Английское доказательственное право (Law of Evidence)
В нашей книге уже не раз указывалось, что одна из характернейших особенностей английского права заключается в том, что принудительное применение его норм происходит только после судебного разбирательства, в котором заключение выводится на основании рассмотрения «доказательств» («evidence»); при случае мы уже не раз говорили о тех правилах, которые регулируют принятие и действие этих доказательств. Однако этот вопрос имеет такое значение и отношение к нему английского права так характерно, что было бы целесообразно уделить небольшую главу более систематическому его разбору.
Средний человек, полагающийся на свое суждение, приходит к выводам, на основании которых он действует, самыми разнообразными методами. Самый распространенный из них заключается в следовании установившейся традиции: например, человек считает, что такая-то пища вредна и избегает ее, потому что так издавна считалось в его семье. Почти также распространены суждения, основанные наличных симпатиях и антипатиях; человек считает всех юристов мошенниками, потому что он питает личное нерасположение к одному или двум из них, или он считает всех врачей настоящими людьми и учеными, потому что он случайно восхищается тремя или четырьмя врачами.
Распространенные в обществе слухи или сплетни сильно воздействуют на суждения многих людей. В качестве примера мы можем привести одну даму, в свидетельских показаниях которой заключались тяжелые обвинения против госпиталей, действовавших во время бурской войны. Когда ей предложили доказать эти обвинения, она с торжеством ответила: «Так говорят все». Полнейшая путаница в мыслях также бывает причиной странных заключений, как например, в случае с одним писателем, который заявил, что разбойников надо казнить без суда, так как они враги человеческого рода.
Для английской юстиции чрезвычайно характерно, что она отвергает влияние всех таких явно вредных методов и в своем расследовании фактов во всяком случае пытается следовать по одному единственно правильному пути, именно делать разумные выводы, основанные на приобретенном опыте, из фактов, засвидетельствованных показаниями лиц, достоверность которых обеспечивается достаточно надежно, и документами, подлинность которых тщательно установлена. Излишне говорить, что методы ее далеки от совершенства и выводы ее бывают порой ошибочными; истина дается не легко. Но высокий, хотя, может быть, и недостижимый идеал в некоторых отношениях лучше, чем более низкий, хотя и более осуществимый; во всяком случае он гораздо лучше, чем отсутствие всякого идеала.
Отправление правосудия связано с применением юридических правил к некоторым способам констатирования фактов. Если сами эти факты признаны всеми заинтересованными сторонами, то судебное дело сводится к разрешению вопросов права, и доказывание фактов в деле не играет никакой роли. Но в подавляющем большинстве дел, передаваемых в суды, последние должны до рассмотрения правовых норм установить спорные факты. Например, при преследовании по суду за поджог корона утверждает, что обвиняемый поджог дом с заранее обдуманным намерением, с намерением уничтожить его. Обвиняемый отвергает это обвинение. Вот факт, составляющий предмет разбирательства, причем решение относительно того, имел ли место подобный факт или не имел, завершает дело, поскольку оно касается фактов. Если присяжные в своем вердикте, гласящем «виновен», приходят к положительному разрешению вопроса о факте, то судье остается только применить к обвиненному норму права, касающуюся поджога.
Вполне возможно, хотя и мало вероятно, что в изложенном случае корона сумеет привлечь достойных доверия свидетелей, которые фактически видели, как обвиняемый преднамеренно поджигал дом, и что присяжные поверят их показаниям. В таком случае говорят, что обвиняемый был обвинен на основании «прямых улик»; несомненно, что подобные доказательства являются из всех возможных самыми полноценными. Можно думать, что непонимание этой истины побудило суды средневековья, после того, как исчезла вера в ордалии, т. е. прекратилось непосредственное обращение к небесному суду, применять пытки в качестве средства, которое должно было заставить обвиняемого признаться и тем дать прямые улики своей виновности. Конечно, ошибка этих судов заключалась в том, что они думали посредством применения физических мучений установить истину. Обычно они добивались только таких ответов, которые, по мнению их жертвы, были им желательны.
