Политические последствия насморка
Глава первая,
посвященная, как и следовало ожидать, началу всех занимательных историй.
Три, на первый взгляд — ничтожных и не связанных между собою, события: любовные томления старого, серого кота, ошибка Гринвичской обсерватории[1] и мозоль старшего маклера лондонской биржи — имели своими последствиями восстания, запросы в парламенте, убийства, беззакония, долголетние тюремные заключения и — даже! — появление улыбки на худом и суровом лице Томми Финнагана.
Итак, если юная и очаровательная Бесси Уэнтрайт явно предпочитает Гарри, тогда как вы, по-вашему, лучше, умнее и приятнее Гарри в миллион сорок восемь тысяч раз; если вам на спевке в колледже сказали, что у вас «небольшой, но очень противный голос»; если список футбольной команды вашего клуба блещет отсутствием вашей фамилии; если единственное утешение — мотоциклет — дает перебои, а отец, наоборот, не дает ни гроша сверх положенной ничтожной суммы на карманные расходы, — вы имеете все основания ненавидеть себя, мать, бога и даже короля Георга (да хранит его господь!).
Мистер Джон-Джемс-Стюарт Пукс-младший был отчаянно недоволен. Кроме всех перечисленных горестей, мистера Джемса приводила в состояние тихого, но упрямого бешенства подлая приставка «младший», говорившая о том, что он — второй сын своего отца, уничтожавшая весь блеск его девятнадцати лет, закрывавшая перед ним райские врата широчайших возможностей взрослого джентльмена и вселявшая в его чистую, как воскресный отдых, душу недозволенное церковью и хорошим тоном чувство зависти к старшему брату, который, пользуясь преимуществом старшинства на жалкие семнадцать месяцев, имеет возможность не учиться, бывать на скачках и подмигивать актрисам в мюзик-холле.
Итак, совершенно одновременно из дверей особняка Пуксов выходят Пукс-отец и оба сына. Церемониал выхода из дому был освященной десятилетиями традицией семейства, церемония выхода из дому была введена в обиход еще тогда, когда оба сына выезжали в детских колясках, сжимая пухлыми губами патентованные соски. Ровно в десять утра лакей, просмотрев бюллетень обсерватории, почтительно докладывал главе дома о погоде. В десять часов две минуты шоферы получали инструкции, в десять часов четыре минуты Пукс отдавал ряд кратких, как взрыв, приказаний, а в десять часов восемь минут мужская часть семейства Пуксов покидала отчий дом для борьбы и побед.
Мистер Пукс-отец уселся в солидный черный с синим отливом автомобиль, Чарли — старший сын — сел рядом с шофером в более легкомысленную машину ярко-зеленого цвета, а Джемс оперся всей силой своей ненависти и зависти о руль велосипеда. Мистер Пукс-отец вспомнил расписание своего дня, вспомнил бюллетень — «жара, сухой спокойный воздух, возможен небольшой ветер» и, подняв глаза к одному из окон верхнего этажа, где стояла жена и мать отъезжающих, приподнял шляпу. Этот же жест повторили оба сына, лакей согнул свою спину до пределов возможного и три механических экипажа двинулись, чтобы через несколько часов мужская часть семейства Пуксов нарушила традиции и порядок раз и навсегда.
Если бы мы позволили себе просить уважаемого читателя пожаловать в тюрьму, — уважаемый читатель имел бы все основания почувствовать себя оскорбленным. Поэтому мы ограничимся только кратким обзором этого величественнейшего из сооружений современности, где есть и толстые стены, и толстые надзиратели, и тонкие арестанты; где замк и — последнее слово техники, где проводится в жизнь один из основных принципов Британской империи: «никогда, никогда, никогда англичанин не будет рабом!»[2].
