюденіе. Адвокатъ такого типа, пользуясь своимъ матеріальнымъ и нематеріальнымъ вліяніемъ, скажемъ прямо, тлетворно дѣйствуетъ на окружающую среду. Оффиціальнымъ знаменемъ, посредствомъ котораго онъ привлекаетъ къ себѣ адептовъ, служитъ все та же желанная и столь необходимая для адвоката свобода, о которой упоминалось выше. На эту удочку многіе попадаются, не всегда проникая въ истинный смыслъ зазываній сиренъ. Такихъ носителей идеи свободы поднимаютъ при жизни на щиты и по смерти вѣнчаютъ лаврами, думая, что тѣмъ служатъ службу своей корпорація.

"Какъ доблестный воинъ, собственною грудью защищалъ онъ завѣтные принципы роднаго учрежденія; на своихъ плечахъ вынесъ онъ независимость и свободу русской адвокатуры; исторія института никогда не забудетъ этой его заслуги",-- такъ недавно говорилъ одинъ изъ членовъ нашей корпораціи, присяжный повѣренный А. С. Шайкевичъ, надъ гробомъ умершаго товарища. Зная, что съ давнихъ временъ надъ свѣжею могилою умершихъ принято говорить о мнимыхъ и дѣйствительныхъ добродѣтеляхъ, принято говорить nil nisi bene, не слѣдовало слишкомъ строго относиться къ этой надгробной рѣчи въ честь борца за свободу, но та же мысль еще съ большею настойчивостью проводится въ спеціальной статьѣ, посвященной тому же покойному {См. статью г. Невядомскаго въ Журналp 3; и уголовнаго права 1884 г., No 6.} его помощникомъ.

Какъ не сочувствовать такому герою? Вѣдь, свобода для адвокатуры -- это тотъ жизненный нервъ, при которомъ только и мыслимо существованіе адвокатуры. Какъ не почтить того человѣка, который отстоялъ грудью такую свободу? Не легко досталась эта адвокатская свобода европейскимъ націямъ, не легко дается она и намъ.

Но что слѣдуетъ разумѣть подъ адвокатскою свободою? Объяснимся. Особенному стѣсненію адвокатура подвергается въ дѣлахъ, въ которыхъ заинтересованы сильные міра сего, или въ дѣлахъ о политическихъ преступленіяхъ. Исторія знаетъ примѣры, когда адвокаты являлись мужественны" защитниками этого первѣйшаго права подсудимыхъ,-- права имѣть защитника, и нерѣдко отстаивали они это право цѣною личной безопасности, защищая законъ отъ произвола. Барристеръ Inner temple'а, потомъ главный судья сэръ Эдуардъ Бокъ долго, но напрасно доказывалъ королю Iакову право подданныхъ судиться на основаніи закона. Разгнѣванный монархъ воскликнулъ: "Но, въ такомъ случаѣ, я стою я иже закона, а утверждать это могутъ только крамола и измѣна".-- "Ваше величество,-- почтительно, но твердо отвѣчалъ Бокъ,-- Брактонъ говоритъ: геі non debet esse sub homine sed sub deo et lege" { Юридическій Вѣстникъ 1880 года, No 8. А. Стояновъ: "Англійская адвокатура".}.

Не только средняя, но и новая исторія Франціи знаетъ немало примѣровъ нарушенія адвокатской свободы. Не только при Наполеонѣ I, который полагалъ, что слѣдуетъ couper la langue у адвокатовъ, осмѣливающихся критиковать его правительство, но и Наполеонъ le petit, какъ его называлъ В. Гюго, стремился къ ограниченію свободы адвокатской трибуны. Но французская адвокатура съумѣла отстоять свою независимость. Въ извѣстныхъ процессахъ изгнанниковъ и Орсини Жюль Фавръ произнесъ замѣчательныя по смѣлости и убѣдительности рѣчи, которыя, по распоряженію правительства Наполеона, не могли быть напечатаны въ газетахъ {См. Юрид. Вѣстн. 1880 г., No 12. Ст. Фортунатова.}. Еще болѣе замѣчательна была рѣчь Гамбетты и Араго въ процессѣ газетъ Reveil и др., по поводу сбора денегъ на памятникъ Бодэну. Въ блистательной рѣчи Гамбетта смѣло заклеймилъ преступниковъ 2 декабря. "Гдѣ были 2 декабря,-- спрашивалъ онъ,-- Тьеръ, Ремюза и всѣ честные люди? Въ Мазасѣ, въ Венсенѣ и на дорогѣ въ Ламбессу, въ Кайенну ограбленныя жертвы честолюбиваго бѣшенства" {Тамъ же, ст. Фортунатова. 1881 г., No 8.}. Попадались, хотя очень рѣдко, среди французскихъ адвокатовъ и такіе, которые измѣняли своему долгу и переходили на сторону обвиненія. Такъ было въ процессѣ итальянца Піапори, покусившагося на жизнь Наполеона III. Парижскій совѣтъ исключилъ этого адвоката за измѣну долгу, но правительство вскорѣ вознаградило его орденомъ почетнаго легіона и мѣстомъ предсѣдателя суда. Такъ отстаивали передовые люди свободу адвокатскаго слова, которое англичане считаютъ одною изъ основъ своихъ вольностей наравнѣ съ свободою печати и свободою парламентскихъ дебатовъ { Юрид. Вѣстн. 1871 г., NoNo 5 и 6.}.

Отстаивать свободу въ такомъ смыслѣ достойно всякаго честнаго адвоката, видящаго назначеніе своей профессіи не въ исключительномъ обдѣлываніи своихъ дѣлишекъ, а въ посильномъ служеніи общественнымъ интересамъ.

Но на ряду съ этою свободою, существующею ради торжества правосудія, ради охраны интересовъ общества, можетъ существовать и существуетъ и другая свобода, можетъ быть, не безвыгодная для адвокатовъ, но едва ли желательная для общества. Въ силу свободы, понимаемой въ такомъ смыслѣ, требуютъ, чтобы адвокатъ могъ безъ контроля съ чьей бы то ни было стороны и по собственному усмотрѣнію отдавать свои познанія и талантъ на служеніе истинѣ и лжи, правдѣ и неправдѣ, защищать завѣдомо-неправое дѣло, отстаивать именемъ закона завѣдомо-безнравственныя домогательства. Такую свободу тоже иные отстаиваютъ. Вотъ почему, во избѣжаніе всякихъ недоразумѣній, слѣдуетъ выяснить, о какой свободѣ идетъ рѣчь въ помянутыхъ выше панегирикахъ въ честь доблестнаго защитника адвокатской свободы.

Для лицъ, слѣдившихъ за судебною практикою послѣднихъ лѣтъ, будетъ понятно, о какой именно свободѣ идетъ рѣчь въ данномъ случаѣ, если скажемъ, что восхваляемый боецъ за свободу никто иной, какъ умершій въ прошломъ году А. В. Лохвицкій...

III.

Въ свое время печать, не столько, впрочемъ, юридическая, сколько общая, занялась извѣстнымъ дисциплинарнымъ дѣломъ Лохвицкаго. Между тѣмъ, дѣло это затрогиваетъ такой жизненный вопросъ адвокатуры, что оно заслуживаетъ вниманія. Напомнимъ сущность этого дѣла. Но предварительно необходимо коснуться другаго дѣла, съ которымъ оно находится въ связи. Дѣйствительный студентъ Московскаго университета Элькинъ ухаживалъ за старухою Поповою и, прикинувшись женихомъ, ищущимъ ея руки, убѣдилъ ее перевести на свое имя домъ и выдать денежныя обязательства. Когда желаніе его было исполнено, Элькинъ выгналъ Попову изъ ея собственнаго дома. Началось уголовное преслѣдованіе противъ Элькина. Защищалъ его на судѣ и въ сенатѣ Лохвицкій. Онъ заявлялъ неоднократно, что образъ дѣйствій Элькина безнравственный, возмутительный, но что въ нихъ нѣтъ состава преступленія. Сенатъ такъ и рѣшилъ. Тогда Попова пожелала вернуть себѣ, по крайней мѣрѣ, домъ. Она его и вернула на основаніи вердикта присяжныхъ, хотя въ гражданскомъ судѣ тотъ же Лохвицкій выступилъ на защиту Элькина и доказывалъ, что домъ долженъ быть укрѣпленъ за нимъ безповоротно. При этихъ обстоятельствахъ возникло дисциплинарное дѣло о Лохвицкомъ, выдвинувшее впервые весьма важный для адвокатской корпораціи вопросъ: подлежитъ ли отвѣтственности адвокатъ за веденіе такого дѣла, за отстаиваніе такихъ требованій, безчестность, безнравственность коихъ ему была заранѣе извѣстна? Московскій совѣтъ присяжныхъ повѣренныхъ и московская судебная палата осудили Лохвицкаго, а кассаціонный сенатъ оправданъ его.