К счастью, английские суды, за исключением одного или двух бросающихся в глаза случаев, избегли этой страшной ошибки и не применяли пыток для того, чтобы добиваться признания, вследствие чего бесчисленное множество англичан было спасено от страданий и от несправедливости. Если мы сравним суды, история которых не запятнана пытками, с судами, знавшими ее, то мы вероятно легко поймем, в чем причина их различия. Суды общего права вели дело с помощью присяжных и не применяли пыток. Суд Звездной палаты и Канцлерский суд не знали присяжных, я пытка систематически применялась в первом и при случае во втором. Вывод ясен. Одно из великих благ, которое система присяжных дала стране, несмотря на все свои несовершенства, заключается в том, что благодаря ей летописи английской юстиции знают меньше случаев применения пытки, чем суды любой другой страны старого света. Зачем было бы ставить перед присяжными человека, у которого вырвали признание с помощью инквизиционных «сапог» и клещей? Присяжные все равно не поверили бы ему.
Но, конечно, очень редко случается, особенно в уголовных делах, что факт, подлежащий установлению, доказывается посредством прямых улик.
Преступники, как правило, не заинтересованы в том, чтобы при совершении ими преступления присутствовал независимый свидетель. Напротив, в стране, где правосудие отправляется очень энергично, они делают все, чтобы как можно более тщательно скрыть свои действия и замести все следы. В гражданских делах имеются другие причины для скрытности, но и в них не всегда бывает возможно доказать факты, подлежащие установлению при помощи прямых доказательств.
Вследствие этого в подавляющем большинстве дел (особенно дел наиболее серьезных), рассматриваемых английскими судами, факты, подлежащие установлению, должны быть установлены посредством косвенных доказательств (indirect evidence), или, как их называют на техническом языке, доказательств, вытекающих из совокупности обстоятельств (circumstantial evidence), т. е. из доказательств фактов, не подлежащих установлению, заключают о существовании фактов, подлежащих установлению. Первого рода факты, которые не являются сами по себе фактами, подлежащими установлению, считаются фактами, «относящимися к этому установлению». Вокруг вопроса о наличии такого отношения или о степени отношения данного факта, доказательство которого дано, к факту устанавливаемому вращаются самые сложные проблемы доказательственного права.
Несомненно правильно, что в каком-то смысле каждый факт и каждое событие имеют отношение к каждому другому факту и событию. Во вселенной, как мы знаем, все взаимно связано благодаря великому закону причин и следствий, так что для полного отчета о происхождении и о характере какого-либо факта надо было бы проследить ход мировой истории о самых древних времен до наших дней. Совершенно ясно, что ни один суд не мог бы выполнять своих обязанностей, если бы он должен был полностью следовать этому методу. Законодателю в то же время нелегко установить какое-нибудь общее правило о той степени отношения доказываемого факта к факту, подлежащему установлению, которое необходимо для того, чтобы первые факты были допущены судом для их доказывания. Отсюда неизбежно вытекает, что в вопросе о принятии доказательств судья предоставляется собственному усмотрению, причем он должен считаться с рядом запретительных правил, которые не позволяют ему принимать доказательства некоторых фактов, но в то же время на него воздействуют крепкие традиции, обстоятельства дела и доводы или репутация адвоката, который участвует в деле. Факты, ясно обнаруживающие мотивы и приготовления к действиям, как к фактам, подлежащим установлению, или объясняющие эти последние, легко принимаются судьей; но за этими пределами допущение свидетельских показаний остается, как было уже сказано, в значительной степени делом судейского усмотрения.
Если мы рассмотрим три самых характерных примера фактов, которые не могут служить доказательством, то вероятно мы поймем то соображение, которое чаще всего служит причиной исключения свидетельских показаний.
Если, например, какой-нибудь человек обвиняется в определенном уголовном преступлении или в гражданском правонарушении, то нельзя приводить фактов, которые доказывали бы, что он и раньше совершал подобные же нарушения. Непрофессионалу, это, вероятно, покажется на первый взгляд странным рассуждением, но, подумав, он поймет, что обратное правило строилось бы на весьма немилосердном предположении. Оно сводилось бы к тому, что если человек уже однажды оказался виновен в таком правонарушении, то имеется презумпция, что он совершил его снова, всякий раз, когда его в том обвинят. Мы уже раньше указывали на единственное исключение, относящееся к случаю с укрывательством вещей, о которых обвиняемому было известно, что они краденые.
