Мистер Джобсон проснулся в праздничном настроении, благодаря тому, вероятно, что был неприсутственный день. Смутно, сквозь сон, он слышал, как сравнительно недавно встала мистрисс Джобсон и тотчас же машинально занял часть освободившейся территории. Он потянулся и зевнул, после чего с некоторым усилием воли сбросил с себя одеяло, и, соскочив с постели, протянул руку за своими брюками.
Мистер Джобсон был необычайно аккуратным человеком, и каждый вечер в продолжении 20 лет вешал их на медный шарик кровати со своей стороны. Прошлую ночь он также повесил их туда, а теперь они вдруг исчезли вместе с парой красных подтяжек, входивших в состав его туалета. Вместо старой одежды на стуле, у постели лежал комплект одежд, заставивший его содрогнуться. Дрожащими руками он начал перебирать черный фрак, белый жилет и пару светлых клетчатых брюк. Белая рубаха, крахмальный воротничок и галстук втерлись в их компанию, и о ужас — в довершение наглости, около стула, на своей собственной кардонке стоял шелковый цилиндр.
Мистер Джобсон, поглаживая свой бритый подбородок, стоял и смотрел на эту метаморфозу.
"Это маленькая шуточка с их стороны", — пробормотал он. "Хотели высмеять меня! Куда же могли деться мои вещи, не понимаю?"
Поспешно обыскав всю комнату, он убедился, что его костюма там не было; остановившись лишь для того, чтобы закутаться в стеганное одеяло, он направился в другую комнату; затем прошел дальше — в следующую, после чего, явно негодуя, тихо спустился вниз по лестнице и вошел в лавку, продолжая свои поиски.
В лавке было темно, и, несмотря на чрезвычайные меры предосторожности, принятые им, яблоки и картошка с грохотом покатились по всей лавке. Вслед за этим по лестнице раздался шум поспешно спускающихся шагов.
— Боже милосердный! Ах! — сказал какой-то голос. — Что ты выделываешь?
Мистер Джобсон обернулся и увидел свою жену, которая остановилась в дверях.
— Я ищу свое платье, мать, — коротко ответил он.
— Платье? — сказала мистрисс Джобсон, делая вид, что она здесь ни причем. — Платье? Да оно, ведь, лежало на стуле!
— Я говорю о платье, подходящем доброму христианину, подходящем мелочному торговцу, — сказал Джобсон, повышая голос.
— Это было маленьким сюрпризом, дорогой мой, — ответила жена. — Я, и Берт, и Глэдис, и Доротея, давно уже копили деньги для того, чтобы сделать тебе этот подарок.
— Это очень мило с вашей стороны, — кротко сказал он. — Очень — но…
— И каждая из них делала это по секрету от других, — прервала его жена. — Что касается Глэдис, то я убеждена, что никто даже не подозревает, сколько она истратила.
— Ладно, пусть никто не подозревает, это неважно, — возразил мистер Джобсон. — Как я уже сказал, это очень мило с вашей стороны, но носить это новое платье я не могу… Где другое — мое старое?
Мистрисс Джобсон колебалась.
— Где мое другое? — повторил ее супруг.
— Его отдали в починку, — нашлась вдруг его жена. — Тетя Эмма взялась его починить, а ты, ведь, ее знаешь… Ах, Альф, Альф! Я поражаюсь твоему упрямству.
Мистер Джобсон закашлялся.
— Это все воротнички, матушка, — сказал он, наконец. — Я уже 20 лет не надевал воротничка, с тех самых пор, как мы в последний раз выходили с тобою прогуляться; я и тогда недолюбливал его.
— Тем позорнее для тебя! — сказала его жена. — Я убеждена, что ни один порядочный деловой человек не позволит себе расхаживать, повязав вокруг шеи носовой платок вместо воротника.
— Вероятно, у них не такая нежная и чувствительная кожа, как у меня, — раздражительно ответил муж. — А, кроме того, вообрази себе меня в цилиндре. Ведь я же буду шутом гороховым, посмешищем всего околотка!
— Глупости! — сказала жена. — Это только низшие классы будут смеяться, но, ведь, никто не обращает внимания на их мнение.
Мистер Джобсон вздохнул.