Казалось бы, такое дѣло менѣе всего пригодно для сооруженія изъ него пьедестала. Но не такъ думаютъ панегиристы. Они думаютъ, что Лохвицкій спасъ адвокатскую свободу отъ преслѣдованій,-- чьихъ?-- адвокатской же корпораціи. Горе вамъ, если вы будете утверждать, что свобода, которую отстаивалъ Лохвицкій, вовсе не была та желанная свобода, безъ которой, немыслимо существованіе независимой адвокатуры; горе вамъ, если вы осмѣлитесь утверждать, что интересами общества вовсе не вызывается безграничная свобода адвокатовъ въ отстаиваніи плодовъ недодѣланныхъ мошенничествъ и обмановъ на законномъ основаніи. За такую дерзость васъ причислятъ къ невѣжественнымъ ретроградамъ: вы, значитъ, отрицаете "свободу убѣжденій", "уваженіе къ чужому мнѣнію"; вы идете противъ "независимости и свободы адвокатскаго сословія", вы выступаете "во всеоружіи всякихъ репрессалій"; вы доходите до преслѣдованія мыслей и, наконецъ, вы препятствуете свободному развитію русской адвокатуры (см. статью г. Невядомскаго). Кажется, достаточно ужасовъ!

Разберемъ внимательно дѣло Лохвицкаго и кассаціонное рѣшеніе, о немъ состоявшееся, но предварительно скажемъ два слова о сущности и границахъ дисциплинарнаго суда адвокатской корпораціи. Существеннѣйшее отличіе его отъ другихъ судовъ заключается въ томъ, что составъ проступковъ, подлежащихъ его вѣдѣнію, нигдѣ въ точности не очерченъ и таковой устанавливается по благоразумному усмотрѣнію корпоративнаго представительства, на основаніи общихъ понятій о назначеніи адвокатуры. Такъ опредѣляютъ роль корпоративнаго суда и законъ, и судебная практика, и лучшіе наши процессуалисты { Арсеньевъ: "Замѣты о русской адвокатурѣ", гл. VI. Фойницкій: "Курсъ угол. судопр.", т. I, § 166 и сл. Малышевъ: "Курсъ гражд. суд.", т. I, стр. 22.}. "Для того,-- читаемъ въ журналѣ государственнаго совѣта 1862 г., No 65,-- чтобы сословіе присяжныхъ повѣренныхъ представляло вѣрныя ручательства нравственности, знанія и честности, должно съ самаго его учрежденія держаться строгаго выбора ихъ на должность повѣренныхъ и установить за ними такой на дворъ, который, не лишая ихъ необходимой для защиты своихъ довѣрителей самостоятельности, вмѣстѣ съ тѣмъ, съ одной стороны, способствовалъ бы скорому и дѣйствительному огражденію частныхъ лицъ отъ стѣсненій повѣренныхъ, а съ другой -- служилъ бы средствомъ къ водворенію и поддержанію между ними самими чувства правды, чести и сознанія нравственной отвѣтственности предъ правительствомъ и обществомъ" (стр. 339).

Органы адвокатской корпораціи, совѣты, и высшая контролирующая ихъ судебная власть старались на практикѣ осуществить эту высокую идею законодателя, признавъ подлежащимъ контролю и вѣдѣнію общественной власти всѣ поступки адвоката, "могущіе имѣть вліяніе на степень довѣрія къ нему со стороны общества, предъ которымъ совѣтъ, допустивъ извѣстное лицо въ среду присяжныхъ повѣренныхъ, принимаетъ тѣмъ самымъ на себя нравственную отвѣтственность, что лицо это не только по формальнымъ, но и по нравственнымъ качествамъ достойно того довѣрія" (касс. рѣш. 1876 г., No 5, по дѣлу Родзевича).

Но, говорятъ, это произволъ. Пожалуй. Однако, неизбѣжность такого произвола или, точнѣе, благоразумнаго усмотрѣнія лежитъ въ самомъ основаніи адвокатскаго дисциплинарнаго суда, чему лучшимъ доказательствомъ служитъ, что такой порядокъ вещей существуетъ во всѣхъ законодательствахъ, начиная отъ древняго французскаго и англійскаго и до новѣйшаго германскаго. Французская адвокатура, какъ корпорація, существуетъ почти 600 лѣтъ и, тѣмъ не менѣе, она не выработала окончательно всѣхъ правилъ адвокатскаго поведенія; до сихъ поръ еще продолжается ея работа, и самый характеръ правилъ мѣняется сообразно времени и культурѣ. Да выработать такія правила невозможно и нежелательно. Разъ будетъ выработана писаная формула, законники всегда съумѣютъ ее обойти; разъ будетъ установлена формальная точка зрѣнія при обсужденіи поведенія адвоката, адвокатъ, хорошо знакомый съ законами и вообще болѣе предусмотрительный, всегда окажется правъ при столкновеніяхъ съ довѣрителями или требованіями адвокатской дисциплины. Тутъ только и возможенъ судъ на основаніи доброй совѣсти вродѣ суда присяжныхъ, суда на основаніи bonae fidei.

Но, говорятъ, такой судъ можете злоупотреблять своею властью. Не споримъ. Да и исторія, если не нашей, то французской адвокатуры даетъ тому примѣры {Арсеньевъ, стр. 96.}. Да и какою властью нельзя вообще злоупотреблять? Желательно только одно, чтобы законъ давалъ всевозможныя гарантіи отъ злоупотребленій. И законъ нашъ даетъ такія гарантіи въ видѣ корпоративнаго самоуправленія, контроля судебной власти и гласности. Можно бы придумать и другія гарантіи, но теперь не о нихъ рѣчь. Теперь мы хотимъ сказать, что извѣстная доля усмотрѣнія, извѣстная доля законодательной власти, право судить поступокъ по совѣсти должны быть предоставлены, въ интересахъ общества, адвокатскому дисциплинарному суду. Сдѣлаемъ его формальнымъ -- и онъ потеряетъ смыслъ.

IV.