Затем, нельзя устанавливать никаких фактов только с целью доказать, что обвиняемый имел вообще дурные наклонности, происходит из дурной семьи или находился в дурном окружении. Еще менее разрешается давать показания, клонящиеся к утверждению, что по соседству с местом преступления, по которому привлекается обвиняемый, или около того же времени, часто совершались преступления такого же рода; ведь ясно, что нет тесной связи между подобными фактами и вопросом о виновности обвиваемого. Еще менее того можно человека, обвиняемого в преступлении, спрашивать о том, был ли он уже когда-нибудь оправдан по уголовному обвинению, причем это правило относится также к тем редким случаям, когда обвиняемый подвергается перекрестному допросу относительно его дурных наклонностей.
Совершенно ясно, что руководящее основание для права при исключении этих трех видов фактов заключается в опасении, чтобы у присяжных не создалось предубеждения против обвиняемого, которое препятствовало бы беспристрастному решению; между тем возможность того, что перечисленные факты приведут к достоверным выводам, так мала, что она не оправдывает возникающей отсюда опасности ввести суд в заблуждение.
С другой стороны, когда обстоятельства дела заставляют думать, что существует реальная связь между какими-нибудь представленными суду фактами и фактами, подлежащими установлению, то первые, как бы ни казались они на первый взгляд чуждыми делу, не исключаются. Яркий и как будто бы жестокий пример этого принципа дает хорошо известное правило, которое гласит, что если установлен факт злоумышленного сговора или соучастия в незаконном деянии двух или более лиц, то тогда каждое действие любого из них (включая слова, сказанные или написанные), направленное к достижению общей цели, может считаться фактом, относящимся к уличению всех остальных, и рассматривается, конечно, только до известных пределов, как действие каждого из них.
Наконец, в связи с вопросом о взаимозависимости фактов, надо усвоить, что доказательствами могут быть только факты и притом относящиеся к тем фактам, которые подлежат установлению. Мнения не могут быть доказательствами. Можно, конечно, сказать, что какое бы то ни было мнение А представляет такой же факт, как и то, что рост этого А равен шести футам. Это, конечно, правильно; и тот факт, что человек придерживается известного мнения, может быть приведен при показаниях в делах о письменной и устной клевете, но от этого мнение не становится доказательством, изобличающим обвиняемого. Может быть фактом, что А считает Б вором. Но это не доказательство, что Б действительно вор; поэтому тот факт, что А придерживается подобного мнения, считается неотносящимся к вопросу, действительно ли является Б вором. Единственное существенное исключение из этого правила представляется исключением скорее мнимым.
Эксперту разрешается высказывать, например, свое мнение о причинах смерти данного лица или о причинах разрушения какого-нибудь дома; в таком случае говорят, что это мнение может служить доказательством. Но это означает лишь, что при необходимости разъяснить некоторые темные, весьма важные для дела, факты, показания эксперта естественно считаются в этом отношении очень ценными. Для установления этих фактов присяжным надлежит руководствоваться при вынесении ими решения теми фактами, которые установлены экспертом, но не его суждением о фактах, которые должны быть установлены судом.
Второй важный принцип английского права, относящийся к доказательствам, заключается в том, что факты, от которых зависит решение, должны быть установлены показаниями, данными устно в открытом судебном заседании, причем свидетелю должно быть известно, что если он сознательно дает ложные показания, то его лжесвидетельство подлежит каре; кроме того, он подвергается перекрестному допросу со стороны противника или его адвоката и его показания сопоставляются с подлинными документами, составленными в надлежащем порядке. О первой части этого правила мы упоминали уже раньше, но оно настолько существенно, что требует более подробного рассмотрения.
Надо заметить, что это правило содержит не менее трех мер предосторожности в отношении свидетельских показаний. Во-первых, они делаются публично. Хотя в современных условиях эта публичность менее эффективна, чем в старину в маленьких общинах, где слова, сказанные каким-либо ее членом, быстро становились известными всем остальным, но тем не менее, благодаря посредничеству печати, показания свидетеля могут быть разнесены по всем концам земли и вызвать опровержение. Правда, эта мера предосторожности применяется не в полном объеме. Так, например, предварительные или подготовительные меры в гражданском суде могут быть приняты на основании доказательств, даваемых так называемым affidavit, то-есть письменным показанием, подтвержденным клятвой или торжественным заявлением, но не читаемым свидетелем в публичном судебном заседании. Так же точно, если свидетели настолько больны или немощны, что не могут явиться в суд, то в уголовных делах их допрашивают, предварительно известив об этом другую сторону, на дому в присутствии магистрата. Показания, данные свидетелем представителям судебной власти на предварительном следствии, могут быть прочитаны на суде, если за время, истекшее с тех пор, свидетель умер. В гражданских делах свидетель, живущий вне пределов юрисдикции суда, может быть допрошен «по поручению», т. е. лицом или лицами, назначенными для этого судом.