Дверь камеры № 93 растворяется, надзиратель выводит арестованного, сдает его инспектору, инспектор — конвою, а конвой усаживает его в автомобиль. Приговоренный к трем годам заключения государственный преступник Томми Финнаган отправляется в суд за получением еще нескольких лет тюрьмы. Однако, не глядя на наше обещание показать читателю улыбку Томми, — он, Томми, не улыбается. Наоборот: его губы сжаты, глаза прищурены. Томми обдумывает одну, весьма сложную, комбинацию, в которой главную роль играет крошечная пилка и о которой мы не имеем пока еще права говорить громко. Томми Финнаган не улыбается — раз судьба перестала ему улыбаться, чего ради он станет улыбаться ей?
Собственно, уже здесь нам следовало бы объяснить читателю связь событий. Мы понимаем, что читатель уже нервничает. Но мы обязаны предварительно ввести читателя еще в одно величественное здание, где есть и замки, и стража, и преступники, но где нет обидной надписи «тюрьма» — мы обязаны ввести читателя в залы лондонской биржи, в здание, где основа основ Британии — мистер Фунт[3] поднимается и опускается, опрокидывая, в случае надобности, правительства, надежды, банки и мечты.
Мистер Пукс-самый-старший проходит по величественному залу биржи. Он полон тревог. Видите ли, мистер Пукс — бакалейщик. Конечно, не тот, который продает вам из своей ничтожной лавчонки лот перцу и щепотку соли! Мистер Пукс — бакалейные и колониальные товары; товары на пароходах; конторы в различнейших странах; три миллиона капитала; собственные склады; фабрика красильных веществ; участие во многих компаниях. И если бакалейщик Пирсон продает вам мокрый рис или чересчур сухой чай — вы имеете право обозвать его жуликом. Но мистер Пукс — оптовик. Если пароход рису вымок, а пароход чаю высох, — никто, кроме мистера Пукса, не огорчен и не обманут, ибо пароход мокрого рису или слишком сухого чаю — обыкновенная биржевая неприятность. Но если к этим двум неприятностям примешивается еще дюжина неудач — мистер Пукс-самый-старший может быть не в духе.
Мистер Пукс полон тревог. Больше того — он взволнован. Положение таково, что мистер Пукс может внезапно оказаться даже не миллионером. А это, ведь, почти нищий! Мистер Пукс даже внимателен менее обычного. Больше того — он рассеян. Рассеян, как какой-нибудь замухрышка-профессор, зарабатывающий тысячу фунтов в год и забывающий надеть подтяжки!
Не менее расстроен и взволнован старший маклер лондонской биржи. Он взволнован настолько, что даже мозоль на мизинце левой ноги не ноет, как обычно, а просто болит, больше того — мозоль вопит.
Старшего маклера тяготит сознание тайны. Только что один высокопоставленный джентльмен с Доунинг-стрит[4] просил передать другому высокопоставленному джентльмену, что никакие осложнения в крошечной южно-американской республике не изменят линии иностранной политики министерства и, поэтому, сыграют решающую роль в курсе некоторых акций. Старшего маклера тяготят сознание тайны и мозоль. Мистера Пукса тяготят дурные известия. Законы тяготения действительны даже на лондонской бирже — старший маклер и мистер Пукс сталкиваются, как два метеора, и мистер Пукс всей тяжестью своих двухсот сорока фунтов живого веса и миллионов фунтов наличного капитала обрушивается на мозоль мистера старшего маклера.