Теперь разсмотримъ вопросъ: подлежитъ ли адвокатъ за веденіе завѣдомо неправаго дѣла (гражданскаго), за отстаиваніе завѣдомо несправедливыхъ требованій, за стараніе укрѣпить за довѣрителемъ имущественныя нрава, пріобрѣтенныя имъ завѣдомо-безчестнымъ, безнравственнымъ путемъ,-- путемъ обмана, доказаннаго на судѣ,-- какой-либо отвѣтственности? Намъ кажется, что на вопросъ, поставленный въ такомъ видѣ, у всѣхъ тѣхъ, которые признаютъ за адвокатурою какое-нибудь общественное значеніе, не можетъ быть двухъ отвѣтовъ. Мы не даромъ такъ сильно настаиваемъ на элементѣ "завѣдомости". Говорятъ, "нельзя требовать отъ адвоката, чтобы каждый разѣ обсуждалъ онъ внутренніе мотивы, нарождающіе и двигающіе судебный процессъ, чтобы, такъ сказать, проникалъ онъ въ душу своего кліента и, только произведя въ ней тщательный розыскъ и убѣдясь въ полномъ соотвѣтствіи ея (чего?) съ своими субъективными воззрѣніями, принималъ на себя веденіе дѣла" (ст. г. Невядомскаго). къ чему эти чудовищныя преувеличенія и очевидныя натяжки? Даже и органы суда, вооруженные многосложными орудіями для раскрытія мотивовъ дѣйствій людей, не всегда умѣютъ ихъ открыть. Такъ можно лк требовать такого невозможнаго розыска отъ адвоката? Nul n'est tenn à l'impossible. Никто ничего подобнаго и не требуетъ отъ адвоката, но отъ него и можно, и должно требовать слѣдующаго: разъ онъ тѣмъ ли, другимъ ли способомъ убѣдился вполнѣ, что право кліента его пріобрѣтено путемъ безнравственнымъ, путемъ обмана, онъ не долженъ принимать такого дѣла. Положимъ, узнавать адвокатъ, путемъ ли личнаго разспроса, или инымъ путемъ, что кліентъ, предлагающій ему дѣло, получилъ по заемному письму деньги, но росписки не выдалъ,-- можетъ ли онъ вести такое дѣло? Квартирантъ съѣхалъ съ квартиры и не додалъ хозяину наемной платы, о чемъ онъ откровенно заявляетъ адвокату, но проситъ адвоката отстоять его право и освободить отъ платежа денегъ по отсутствію письменныхъ доказательствъ. Такія заявленія весьма возможны въ виду распространеннаго въ публикѣ взгляда, по которому адвокатъ на то и приглашается, чтобы своимъ крючкотворствомъ помогать устраивать разныя каверзы и плутни на законномъ основаніи. Что же, адвокатъ, подъ тѣмъ предлогомъ, что онъ не одаренъ сердцевѣдѣніемъ, долженъ закрывать глаза и въ приведенныхъ случаяхъ, когда для него очевидны обманъ и неправда?

Гражданскіе законы, по cвоей природѣ, были и будутъ всегда болѣе или менѣе формальны. Разнаго рода формальности, устанавливаемыя закономъ, съ самыми добрыми намѣреніями, иногда превращаются въ орудіе безсовѣстной мошеннической продѣлки. Гражданскій судъ, чувствующій наличность обмана, не всегда можетъ придти на помощь обманутой сторонѣ. Для него высшее мѣрило законъ: dura lex, sed lex. Совсѣмъ въ иномъ положеніи адвокатъ. Онъ нерѣдко бываетъ поставленъ въ возможность ознакомиться съ такими интимными сторонами дѣла, которыя бываютъ сокрыты для суда. Вотъ почему отъ него въ правѣ требовать общество, чтобы онъ, по возможности, предупредилъ тѣ прискорбныя столкновенія закона и справедливости, о которыхъ упоминалось выше. Разъ адвокатъ можетъ оказать правосудію эту услугу, ему одному доступную, онъ долженъ ее оказать.

Но въ громадномъ большинствѣ случаевъ эта сторона дѣятельности адвоката, именно благодаря своей интимности, остается внѣ контроля совѣтовъ. Дѣло Лохвицкаго тѣмъ и было замѣчательно, что тутъ не могло быть никакого сомнѣнія относительно того, извѣстна "ли была адвокату нравственная подкладка дѣла Элькина. "Въ дѣйствіяхъ Эльвина на судѣ гражданскомъ,-- сказано въ рѣшеніи московской судебной палаты,^выразилось продолженіе тѣхъ обманныхъ поступковъ, которые разсматривались уголовнымъ судомъ и которые заключаются въ стремленіи присвоить себѣ чужую собственность вопреки воли обманутаго имъ собственника; дѣйствія эти представляются вполнѣ нечестными, недобросовѣстными и въ высшей степени предосудительными. Лохвицкій, бывшій защитникомъ Элькина предъ уголовнымъ судомъ, зналъ и могъ не знать истинныя обстоятельства дѣда; онъ считалъ ихъ безнравственными; самъ Эдькинъ въ объясненіяхъ съ своимъ защитникомъ называлъ ихъ разбойническими, однако, Лохвицкій въ гражданскомъ судѣ, въ качествѣ повѣреннаго Элькина и опираясь исключительно на формальную сторону дѣла, поддерживалъ и развивалъ требованія Элькина". Палата признала, что Лохвицкій нарушилъ самую существенную свою обязанность -- дѣйствовать честно. Сенатъ, не отвергая и не имѣя права отвергнуть справедливость установленныхъ палатою фактовъ, призналъ, однако, что въ дѣйствіяхъ Лохвицкаго нѣтъ ничего предосудительнаго (рѣш. 1879 г., No 1). Кто тутъ правъ?

V.

"Къ счастью сословія,-- говоритъ г. Невядомскій по поводу дѣла Лохвицкаго,-- властное слово высшаго судебнаго учрежденія положило предѣлы ненормальному движенію". Намъ же кажется, что это рѣшеніе, идущее въ явный разрѣзъ со всѣмъ тѣмъ, что говорилъ самъ сенатъ съ 1866 года {См., кромѣ приведеннаго рѣш. 1876 г., No 5, еще рѣш. 1876, No 5, и 1877 г., No 27.} по январь 1879 г., и являющееся рѣдкимъ обращикомъ interpetationis abrogentis, положило бы конецъ стремленію "водворить въ сословіи присяжныхъ повѣренныхъ чувства правды и чести", если бы самъ сенатъ не отступилъ довольно скоро отъ дарованной имъ адвокатамъ свободы отъ нравственныхъ обязанностей. Но объ этомъ послѣ. А теперь разберемъ мотивы "властнаго слова", сирѣчь рѣшенія сената, въ связи съ дополняющими ихъ соображеніями статьи г. Невядомскаго.

Не легко далось сенату это своеобразное рѣшеніе. На изготовленіе его ушло время отъ 22 января 1879 г. по 11 января 1880 г. Видно, не легко было сенату разрывать съ старыми добрыми традиціями, имѣвшими цѣлью привить адвокатурѣ начала нравственности. Должно быть, не разъ переписывался проектъ рѣшенія. Наконецъ, сенатъ взялъ да и переписалъ почти цѣликомъ отдѣльное мнѣніе нѣкоторыхъ членовъ московской судебной палаты. Этимъ ограничилась роль верховнаго истолкователя закона. Вотъ соображенія сената:

"На основанія уставовъ 20 ноября 1864 г., присяжные повѣренные состоятъ при судебныхъ мѣстахъ для занятія дѣлами по избранію и порученію тяжущихся, обвиняемыхъ, съ цѣлью дать тяжущимся возможность имѣть хорошихъ адвокатовъ въ судѣ. Въ дѣятельности своей присяжные повѣренные обязаны точно исполнять закономъ установленныя правила и всѣ принимаемая ими на себя обязанности сообразно съ пользою ихъ довѣрителей; они не должны писать или говорить на судѣ ничего такого, что могло бы клониться къ ослабленію церкви, государства, общества, семейства и доброй нравственности (ст. 358, 2 пун. 367 ст. учр. суд. устан., объясненія къ 389 ст. по изд. госуд, кавц. и форма присяги на званіе присяжнаго повѣреннаго). Палата не обвиняетъ Лохвицкаго въ томъ, чтобы онъ писалъ или говорилъ на судѣ что-либо противное добрымъ нравамъ или клонящееся къ ослабленію церкви, государства, общества и семейства; обвиненіе палаты направлено противу принятія имъ и веденія гражданскихъ дѣлъ Элькина съ званіемъ безнравственности источниковъ правъ сего послѣдняго, и собственно въ этомъ палата усматриваетъ со стороны присяжнаго повѣреннаго Лохвицкаго нарушеніе имъ обязанностей званія. Для опредѣленія тѣхъ началъ, которыми должна регулироваться профессіональная дѣятельность адвоката, при принятіи и веденіи гражданскихъ дѣлъ, слѣдуетъ, прежде всего, имѣть въ виду, что всякій споръ о правѣ гражданскомъ подлежитъ вѣдѣніе суда, дѣятельность котораго заключается въ примѣненіи закона, опредѣляющаго какъ самое право, такъ и способъ удостовѣренія его дѣйствительности; гражданскій судъ не стремится въ отысканію абсолютной справедливости, онъ повѣряетъ и опредѣляетъ право тѣми способами, которые установлены закономъ, и на основаніи доказательствъ, представленныхъ сторонами, и разрѣшаетъ оное на основаніи законовъ, охраняющихъ и ограждающихъ спорное право. Если, такимъ образомъ, нравственность гражданскаго права менѣе строга, чѣмъ нравственность индивидуальная, если сей послѣдней нравственности не требуется отъ самого тяжущагося, обращающагося къ содѣйствію правосудія, то адвокатъ, какъ представитель извѣстной профессіи, извѣстной общественной дѣятельности, въ силу которой онъ является посредникомъ между тяжущимся и судомъ по предмету разрѣшенія вопроса о правѣ, не можетъ быть разсматриваемъ въ своей дѣятельности съ точки зрѣнія требованій индивидуальной нравственности. На обязанность адвоката не можетъ быть возложено разысканіе нравственной чистоты дѣла, и потому принятіе имъ гражданскаго дѣла къ своему производству можетъ регулироваться только закономѣрностью тѣхъ требованій, защитникомъ которыхъ онъ является, и наличностью тѣхъ данныхъ для удостовѣренія въ дѣйствительности защищаемаго права, которыя установлены закономъ или симъ послѣднимъ покровительствуются. При этомъ, нельзя оставить безъ вниманія и то, что критерій индивидуальной нравственности слишкомъ неуловимъ и понимается всякимъ по своему; допустить обязанность присяжнаго повѣреннаго устраняться отъ защиты правъ, которыя, по мнѣнію его, пріобрѣтены тяжущимся способами нечестными, значило бы оставить значительное количество правъ, основанныхъ на законѣ, безъ защиты и затруднить тяжущимся доступъ къ правосудію, ибо веденіе гражданскихъ дѣлъ требуетъ званія и опытности, которыми не всегда обладаютъ сами тяжущіеся".

Какимъ мертвящимъ архаизмомъ звучитъ только что приведенное разсужденіе сената! Lasciati ogni speraoza,-- говоритъ онъ всѣмъ оптимистамъ, которые имѣли наивность думать, что преобразованный гражданскій судъ, при помощи честной адвокатуры, можетъ дать нѣчто лучшее, чѣмъ благоговѣйное преклоненіе предъ буквоѣдствомъ и формализмомъ. Было время, когда поклоненіе буквѣ и формализму возведено было въ юридическій культъ. При малѣйшихъ отступленіяхъ отъ сократительной формы тяжущійся лишался своего права. Римъ далъ законченный типъ подобнаго порядка вещей. Но въ Римѣ же слишкомъ 2000 лѣтъ тому назадъ раздалась впервые на судѣ гражданскомъ благая вѣсть объ упраздненіи или доведеніи до минимума формализма и о примиреніи закона съ справедливостью, съ доброю совѣстью,-- словомъ, вѣсть о внесеніи въ гражданское право начала индивидуализаціи, элемента bonae fidei, при которыхъ только и возможно правосудіе въ истинномъ значеніи этого слова { Юрид. Вѣстн. 1879, No 8.}. Можно было надѣяться, что и у насъ съ судебною реформою произойдетъ хотя небольшое смягченіе формализма и внесеніе въ гражданскія дѣла справедливости. Такъ и случилось. Лучшимъ тому доказательствомъ служитъ и самое дѣло Элькина, по которому сенатъ, на основаніи вердикта присяжныхъ о пріобрѣтеніи дома Поповой посредствомъ обмана, призналъ возможнымъ уничтожить крѣпостной актъ. Для чего, послѣ этого, понадобилось сенату писать сомнительнаго достоинства трактатъ о томъ, что нравственность неуловима, что нравственность гражданскаго права менѣе строга, чѣмъ нравственность индивидуальная, и пр.? Никакой нравственности гражданскаго права не существуетъ. Нравственность одна. Правда все та же. Гражданское право знаетъ извѣстныя формы, установленныя съ благою цѣлью, но дающія поводъ для злоупотребленія, вотъ и все. Законъ устанавливаетъ, наприм., praesumptio juris et de jure о томъ, что безденежность крѣпостныхъ заемныхъ писемъ не можетъ быть доказываема. Цѣль такого закона понятна, но и злоупотребленія имъ возможны. Законъ безсиленъ карать эти злоупотребленія, когда ихъ совершаетъ частное лицо, и волею-неволею приходится ему мириться съ тѣмъ уродливымъ явленіемъ, которое характеризуется словами: summum jus summa injuria. Но въ силу какихъ возвышенныхъ соображеній, во имя какой здравой общественной потребности можно допускать или требовать, чтобы адвокатъ, вооруженный наукою и опытомъ, сдѣлался соучастникомъ безнравственнаго поступка?

Если нравственность необязательна для тяжущагося, говоритъ сенатъ, то она не можетъ быть обязательна и для адвоката, какъ представителя извѣстной профессіи, въ силу которой, онъ является посредникомъ между тяжущимися и судомъ.

Давно ли установился такой взглядъ на адвокатскую профессію?

До сихъ поръ, по крайней мѣрѣ, не только совѣты, но и самъ сенатъ находилъ, что существуетъ нѣсколько менѣе грубая мѣрка для оцѣнки поведенія адвоката, чѣмъ положительный законъ. Присяжные повѣренные, по рѣшеніямъ того же сената, даже въ частной жизни несвободны отъ корпоративнаго контроля, который слѣдитъ за тѣмъ, чтобы они не совершали поступковъ, роняющихъ нравственное достоинство ноеимаго ими званія. Оно и понятно; профессіональная мораль стоитъ всегда выше частной, и это не только въ адвокатской профессіи, но и въ нѣкоторыхъ другихъ, какъ, напр., медицинской. Человѣколюбіе не вмѣняется въ обязанность частному лицу, но за нарушеніе правилъ человѣколюбія медикъ отвѣчаетъ предъ закономъ. За предѣлами уголовнаго закона все дозволительно частному лицу, но адвокатъ нерѣдко изгоняется за поступокъ, не воспрещенный уголовнымъ закономъ, и такіе случаи бывали нерѣдко въ практикѣ. Элькина оправдалъ судъ уголовный на основаніи п. 1 ст. 771 уст. угол. суд., а не трудно предвидѣть, какъ бы отнесся къ этому неуголовному поступку корпоративный судъ. Въ одномъ изъ послѣдующихъ рѣшеній самъ сенатъ совершенно вѣрно разъяснилъ, что уголовные суды разсматриваютъ законопротивныя дѣянія повѣренныхъ, какъ проступки частныхъ лицъ, совѣты же обсуждаютъ тѣ же дѣянія только относительно предосудительности, несоотвѣтствія съ званіемъ свѣреннаго и совершенно независимо отъ хода и исхода уголовнаго дѣла (рѣш. 1883 г.,No 31). Гдѣ тотъ законъ, въ силу котораго частно" лицо могло быть подвергнуто взысканію за требованіе съ своего контрагента по счету лишняго и за сознательно изворотливое и несогласное съ правдою объясненіе своего поступка? А, между тѣмъ, за подобные поступки былъ исключенъ петербургскій присяжный повѣренный Семеновъ (рѣш. 1870 г., No 5). Гдѣ тотъ законъ, который каралъ бы сына за то, что онъ, воспользовавшись безденежнымъ заемнымъ письмомъ матери, продалъ ея пѣнія и выгналъ ее изъ дома? А за этотъ безчеловѣчный поступокъ былъ исключенъ адвокатъ N. изъ сословія присяжныхъ повѣренныхъ (рѣi. 1872 г., апрѣль). Гдѣ тотъ законъ, который требовалъ бы не пользоваться минутнымъ отсутствіемъ противника изъ залы засѣданія для представленія словесныхъ объясненій въ отсутствіи его, не предъявлять завѣдомо-несправедливыхъ отводовъ и возраженій по собственному гражданскому дѣлу? А за такіе поступки присяжные повѣренные подвергались взысканіямъ. Такихъ примѣровъ можно привести многое множество изъ извѣстной книги г. Арсеньева {"Замѣтки о русской адвокатурѣ", II, стр. 120 и слѣд.}.