— Ну, ладно! Значит, мне придется снова лечь в постель, — грустно сказал он. — Пока что, мать, надеюсь, что ты будешь веселиться в Паласе.
Он подобрал свое стеганное одеяло и с чувством собственного достоинства, поднялся вновь по лестнице в свою спальню, где долго стоял, мрачно обдумывая положение вещей. С тех пор, как Глэдис и Доротея настолько выросли, что уже обращали на себя внимание молодых людей по соседству, туалетный вопрос становился все несноснее. Он выглянул из-за шторы в окно на улицу, освещенную ярким солнцем, затем оглянулся назад на смятую кровать. Шепот голосов внизу дал ему понять, что заговорщики не считали себя побежденными и терпеливо ожидали результата.
В конце концов, он все-таки оделся и стоял, как баран — краснолицый баран, с толстой шеей, в то время, как мистрисс Джобсон пристегивала ему крахмальный воротничок.
— Берт хотел купить еще выше воротничок, — заметила она. — Но я сказала, что для начала и этого достаточно.
— Хотел, должно быть, чтобы он мне рот закрыл, — сказал несчастный мистер Джобсон. — Ладно, пусть будет по вашему. Обо мне не беспокойтесь. В этих брюках и воротничке я не смогу даже и соверена поднять, если найду его на дороге.
— Если найдешь, покажи мне, я подниму его для тебя, — ответила жена, надевая шляпу и направляясь к двери. — Идем!
Мнстер Джобсон с оттопыренными руками и головой, неестественно торчавшей из высокого воротничка, спустился вслед за нею по лестнице и, войдя в кухню, заметил, как все вдруг притихли; по видимому, его появление произвело фурор. Шепот восхищения, нарушивший воцарившуюся было гробовую тишину, вызвал краску на его лице.
— Не понимаю, отчего он раньше этого не сделал, — скромно сказала Глэдис. — Ведь на улице не встретишь ни одного человека, который бы хоть в четверть так шикарно выглядел.
— Сидит на нем, как перчатка! — сказала Доротея, оглядывая его кругом.
— И длина точка в точку, как нужно, — добавил Берт, рассматривая фрак.
— И держится он прямо, как солдат, — радостно хлопая в ладоши, сказала Глэдис.
— Можно-ли снять воротничок, — кротко спросил мистер Джобсон. — Хоть на то время, что я ем рассольник, мать?
— Не будь дураком! — сказала ему жена. — Глэдис, налей-ка отцу чашку крепкого горячего чаю; кстати не забудь, что поезд отходит в половине 2-го.
— Он все равно уйдет, как только увидит меня, — заметил мистер Джобсон, покосившись на свои брюки.
Мать и дети, в восторге от успеха своей затеи, смеясь, аплодировали ему, а мистер Джобсон, все-таки польщенный произведенным эффектом, принялся за свой завтрак. После еды, он закурил для пищеварения свою короткую глиняную трубку; несколько минут спустя, мистрисс Джобсон ее конфисковала.
— Иначе он продолжал бы курить ее и на улице, — объяснила она детям.
— А почему бы и нет? — спросил ее муж. — Я всегда это делаю.
— Но не в цилиндре, — ответила мистрисс Джобсон, покачав головой.
— Или во фраке! — добавила Доротея.
— Одно не идет к другому, — сказала Глэдис.
— Я от души желаю, чтобы что-нибудь испортило шляпу, — серьезно сказал мистер Джобсон. — Как это ни неприятно, но категорически заявляю тебе, мать, что я должен курить.
Мистрисс Джобсон улыбнулась, и подойдя к шкафу, достала оттуда с победоносной улыбкой семь опасных на вид сигар. Мистер Джобсон свистнул и, недоверчиво взяв одну из них, принялся осторожно ее рассматривать.
— Как они называются, мать? — спросил он.
— Начало и конец курения!
Мистрисс Джобсон невольно улыбнулась.
— Мы с девочками пойдем наверх одеваться. Присмотри за ним Берт.
Отец и сын улыбнулись друг другу; и чтобы скоротать время, каждый из них взял себе по сигаре. Только что они выкурили их, как послышался шум и шелест юбок, и мистрисс Джобсон с дочерьми, роскошно разодетые, вошли в комнату и остановились, застегивая перчатки. Сильный запах духов смешался с ароматом сигар.
