Одно время было принято считать, что победа Вильгельма Нормандского при Сенлаке в 1066 году является исходным моментом истории английского права. Это предположение так грубо расходится с фактами, что и реакция на него зашла слишком далеко; теперь существует тенденция считать, что норманское завоевание представляет мало существенное обстоятельство в истории развития английского права. Такое представление является еще более необоснованным, чем предшествующее.
Нормандские авантюристы, военные и «клирики» (как называли тогда гражданских должностных лиц), появившиеся в Англии в одиннадцатом веке, не были, конечно, миссионерами, преисполненными альтруистических намерений и жаждущими пожертвовать жизнью для блага новой родины. Они сами с презрением отвергли бы подобное предположение. Грабеж в той или иной форме был их открыто признанной целью, но если они были грабителями, то разумными и систематически действующими, грабителями слишком рассудительными для того, чтобы пожертвовать верной и обеспеченной прибылью ради бессмысленной страсти к разрушению. Их должностные лица или чиновники проявили способность к порядку и методичность. Они любили документы и акты в той же степени, в какой англичане ненавидели их. Из их актов мы знаем об Англии до нормандского завоевания гораздо больше, чем могли бы узнать из современных источников. Многие из них были, конечно, продажны, но их собственная система делопроизводства помогала их уличать и привлекать к ответственности. Военные авантюристы отличались меньшими достоинствами. Они были высокомерны, жестоки, притесняли население. К счастью, над обеими группами стоял вождь совершенно исключительного политического дарования, который, несмотря на свою молодость, предвидел опасности, вытекавшие из этого положения, и решил предотвратить их. Он, конечно, не мог отказать своим баронам в признании за ними права, оправдываемого моралью той эпохи, взимать большие поборы со страны, покоренной их оружием. Но он не хотел, чтобы они своими требованиями и насилием довели туземное крестьянство до возмущения или до отчаяния и тем уничтожили плоды его победы, или в итоге своих частных войн опустошили бы страну огнем и мечом.
Монарх, действующий под влиянием первого побуждения и просто грубый, ограничился бы случайными вспышками гнева и тем держал бы в покорности своих буйных соратников. Но Вильгельм и его преемники (а именно сын его Генрих и правнук, носивший то же имя) сделали гораздо больше. Они сразу же ввели хорошо разработанную систему судов как центральных, так и местных (Суд королевской скамьи, Палата шахматной доски и разъездные суды) с целью утвердить королевские права в противовес правам королевских вассалов; в конечном итоге эти суды, хотя и после длительной борьбы, превратились в целые механизмы, предназначенные не только для рассмотрения «тяжеб короны», но и (что было не менее важно) для вынесения решений по «общим тяжбам» или по «тяжбам народа». Затем они тщательно восстанавливали и укрепляли старинные и несколько примитивные английские учреждения, т. е. суды сотен и графств и народное ополчение или местные оборонительные силы. Но с нашей точки зрения самым важным, может быть, было то обстоятельство, что Вильгельм не раз обещал, как устно, так и письменно, всем англичанам в целом и влиятельным группам их. например, гражданам Лондона в частности, даровать им «их право». Это значило, как он не раз объяснял, предоставление тех прав, которыми они пользовались «во время жизни Эдуарда Исповедника и после его смерти». Скептики могут сказать, что эти обещания носили общий характер и были демагогией, так что в сущности не имели никакого значения. Но у нас нет оснований делать такое предположение. Неопределенность или безразличие к правам, закрепленным хартиями, не входило в число недостатков норманов. Опасность заключалась скорее в возможности тонкого искажения понятий для их приспособления к новым требованиям или в безжалостном вымогательстве выгодных условий, недостаточно понятых населением в тот момент, когда давались обещания.
Но весь ход истории английского права показывает, что Вильгельм действовал добросовестно, когда обещал пожаловать англичанам, их «собственное право». Он дал возможность крестьянину доказывать, с помощью приведенных к присяге соседей, даже в суде его лорда, что он, хотя и крепостной, но никоим образом не бесправный раб, а человек с правами, обеспеченными монархом, вассалом которого является его лорд. Таким образом, после эпохи суровой дисциплины, в течение которой древние права владения сельскими землями и участие в общих повинностях превратились в крепостной труд и принуждение жить во владениях лорда, крестьяне, т. е. большая часть английского народа, разорвали свои цели и освободились от крепостной зависимости; они создали собственный язык и литературу, подлинно английскую, а не нормано-французскую, создали Англию и именно Англию, а не провинцию Нормандии, и английское право, притом именно английское, а не нормандское или римское.
Правда, нормандское завоевание очень своеобразным путем укрепило английское право. Слабость прежнего порядка вещей заключалась, как уже указано, в том, что не существовало единого английского права для всей страны, но было множество английских обычаев, меняющихся в зависимости от места. Такое положение дел было нетерпимо для привыкших к порядку и методических нормандских чиновников, которые установили сложную систему уже упомянутых нами королевских судов. Эта система была в основном завершена к середине тринадцатого века; немедленно вслед за тем началось быстрое развитие процесса, очень важного для национального единства, но завершенного в других странах Западной Европы только столетия спустя, а именно создание «общего права» для всей страны от Твида до Ламанша.
Ход этого важного процесса составляет одну из тайн истории английского права. Он был несомненно тесно связан с системой разъездных судов: (eyres), т. е. с периодическими разъездами королевских судей по графствам, принявшим свою окончательную форму в царствование Генриха II. Эти разъезды, преследуя первоначально не столько правовые, сколько финансовые цели, постепенно принимали все более и более «судебный» характер; установление в двенадцатом и тринадцатом веках системы присяжных, при которой приведенные к присяге соседи сообщали представителям короля об обстоятельствах конфликта и давали точные ответы («вердикты») на вопросы, поставленные теми же должностными лицами, дали королевским судьям исключительно удобную возможность изучить местные обычаи. Эта система присяжных, которая никоим образом не представляла туземного учреждения (как это обычно предполагается), а являлась чужеземным нововведением, была долгое время весьма нелюбима англичанами и применялась только королевскими судьями. Но так как к ней постоянно прибегали в разъездном суде, то она позволила судьям этих судов знакомиться с исключительной полнотой со всем безграничным разнообразием местных обычаев королевства. Судьи, несомненно, продолжали бы применять эти обычаи в соответствовавших им местностях, но такая практика была, конечно, неприемлема для представителей центрального правительства, стремившегося к административному единообразию.
Таким образом, каким-то путем, который не может быть точно определен, королевские судьи, встречавшиеся между своими разъездами в Лондоне для рассмотрения дел в центральных королевских судах (Суд королевской скамьи и Палата шахматной доски) и Вестминстере, пришли к соглашению о необходимости слить различные местные обычаи в общее или единое право, которое могло бы применяться по всей стране. К нормам этой правовой системы они прибегали при рассмотрении дел, которые слушались в судах Вестминстера; естественно, что они применяли те же предписания, когда действовали в качестве уполномоченных короля или разъездных судей. Таким путем создалось известное разделение труда между судьей и присяжными, которое до сего времени регулирует ход правосудия в Англии, именно судья решает вопросы права, а присяжные решают вопрос о фактах.