Указанное различіе между профессіональными и общегражданскими обязанностями и различіе въ послѣдствіяхъ за нарушеніе ихъ такъ очевидны, такъ общеизвѣстны, что трудно себѣ объяснить, какъ общее собраніе кассаціонныхъ департаментовъ могло высказать приведенное положеніе о тождествѣ нравственной мѣрки для оцѣнки поведенія тяжущагося и адвоката.

Говоря объ этихъ обязанностяхъ, сенатъ сдѣлалъ, повидимому, ничтожное, но, въ дѣйствительности, важное упущеніе. Цитируя по присягѣ обязанности присяжнаго повѣреннаго, сенатъ пропустилъ всего только два-три слова,-- но какихъ слова!-- въ которыхъ заключается вся суть адвокатской морали. Слова эти слѣдующія: "честно и добросовѣстно исполнять обязанности принимаемаго мною на себя званія". Какъ пропустилъ сенатъ эти золотыя слова, заключающія въ себѣ лучшій отвѣтъ на интересовавшій его вопросъ, непостижимо, но не даромъ говорится: littera docet, littera nocet. Сдѣлавъ такой пропускъ, сенатъ ставитъ въ вину палатѣ, что она обвинила Лохвицкаго, несмотря на то, что послѣдній, согласно присягѣ, ничего не говорилъ и не писалъ что-либо противное добрымъ нравамъ или клонящееся въ ослабленію церкви и пр.

Что это -- шутка или иронія? Вѣдь, пользуясь такими пріемами толкованія, можно утверждать, что присяжнымъ повѣреннымъ только и запрещено писать и говорить противъ доброй нравственности, а въ поступкахъ своихъ они не обязаны съ нею сообразоваться. Говорить противъ нравственности онъ не долженъ, а сознательно помогать торжеству безнравственности можетъ. Но съ такимъ выводомъ, конечно, не согласился бы самъ сенатъ.

Сенатъ утверждаетъ далѣе, что присяжный повѣренный есть простой посредникъ между судомъ и тяжущимся, нисколько не солидарный съ послѣднимъ. Такой взглядъ не соотвѣтствуетъ дѣйствительности. Такое обязательное посредничество существуетъ только тамъ, гдѣ тяжущимся обязательно предъявлять иски чрезъ адвокатовъ, какъ, напримѣръ, во Франціи, Германіи. Тутъ они играютъ такую же пассивную роль посредниковъ, какъ, напримѣръ, у насъ нотаріусы при протестѣ векселей или передачѣ бумагъ отъ одной стороны къ другой. Они и не солидарны съ кліентами. Ничего подобнаго у насъ нѣтъ. У насъ тяжущіеся сами могутъ и письменно, и лично сноситься и объясняться съ судомъ, и никакихъ посредниковъ законъ не требуетъ. У насъ адвокатъ, по справедливому замѣчанію г. Арсеньева, не юридическій толмачъ, только формулирующій требованія сторонъ; это представитель, который оказываетъ дѣятельное участіе. Онъ обрабатываетъ сырой матеріалъ и даетъ ему форму, онъ усвоиваетъ ввѣренное ему дѣло и принимаетъ на себя нравственную отвѣтственность за все то, что онъ требуетъ отъ имени и въ пользу другаго {Арсеньевъ, стр. 153.}. Ошибочность точки зрѣнія сената послѣ приведенныхъ словъ слишкомъ очевидна, чтобы слѣдовало о ней дольше распространяться.

VI.

Упомянувъ о томъ, что гражданскій судъ не ищетъ абсолютной справедливости, сенатъ заявляетъ, что на адвоката нельзя возложить разысканіе нравственной чистоты дѣла. Выше мы уже коснулись этого вопроса и указывали, что никто и не думаетъ возлагать на адвокатовъ такую непосильную обязанность, и потому оставляемъ этотъ пунктъ безъ разбора.

Критерій индивидуальной нравственности, продолжаетъ сенатъ, неуловимъ и понимается каждымъ по своему. Этого же вопроса касается и г. Невядомскій, который находитъ, что, при іотсутствіи объективнаго масштаба для опредѣленія нравственности, положеніе адвоката, отвѣтственнаго за внутреннюю подкладку дѣла, невыносимо". По отношенію къ сенатскому доводу замѣтимъ, что если въ теченіе 15 лѣтъ для него были ясны понятія о нравственности и чести, которымъ онъ подчинялъ поведеніе адвокатовъ, то странно, отчего съ 1879 года они сдѣлались неуловимыми, да и вообще такъ ли неуловимы понятія о чести и нравственности? Сенатъ говоритъ, что присяжные повѣренные не должны руководствоваться "безусловною нравственностью", не замѣчая того, что онъ только что призналъ нравственность неуловимою. Какъ же она неуловима и, вмѣстѣ съ тѣмъ, безусловна? Но къ чему толковать въ судебныхъ рѣшеніяхъ объ абсолютахъ, о безусловномъ? Ихъ мѣсто въ метафизикѣ.

Г. Невядомскій, то же дѣлаетъ экскурсіи въ область философіи. Онъ замѣчаетъ; "Еще Паскаль сказалъ: что нравственно по сю сторону Пиринеевъ, то безнравственно по ту". И эта экскурсія не разъясняетъ вопроса, но еще болѣе его запутываетъ. Во-первыхъ, самая цитата сдѣлана не совсѣмъ вѣрно. Паскаль говорить "о забавномъ правосудіи, проявленіе котораго ограничивается рѣкою или цѣпью горъ, объ истинахъ по сю и по ту сторону Пиринеевъ". Во-вторыхъ, если ужь хотѣли прикрыться авторитетомъ Паскаля, не слѣдовало ли привести не одну фразу, а систему его міросозерцанія, едва ли согласную съ ученіемъ защитниковъ "казенной морали"? Паскаль возмущается именно тѣмъ, что понятіе о справедливомъ и несправедливомъ мѣняется соотвѣтственно широтѣ и долготѣ мѣстности, что справедливымъ признается то, что установлено закономъ, т.-е. казенная мораль, но, въ то же время, въ полемикѣ съ Мойте немъ онъ поясняетъ, что слѣдуетъ разумѣть подъ истинною справедливостью, т.-е. истины откровенія { Pascal, idem., стр. 184.}. Но къ чему все это? Какъ бы посмотрѣли мы на того вора, который вздумалъ бы въ свое оправданіе ссылаться на то, что, по словамъ Прудона, собственность есть кража? Какъ бы посмотрѣли мы на убійцу, который, въ оправданіе свое, привелъ бы слѣдующее мѣсто изъ Паскаля, какъ разъ стоящее рядомъ съ его фразою о Пиринеяхъ: "Какое вы имѣете право убивать?" -- спрашиваютъ убійцу.-- "Да вы развѣ не по ту сторону воды живете?... Другъ мой, если бы вы жили по сю сторону, то поступокъ мой былъ бы несправедливъ и я былъ бы убійцею, но такъ какъ вы живете по ту сторону, то я бравый молодецъ и я поступаю справедливо" { Pascal, idem., стр. 94.}.

Не больше имѣетъ смысла оправданіе адвоката, обвиняемаго въ принятіи завѣдомо неправаго дѣла, ссылкою на Паскаля. Пусть справедливость и нравственность иная по сю, иная по ту стороны Пиринеевъ, но, вѣдь, самъ адвокатъ живетъ или тамъ, или здѣсь и пусть слѣдуетъ тому понятію справедливости, которое господствуетъ въ той мѣстности, гдѣ самъ онъ живетъ. "Мы очень хорошо знаемъ,-- говоритъ г. Арсеньевъ въ своемъ замѣчательномъ изслѣдованіи объ адвокатурѣ,-- что справедливость-понятіе относительное; но, вѣдь, у каждаго адвоката есть, безъ сомнѣнія, свое воззрѣніе на справедливость; требовать отъ него, чтобы онъ руководствовался этимъ воззрѣніемъ не значитъ требовать невозможнаго, притомъ, есть множество случаевъ, въ которыхъ о справедливости или несправедливости извѣстнаго требованія не можетъ быть никакого спора". Далѣе г. Арсеньевъ приводитъ нѣсколько случаевъ.