Вторая мера предосторожности заключается в угрозе наказанием в случае ложных показаний. В прежнее время она еще подкреплялась тем, что свидетеля заставляли присягать или призвать на себя божескую кару, если он нарушит присягу; сейчас в большинстве случаев свидетели добровольно следуют этой старой практике. Для тех, кто отказывается дать какую бы то ни было присягу, допускается просто торжественное заявление. Но если свидетель сознательно дает ложные показания в вопросе, существенном для дела (или, что то же самое, дает показания, которые он сам считает ложными), то, независимо от того, присягал ли он или нет, он подлежит одинаковой каре, которая в некоторых случаях доходит до семи лет каторги. Но об этом мы будем говорить подробнее, когда обратимся к правонарушению, которое называется лжесвидетельством.
Третья мера предосторожности сводится к тому, что показания свидетеля при судебном разбирательстве подвергаются такому серьезному испытанию, как перекрестный допрос. Это значит, что когда закончен главный его допрос, который ведется его собственным адвокатом или адвокатом вызвавшей его стороны (и, естественно, в большинстве случаев ведется в благожелательном тоне), то адвокат противника может задавать ему любые, угодные ему вопросы, причем не только относящиеся к показаниям свидетеля, но к любому факту, относящемуся к вопросу, который суд должен разрешить, даже если связь о этим вопросом представляется отдаленной. Более того, адвокат противника может подвергнуть расследованию вопрос о доверии, которое заслуживает свидетель, с целью доказать, что он не является свидетелем, заслуживающим такого доверия. С этой целью адвокат может задавать ему любой вопрос, который клонится к тому, чтобы набросить тень на его репутацию или опорочить его образ жизни, причем на такие вопросы распространяются все те права и изъятия, о которых мы уже говорили (обвинение в уголовном преступлении, профессиональные привилегии, государственные интересы и, в особенности, принципы отправления правосудия). Свидетель обязан отвечать на эти вопросы под угрозой тюремного заключения за пренебрежение к суду в случае своего отказа. Ясно, что право адвоката противника задавать такие вопросы должно удерживать многих важных для дела свидетелей от добровольной явки в суд для показаний; однако, давно уже существует такой порядок, что каждый тяжущийся как по уголовному, так и по гражданскому делу, может потребовать вызова любого свидетеля, живущего в пределах юрисдикции суда, путем простого вручения ему копии sub poena или судебного вызова, в котором суд никогда не отказывает, причем свидетелю выдаются «прогонные деньги», т. е. сумма, покрывающая его расходы на проезд. С другой стороны, свидетель во всех отношениях (кроме, конечно, случаев лжесвидетельства) сохраняет право полной неприкосновенности в связи с теми его показаниями, которые относятся к основному вопросу, разрешаемому судом.