— Окружите меня так, чтобы меня не было видно, — умолял мистер Джобсон, когда они вышли из дому. — Только пока мы выйдем из нашей улицы, там дальше — мне не важно!
Мистрисс Джобсон рассмеялась, подтрунивая над его страхом.
— Ну, если не хочешь, то перейди хоть на ту сторону, — настаивал мистер Джобсон. — Вон Билль Фолей стоит у дверей.
Мистрисс Джобсон презрительно фыркнула.
— Ну, и пусть стоит, — сказала она высокомерно.
Мистер Фолей не преминул воспользоваться этим разрешением. Он тщательно рассматривал мистера Джобсона, вытаращив глаза, и, когда компания приблизилась к нему, он от изумления медленно присел на ступени; но в этот самый момент дверь за его спиной предательски открылась, и он неожиданно опрокинулся на спину, показав взорам заинтересованного мира, пару подбитых колоссальными гвоздями подошв.
— Я предупреждал тебя, что это так кончится, — покраснев, сказал Джобсон. — Ты так же, как и я, знаешь, каков этот Билль.
Жена его молча кивнула головой, и все ускорили шаги. Голос простодушного мистера Фолей, жалобно взывающий к своей матери, преследовал их до самого конца улицы.
— Я знаю, что будет, — сказал мистер Джобсон, вытирая вспотевшее лицо. — Билль никогда не расскажет мне, чем это кончилось.
— Глупости, — сказала его жена, сдерживаясь. — Ты, может быть, хочешь сказать, что должен спрашивать совета у Билля, как тебе одеваться. Ты скоро надоел бы ему этим; да и кроме того, все, что произошло, — великолепно; пусть он узнает, кто ты. Немного найдется коммерсантов, которые унижались бы до знакомства со всяким штукатуром.
Мистер Джобсон почесал ухо и воздержался от ответа. Умственные волнения перестали его тревожить, но физически он чувствовал себя все более и более стесненным. Шляпа и воротничок беспокоили его больше всего, да и все остальные принадлежности костюма, никак не хотели привыкнуть к его телу. Его беспокойство выражалось так явно, что мистрисс Джобсон после некоторого колебания решила, что, кроме воскресений, он станет носить этот костюм только в исключительных случаях.
— Неужели мне придется надевать его каждое воскресенье? — спросил несчастный, побледнев. — А я ведь думал, что это только для больших праздников.
Мистрисс Джобсон кротко предложила ему "Не быть дураком".
— Только что им был, — серьезно сказал ей муж. — Ты не имеешь понятия о моих страданиях: у меня разболелась голова, я почти задыхаюсь, и у меня такое чувство, точно кто-то, кого я вовсе не люблю, меня крепко обнимает.
Мистрисс Джобсон сказала, что это скоро пройдет. Попытка мистера Джобсона оставить цилиндр в вагоне поезда, везшего их в Кристал-Палас, была замечена во время; его объяснения, что он совершенно забыл о ней, было обойдено молчанием. Всем стало ясно, что за ним нужно зорко следить, и, поэтому, всякие поползновения расстегнуться останавливались почти мгновенно.
День был очень жаркий. Воротничок Мистера Джонсона размяк, чему он был очень рад; галстук ему удалось большую часть дня проносить под левым ухом. Наконец, они вернулись домой. Мистер Джонсон был определенно мятежно настроен.
— Кончено навсегда, — закричал он, сорвав воротничок и швырнув фрак на стул.
Поднялся целый хор сетований и протестов, но он остался непоколебимым. Доротея начала зловеще фыркать, а Глэдис завистливо говорила о том, что сестры забрали отца в руки. И только тогда, когда все уселись за стол, а мистрисс Джобсон, не притрагиваясь к eдe, молча с укором поглядывала на мужа, мистер Джобсон начал выражать свое негодование. Он разобрал каждую часть своего нового туалета по косточкам, и только после того, как дело коснулось, наконец, цилиндра, его жена взялась за нож и вилку.