Къ числу такихъ безспорныхъ случаевъ относилось и дѣло Элькина съ Поповою. Едва ли по ту или по сію сторону Пиринеевъ стало бы спорить о томъ, справедливо или нѣтъ было домогательство повѣреннаго Элькина.

VII.

Теперь мы коснемся юридической стороны вопроса о томъ, обязанъ лі присяжный повѣренный, въ силу носимаго имъ званія, вести самыя грязныя и несправедливыя дѣла, обязанъ ли выступать въ роли, которая въ средніе вѣка характеризовалась подъ мѣткимъ названіемъ advocatus diaboli. Сенатъ находитъ, что адвокатъ, по судебнымъ уставамъ, обязанъ вести безъ разбора всякія гражданскія дѣла, даже и съ знаніемъ безнравственности источниковъ правъ своего довѣрителя. Въ подкрѣпленіе этой мысля въ рѣшеніи сената не приводится ни одного соображенія изъ мотивовъ судебныхъ уставовъ. Да такихъ мотивовъ въ матеріалахъ судебной реформы и нельзя найти. Въ нихъ мы находимъ прямо противуположныя соображенія, о коихъ вскользь упомянуто выше. Самъ же сенатъ свое, безъ сомнѣнія, парадоксальное положеніе подкрѣпляетъ а contrario тѣлъ, что, съ принятіемъ противуположнаго взгляда, пришлось бы "оставить значительное количество правъ, основанныхъ на законѣ, безъ защиты и затруднить тяжущимся доступъ къ правосудію". Признаться, не безъ удивленія прочли мы этотъ мотивъ въ сенатскомъ рѣшеніи. Всякому извѣстно почти полное отсутствіе защиты по уголовнымъ дѣламъ въ уѣздныхъ городахъ, а кому неизвѣстно, пусть тотъ прочтетъ статью О завѣдомой беззащитности въ уѣздныхъ городахъ вопреки закона { Журн. гражд. и угол. права 1881 г., No 3.}. Кому не извѣстно также, что, благодаря неравномѣрности распредѣленія адвокатскаго персонала и недостаточности его, нерѣдко бываетъ затруднительно пріискать порядочнаго адвоката для веденія дѣла, и вполнѣ справедливаго, и вполнѣ законнаго, но не обѣщающаго крупнаго гонорара? Благодаря отсутствію комплекта, публика не имѣетъ права требовать, чтобы присяжные повѣренные вели по таксѣ гражданскія дѣла. И вотъ при такихъ обстоятельствахъ, когда и многочисленные подсудимые остаются безъ защиты, и вполнѣ справедливые иски безъ помощи адвокатской, сенатъ опасается, какъ бы иски, проистекающіе "изъ безнравственныхъ источниковъ", не остались безъ защиты. Странная предупредительность!

Удивительно, какой бы произошелъ ущербъ для правосудія, если бы иски, основанные на мошенническихъ изворотахъ, предстали предъ судомъ безъ руководства присяжныхъ повѣренныхъ и при участіи самихъ авторовъ обмана. Ее избави, Боже, подвергать такому риску эти иски. Ихъ долженъ вести именно присяжный повѣренный, "ибо веденіе гражданскихъ дѣлъ требуетъ знанія и опытности, которыми не всегда обладаютъ сами тяжущіеся". Хотя относительно лицъ, совершающихъ обманы на законномъ основаніе, и позволительно сомнѣваться, чтобы они не знали всѣхъ потребныхъ для ихъ дѣла крючковъ, но допустимъ, что такіе случаи возможны. Удивительный бы вышелъ скандалъ для правосудія, если бы такія дѣда въ своемъ теченіи прошли не безошибочно. Шутка ли сказать у вдругъ иски лицъ, которыя, по выраженію извѣстнаго указа Петра, "зѣло тщатся всякія мипы чинить подъ фортеціею правды", будутъ проигрываться, благодаря неопытности тяжущихся. До сихъ поръ всѣ думали, что прискорбное явленіе юридической жизни, характеризуемое словами summum jus и проч., должно вызывать борьбу, теперь же оказывается, что оно должно быть поставлено подъ чрезвычайную охрану органовъ суда.

Вопросъ объ обязательности для адвоката принятіяч всѣхъ дѣлъ, съ которыми обращается къ нему публика, гораздо правильнѣе поставленъ въ статьѣ г. Невядомскаго. Онъ полагаетъ, что, по мысли законодателя, для присяжныхъ повѣренныхъ принятіе всѣхъ дѣлъ безъ разбора является безусловною обязанностью.

Прежде всего, слѣдуетъ замѣтить, что вообще обязательнаго веденія гражданскихъ дѣлъ въ настоящее время у насъ не существуетъ, за исключеніемъ ничтожнаго числа случаевъ, когда тяжущіеся пользуются правомъ бѣдности {Въ послѣднемъ отчетѣ московскаго совѣта присяжныхъ повѣренныхъ за 1884 г. значатся, что только въ 7 случаяхъ назначены повѣренные для лицъ, пользующихся этимъ правомъ.}. Въ настоящее время присяжный повѣренный воленъ принимать по своему усмотрѣнію предлагаемое ему дѣло. Такъ что если бы законъ даже и устанавливалъ такую обязанность для того времени, когда будетъ объявленъ комплектъ, то тогда положеніе адвоката, дорожащаго своимъ нравственнымъ достоинствомъ, было бы затруднительно. По онъ бы исполнялъ эту обязанность, какъ суровое предписаніе закона, какъ обязанность, налагаемую званіемъ. Солдатъ, охраняющій тюрьму, долженъ стрѣлять въ бѣгущаго арестанта, хотя бы внутренне и находилъ такую строгость несправедливою. Такое же оправданіе находилъ бы для себя адвокатъ, принимая на себя обязательное веденіе несправедливаго дѣла. Совсѣмъ въ другомъ положеніи адвокатъ, добровольно, за деньги отдающій свои услуги на служеніе явной неправдѣ. Для него нѣтъ оправданія въ предписаніи суроваго закона.

Но устанавливаетъ ли, однако, нашъ законъ такую тяжкую обязанность, какъ веденіе всѣхъ дѣлъ, правыхъ и неправыхъ, даже при существованіи комплекта? Вопросъ этотъ заслуживаетъ особаго вниманія, тѣмъ болѣе, что онъ вовсе не затронутъ въ нашей юридической литературѣ. Вопросъ этотъ г. Невядомскій рѣшаетъ утвердительно и, въ подкрѣпленіе своего мнѣнія, ссылается на то мѣсто (въ 6 строчекъ) изъ соображеній, приведенныхъ въ извѣстномъ изданіи госуд. канцел. суд. уст. подъ ст. 394, гдѣ проводится параллель между адвокатами и медиками. Какъ медики, имѣющіе монополію леченія, обязаны лечить всѣхъ, обращающихся къ нимъ, такъ и присяжные повѣренные, получая съ объявленіемъ комплекта монополію на веденіе дѣда, обязуются вести всѣ безъ разбора дѣла, поручаемыя имъ судомъ и совѣтомъ. Этою цитатою ограничивается аргументація г. Невядомскаго.