Прежде существовало много ограничений в вопросе о способности лиц давать свидетельские показания. Исключались сами стороны, их родственники и все лица, хотя бы отдаленно заинтересованные в исходе дела. Ряд законов отменил эти ограничения; сейчас в общем признается, что всякий человек, который способен учесть последствия лжесвидетельства, не только может быть допущен в качестве свидетеля, но обязан явиться по вызову. Единственные существенные исключения были упомянуты раньше; они сводятся к тому, что нельзя лицо, обвиненное в уголовном преступлении, принуждать к показаниям и что в уголовном деле нельзя супругов принуждать давать показания друг против друга, (а в большинстве случаев им нельзя даже этого разрешать). Разрешение вопроса о том, какое значение в данном деле имеют свидетельские показания, представляется в подавляющем большинстве случаев английским правом, в отличие от многих других правовых систем, на усмотрение присяжных, которыми руководит судья. Только по делам о государственной измене и о лжесвидетельстве действует правило, по которому для установления факта требуется больше одного свидетеля. Даже не подтвержденное другими свидетельствами показание соучастника может считаться достаточным для доказательства Того, что преступление совершено обвиняемым; однако, в подобном случае судья обязан предупредить присяжных о том, что опасно обвинять на основании лишь одной такой улики. В делах о нарушении обещания жениться или об усыновлении истец не может выиграть дело, если его показания не будут подтверждены в некоторых специальных пунктах, но такое подтверждение не обязательно должно быть дано в форме показаний другого свидетеля. Суд может даже принять не подтвержденные присягой показания ребенка, слишком юного для понимания сущности присяги, но достаточно взрослого для того, чтобы понимать непозволительность лжи; но и в этом случае нельзя никого обвинить на основании таких показаний до тех пор, пока они не подтверждены другими серьезными доказательствами вины подсудимого.
Третья и одна из самых важных норм английского права относительно доказательств заключается в том, что свидетели должны давать показания только о таких фактах, которые им непосредственно известны. Эта норма часто выражается в популярном виде в следующем изречении: «Молва не доказательство»; однако возникает вопрос, не привело ли это изречение к большим недоразумениям, чем пользе. Конечно, свидетель может и обычно должен повторять в суде только то, что он сам слышал. Например, в деле о нападении, когда факт нападения отрицается, чрезвычайно существенно показание постороннего человека, слыхавшего, как обвиняемый сказал: «Я побью тебя».
Смысл приведенного изречения заключается только в том, что простое повторение чужих слов лицом, которое само их не слыхало, не может считаться достоверным. Например, если А показывает в качестве свидетеля, что он слыхал, как Б говорил, что он, Б, видел, как В ударил Г, то такое показание доказывает тот факт, что Б действительно об этом говорил, но оно нисколько не доказывает того факта, что В ударил Г. Причина этого очень проста. До тех пор, пока Б не явится в качестве свидетеля в суд и не даст показаний, все доказательство покоится на его заявлении, не подтвержденном присягой и не обставленном теми тремя гарантиями, которые заключаются в публичности судебных показаний, в каре, налагаемой на лжесвидетелей, и в перекрестном допросе. Однако из того правила, что слух не может служить доказательством, делается несколько существенных исключений.
Во-первых, к ним относятся так называемые «заявления на смертном ложе» («dying declaration»), т. е. заявления о причинах своей смерти, делаемые человеком, который находится под угрозой скорой смерти. В этом случае предполагается и, вероятно, правильно, что условия, в которых даются эти показания, в достаточной степени обеспечивают их правдивость, даже без тех гарантий, которые обычно применяются. Но такие заявления допускаются только в делах об убийстве и причинении смерти. Можно с достаточным основанием сомневаться, действительно ли так хорошо обосновано то предположение, на основании которого такие заявления допускаются судом, если только они не относятся к следующему роду исключений.
Во-вторых, к ним относятся те случаи, которые характеризуются несколько двусмысленным выражением «res gestae». Это значит, что если надо доказать наличие какого-нибудь действия, то можно приводить высказывания и сообщение о действиях, которые сопровождали его и служат для его объяснения и которые были сделаны лицом, совершившим основное действие или имели отношение к этому лицу, если только такого рода доказательства требуются для объяснения самого основного действия. В таком изложении это правило кажется лишь частным случаем принципа «существенности» доказательств, но применение этого последнего принципа обосновывается столь различным образом и пределы его действия настолько не установлены, что в такой книге, как наша, нам представляется излишним обсуждать его подробнее.
В-третьих, как письменные, так и устные заявления лиц, теперь уже умерших, сделанные ими в порядке выполнения своих обязанностей и против собственных интересов, например, признание каким-нибудь теперь покойным кассиром или инкассатором, что известная сумма была им получена, – могут быть допущены судом как доказательство факта, благоприятного для другого лица. То же самое относится к заявлениям, которые делают даже живые еще люди в порядке выполнения своих должностных обязанностей. Наконец, в делах об установлении родословной или о восстановлении публичных прав, например, права проезда, суд может признать, что даже слухи или общая молва имеют свое значение. В подобных делах нередко встречается «старожил» в качестве свидетеля.