На следующий день его старинный рабочий костюм вновь появился в спальне, но остальное осталось еще в когтях тетки Эммы. Принесенный костюм был такой древний и ветхий, что после довольно продолжительного колебания мистер Джобсон, робко взглянув на жену, одел свое новое платье и ушел. Мистрисс Джобсон радостно кивнула головой своим дочерям.
— Он уже сдается, — прошептала она. — Ему понравилось, что кондуктор вчера назвал его "сэр". Я это заметила. Он все наденет, кроме верхушки, но не говорите об этом; делайте вид, точно так и должно быть.
С течением времени выяснилось, что она была права. Вещь за вещью достала она от тети Эммы, хотя и с некоторыми затруднениями, все части костюма, но ее супруг все-таки носил свое лучшее платье по воскресеньям, а иногда наряжался в него и по вечерам; дважды она застала его, неожиданно войдя в спальню, перед зеркалом, принимающим различные позы. Случилось даже, что он рассердился на прачку Доротею, не успевшую во время исполнить свою работу.
— Лучше отдать бы их кому-нибудь другому в стирку, — сказала ему жена.
— А рубашки? — возразил мистер Джобсон. — Нет ничего хуже плохо выглаженных манжет.
— Ты начинаешь довольно мило одеваться, — смеясь сказала ему жена.
Мистер Джобсон посмотрел на нее серьезно.
— Нет, матушка, вовсе нет! — ответил он. — Все это я сделал для тебя, исключительно для того, чтобы убедиться лишний раз, что ты права, как и всегда. Человек в моем положении не имеет права одеваться, как опереточный комик. Это компрометирует девочек и Берта. Я не хочу, чтоб им было стыдно за своего отца.
— Да этого никогда и не было, — сказала мистрисс Джобсон.
— Я стараюсь исправиться, — продолжал мистер Джобсон. — Какая польза от того, что хорошо одеваешься, когда не умеешь себя вести как следует? Поэтому, я купил вчера книгу, которая учит, как надо себя вести.
— Великолепно сделал! — сказала мистрисс Джобсон.
Мистер Джобсон очень обрадовался, убедившись в том, что мнение жены относительно покупки книги было одобрено остальными членами семьи. Ободренный их одобрением, он начал говорить о пользе ее; и за чаем в тот же день, после некоторого колебания, отважился сознаться, что эта книга может всем принести пользу.
— Слушайте, слушайте! — сказала Глэдис.
— Вот что, — начал мистер Джобсон тихо. — Я до сих пор не знал, что не принято дуть на блюдечко с чаем; да и пьют-то чай с блюдечка, сказано в книге, только в низших классах населения.
— А если торопишься? — спросил мистер Берт Джобсон, держа блюдечко на полпути ко рту.
— Все равно, как бы там ни было, — ответил ему отец. — Джентльмэн скорее совсем откажется от чаю, чем станет пить его из блюдечка. На эти вещи, один только Билль Фолей и способен.
Мистер Берт Джобсон задумчиво осушил свое блюдечко.
— Ковырять в зубах пальцами также не принято, — продолжал мистер Джобсон старший, глубоко вздохнув. — Пища должна быть удалена н-н-незаметным образом кончиком языка.
— Я этого никогда не делаю, — заметила Глэдис.
— Нож, — продолжал отец, — ни под каким видом нельзя подносить близко ко рту.
— Мама! Ты порезалась! — сказала Глэдис резко.
— Я думала, что это моя вилка, — ответила мистрисс Джобсон. — Я так внимательно слушала, что не думала о ноже. Как глупо!
— Она со временем все будет делать лучше, — сказал мистер Джобсон. — Но вот что, меня страшно интересует, как же быть с соусом? Его нельзя есть вилкой, а про ложку ничего не говорится. Ну, а как же с нашими холодными душами, мать?
— Холодными душами? — повторила его жена, глядя на него. — Какие холодные души?
— Холодные души, которые мы с Бертом должны принимать, — ответил мистер Джобсон. — В книге сказано, что ни один англичанин не смеет выйти из дому, не позавтракав и не приняв холодного душа; а ты ведь знаешь, как я люблю свой завтрак.
— А как же я с девочками? — сказала изумленная мистрисс Джобсон.