Всякій, мало-мальски знакомый съ матеріалами судебной реформы, хотя бы въ видѣ тѣхъ извлеченій, которыя напечатаны во всеобщее свѣдѣніе въ только что упомянутомъ изданіи государственной канцелярій, долженъ бы а priori отнестись скептически къ приведенной г. Невядомскимъ цитатѣ. Кто знаетъ, съ какою рѣдкою осмотрительностью обрабатывались проекты судебныхъ уставовъ, тотъ не можетъ допустить мысли, чтобы составители ихъ, обращая вниманіе на сходство профессіи адвокатской и медицинской, не обратили вниманія на важное различіе между ними. Медикъ, оказывая врачебную помощь, всегда совершаетъ доброе дѣло и не совершаетъ поступка, противнаго чести и доброй нравственности, Между тѣмъ, отстаивая сознательно завѣдомо-неправое дѣло, адвокатъ совершаетъ безчестный поступокъ. Различіе очевидное и какъ оно могло уcкользнуть отъ вниманія составителей судебныхъ уставовъ?

Что же оказывается въ дѣйствительности? Они не только не упустили изъ вида этого кореннаго различія, но и приняли всѣ мѣры къ тому, чтобы освободить присяжныхъ повѣренныхъ отъ невыносимаго для всякаго порядочнаго человѣка положенія быть соучастникомъ и пособникомъ безчестнаго дѣянія. Чтобы убѣдиться въ этомъ, не нужно даже заглядывать въ объяснительную записку и журналы государственнаго совѣта, а достаточно внимательно прочесть текстъ 394 ст. учрежд. судебн. устан. и всѣ приведенныя подъ нею соображенія. Статья эта гласитъ: "Присяжный повѣренный, назначенный для производства дѣла совѣтомъ или предсѣдателемъ судебнаго мѣста, не можетъ отказаться отъ исполненія даннаго ему порученія, не представивъ достаточныхъ для сего причинъ". Изъ приведенныхъ подъ этою статьею соображеній видно, что составители судебныхъ уставовъ озабочены были не тѣмъ, чтобы навязывать присяжнымъ повѣреннымъ дѣла, противныя ихъ совѣсти, а оградить публику отъ возможности со стороны адвокатовъ отказываться отъ веденія дѣла на основаніи голословнаго заявленія о томъ, что оно несогласно съ ихъ убѣжденіями, тогда какъ дѣйствительною причиной было несогласіе съ довѣрителемъ относительно денежнаго вознагражденія! Отъ того и другаго затрудненія избавляетъ ст. 394. "Эта статья (394),-- сказано въ соображеніяхъ,-- требующая, чтобы присяжный повѣренный, желающій отказаться отъ веденія порученнаго ему совѣтомъ дѣла, представилъ совѣту достаточныя для сего причины, вполнѣ ограждаетъ и тяжущихся, и присяжныхъ повѣренныхъ, ибо тяжущіеся не будутъ имѣть возможности навязывать насильно присяжнымъ повѣреннымъ, чрезъ ихъ совѣтъ, веденіе такихъ дѣлъ, которыя они признаютъ несправедливыми, а повѣренный не будетъ имѣть возможности отказаться отъ исполненія своихъ обязанностей одною голою ссылкой на несправедливость дѣла, тогда какъ онъ не хочетъ вести его только потому, что не сошелся съ тяжущимся въ опредѣленіи вознагражденія" (стр. 267 объясн. зап.).

Приведенная выдержка достаточно показываетъ, хотѣли ли судебные уставы навязывать присяжнымъ повѣреннымъ веденіе несправедлийыхъ, по ихъ мнѣнію, дѣлъ.

Ближайшее изслѣдованіе исторіи составленія ст. 394 еще болѣе подтверждаетъ изложенный выводъ. Въ проектѣ учрежденій судебныхъ установленій на ряду со статьею 356, которая соотвѣтствуетъ нынѣшней 394, стояла статья 357, по которой присяжный повѣренный могъ отказаться отъ назначеннаго ему для веденія дѣла, если оно "несогласно съ его убѣжденіями". Большинство коммиссія, составлявшей проектъ, стояло за сохраненіе ст. 375, меньшинство стояло за исключеніе. Но это былъ споръ чисто-редакціонный, а не по существу. Какъ большинство, такъ и меньшинство сходилось во взглядѣ на званіе присяжнаго повѣреннаго. И то, и другое полагало, что онъ не обязанъ дѣйствовать противъ совѣсти и чести. Вотъ что читаемъ въ соображеніяхъ большинства: "Каждый присяжный повѣренный долженъ дорожить своею репутаціею, которая зависитъ отъ его знанія и честности. Знаніе проявляется въ томъ, что онъ выигрываетъ порученныя ему дѣла, а честность,-- что онъ принимаетъ дѣла не только правыя съ формальной стороны, но и правыя по своему существу. Едва ли будетъ справедливо заставлять присяжнаго повѣреннаго вести такое дѣло, которое будетъ проиграно или которое хотя и будетъ выиграно, но вопреки справедливости, и тѣмъ вредитъ своей репутаціи" (стр. 270 объясн. записки). Меньшинство, мнѣніе котораго было принято и государственнымъ совѣтомъ, исключая ст. 357 проекта, вовсе не хотѣло ставить присяжныхъ повѣренныхъ въ необходимость вести несправедливыя дѣда; оно только полагало, что ихъ отъ этого неудобства достаточно ограждаетъ ст. 356 проекта (нынѣшняя 394 учр. суд. уст.). Мы уже приводили часть соображеній меньшинства. Приведемъ другую часть, не вошедшую въ изданіе государ. канцел.: "Удержаніе ст. 357, по мнѣнію меньшинства, поведетъ не къ тому, чтобы избавить присяжныхъ повѣренныхъ отъ необходимости вести несправедливыя, дѣла, ибо отъ этого они всегда могутъ освободиться и по ст. 356, представивъ совѣту. объясненія о причинахъ, по которымъ считаютъ поручаемое имъ дѣло справедливымъ, а къ тому, чтобы лишить тажущихся возможности найти повѣренныхъ за вознагражденіе, установленное таксою, и заставлять ихъ платить за веденіе дѣлъ неумѣренныя, самими повѣренными произвольно назначаемыя цѣны" (стр. 267 объясн. записки).

И такъ, мы видимъ, что и въ этомъ случаѣ благородные творцы судебныхъ уставовъ оказались на высотѣ своей задачи. Они не создали и не думали создавать вредное сословіе безсердечныхъ и безсовѣстныхъ законниковъ. Мы видимъ, съ какою тщательностью они ограждаютъ, присяжныхъ повѣренныхъ отъ необходимости дѣйствовать несправедливо, нечестно, выигрывать иски формально правые, но несправедливые по существу, даже по назначенію общественной власти.

Какой выходитъ рѣзкій диссонансъ, когда сравнишь съ этими прекрасными законодательными указаніями взглядъ сената, оправдавшаго адвоката, добровольно и сознательно взявшаго на себя веденіе завѣдомо-неправаго дѣла! Какою мертвою схоластикою отдаетъ отъ соображеній сената вродѣ того, что гражданскій судъ не стремится (даже не стремится!) къ отысканію абсолютной справедливости, что на адвоката не можетъ быть возложено разысканіе нравственной чистоты и пр., когда сопоставить эти безжизненныя тирады съ только что приведеннымъ разсужденіемъ составителей объяснительной записки, такъ усердно стремившихся къ согласованію адвокатской профессіи съ началами нравственности! Перспектива, такъ испугавшая сенатъ, а именно возможность лишенія несправедливыхъ исковъ представительства въ лицѣ присяжныхъ повѣренныхъ, нисколько не огорчала составителей суд. уст. Если бы всѣ адвокаты представили совѣту объясненія, почему они считали такой-то процессъ несправедливымъ, и онъ призналъ бы уважительнымъ такой отказъ,-- только можно бы радоваться за правосудіе и гордиться такою адвокатурой. Пусть обладатель такого позорнаго иска прокладываетъ дорогу къ суду, какъ знаетъ. Не государственные же рабы, въ самомъ дѣлѣ, адвокаты, чтобы можно было насильно заставлять ихъ дѣлаться пособниками неправды. Законодатель былъ далекъ отъ мысли дѣлать подобное насиліе надъ ихъ совѣстью.

VIII.