Последнее правило английского права относительно доказательств, о котором необходимо упомянуть, вероятно вытекает из только что рассмотренного правила, но, по природе тех дел, в которых оно применяется, оно может относиться только к документам, и потому его удобнее рассмотреть отдельно. Оно известно под названием правила «о лучшем доказательстве» («best edivence» rule) и применяется в двух важных, но совершенно различных случаях.
Прежде всего, это правило требует, чтобы в тех случаях, когда для обоснования утверждений тяжущегося представляется документ, он был предъявлен в подлиннике, а не в копии и не в виде устного изложения его содержания. Возможно, что это правило возникло в тот период истории английского права, когда документы были редки и казались таинственными вещами, так что при ссылке на них надо было их предъявлять или реально показывать суду. Указанная причина возникновения этого правила давно перестала существовать, но оно сохранилось потому, что его поддержали другие соображения, имеющие более современный и практический характер. Одно из них вызвано тем обстоятельством, что в большинстве случаев правовые акты должны быть оплачены гербовым сбором прежде, чем они будут предъявлены в качестве доказательства; отсутствие подлинного документа (который должен быть оплачен гербовым сбором) естественно вызывает у судьи подозрение, что гербовый сбор не оплачен. Затем ряд известных законов, о которых мы упомянем в соответствующем месте, требует в качестве условия для признания за некоторыми сделками правовой силы, чтобы была составлена запись их основных условий, «подписанная той стороной, на которую возлагаются обязательства, или ее доверенным». Отсутствие подлинной записи вызывает сомнение в том, было ли выполнено это условие.
Другое применение этого правила вытекает из того предписания, которое гласит, что если стороны, заключающие сделку, выразили свою волю в документе, то не допускаются никакие посторонние этому документу (особенно устные) доказательства, приводимые в пользу изменения или нарушения условий этого документа или с целью убедить, что он не полностью отражает намерения сторон.
Это правило является весьма здравым и разумным ввиду того, что письменные акты, особенно такие, которые были сделаны одновременно с описываемыми в них событиями, дадут в будущем во многих отношениях гораздо более достоверный отчет об этих событиях, чем память свидетелей. Но это правило оказалось невозможным применять во всей его полноте, и теперь от него осталось очень немного.
Прежде всего, в тех случаях, когда закон не требует записи сделки, представляется невозможным возлагать невыгодные последствия на сторону за то, что она записала только часть сделки, так как при строгом выполнении правила не надо было бы вообще ничего записывать. В соответствии с этим было признано, что в подобных случаях дополнительные статьи и условия, совместимые с условиями документа, могут быть предметом устных доказательств, если только не ясно, что стороны намеревались воплотить всю сделку в этот документ.
Затем, в тех случаях, когда утверждают, что сделка была заключена обманным путем посредством введения в заблуждение или благодаря недобросовестному воздействию одной из сторон или что она преследовала незаконные цели, то недопущение устных доказательств при ее оспаривании явно противоречило бы публичному порядку. В некоторых из таких случаев даже суды общего права, а раньше суды справедливости, всегда допускали отмену таких сделок, хотя бы они были воплощены в документах по видимости безупречных.
Наконец, в тех случаях, когда по простой ошибке при переписке или благодаря пропуску документ фактически вводит в заблуждение относительно намерений сторон, то право справедливости, учитывая должным образом интересы ни в чем неповинных третьих лиц, допускает такое исправление документа, которое позволило бы ему отразить истинные намерения сторон, а для того, чтобы суд мог это сделать, право справедливости допускает устные свидетельства об этих намерениях. Но тут возникало в прежнее время любопытное затруднение. Если сделка, которую стороны действительно намеревались совершить, не требовала своего воплощения в документе для признания за ней правовой силы, тогда исправленный документ мог получить принудительную силу. Но если она требовала воплощения в документе, а изменения, необходимые для его исправления, могли быть засвидетельствованы только устными доказательствами, то исправленный документ не мог получить принудительной силы; объясняется это тем, что придание ему принудительной силы представляло бы нарушение тех предписаний закона, которые требуют, чтобы подобные сделки были воплощены в писанном документе для того, чтобы приобрести принудительную силу. Однако, в последние годы суды проявляют решительную тенденцию не считаться с этим несколько формальным возражением.