— Пожалуйста, не заботься обо мне, — сказала запальчиво Глэдис.
— В книге ничего не сказано о девочках, там говорится только об англичанах, — ответил мистер Джобсон.
— Но у нас нет ванной комнаты, — сказал сын.
— Это ничего не значит, возразил мистер Джобсон. — Нам достаточно и лоханки. Мне и Берту будут приносить на ночь по ведру воды. Таскать каждое утро воду к нам наверх, будет прекрасным моционом для девочек.
— Пожалуй… я не знаю… я убеждена… — запинаясь, сказала мистрисс Джобсон. — Во всяком случае, тебе и Берту придется самим таскать лохани вверх и вниз.
— Это непременно нужно устроить, — весело сказал мистер Джобсон. — Только низшие классы не пользуются регулярно холодными душами, — так говорится в книге.
В тот же вечер, он поволок лохань наверх, а, на следующее утро, после того, как его жена сошла вниз, он открыл дверь, взял кувшин и ведро, которые стояли за дверью, вылил воду в лохань, и поглядев на нее задумчиво, осторожно опустил кончик правой ноги в воду. Он окунал и сушил эту терпеливую часть тела раз десять, и, с удовольствием разглядывая мокрое полотенце, не спеша оделся и спустился в столовую.
— Я весь горю, — садясь за стол, сказал он. — Мне кажется, что я в состоянии съесть целого слона. Я чувствую себя таким свежим, как маргаритка; а ты, Берт?
Мистер Джобсон младший, который только что пришел из лавки, кратко заметил, что он чувствует себя, как свежая пушинка снега на морозе.
— А кто это расплескал массу воды на лестнице, таская воду наверх? — сказала мистрисс Джобсон. — Я не верю, что-бы каждый англичанин принимал ежедневно утреннюю ванну; мне кажется, что это вредно для здоровья.
Мистер Джобсон вынул из кармана книжку и, открыв ее на определенной странице, передал ей.
— Если я берусь за что-нибудь, то должен добросовестно исполнять принятые на себя обязанности, — сказал он важно. — Я не думаю, чтобы Билль Фолей хоть раз в жизни принял ванну; он понятия не имеет, что это за зверь… Глэдис!..
— Ало, — сказала молодая лэди, встрепенувшись.
— Ты, ты опять ешь семгу пальцами!
Глэдис повернулась, и посмотрела на мать, ища у нее защиты.
— Страница — страница сто с чем-то, — сказал отец. — Манеры за обеденным столом, это в самом конце книги, я знаю.
— Если я ничего худшего не сделаю, то этим уж, наверно, не поврежу себе, — заявила дочь.
Мистер Джобсон покачал головой и, медленно доев свой завтрак, вытер рот носовым платком и пошел в лавку.
— Я думаю, что все это недурно, — сказала мистрисс Джобсон, глядя ему вслед. — Но он уж слишком серьезно берется за все.
— Вчера утром он пять раз мыл руки, — сказала Доротея, только что явившаяся из лавки к завтраку, — и заставлял покупателей ожидать, пока он это делал.
— Я не могу вынести забот об этих холодных купаниях, — сказала мать. — Я убеждена, что гораздо больше возни опорожнять лохань, чем наполнять. И так уже достаточно работы в доме.
— Слишком много! — пробормотал Берт недовольным тоном.
— Я хотела бы, чтобы он оставил меня в покое, — сказала Глэдис. — Мне противно есть, когда он следит за каждым куском.
Всю эту воркотню мистер Джобсон не слышал, тем более, что в виду значительных улучшений в его костюме и манерах, решено было строго избегать малейших проявлений неудовольствия. Даже тогда, когда он, удовлетворенный своим видом, принялся за мистрисс Джобсон, эта почтенная женщина не жаловалась. До сих пор яркость ее костюмов и размер шляпок сглаживали недостатки ее фигуры и походки, но мистер Джобсон, зараженный новыми идеями, отказался принимать во внимание эти обстоятельства. Он отправился за покупками с Доротеей; и в следующее воскресенье, когда мистрисс Джобсон вышла с ним подышать свежим воздухом, она была в ботинках на высоких каблуках и с невероятно острыми носками. И кофточка, исчезнувшая лет 10 тому назад из обихода, была извлечена из недр сундука и освежена; и шляпа, претендовавшая на новую моду, дополняла эффектный вид мистрисс Джобсон.