Мы старались доказать, что властное слово сената не согласуется ни съ буквою, ни съ духомъ закона. Насколько ученіе сената должно было способствовать повышенію или пониженію нравственнаго уровня адвокатуры, другими словами, споспѣшествовать цѣлямъ правосудія, понятно само собою.

Когда мы въ старинныхъ актахъ читали, что велѣно было гнать и бить кнутьемъ ходатаевъ за умноженіе "негожихъ" дѣлъ, мы наивно думали, что насъ отдѣляютъ цѣлые вѣка отъ такой адвокатуры, а послѣ сенатскаго рѣшенія выходило, что присяжный повѣренный, какъ представитель извѣстной профессіи, долженъ стать грудью за эти "негожія" дѣла.

Окончательный выводъ изъ сенатскаго рѣшенія былъ тотъ, что адвоката нельзя подвергать взысканію за дѣяніе, "не заключающее признаковъ запрещеннаго закономъ поступка". Другими словами, для него обязательна только формальная, "казенная" сторона. Старайся только, чтобы дѣйствія твои не нарушали предписаній закона, махни рукой на нравственность и ты будешь правъ,-- таково нравоученіе этого рѣшенія.

Всѣ, кому дороги судьбы новой русской адвокатуры, были и удивлены, и огорчены кореннымъ поворотомъ, сказавшимся въ рѣшеніи по дѣлу Лохвицкаго.,

Оставалось надѣяться, что сенатъ скоро замѣтитъ свою ошибку. "Сенату { Русскія Вѣдомости отъ 7 марта 1880 г.},-- писали мы тотчасъ послѣ появленія рѣшенія по дѣлу Лохвицкаго,-- быть можетъ, придется отказаться отъ своего ученія о казенной адвокатской морали раньше, нежели онъ самъ думаетъ. Узнавъ, что нравственность окончательно упразднена изъ адвокатскаго кодекса, хищники не замедлятъ показать свою настоящую натуру. Сдѣлки съ совѣстью, которыя до сихъ поръ совершались втихомолку, въ полумракѣ, теперь будутъ совершаться открыто, въ гордомъ сознаніи своей правоты. Тогда сенатъ убѣдится, какіе плоды можетъ породить въ адвокатурѣ его ученіе о "неуловимости" принципа индивидуальной нравственности".

Ожиданія наши оправдались, и даже довольно скоро. Въ 1881 году сенату пришлось разсматривать весьма типичный случай обхода закона, въ которомъ внѣшняя, формальная сторона была вполнѣ безупречна.

Вотъ сущность этого дѣда. Между супругами Зориными происходилъ споръ о принадлежности дома. Частный повѣренный Бориславскій предложилъ Зорину такой обходъ закона: послѣдній выдаетъ первому фиктивные векселя на сумму 800 руб. Векселя были выданы, причемъ Бориславскій обязался деньги, вырученныя за продажу дома, за исключеніемъ 50 руб., возвратить Зорину. Адвокатъ предъявилъ векселя ко взысканію, получилъ исполнительные листы, домъ продалъ, деньги взыскалъ, но при разсчетѣ произошелъ споръ. Казанская судебная палата осудила адвоката за обходъ закона при продажѣ дома и завѣдомо ложныя объясненія относительно разсчетовъ съ Зоринымъ и исключила изъ числа частныхъ повѣренныхъ. Осужденный адвокатъ, стоя на той точкѣ зрѣнія формализма, на которой стоялъ сенатъ въ дѣлѣ Лохвицкаго, указывалъ на то, что предъявленіе векселей ко взысканію и продажа дома,-- все это законныя дѣйствія, все это оформлено вступившими въ законную силу опредѣленіями; къ счастью, сенатъ высказалъ по дѣлу Бориславскаго соображенія, несогласныя съ его разсужденіемъ въ 1879 году, но за то вполнѣ согласныя съ приведенными выше соображеніями составителей судебныхъ уставовъ. "Хотя этотъ образъ дѣйствій,-- говоритъ сенатъ,-- Бориславскій называетъ только процессуальною стороной дѣла, но эта процессуальная по внѣшней формѣ законная сторона дѣда скрывала за собою другую (стало быть, бываетъ же и еще сторона, кромѣ внѣшней), предосудительную. Всякое дѣйствіе частнаго повѣреннаго, совершенное имъ въ обходъ закона, есть само по себѣ дѣйствіе предосудительное, даже если бы оно было совершено по просьбѣ и по желанію довѣрителя. Документы, на которые Бориславскій ссылается, могли бы удостовѣрить лишь внѣшнюю сторону дѣда, которая въ настоящемъ случаѣ прикрывала собою другую сторону дѣла, то-бсть сторону внутреннюю, а эта внутренняя сторона, по сознанію самого аппелятора, направлена была на обходъ закона, то-есть находилась въ явномъ противорѣчіи съ тѣми качествами, которыхъ законъ требуетъ отъ лицъ, на имя коихъ ввѣряется ходатайство по чужимъ дѣламъ. Они обязаны руководствоваться закономъ, не прибѣгая при веденіи дѣла ни къ какимъ уловкамъ въ обходъ и обманъ закона" (рѣш. 1881 г., No 49).

Что и требовалось, доказать!-- слѣдуетъ сказать по прочтеніи этого рѣшенія. Всѣ наши усилія клонились къ тому, чтобы доказать существованіе, кромѣ внѣшней стороны дѣла, и внутренней, доказать, что внѣшняя сторона можетъ прикрывать другую, предосудительную и враждебную цѣли закона. Эта истина признана, наконецъ, сенатомъ въ согласность его практикѣ до 1879 г. Бориславскаго (частнаго повѣреннаго) сератъ призналъ заслуживающимъ исключенія, между прочимъ, или, лучше сказать, главнымъ образомъ, за уловку, состоявшую въ томъ, что онъ предъявилъ ко взысканію фиктивные безденежные векселя и продалъ спорный домъ. Лохвицкій (присяжный повѣренный) отстаивалъ и отстоялъ въ палатѣ домъ, пріобрѣтенный по фиктивной, безденежной купчей и посредствомъ обмана. Пусть всякій разсудитъ: какой поступокъ предосудительнѣе, аренду тѣмъ, присяжный повѣренный былъ оправданъ, и даже это самое дѣло послужило ему пьедесталомъ славы, поводомъ для панегирика, въ которомъ его выставляютъ спасителемъ адвокатской свободы.

Но постараемся забыть эту прискорбную ошибку сената, тѣмъ болѣе, что самъ сенатъ старается исправить ее и, повидимому, далекъ отъ мысли понимать въ будущемъ свободу адвокатуры въ томъ нежелательномъ смыслѣ, какъ это дѣлаютъ не кстати торжествующіе поклонники "властнаго слова" сената 1879 г.

Въ интересахъ правильнаго развитія адвокатуры можно только пожелать, чтобы, согласно своей прежней практикѣ и рука объ руку съ органами адвокатскихъ корпорацій, сенатъ отринулъ окончательно "казенную мораль" и посмотрѣлъ на адвокатуру съ точки зрѣнія ея общественныхъ задачъ. Въ одномъ изъ своихъ опредѣленій петербургскій совѣтъ такъ опредѣлилъ задачу адвокатуры: "Судебные уставы,-- разсуждаетъ совѣтъ,-- при учрежденіи присяжныхъ повѣренныхъ имѣли въ виду не создать корпорацію способныхъ и ловкихъ защитниковъ всякихъ частныхъ интересовъ и пользы своихъ довѣрителей, а среду людей, которые дѣйствовали бы на этомъ поприщѣ въ видахъ правосудія, не защищали бы завѣдомо-безнравственныя домогательства и пользовались бы только законными и честными средствами" (журналъ 19 февраля 1881 г., приводимый у г. Арсеньева).

Только тамъ высоко стояла и стоитъ адвокатура, гдѣ члены ея поднимались выше казенной морали и считали для себя обязательными правила чести и честности.

Гр. Джаншіевъ.

"Русская Мысль", кн. V, 1885