Старший маклер бледнеет, вместо проклятия кричит:
— Медно-серебряные! — и исчезает из поля зрения мистера Пукса, равно, как и из поля зрения читателя. Мозоль сделал свое дело, мозоль может исчезнуть![5]
Ничтожные события, о которых мы говорили выше, между тем, честно действуют. Серый кот с надорванным ухом и пламенем в глазах прыгает из окошка; кот взволнован — он не помнит, на двенадцать дня или двенадцать ночи он назначил свидание пятнистой кошечке лэди Уэнсберри. Отсутствие блокнота — причина забывчивости почтенного кота — заставляет его мчаться, задрав хвост, по тротуарам и пытаться пересечь мостовую. Если вы, читатель, узн а ете, что улица Лондона в полдень, это — оркестр, которым дирижирует констэбль[6], направляющий высокие ноты прохожих, басы автомобилей, тенора экипажей, меццо-сопрано велосипедов и арии автобусов и трамваев, — вы поймете, что попытка кота пересечь мостовую вызвала самое напряженное внимание Миссис Смерти именно к этому участку улицы. Кот скользнул перед автобусом, проскочил между колес кеба и наткнулся на автомобиль мистера Пукса-сына. Чарли на одно мгновенье глянул на кота, но этой минуты было совершенно достаточно: руль повернулся чуть-чуть влево, шофер, сопровождавший мистера Пукса, всплеснул руками и бесплодно попытался выброситься из машины, а чудовище в образе полицейского автомобиля, в котором — ну, конечно же! — везли в суд Томми Финнагана, поглотило Пукса, себя, шофера и зеленый автомобиль, чтобы через секунду выплюнуть эту смесь отвратительным комком металлических, деревянных и человеческих обломков и осколков.
Так как движение на улице все равно остановилось, мы с вами, читатель, вернемся на биржу, где старший маклер крикнул:
— Медно-серебряные!
Мистер Пукс-отец, услышав это, открыл рот (изумление: «о чем он, чорт возьми, говорит?»), закрыл глаза (напряжение памяти: «я что-то такое слышал по этому поводу!?..»), закрыл рот и глаза (обдумывание: «очевидно, он получил известия…») и помчался к телефону приказать своей агентуре покупать «медно-серебряные» в любом количестве, но как можно больше.
Именно теперь, в момент катастрофы в Сити и волнения на бирже, следует узнать, что мистер Пукс-младший — председатель юношеского отдела «Лиги ненависти к большевикам». Это следует знать потому, что обсерватория ошиблась. Потом уже, после излагаемой истории, ученые, не знавшие, какие последствия принесла семейству Пуксов их ошибка, выяснили, что над островом пронесся вихревой циклон, разразившийся дождем над Лондоном. Но в данный момент, независимо от научного названия, падал крупный, холодный дождь. Мистер Пукс-младший чувствовал себя отвратительно: спортивная рубашка липла к телу, кепка превратилась в цистерну для холодной воды, шины скользили, а небо изо всех сил старалось вылить на дорогу и на мистера Пукса-младшего возможно большее количество холодной, раздражающей и несомненно — мокрой влаги.
Единственная хижинка была в двухстах шагах, но именно оттуда ехал мистер Джемс. Войдя в хижинку, мистер Джемс потребовал гостеприимства, прекращения дождя и горячего чаю. На слове «чай» мистер споткнулся — прямо перед ним, на стене висел портрет Ленина. Приняв во внимание наше уведомление о политических убеждениях мистера Пукса-младшего — читатель поймет, почему Джемс мокнет в данную минуту под проливным дождем, стремясь с невозможнейшей по мокрой дороге скоростью достичь города, дома, места, где нет портретов большевистских вождей, но есть горячий чай и сухая одежда.
К этой груде событий следует прибавить еще и то, что катастрофу в Сити немедля ликвидировали — полиция и «Скорая помощь» с предельной быстротой очистили улицу. Однако, несмотря на все усилия полиции, мистер Пукс-старший не мог выбраться из-под обломков — колесо ударило его прямо в левый висок, а руль, согнувшись и въевшись в тело, освободил из клетки ребер его честное, британское сердце. О шофере мы не говорим — за тридцать-сорок фунтов в месяц всегда можно будет нанять нового!
Точно так же мы предпочитаем умолчать о Томми Финнагане. Не всякому приятно видеть, как под обломками автомобилей погибают самые лучшие планы и надежды. Правда, в этот момент Томми улыбался, но эту улыбку нельзя было назвать приятной или милой. Это была улыбка человека, которому предстоит еще долго итти по мучительно-трудной дороге к светлым стенам строящегося величественного дома.
Таким образом, благодаря ошибке обсерватории, любовным томлениям старого кота и мозолю старшего маклера лондонской биржи, мистер Пукс-младший стал единственным обладателем: титула «старший», большого состояния и насморка.