— Ты великолепно выглядишь, мама, — сказала Глэдис, присутствовавшая при их уходе на прогулку.
— Я не чувствую себя великолепно, — сказала мистрисс Джобсон своему мужу. — От этих узких сапог меня бросает в жар.
— Твой обыкновенный размер, — спокойно возразил мистер Джобсон, глядя через улицу.
— А платье кажется мне немного узким, — продолжала жена.
Мистер Джобсон посмотрел на нее критически.
— Может быть следовало бы выпустить на четверть дюйма, — сказал он заботливо. — Это очень удобный костюм, такого изящного у тебя давно не было, мать. Я надеюсь, что у девочек будут такие же хорошие фигуры.
Его жена слабо улыбнулась и, после небольшой передышки, отправилась молча дальше. Все усиливавшаяся краснота ее лица свидетельствовала о приближавшемся кризисе.
— Я чувствую себя ужасно, — сказала она, прижимая руку к боку. — Мне ужасно нехорошо.
— Ты скоро к этому привыкнешь, — ответил ласково мистер Джобсон. — Посмотри на меня, я чувствовал себя так же, как и ты, сначала, а теперь ни за что бы не вернулся к старому — ни за что. Ты потом полюбишь эти сапоги.
— Если бы только я могла их снять, я бы их еще больше полюбила, — задыхаясь, сказала ему жена: — я задыхаюсь.
— Ты прекрасно выглядишь, — заявил мистер Джабсон в ответ.
Мистрисс Джобсон попробовала еще раз улыбнуться, но неудачно. Она сжала губы и продолжала молча страдать. Мистер Джобсон мило болтал и не обращал на нее никакого внимания. Пройдя две мили от дома, она остановилась и пристально на него посмотрела.
— Если я не сниму этих сапог, Альф, я останусь беспомощной калекой на всю жизнь, — пробормотала она. — У меня уже три раза подвернулась нога.
— Но, ведь, не можешь же ты их снять здесь, — сказал мистер Джобсон испуганным тоном. — Подумай, на что это будет похоже!
Она облокотилась на железную решетку дома, чтобы передохнуть между тем, как мистер Джобсон оглядывался во все стороны в поисках кэба. Кэб подъехал как раз вовремя, чтобы предотвратить скандал, который несомненно произошел бы, если бы мистрисс Джобсон стала снимать ботинки на улице.
— Ну, слава Богу, — с облегчением вздохнула она, с трудом влезая в экипаж, — не стоит их развязывать, Альф, разрежь шнурки и сними поскорее.
Они приехали домой, причем ботинки помещались на переднем сидении. Мистер Джобсон вышел первым и постучал в дверь; как только она открылась, мистрисс Джобсон с быстротою молнии бросилась в нее с ботинками в руках. Но не успела она добежать до двери, как с другой стороны кэба неожиданно вынырнул мистер Фолей, который имел дьявольскую привычку появляться всегда там, где его меньше всего ждали.
— Вы гребли? — спросил он.
Мистрисс Джобсон, чувствуя себя, наконец, в безопасности, немного подтянулась и, держа сапоги в руках, посмотрела на него с величайшим презрением.
— Я видел, как вы спускались в них по дороге, — продолжал невозмутимо мистер Фолей, — и я говорил себе, что все на свете имеет границы, но вы в своей гордости зашли слишком далеко. Неужели, она думает, что может втиснуть в эти маленькие игрушечные сапожки свои…
Дверь с треском захлопнулась перед его носом. Они остались вдвоем с мистером Джобсоном, обмениваясь улыбками.
Мистер Джобсон подмигнул:
— Бьюсь об заклад на пол-доллара, что в будущее воскресенье меня будут просить, чтобы я не надевал больше их нового костюма, — сказал он хриплым шепотом.
Мистер Фолей покачал отрицательно головой.
— Не желаю держать с вами пари, — ответил он. — Сколько раз в жизни я не держал с вами пари, Альф, — я не помню случая, чтобы хоть раз мне удалось выиграть…